Текст книги "Схватка со злом"
Автор книги: Игорь Бобров
Соавторы: Борис Блантер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
Макарин встал, улыбнулся:
– Ну, спасибо, Клаша, за угощение.
– Да ладно, заходи, коли надо будет.
Степанова проводила пожарника до порога, но на крыльцо не вышла. Крепкая, на смазанных петлях дверь бесшумно закрылась за его спиной.
А через двое суток, в полночь, встретил Макарин в проулке двух человек. Не дойдя до него шагов десяти, они остановились. Пожарник услышал, как клацнул затвор, но винтовки не увидел. «Обрез», – подумал он. Стало холодно, потом бросило в жар.
– Погоди, не стреляй, – сказал высокий плечистый детина, – это никак Макарин. Ты, что ли, пожарная кишка?
Макарин приободрился:
– Я…
– Ну, здорово! – Матвеев шагнул к нему. – Ты брось к Кланьке ходить, голову оторву… Да ладно, не бойся, шучу я. Она баба не такая, чтоб с тобой, дураком, путаться.
Бандита шатнуло, он привалился боком к плетню:
– Слышь, Макарин, ты сердца на меня не держи! – От Матвеева разило самогоном, язык его заплетался. – Мы с тобой мужики: сами подеремся, сами и помиримся. Нам чужих указчиков не надобно.
– Верно, сами разберемся, – поддержал пожарник, – твоя правда!
– Во! Приходи в субботу вечером к Кланьке. А сейчас недосуг, путь у меня не близкий. Ну, бывай!..
Когда Макарин оглянулся, бандитов уже не было. Они словно растаяли в темноте.
Окна избы завешены одеялами, платками, бабьими юбками. За столом, лицом к двери сидит Матвеев. Потухшая самокрутка прилипла к губе, ворот рубахи расстегнут. Рядом в помятом платье – Клавдия.
Макарин сидит напротив, а по бокам, словно конвой, Галкин и Хомяков. Давно не стриженные, одичавшие в лесу бандиты и за столом не расстаются с оружием. «Может, мне не доверяют, – думает пожарник, – может, что пронюхали…» Он смотрит на куски вареной свинины, на белый жир, застывший на дне миски. Страха, что его могут разгадать и убить, сейчас нет, осталась одна ненависть, которая делает мысли четкими, позволяет ему пить наравне с дезертирами и не пьянеть. Макарин опасается только, что глаза его выдадут, и не поднимает их от стакана.
– Эх, родила мама, что не примает яма! – Матвеев притворялся пьяным, расплескивал, наливая самогон. – Кланька, дашь Макарину пшеницы – пущай жена его пирогами кормит!
– Спасибо, Петр Иванович! От детишков моих спасибо! – угодливо отвечает пожарник, заставляя себя улыбнуться.
А на улице темным-темно. Над самыми крышами плывут клочковатые облака. Дождь то затихнет немного, то снова забарабанит. Борисов присел на корточки у стены соседней избы, чуть наискосок от двери Степановой. Наган переложил из кобуры за пазуху – доставать быстрей. Поблизости от него с двустволкой Кочетов, а на огороде, чтобы бандиты не ушли задами, залегли оперуполномоченный райотдела Пронин с Сарониным и Авдолиным. Вроде все обдумали, должны сегодня взять Матвеева, и все же беспокойно. Как там Макарин? Не разгадали бы, пропадет мужик.
В избе тихо, будто в ней и нет никого. Минуты растягиваются часами. Борисов несколько раз поворачивает барабан револьвера, и от еле слышного стрекотания металла становится как-то легче, уютней.
В горнице у Степановой тем временем происходил такой разговор.
– Ну, согласен? – спрашивает Матвеев, испытующе глядя на пожарника.
– Не знаю, как и быть, Петр Иванович… – отвечает Макарин. – Я к тому, что без тебя трудно и с тобой боязно.
