Текст книги "Такая страна (Путешествие из Москвы в Россию)"
Автор книги: Игорь Свинаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
Лагерь наш был в городе Фельтен, что ли, – под Дрезденом. Мне ограда проволочная казалась очень высокой – я ж маленькая была. Мама, сестра и брат работали на заводе, порох насыпали в патроны. Я полы мыла, карточки отоваривала – меня водили на работу в немецкую семью, мне 8 лет было. Муж у них воевал. Они меня кормили, что сами ели: картошка, суп, каша. Нет, чтоб издевались, такого не было. Ненависти не было, мы ж дети. Слова понимала немецкие, все понимала, что они мне приказывали. А теперь все забыла, 65 лет все же.
Искалеченная жизнь, искалеченная судьба у меня, конечно. А теперь – что ж, простила: это ж был нацизм. Никто ж не виноват был. Я к немцам отношусь спокойно, это ж война, нацизм, это ж какая-то кучка...
А в 45-м приехали наши танки. Счастье, победа, все радовались! Никто нас не организовывал, сами пешком домой пошли. Остаться? И мысли не было. Это сейчас хотят в чужие страны, а тогда такого не было.
А после больше такого счастливого в жизни уже не было.
Ну что, в совхозе работала. А после, как Сталин умер, я уехала оттуда и в Нару на шелковый комбинат устроилась. Сначала мотальщицей, потом в красильный цех. 472 тысяча в месяц пенсия, "с узниками" в том числе, "за узников" – 84 тысячи старыми. Помогают ли дети? Сын военнослужащий, ушел из армии, там же сокращение, живет на свою пенсию с семьей.
Жить тяжело, конечно, но я ж еще работаю сторожем – так, правда, пять месяцев денег не платят, там 300 тысяч зарплата. Вот если б их платили, тогда б можно было пошиковать маленько.
Марки я первый раз получала в 94-м году. 1000 марок. Так на них телевизор купила себе, "Самсунг". А оставшиеся – так, по хозяйству. Естественно, приятно было получить денег. Хоть немного нас поддержали, не забыли – немцы, я имею в виду. Благодарность, конечно, есть к немцам, хоть немного нам выходит поддержка. А от русской власти я никакой поддержки не получала, ничего, никогда – только то, что заработала (сейчас, правда, это с задержкой). Да, наше государство ничего нам не дало. А должно б! Но уж мы не дождем...
Что с новыми этими деньгами делать – еще не решила. Может, к сыну съезжу в Ленинград. Еще в Германию, конечно, неплохо бы съездить, – так не возьмут же нас туда. Привезли б меня, я б то место нашла, где конц-лагерь. Посмотрела б, как там люди живут, – наверно, лучше, чем мы.
День Победы как отмечаю? Сядем с сестрой и по рюмочке красненького. Песни поем – "Ой цветет калина в поле у ручья". Наши песни, наши.
Нина Литова:
– К нам немцы пришли в октябре, это Нарофоминский район, деревня Литеево. И сразу нас погнали. Догнали до Смоленска – пешком. Нет охоты вспоминать... (Руки у нее дрожат, когда рассказывает. – Прим. авт.).
Потом – в Германию. На сахарном заводе... Одни дети там на фабрике работали. Привезут, бывало, свеклу, так мы разгружали. Уставали, конечно, придем с работы – и валимся на нары, разговаривать уж и неохота. А я умела говорить. Даже переводила. Сейчас помню только обрывки каких-то считалок: "Haensel klein ging allein in die weiten Weg hinein". Это по-русски "Маленький мальчик, иди гуляй..." (перевод верный. – Прим. авт.).
Какие там витамины! Там, в лагерях, капусты бросят кочан, сварят, и раздавали. Я старалась, маму спасала, я маленькая была, шустренькая, где-то убежишь, попросишь еды у немцев – они давали. Бывало, зайдешь, а там забегаловка, закусочная – ну, дадут бутерброд. Спасла маму? Спасла. До 76 лет она дожила.