– Боязно? – передразнил бандит. – Коли я не боюсь, тебе чего трястись? Твое дело маленькое: лежи с бабой на печи и в окошко поглядывай – куда участковый поехал, да чего в сельпо привезли. – Ноздри его короткого, тупого носа дернулись, раздулись. – Леса за Сурой в день не объедешь, меня в год не поймаешь!
Матвеев ухмыльнулся, он вспомнил сменившихся участковых, которые ничего не могли с ним поделать. Новый-то, Борисов, больно прыткий да упрямый. Ничего, пускай, попадет под пулю, ежели не угомонится. Верил Матвеев в темную ночь да бандитский обрез – не раз выручали в трудную минуту.
«Люди на фронте головы кладут, – думает Макарин, чокаясь с дезертиром, – а ты, захребетная вошь, у солдатских сирот последний кусок изо рта отымаешь!» Он жадно затягивался цигаркой, словно хотел спрятать за дымом свою злобу и нетерпение.
Так шла ночь. Пили, много, угрюмо, и не было веселья в этой мрачной гульбе.
– Ну, по последней, светать скоро будет! – Матвеев встряхнулся, застегнул ворот рубахи. – Ты, Макарин, первым пойдешь. Ежели что… сам понимаешь.
Был с Борисовым уговор – пожарник выйдет последним, чтоб в темноте его с бандитами не спутать. Он вытер рукавом губы – самогон на этот раз показался слабым, как вода, – направился к выходу. Матвеев, держа палец на спусковом крючке, шел за ним.
Давно уже кропит дождь, и под его нудный ропот как-то притупилась первоначальная острота ожидания. Борисов подвинулся к самому углу избы; здесь под ногами был сухой клочок земли и капли не падали за воротник. Неподалеку бегала и плескалась в лужице стекавшая с кровли тонкая дождевая струйка. В памяти невольно шевельнулись какие-то смутные воспоминания. Борисову показалось, что где-то далеко-далеко, в прошлом, он уже пережил точно такую же ночь; показались до странности знакомыми и звонкая струйка, и глуховатый ровный шумок дождя, и этот застывший внутри немой вопрос: когда же, когда, когда? На миг даже представилось, что произойдет потом. Сейчас, да, именно сейчас они выйдут…
За дверью Кланьки Степановой еле слышно скрипнул засов. Борисов вжался в бревенчатую шершавость избы, до боли напряг зрение. С крыльца по-кошачьи бесшумно соскользнули людские тени. Куда пойдут – на огород, на него или правее, где спрятался Кочетов?
Шаги приближались. Люди шли прямо на участкового. Вот уже можно, насколько позволяет темнота, разглядеть их. По походке и большому вздернутому козырьку Борисов сразу узнал в первом пожарника. Рядом с ним, сутулясь и покачиваясь, двигалось, словно безрукое, туловище рослого молодчика. «Матвеев!» – не подумал, а скорее ощутил участковый.
По телу торопливо пробежала дрожь, что-то заворочалось в горле. Ближе, ближе… Пора! Борисов выскочил, в упор наставил наган на бандита и вместо уготовленного на такой случай окрика «Руки вверх!» или «Стой, стрелять буду!» сдавленным голосом бросил ему в лицо:
– Теперь не уйдешь, сволочь!
Глаза дезертира застыли, он оцепенел. Но тут же щека его дернулась судорогой, а над самой головой участкового просвистела пуля. Макарин вовремя успел подбить снизу бандитский обрез. С отчаянной озверелой силой Матвеев отшвырнул пожарника и кинулся в сторону ближнего проулка.
Бандит бежал ловко, рывками, от плетня к плетню. Сапоги Борисова скользили по мокрой траве, бешено билось сердце, а разрыв между ними все увеличивался. Вспышка выстрела – мимо. «Уходит, уходит!» – стучало в голове. И тогда участковый раз за разом трижды нажал на податливый спуск нагана Дезертир упал, словно его дернули за ногу. Борисов с разбегу навалился ему на спину.
Подоспели Кочетов и Макарин. Они уже вязали руки бандиту, когда на огороде Кланьки Степановой протарахтела автоматная очередь. Там Пронин с Авдолиным и Сарониным задерживали матвеевских подручных.
…Утром из Сеченова пришла машина с двумя милиционерами. Не разговаривая друг с другом, не угрожая больше Борисову, дезертиры карабкались в кузов. Легкораненому Матвееву Иван Васильевич даже помог. «Атаман» сидел сгорбившись, не отрывая взгляда от щербатого пола трехтонки. Со своей участью он примирился. Но страшнее всякого суда была для него встреча с односельчанами сейчас, среди бела дня. А бабы с детишками и старики стояли у каждой избы. Многие его помнили еще мальчишкой, провожали в армию. Помнили, как, напившись на проводах, он орал, что не допустит врага на землю русскую.
Машина ехала медленно, и с каждым поворотом колеса, новая тяжесть ложилась на плечи Матвееву, пригибала его.
– Бывало глянет, так лес вянет, – раздался высокий звенящий голос девушки-бригадира, – а теперь присмирел, как волк под рогатиной!
Матвеев дернулся, словно хотел поднять голову, но опустил ее еще ниже…
Потеряв своего вожака, банда распалась. Одни были вскоре задержаны работниками милиции, другие пришли в райотдел сами. И Сурские леса теперь никому не казались тревожными и угрюмыми. Кряжистые дубы-великаны добродушно покачивали над головой путника своей резной листвой.
Дела колхозные
Прошел год с лишним, и вот под осень, когда в полях еще дозревали хлеба, а в правлении на конторских косточках уже подсчитывали и распределяли новый урожай, в село ворвалась наконец долгожданная радость. Если на вертлявой змейке дороги в пыльном клубке показывался грузовик из Сеченова, все, кто был в деревне, высыпали на улицу. От самой околицы, размахивая деревянными саблями и пистолетами, с торжествующими криками «ура!» бежали за машиной босоногие мальчишки; женщины молчали и с трепетом всматривались в кузов: «Уж не мой ли вернулся?..» Что ни день в Ратово, после долгих лет разлуки с домом, прибывали фронтовики.
Попутный грузовик тормозил против какой-нибудь избы. Демобилизованный прыгал на землю и, как зачарованный, глядел вокруг: на родной дом, на шуструю стайку цыплят, на тополь у дороги… Так стоял он – с вещевым мешком в руке, пропыленный, загорелый, обветренный суровыми ветрами войны – русский солдат. Он победил!
А к нему со всех ног бежали мать с отцом, жена, дети. Дети! Подросли-то! Прижмет он в такую минуту к груди семилетнего сына, который толком и не помнит отца, а тот гордо и с уважением, на зависть своим сверстникам, гладит на его гимнастерке боевые ордена.
К вечеру в дом вернувшегося солдата собирались односельчане-фронтовики. За доброй чаркой водки вспоминали они, кто кем воевал, каким путем шел, где был ранен да сколько лежал в госпитале. А детишки, широко раскрыв глаза, ловили непонятные слова: Будапешт, Прага, Варшава, Вена, рейхстаг…
В Ратово возвращались фронтовики. Но за этой великой радостью плелось тенью и великое горе. Были избы, в которых вечерами слышались приглушенные рыдания. Нелегко ведь поверить бумажке с черной каемкой. И вдовы не верили ей, каждая оставила и берегла тонкую ниточку надежды: а вдруг пропал без вести, а вдруг перепутали, а вдруг… И вот теперь эти слабые ниточки рвались, а страшная правда вставала обнаженной, жестокой, неумолимой. В те дни Борисов до глубины понял, какой ценой заплатил народ за победу.
Осеннюю распутицу сменили заморозки. Давно опала с деревьев листва, земля затвердела, покрылась первыми снежными проседями. Наступала зима.