Не все немцы такие вредные. Они ненавидели кого? Ребят, мужчин, а вот таких маленьких девочек, как я, – жалели. Бывало, немец отпустит побираться, иду по улице – трупы лежат. Еще, бывало, подойду, документы посмотрю. Это наши бойцы, пленные, и дети. Особенно маленьких детей они уничтожали, грудных. А потом они наоборот стали. Помню, одна знакомая своего ребенка положила в снег – у нее еще четверо, не под силу ей было прокормить – так немец ей велел ребенка взять обратно: чтоб работник вырос.
Бомбили нас американцы, спрятаться некуда. Брат умер в 68-м, в 35 лет, бывало, как тревога, так у него... в туалет с расстройства. Это ужасно...
Освобождали нас американцы. Американцев там, правда, мало было, одни негры. Целое лето они нас в своем лагере откармливали. После отправки в русский лагерь на 3 месяца, там нас проверяли. И маму спрашивали – вам что, мало показалось, что еще везете в Россию немку? Мама заплакала, какая ж немка, это моя дочь, так вот сложилась судьба... Там весь день на работе по-немецки, а после упала и спишь, я забыла русский. Это было страшное несчастье, что я не знала по-русски, все смеялися. Да и теперь... Я соседке рассказала, так теперь чуть к ссоре, так она меня оскорбляет: немецкая подстилка, немецкая шлюха. Я даже в соцзащиту ходила жаловалась... Я не умела по-русски разговаривать, мне трудно было перестроиться. Я стеснялась, четыре класса кончила и бросила школу, осталась без образования...
Что интересное было в Германии? Конечно, там культурная жизнь. Режим соблюдается дня, все питание там режимное, уборка у них чистая. Культура у них очень хорошая. Нам до них не дожить, не добиться. Я вот своих ругаю. Через нас москвичи едут на дачу, так мусор из окон выбрасывают. А там – нет, там чистота-порядок, несмотря что была война, все следили.
Я б туда съездила, да не хватает...
В 95-м я получила первые немецкие деньги. Дали 3,5 миллиона – это мне на смерть; немцы прислали денег на смерть. Положила на книжку. А то нас все обманывают... У нас теперь 6 миллионов напополам с мужем. И пенсия 470 тысяч.
А теперь – ну, еще дадут, ну, возьму я дойче марки, положу их, до трудного времени. Что-то ничего не двигается... Сейчас ведь надо рассчитывать на худшее, а не на лучшее.
Тамара Котова:
– Я хочу, чтоб вы от меня услышали самое главное. Можно? Я сама жительница Белоруссии. Мне бы не сорваться, не заплакать, – вы тогда меня бейте, чтоб я не плакала. Можно?
Когда фашисты пришли, я был взрослая, комсомолка. Нас сразу собрали смотреть, и людей зарыли живьем на наших глазах (она быстро и тихо плачет в мятый платок, после успокаивается). Евреев зарыли.
Мы ушли в лес. Я вышла замуж, и у меня ребенок был, два года. Муж активно участвовал в партизанском движении, взрывы-подрывы, он всегда ходил. И я очень часто ходила с ним. Мне очень хотелось, если что, то чтоб и я там погибла вместе с ним. Ну молодость, 17 лет, поймите.
Помню, партизаны застряли в болоте, так немцы их не стреляли, а кололи штыками в спину, 18 человек закололи. Мы их закрывали простынками льняными, из деревни принесли, и хоронили сразу же.
Однажды я вышла из леса и вижу – мама стоит, ей 42 года, и держит сына моего. Я к ним, меня полицай отгоняет. Так загнали их в сарай и на моих глазах сожгли, 170 человек. Я не помню ничего, только огонь и крики, это же мгновенье. (Дальше она рассказывает сбиваясь, ей не хватает воздуха. Пять или шесть фраз совсем не разобрать. – Прим. авт.)
...Нас погнали дальше. Проволока под током, овчарки... Потом в вагоны, там только стоять, если сядешь, затопчут. Кто плачет, кто есть просит, кого выкинули с вагона уже мертвого... Потом поезд остановился, взяли шланг и через дырку провели его в вагон, дали воду. Нам кинули одну буханку хлеба на всех... И вообще хотелось тогда умереть.
Сварили нам суп из такой капусты кольраби – вы знаете, что это такое? пустой. И по половничку, по очереди чашку подставляли. Конечно, очень хотелось есть. Вы знаете, жажда покушать...