Работая участковым, Борисов хорошо узнал ратовцев, со многими из них подружился. Теперь село это не было для него чужим. Сам в прошлом крестьянин, он частенько задумывался о делах колхоза. А дела-то обстояли неважно.
По-прежнему не хватало техники. Мобилизовав, как говорят, все силы и средства, ратовцы успели собрать урожай и распахать поля, но на двух-трех кусках земли все же оставалась торчать колючая стерня. Кормов для скота запасли недостаточно. Рассчитавшись с государством, колхозники мало получили на трудодень. Хозяйство артели крепко подорвала война.
«Конечно, с возвращением фронтовиков многое должно измениться, и основное в том, чтобы во главе колхоза встал опытный, твердый председатель», – рассуждал участковый.
Неделю Борисов «гостил», как пошутила его жена, у себя дома. Действительно, за неполных два года он еще не брал отпуска и наведывался в семью раз-другой в месяц, да и то не больше, чем на день, – все было некогда. А тут проездом заглянул к нему начальник райотдела. «На семь суток под домашний арест!» – узнав об этом, сказал он, почти насильно усадил участкового в машину и отвез в Свинухи.
Пока Борисов отсутствовал, в Ратове состоялось общее собрание, на котором колхозники избрали нового председателя артели «Зори коммунизма» – офицера запаса Галина.
От ратовцев участковый много слышал про Галина. Говорили, что он хорошо знает агротехнику и вообще, в делах «мужик крутой и толковый». Новый председатель демобилизовался позже остальных, Борисов же последний месяц много работал в других деревнях своего участка. Поэтому, наверно, до сих пор им не довелось встретиться.
Узнав новость, Борисов пошел в правление. На улице большими хлопьями валил первый настоящий зимний снег. У старой избенки-клуба мальчишки, побросав где попало школьные сумки, играли в снежки. Один из них, лет восьми, без шапки, вихрастый и раскрасневшийся, в пылу «боя» угодил ненароком участковому в плечо. Иван Васильевич про себя улыбнулся, но пригрозил мальчугану, и тот, смутившись, спрятался за угол избы.
В председательской комнате было накурено и шумно – очевидно, разгорелся какой-то спор. Борисов застал здесь Авдолина, Кочетова, парторга Ветленского и брата нового председателя Тимофея Галина. Оказалось, что Александр Галин с утра уехал в райцентр. Они поздоровались, и спор сразу же возобновился.
– Ишь ты, какой прыткий!.. – почти кричал Тимофей Галин Сереже Кочетову. – Крыши у изб прохудились, дров запасти не успели. А ты пчел разводить да клуб строить! И где только твое комсомольское соображение? Я полагаю, перво-наперво животноводство поднимать следует.
– Да разве я против… – оправдывался Кочетов. – А только от пчелок-то тоже доходец немалый.
– Для скотины главное дело – корм! – веско сказал Авдолин. – За спасибо ты с нее ничего не получишь.
– А что, у нас лугов мало? Хватает, да еще пойменных!.. – горячился Тимофей. – Их только в порядок привести.
– На одних лугах широко не развернешься, – поддержал Авдолина парторг. – Под животноводство базу подвести нужно.
Борисов понял: речь идет о том, как поставить колхоз на ноги и за что приниматься вначале. Участковый собрался было вставить и свое слово, но дверь распахнулась, и в комнату не вошел, а скорее ворвался новый председатель. Высокий и складный, с красивым волевым лицом и резкими движениями, Александр Галин сразу понравился Борисову. «Этот трепаться не будет», – подумал он. Председатель кинул на стол полевую сумку, расстегнул заснеженную шинель, сдернул зубами одну перчатку. Протянул участковому руку.
– Галин, – коротко назвался он и, оглядев всех, спросил с насмешкой: – Заседаем?