Город Нойдам, возле Франкфурта-на-Одере. Я там была в лагере, барак на 170 человек. Был таз, в котором 170 человек мылись по очереди.
Ну что, обычные условия лагерные, вот как у нас сейчас держат друг на дружке. Я ж слушаю информацию, мы ж не тупые люди, разбираемся.
Вы знаете, я ненавижу то, что было. Почему сейчас возрождение фашизма в России? Я ненавидела тех, кто пришел к нам убивать ни за что. А сейчас с удовольствием я б поехала туда, где работала. Мне немецкая женщина кусочек хлеба давала из кармана, иногда. А зимой она мне принесла – как их сейчас называют – колготки, так фабрикант не разрешил надеть.
Я, конечно, не думала, что вернусь.
И вот бой за город. Качаются ворота в лагере, и вот уже я обнимаю солдата с бородой, и он говорил по-белорусски! Счастье же.
И вот мне удалось из русского лагеря уехать домой. Встретила земляка, из моей деревни, он помог. Меня посадили в вагон, в поезд с ранеными. Меня сажали в окно, на самый верх, где чемоданы. Там было заполнено, одни раненые, я ехала и никуда не вышла все время, пока ехала, не опустилась ни разу вниз, нельзя было – и на полу лежали раненые. Мне подавали пить и есть, но я не ела и не пила, а то ведь выйти нельзя.
...Я вышла только в Минске, меня покормили, я стояла плакала, потому что Минск был одни руины, одни столбы.
А недавно я получила инфаркт – приехал муж, которого я не видела 51 год. Приехал повидаться. Он вырос! Мы расстались, ему было 18, а теперь 75. Он на две головы вырос! Я только нижнюю часть челюсти узнала. Он с другой женщиной живет, откуда он знал, что я жива, в той суматохе.
Я, как его увидела, потеряла сознание и ничего не помню. Вот – восьмой месяц пошел.
Однажды я приехала в Минск, в общем вагоне, накопила своих копеек. Меня там встречали хлебом-солью, я как увидала (рассказывает она сквозь рыдания. Прим. авт.) и упала, и никуда не смогла съездить. Хотела повидать знакомых на День Победы, но не получилось ничего. Врачи пришли, там народ-то добрее, меня кололи бесплатно целую неделю.
А я в Белоруссии вышла замуж за солдата, мы прожили 36 лет.
Моя радость – мои дочери. Если бы вы видели, какие они прекрасные... Они понимают мою боль. Они мне говорили – мама, держись. Для меня трагедией было ехать получать от немцев деньги.
Пенсию добавили чуть-чуть, стало 440. Конечно, хватает, но только на полмесяца, – я лекарства ведь покупаю. Я просила на лекарства 100 тысяч, когда меня прооперировали. Но не дали мне денег в соцзащите, не нашлось. Я пришла домой, поплакала. Ну, думаю, что делать, значит, нету.
Питание сейчас лучше, чем у немцев, не хочу вас обижать. Питаюсь я хорошо. Можно я вам скажу, что я вчера кушала? Я встала утром, помазала чуть маслом хлеб (мне много нельзя, холестерин в крови), выпила чай. И сделала салат из свеклы и морковки, помазала майонезом. А на обед молочный суп, и еще у меня есть три сосиски. Я не голодная.
В 1994 году Германия начала платить компенсацию гражданам России, "подвергшимся нацистским преследованиям".
Всего она прислала миллиард марок – бывшим узникам немецких концлагерей, тюрем и гетто и тем, кого вывезли из СССР на принудительные работы. Таких нашлось чуть больше 274 тысяч. Каждому стартовая сумма – максимум 400 марок и сверх того – по одной немецкой марке за каждый день подневольной работы. То есть на человека в среднем приходится 1200 марок, максимум – 1600.
В западных странах такие же бывшие узники получают единовременно по 10 000 DМ, и еще по 500 каждый месяц в виде прибавки к пенсии. Бывалые узники объясняют это тем, что СССР, в отличие от других стран, от немецких компенсаций узникам отказался дважды: в 1953-м (в пользу построения коммунизма в Восточной Германии) и в 1977 году (в связи с построением в СССР развитого социализма, который и сам способен удовлетворить все возрастающие потребности населения).