Видно, он был раздосадован неудачной поездкой в район. Ветленский попробовал вкратце пересказать недавний разговор. Не дослушав, Галин перебил его:
– Так… О богатой жизни мечтаем! Похвально, только от слов проку мало. – Он внезапно повернулся к Авдолину. – Слушай, Семен, в телятнике, я заметил, щели в палец толщиной. Чуть завьюжит – и пропал молодняк. А ветфельдшеру нашему, – председатель метнул взгляд на брата, – на это начхать. Возьмешь двух-трех себе в помощь и чтоб к завтраму заделать. Понял? И еще печь там установи. Вообще, ты мужик хозяйственный, назначаю тебя завхозом.
– Спасибо, конечно, только ты, Александр Васильевич, сперва мое мнение спроси… – возразил огорошенный Авдолин.
– Мнение свое после скажешь. А сейчас за дело! – отрезал Галин.
Авдолин немного помялся, потом одел шапку и кивнул Кочетову. Они вышли. Парторг нахмурился, зашагал взад-вперед по комнате.
– Полегче с людьми обходись, Александр. Они ведь тебя в председатели выбрали, – сказал он.
Галин оторвал глаза от бумаг, которые разложил на столе.
– Не для того выбрали, чтоб я песенками их баюкал. Я за колхоз отвечаю, понимаешь?
Галин шелестел бумагами, делая на них какие-то пометки, недовольно фыркал. Ходила в нем, как брага в запечатанной бочке, хорошая деловая злость. Братья чуть даже не разругались из-за сена, которое до сих пор лежало в скирдах под открытым небом.
– Зря обвиняешь, председатель, – сердился Тимофей. – Сам знаешь, не на чем было вывезти. А сено заскирдовано как надо, хоть до весны пролежит.
– К рождеству на лугах и сенинки не останется – растащат! – не унимался Александр.
Оба стояли взбудораженные, лицом к лицу. Тимофей был похож на брата, правда, поменьше ростом да посветлее. Неизвестно, сколько обидных и, может быть, несправедливых слов наговорили бы они друг другу, если бы не вмешался Борисов. Он подошел сбоку и дважды ударил ладонью по столу.
– Остыньте, товарищи, – посоветовал участковый и добавил: – А насчет того, что сено растащат, ты, Александр Васильевич, не прав. Цело будет сено, ручаюсь.
– Это чем же ты ручаешься? – посмотрел на него исподлобья Галин. – Фуражкой своей милиционерской, что ли?
– Зачем фуражкой, – спокойно ответил Борисов. – Словом коммуниста ручаюсь! Этого тебе достаточно?
Председатель недоверчиво покачал головой, но промолчал. Он развернул карту угодий колхоза и стал прикидывать, как скорее и лучше восстановить правильный севооборот, куда и сколько надо вывезти удобрений, кому поручить то или иное дело. Участковый с удовольствием наблюдал Александра Галина. В каждом слове и жесте его угадывался рачительный, твердый хозяин с военной привычкой быстро принимать решения. Немногословный, резкий, порой грубый, Галин неожиданно для Борисова открылся и с другой стороны.
В комнату вошла Ремнева. Она замялась и тихонько встала у двери, боясь помешать разговору.
– Что тебе, Вера? – сразу заметив ее, спросил председатель.
– С просьбой, Александр Васильевич, – нерешительно начала она-Крыша у меня вконец обветшала. Дожди были – текло. А теперь холода подступили. Топи не топи – одно, ветер в избе гуляет, дети простужены. Так, если можно что сделать…
Борисов ждал ответа председателя. Неужели откажет? А если и нет, то где он возьмет на крышу материал? О кровельном железе или черепице и мечтать глупо, тесу тоже нет. Солома, и та на строгом учете – всем ясно, что под весну ею придется кормить скот.
– М-да… – протянул Галин. Он с минуту покусывал карандаш, что-то соображая, затем сказал: – Ладно, обновлю тебе кровлю. Только, Вера, денька три потерпи.
Когда колхозница вышла, Ветленский одобрительно, но непонимающе посмотрел на председателя:
– Что надумал, Александр?