????????ЧАСТЬ V ???????
Войны
ГЛАВА 23
Балканы
НАТО учит нас жить
Балканы – это богатая восточная сказка, пересказанная славянами. Она страшно притягательна. Юги – это как бы мы, но только другие: раскованные, не перепачканные слякотью, не измученные морозами и однообразным дешевым алкоголем.
Синие горы в дымке, цветение абрикосов, нега и теплынь, патриотические девушки льнут к юношам призывного возраста, на дискотеках беззаботно пляшут под песни о родине, а там, гляди, и помирать, но не страшно – вот типичная иностранная война. Русская война: снега, цинковая дедовщина, мечта о пайке масла, жалкая политинформация, разворованные патроны и гнилые сапоги, одинокая холодная погибель. Нет, заграничная война куда симпатичней!
Первые натовцы пришли в Македонию во время переговоров в Рамбуйе как бы на всякий случай, их по-хорошему пустили сюда македонские власти. Поначалу чужие солдатики даже ходили в город на дискотеки – до тех пор, пока пару-тройку из них сильно не помяли местные. А в американском посольстве не устроили небольшой погром.
– Мы их там в посольстве изжарили, – хвастался таксист. Правда, оказалось, под словом "изжарили" он понимал небольшой пожар. После иностранным бойцам вечерами приходилось тосковать в своих палатках.
И с дискотек пропали натовцы. Там пляшут только местные под патриотические антинатовские песни типа "Сербия, о, Сербия!". А вот последний хит на музыку "Hotel California": "Hotel Macedonia such a lovely place!" Смысл тут в сравнении страны с отелем. То есть приехали, погостили – и валите! Как НАТО, так и беженцы.
Многие спрошенные мной македонцы обижались:
– Страна оккупирована! Каждая вторая машина на дороге – натовская...
И точно, натовские машины с белой галочкой на двери, которая смотрится русской буквой "Л" (у которой левая ножка короче правой), беспрерывно сновали туда-сюда.
Обилие камуфляжа сделало Македонию похожей на русский оптовый рынок, кишащий охранниками. Современный военный дизайн решен в дачной, рыбацкой стилистике, и потому впечатление почти мирное. Ну разве некоторые детали задевают глубоко: например, натовская привычка закатывать рукава (это ведь и вам что-то напоминает?) и носить каску посреди мирного города. Будет ли нормальный человек ни с того ни с сего посреди мирного гражданского населения напяливать на голову душную железную кастрюлю?
Очень тонкое впечатление: в пасхальное утро разбудили меня не колокола, как можно было ожидать в праздник в православной стране, – но тарахтение моторов. Я вышел на балкон: пара черных натовских вертолетов облетала город. Нашли время, а? И еще деталь: в Чечне вертолеты летали низко, предохраняясь таким манером от пулеметной очереди снизу. А тут – высоко летают, как у себя дома...
Но, с другой стороны, если присмотришься к натовским солдатикам поближе они нестрашные! Деликатные, чистенькие, сытые, но трезвые. С модельными прическами, с усиками, с бородками, как у Дартаньяна. Вы таких ребят много видели в Европе, они вам услужливо подносили, скажем, пиво...
Единственный недостаток этих в целом симпатичных ребят в том, что на них чужая форма. И в эту форму уже переодеты армии 19 серьезных стран, и все плотнее к нам пристраиваются.
Странное, должно быть, чувство – проснуться однажды утром в своей стране, а вокруг чужие солдаты, и ты сам весь штатский, безоружный, одним словом голый.
– Но вы же сами их к себе пустили! – возражаю я македонцам.
– Не мы, а наша власть... Влада люби НАТО, а люди – не...
А как же люди?
На русских это не распространяется.
– Will you shoot the bastards? – с дружеской улыбкой спрашивал меня портье в гостинице. И пояснял: – Пора урыть американцев!
– Три ваши ракеты – и нету Америки! – уговаривал меня македонский полицейский офицер, между прочим, госслужащий не самого низкого уровня. Он, сделав такое лицо, как будто заплачет сейчас от бессильной злобы, высказал свое мнение об американцах в жанре нецензурной брани:
– Пичка и матер педерска!
Не знаю, есть ли в македонском языке выражение грубее.
Не обученный языкам таксист изъяснял мне свои чаяния на языке жестов.
– Русия! – сказал он, сжимая кулак. – Америка! – открыл ладонь. А после кулаком хлопнул от души по ладони и спросил: – Когда?
И денег не взял. Руку, дающую ему 100 динаров, он отвел словами: "Не треба". Сказал на македонском, который в данном случае совершенно совпал с украинским. Только вот я что-то не помню, чтоб меня на Украине возили бесплатно за то только, что я – репортер из России. Это, кстати, к теме братства. Уж кто сербам самые ближайшие и дорогие братья, так это македонцы.
И что ж они, все как один?.. Не сказать.
Ночь, центр македонской столицы Скопье. Народ расходится с дискотек. Я задумчиво смотрю на ребят призывного возраста, которые со своими подружками уходят в темноту, – причем не против НАТО партизанить, но предаваться мирным восторгам любви. А в эти минуты через венгерскую границу пробираются на помощь братьям сербам, которых они отродясь в глаза не видели – ну кроме Гойко Митича, – голодные русские добровольцы, имеющие при себе лишь смену белья да пять долларов на карманные расходы...
– Совести у них нету! – возмущается остановленный мной на улице македонец. – Как они смеют? НАТО своим солдатам даже овощи и воду везет самолетами из-за океана! Они своих фермеров обогащают, а по справедливости должны бы у македонских крестьян еду покупать! Да это подрыв нашей экономики!
Я пытаюсь сочувствовать, но это выходит неубедительно, – ведь минуту назад этот же прохожий требовал от России в моем лице поставок зенитных ракет "СС-300".
– Нашу экономику из-за них лихорадит! – продолжает он. – Хорошие курвы (так здесь ласково называют проституток. – Прим. авт.) стоили 40 долларов, а НАТО взвинтило цены до 150. Плюс еще курвам давали бакшиш (бонус. – Прим. авт.) – ну, золото, кольца...
– Так это ж вроде инвестиции, то есть положительный фактор для экономики?
– Ага, положительный! После бомбежек Белграда этих негодяев не пускают в город! И такая важная отрасль сферы обслуживания загибается!
– Ну и?..
– Так пусть побольше русских добровольцев приедет! Им же хорошо платят! Что, бесплатно? Да вы шутите! Так не бывает.
Здесь читатель по своему выбору может поплакать или посмеяться.
Чтоб узнать все и утомиться от бремени старшего брата, я там носил майки с русскими надписями. Старенькие дедушки-патриоты в кабаке тянули меня к себе за стол, наливали и уговаривали:
– НАТО – фашисты. Такое Гитлер делал – бомбил Белград.
– Так что ж вы предлагаете?
– Нужна третья мировая война.
Я молча выпиваю рюмку ракии.
– Поверь, другого выхода нет... – учат они меня с высоты своей мудрости.
Я смотрю на дедушек. Они старые и пожелтевшие, как те журналы за 49-й год, которые я нашел на чердаке у своего деда. Там писали про "кровавую фашистскую собаку Тито". Сославшись на дела, улыбаюсь дедушкам и ухожу.
Албанцы
Лагерь беженцев – это территория, огороженная колючей проволокой. С двумя линиями охраны. Снаружи – македонская полиция, внутри – НАТО.
Беженцы живут в палатках. Их кормят консервами, молоком и апельсинами и выдают документы на выезд в интересующие их страны. В основном их влечет Германия.
По-македонски беженцы называются бегалци, по-албански – рефуджят.
Когда проводят военные учения, то беженцы там не учитываются совершенно. А тут, в Македонии, хватает настоящего реального военного дерьма. Война – это грязное дело. Не в смысле даже идеалов, а – реального говна. Которое протухает, гниет и в целом производит жуткое впечатление.
Среди всего этого живут люди. Некоторые соглашаются разговаривать с иностранцами.
Говорить с ними непросто: кто ж из нас знает по-албански? А из них мало кто знает другие языки.
Вот албанка. Ее зовут Чондреса. Я пытаюсь ее расспросить, как дело было. Она знает только свой экзотический язык и потому объясняет очень кратко:
– Хаус – бух! Полиция – пу-пу!
Все понятно. Печальная картина!