Галин отвернулся к окну.
– Сегодня в районе тесу для фермы выговорил. Переругался, просил две машины, дают одну. Оттуда и возьмем.
Но тут, опрокинув лавку, вновь вскочил Тимофей.
– Нет, ты это всерьез? Вот те раз!.. – Он подбежал к парторгу за поддержкой. – Тес этот колхозу позарез нужен, а тут нате…
– Замолчи! Сам знаю, что нужен, – грубо оборвал его брат и, ни к кому не обращаясь, добавил: – Мы ведь со Степаном, мужем ее, одногодки. Золотой мужик был.
Тимофей Галин понял свою неправоту, притих. Зная трудную жизнь Ремневой, участковый сам приготовился вступиться за нее, но это оказалось лишним.
– Правильно ты поступил, Александр Васильевич! – сказал Борисов и дружески прикоснулся к левой руке председателя, но через черную кожу перчатки не ощутил упругости живого тела; кисть была твердой, холодной.
– Деревяшка… – усмехнулся председатель. – Своя где-то в Одере плавает. Ну, да это между прочим. Ответь лучше, участковый, на чем я тес этот вывезу?
Борисов вспомнил – начальник райотдела обещал ему грузовик на случай доставить дрова домой, в Свинухи. Участковому очень захотелось чем-нибудь помочь Ремневой.
– Знаешь, а машину я, пожалуй, достану, – сказал он. – Завтра же попробую!
Галин удивленно глянул на Борисова и понял, что тот не шутит.
– Коли так, спасибо, – улыбнулся председатель. – Выручишь!
В этот день Борисов засиделся в правлении. Долго еще говорили здесь о делах колхозных, и он тоже спорил, давал советы, горячился. Да иначе и быть не может: ведь тот, кто хоть раз взрастил своими руками хлеб, навсегда останется в душе земледельцем.
Разговор прервал вбежавший в комнату мальчуган, сын Ветленского, который скороговоркой сообщил, что «мамка давно ждет папку к обеду, суп простыл и в школе ему ни за что влепили тройку». Парторг ласково потрепал его по вихрам.
– Поздоровайся сначала с дядей, – он показал на участкового, подтолкнул к нему сына, – скажи, как тебя зовут.
Мальчик неохотно приблизился к Борисову и уставился в пол:
– Здравствуйте… Меня Женькой зовут… – невнятно пробурчал он и, круто повернувшись, кинулся к отцу.
– Да мы с ним уже знакомы, – засмеялся Борисов. – Он сегодня в меня снежком запустил.
Ветленский улыбнулся, посадил сына на колени.
– Значит, везде успел отличиться!.. – с напускной строгостью сказал парторг и повернулся к председателю: – Вот за их будущее мы с тобой и воевали, Александр. Не зря, думаю, воевали!
– А кем ты хочешь быть, когда вырастешь? – спросил Борисов мальчика.
Тот уже освоился, перестал стесняться:
– Летчиком. Как Покрышкин! – не задумываясь выпалил Женька.
Вскоре все стали собираться по домам. И тут Борисов вспомнил, что хотел посоветоваться с парторгом и председателем о создании в каждом селе бригад содействия милиции. Он в двух словах рассказал об этом Галину и Ветленскому.
– Дело интересное, и колхозу от него польза, – сразу поддержал участкового парторг. – Обсудить стоит.
– Только не на пустой желудок, – возразил Галин.
– Я вот что, мужики, предлагаю: айда ко мне, подзаправимся вначале. У меня и бутылочка горючего найдется. Для аппетита! Хлеб, как говорят, живит, а вино крепит.
Ветленский согласился, но сказал, что присоединится несколько позже. Выйдя из накуренной комнаты на улицу, Борисов с наслаждением вдохнул свежий морозный воздух. Председатель, уже как старого знакомого, хлопнул его по плечу:
– Эх, назначил бы я тебя бригадиром, да жаль, не подчинен ты мне.