Мустафа, бывший приштинский электрик, более многословен. Он говорит на ломаном французском – ездил во Францию на заработки. Этот немолодой грузный человек с турецкими усами рассказывает о своих злоключениях спокойно. Но ему больно, что из дома его выгнали не чужие, незнакомые ему сербы, а товарищи по работе, с которыми он жил душа в душу и выпил немало ракии.
– Сербы, они... не парламентарни, – ругает своих недругов Мустафа на их языке. Легко понять, что он имеет в виду – если не брать в голову расстрел русского парламента... – А ты-то сам откуда? – спрашивает он вдруг. И, узнав, что из России, срывается и кричит: – А, ты русский! Да вы, русские, с сербами заодно, да вы сами как сербы! Не буду с тобой говорить! Уходи!
Ухожу. Это его лагерь, он тут дома. Меня к себе не звал.
Вот Хивзи, молодой албанец.
– Ты почему ушел из Косово, из-за бомбежек?
– Нет, это не страшно! – Из албанцев эти бомбежки почти никто не осуждает, они готовы рисковать жизнью, но чтоб сербов таки проучили. – Я ушел, потому что сербы выгнали! Забирали деньги и выгоняли, а у кого нет денег, тех расстреливали.
– Ты сам видел, как расстреливали?
– Нет, но мне ребята рассказывали...
– Как кончить эту войну? – спрашиваю у албанца по имени Рамадан.
– Время надо!
– А бомбить надо?
– Надо полгода. А потом сербы исправятся.
Что касается детей косовских албанцев, то они в лагерях играют не только в мяч, но и в войну. В руках – деревянные автоматы с надписями NATO – Germany UCK. Последняя аббревиатура по-албански означает Армию освобождения Косово.
– Вырастем, будем убивать сербов! Они плохие! – объясняют мне мальчишки. Старшего зовут Севдайм, младшего – Астрид, оба из Приштины.
Подходят дети постарше:
– Надо, чтоб натовцы пошли в Косово и там воевали. Надо убить сербов.
– Да точно ли надо? – пытаюсь я вызвать в них сомнение. А надо по-македонски будет "треба".
– Треба, треба! – кричат дети звонкими счастливыми голосами.
* * *
Когда лагерь расселяют, на его месте остается мерзость запустения. Все, что производит цивилизация – памперсы, прокладки с крылышками, соски, оберточная, а также туалетная бумага, – использованное, превратилось в гнилое перебродившее дерьмо, которое опрыскивают вонючей дрянью – для дезинфекции.
НАТО
У газетного киоска стоит натовец с французским флажочком на рукаве. Судя по нашивкам, это капитан Дюбуа.
– Дюбуа! – говорю я ему. – В прошлый раз мы с вами были вместе! А теперь по разные стороны баррикад.
– Какой такой прошлый раз? – удивляется он.
– Капитан, я тебе толкую про ту войну! А теперь, смотрю, немцы у вас друзья...
– Никакие они мне не друзья. Я тут ни при чем. Я маленький человек. Капитан краснеет и оправдывается.
Я веду себя жестоко и напоминаю про их маршала Петена, которого французское Сопротивление обзывало "маршал Пютен" (по-французски проститутка) – он тоже дружил с немцами.
Капитан ничего не отвечает.
А вот британский сержант Кен.
– А если вы начнете наземную операцию и русские вмешаются?
– Русские? Нет. They can't afford the war (то есть слабо русским).
Ну-ну... Не потому что умные, деликатные, а – слабые! Интересно, правда?
Вот еще один британский военный – девица Гейл, капрал.
– А что, – спрашиваю – если Лондон бомбить за Северную Ирландию? Справедливо было бы?
– Ну это все слишком сложно, – отвечает она политкорректно.
Вмешивается другой капрал, Фил, тоже британец.
– Северная Ирландия? Был я там. Но никаких беженцев не видел. Так что это разные вещи! – торжествует он.
– А вы их слегка побомбите, ирландцев, и побегут как миленькие! Ваш брат европеец, кишка-то тонка у него.
– Ты думаешь? – чешет он репу.
А вот старлей Франсуа, соответственно француз.
– Это как Чечня! – говорит он, намекая на то, что кто ж без греха.
– Но есть одна маленькая деталь, есть одно существенное отличие, а?
– Ну да, верно... Югославия, в отличие от Чечни, суверенное государство...
Но у меня и на это есть ответ: если бы Гитлера остановили сразу, большой войны не было! Вот и тут то же самое...
Этих военных объединяло одно: все они сказали мне, что к наземной операции готовы. И считают ее неизбежной.
– И не страшно вам будет помирать? – допытывался я цинично.
– Так мы люди военные, прикажут, будем помирать.
Тон их в тот момент был вовсе не парадный, а весьма мрачный – так что, похоже, они всерьез про это думают...
Немцы
Лагерь Стенковац, что у деревни Непроштено. Детская площадка, качели: немецкие солдаты – лучшие друзья европейских детей! Один из этих друзей мне особо приглянулся: этакий кинематографический персонаж, худой, в очках, а на голове форменная кепочка с длинным козырьком, – ретро, знаете, мода лета-осени 1941 года, в свое время покорившая всю Европу. Симпатичный, одним словом, паренек.
Как говорится, комм цу мир, зольдат!
Подходит, улыбается. Прошу его взять на руки пробегавшую мимо албанскую девчонку лет четырех. И делаю снимок: "Немецкий солдат-освободитель со спасенной албанской девочкой на руках".
Первый дубль, второй, третий... И вдруг девчонка разрыдалась. Клянусь, я ее не подговаривал! Ну ладно, отдали ребенка мамаше, беседуем.
Военного зовут Денни Вессолек, в свои 22 дослужился до старшего ефрейтора; по-немецки это будет Hauptgefreiter. Корень тут "frei", то есть свободный.
– Ты понимаешь, что сербы не забыли еще, как вы над ними работали в 1941 1944 годах? – спрашиваю его.
– Я к этому не имею никакого отношения. Если у вас есть вопросы, обратитесь, пожалуйста, к нашему пресс-офицеру.
Вессолек зря волновался – с пресс-офицером штаба группировки НАТО в Македонии я уже беседовал. Это был капитан Хоубен из бундесвера. Когда я у него утверждал сюжет снимка ("немецкий солдат-освободитель"), ни один мускул не дрогнул на его лице. Он идею одобрил и сам посоветовал мне этот лагерь.
Говорю Хоубену:
– Herr капитан! А может, вам, немцам, не соваться в Югославию? Гитлер в ней держал, если не ошибаюсь, 700 тысяч солдат, и все равно не смог извести партизан... Не боитесь, что они могут до сих пор на вас обижаться?
– Да ну! Если французы с итальянцами пойдут воевать в Косово – они тоже будут враги!
– Враги бывают разные... Француза они мирно застрелят, и ладно. С вас же шкуру снимут живьем и горло перегрызут. А представляете, чего вы от них наслушаетесь?
Немцу неловко:
– Но ведь силы-то интернациональные! Что ж, всем идти, а нам нет?
– Не только вам! Еще и туркам не надо сюда соваться. Они, кстати, и не лезут, в отличие от вас.
– Да... Поколения должны пройти, чтоб все успокоилось! – Капитан говорит об этом осторожно, ему тут нужен баланс – и авторитет НАТО не уронить, и печальные немецкие уроки истории не проигнорировать.
Хоубен продолжает:
– Непростые это все процессы! Сколько времени понадобилось России, чтоб изменилось отношение к немцам!
– А кто вам сказал, что оно изменилось?
Он смотрит удивленно. Мне приходится ему рассказать историю, которая случилась в поселке Псебай, что на Кубани, всего-то два года назад. Там немецкая фирма "Кнауф" честно купила контрольный пакет гипсокомбината. Дала людям рабочие места. А местные казаки выгнали немцев, за то что в 42-м фашисты расстреляли 200 человек мирных жителей. Арбитражный суд вмешивался, разных уровней власти, даже Гельмут Коль ходатайствовал за земляков – ничего не помогло...
Полицейский на выходе из лагеря беженцев дергает меня за майку со словом Moscow, преданно смотрит в глаза и говорит слова, к которым я привык за эти дни:
– НАТО – но гуд. НАТО – капут! Русия не помога? Что проблем?