Участковый шагал между двумя братьями. Он думал о том, какие славные люди живут в Ратове, а рассыпчатый снег, словно в подтверждение его мыслей, весело скрипел под ногами.
Произнося с детства примелькавшееся слово «хлеб», городской житель чаще всего представляет или свежевыпеченный, мягкий, как пух, ситный каравай, или душистую, с румяным ободком и черно-бурой верхушкой ржаную буханку, которые лежат на полках в ближайшей булочной. А между тем, какую мудрую простоту и сложность скрывает в себе коротенькое это слово! Недаром, верно, в старину приговаривали на Руси: хлеб наш – батюшка. И не тогда начинается неприметная и многотрудная борьба колхозника за хлеб, когда по весне лемехи плугов станут отваливать тяжелые маслянистые пласты чернозема. Начинается она много раньше, а вернее – не прекращается целый год.
Уроженец хлебодатных здешних мест, Борисов не умел, да и не хотел быть в стороне от колхозных дел, хотя они вовсе не входили в круг его обязанностей. К тому же с новым председателем Галиным и парторгом Ветленский у него сам собой возник как бы негласный уговор – помогать друг другу в работе.
Участковый каждодневно заглядывал в различные уголки артельного хозяйства. Он беседовал с людьми, стараясь глубже узнать их, разбирал заявления и жалобы, а попутно сколачивал себе актив. Случалось всякое – ладное и неладное.
Однажды по пути к себе домой Борисов увидел в поле два трактора, за которыми тянулась ровная черная полоса вспаханной земли. «Хорошо идут, – подумал он, но тут же шевельнулось сомнение: – Что-то уж больно быстро». Участковый спрыгнул с лошади, вынул складной метр и сунул его в пашню. Посмотрел – глубина 14 сантиметров. Он нахмурился, поскакал наперерез, загородил переднему трактору дорогу.
– Прекрати пахать!.. – крикнул Борисов.
Тракторист приглушил мотор. Достал из-под картуза заранее заготовленную самокрутку, сказал нагловато:
– Чего стряслось? Уж никак ты огоньком меня снабдить так спешишь, что запыхался даже? Вот спасибочко за внимание!..
Участковый, действительно, тяжело дышал от возмущения: он не представлял, как можно, думая лишь о своем заработке, сознательно портить землю, не давать ей рожать полной мерой.
– Как ты смеешь, Зуйков! – набросился Борисов на бригадира. – Вместо восемнадцати сантиметров на четырнадцать гонишь. Да ведь это недород по целых два центнера на гектар! Прекращай работу, я за председателем поеду.
Зуйков скатился с трактора, схватил под уздцы лошадь участкового.
– Погоди, Иван Васильевич, не беленись. – Почуяв плохой для себя оборот, он сразу сбавил тон. – Честью клянусь, дальше пахать буду правильно. Со всеми случается. Ты уж не поднимай шуму, не срами меня!..
Борисов посмотрел на его заискивающее, растерянное лицо, но жалости не почувствовал.
– О стыде раньше надо было заботиться, а чести у тебя и в помине нет, коли ты на такое способен.
Он ударил кобылу плетью. Зуйков отошел в сторону и проводил угрюмым взглядом удаляющегося Борисова.
Приехали председатель и агроном. Они промеряли весь участок, заставили трактористов перепахать землю. Вскоре Зуйкова сняли с должности бригадира.
Таких случаев было у Борисова немало.
…Подобно зреющему колосу, наливалось постепенно силами, крепло хозяйство артели. Старался вложить б это свою – толику и участковый. Как и прежде, бывал он на фермах и в поле, везде отыскивал придирчивым глазом неполадки. И не знал только Борисов одной мелочи: то ли просто привыкли к нему ратовцы, то ли по другой причине, но в разговоре между собой стали они прибавлять теперь к его имени и отчеству словечко «наш».