Я решительно останавливаюсь, пришло время наконец объясниться:
– Ты сколько получаешь? 500 марок? И дом у тебя свой? И машина есть? Хорошо. А твои русские коллеги живут в степи, в вагончиках, после того как их выгнали из Европы. И зарплата поменьше твоей и вся задерживается. Климат у нас мерзкий, да еще Чечня, президент в больнице живет который год, от коммунистов житья нет. Тошно! А тут еще ты требуешь от меня начать мировую войну. Молодец, нашел момент!
Я говорил с ним резко, на правах старшего брата. Он и его дружки слушали молча, а потом достали из сумки полдесятка крашеных яиц, оставшихся от недавней Пасхи, – видимо, как гуманитарную помощь нашим бедным офицерам.
Надо сказать, яйца эти были самые обыкновенные, совершенно такие же, какими наши патриоты бомбили американское посольство. Только на Балканах они крутые.
Тяжелая, но неизбежная справка. Есть такой американский фильм "Миротворец". Премьера его в Белграде, рассказывали очевидцы, прошла на ура. Там, если помните, есть такой момент: сербский террорист привез в Манхэттен рюкзачок с атомной бомбой, чтоб взорвать ее и отомстить Америке за все. Знаете, как на это реагировал зал? Зал в едином порыве встал и аплодировал.
Если вы помните, ядерного взрыва там не получилось. Я думаю, по одной единственной причине: к сценарию не подпустили сербов.
ГЛАВА 24
Чечня
Неохота платить за войну, а придется
Чечня – карикатура на Россию
– Куда они денутся, все равно дадут денег! Потому что мы бряцаем оружием, и ситуация у нас безвыходная, и к власти могут прийти силы похуже и пострашнее. Им же выгоднее откупиться! Угадали, кто это говорит про кого? И вряд ли угадаете с первого раза, ведь ответов – два, и оба правильные. Первый, точно, Чечня, а второй, вы уж не расстраивайтесь, это Россия.
Поясню. Помню, как в разгар дефолта вздумал я полистать заграничные газеты. Европейские так просто тряслись от страха. Каждую заметочку про наши бедственные финансы снабжали душещипательной диаграммкой: картой наших ракетных шахт, статистикой "дедовщины" со смертельным исходом, бездомных офицеров, списком АЭС и проч. Американские газеты, в отличие от европейских, из своего прекрасного заокеанского далека высказывались весьма лениво: до них ведь поди достань.
Хотите обижайтесь, хотите нет, но Чечня – карикатура на Россию. У обеих большие амбиции на фоне скромных достижений, проблемы с экономикой при наличии природных ресурсов и, внимание, стойкая наркотическая зависимость от чужих денег.
– Да, но мы же не берем заложников! – возмутится наивный читатель.
Врете, замечательно мы их берем. Только не по одному, как полевые командиры, – но оптом; оптовая торговля замечательно нам удается. Они, заложники – а это вся Европа, – у нас в кулаке, после Чернобыля-то. Который не краше Буденновска: если вспомнить, что мы взрыв засекретили и тихо пустили на Запад радиоактивные облака. И одно уточнение: эти облака мог сперва прогнали над своими первомайскими демонстрациями, а чеченцы на своей земле роддомов не штурмовали.
Да, Россия часто упрекает Чечню в слабом моральном облике, уверяя, что сама она куда благородней, приличней и бескорыстней. Хотя не слыхать что-то, чтоб чеченцы продавали своих в рабство русским и не могли наскрести денег, чтоб похоронить бесхозные трупы чеченских бойцов. А насчет вымогательства денег у богатых соседей – так к этому у нас еще большая страсть. Уж сколько мы перебрали миллиардов у Запада! Тот время от времени вяло, застенчиво, по-интеллигентски спрашивает:
– А почему бы вам самим не начать работать?
Мы же вслед за Чечней в один с ней голос отвечаем:
– Без ваших дармовых денег нам никак нельзя начать честно трудиться! Да и если начать сегодня, это когда еще результат будет! Лень ждать – вы лучше прям сразу дайте, и сразу будет...
Привычно также утверждать, что в Чечне и экономика и государство – все бандитское. В отличие от, – справедливо и заслуженно попрекнем мы братьев вайнахов, – например, Великобритании или же Швейцарии.