Текст книги "Приказано - спасти... (СИ)"

Автор книги: Игорь Мохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Игорь Мохов
Приказано – спасти…

Приказано – спасти…

По пыльной улице деревни, вдоль кривого забора, шагал солдат вермахта. Обмундирование цвета «фельдграу», ремни амуниции, подсумки и алюминиевая фляга в войлочном чехле – все было аккуратно пригнано и не топорщилось. Характерной формы каска висела на правом локте, а в левой руке был зажат свернутый из старой газеты кулек, наполненный жареными семечками. Дорожная пыль уже основательно припудрила короткие сапоги. Но солдат не обращал на это внимание, продолжая увлеченно лакомиться семечками. Сплевываемая черная шелуха по баллистическим траекториям разлеталась в разные стороны.

Навстречу ему медленно шел пожилой мужчина, тяжело опирающийся на металлическую палку. Темный пиджак и брюки, заправленные в стоптанные сапоги, составляли его наряд. Капли пота бороздили морщинистое лицо, покрытое седой щетиной. В цветастой полотняной сумке, свисавшей с плеча на длинных лямках, что-то стеклянно звякало. Солдат вежливо кивнул, свернул на обочину, пропуская деда, и не снижая скорости, продолжил свой путь. Мужчина, остановившись, поглядел ему вслед, задумчиво качая седой головой и бормоча беззубым ртом.

Солнце уже опускалось к горизонту. Обычно в это время деревня затихала, готовясь ко сну. Однако сейчас, наверное, все население небольшого населенного пункта собралось у края выгона, наблюдая за происходящим. Бурная деятельность кипела на поле за околицей. Разворачивались большие палатки, устанавливались прожектора, тянулись кабели. Взмыленные люди в комбинезонах тащили во всех направлениях ящики, тюки и свертки. Из больших автобусов выгружались солдаты в форме вермахта и Красной Армии. Тяжелый трейлер, повинуясь взмахам рук помощника водителя, аккуратно пятился задним ходом. На трейлере под брезентом громоздилась туша танка. Дети, привезенные на летние каникулы к бабушкам и дедушкам, первые оказались в курсе происходящего:

– Киношники приехали! Кино снимать будут! Про войну!..

Семен Алексеевич Чекунов, а по деревенски просто Лексеич, глядел на образовавшийся "муравейник", опершись на свою клюшку сделанную из лыжной палки. В деревню он пришел, чтобы навестить своего старого друга. В его возрасте и поход за три километра был событием. Да и не так уж и много осталось их – друзей и приятелей. Вот и сам Лексеич жил один в своем старом доме. Умерла жена, разъехались дети, лишь иногда навещая отца. Скучно одному. Хоть и без дела не посидишь – не город, чай. Хозяйство, оно присмотра требует, да и руки нужно прикладывать. Воды наносить, живность домашнюю накормить, себе чего-нибудь сготовить. Но и поговорить с живой душой иногда хочется. Не с телевизором же балакать? Вот и собрался Лексеич в соседнюю деревню, взяв с собой бутылку "беленькой" да банку с солеными грибами. Нехорошо как-то с пустыми руками в гости ходить.

Что ж, дошел. Посидели, поговорили. За разговором "раздавили" бутылочку. Много ли надо старикам? Рассказал Лексеич про встреченного на улице "немца". Посмеялись. Друг то, Лексеичев, сам не воевал. Молод слишком был. В 46-м в армию взяли. А ровесников Лексеича уже и не осталось никого. Кто с войны не пришел, кто потом умер. Лексеич теперь последний солдат той войны, на все четыре окрестные деревни. Вот так вот.

А потом решили сходить вместе на поле, глянуть – что там строят. А на поле – пыль столбом! Торопятся до темноты успеть. И совсем было собрались деды домой идти, да только знакомый звук полоснул Лексеича как ножом по сердцу. Застыл старый шофер, глядя как, покачиваясь на ухабах и подвывая шестернями заднего моста, на поле въезжает покрытый пылью грузовик ЗиС-5. "Трехтонка". Или как его называли водители – "Захар", а ещё уважительнее – "Захар Иванович". А за ним – и "полуторка", ГАЗ-АА, объявилась. И "Эмочка", ГАЗ-М1, остановилась в одном ряду с остальными. Мотоциклы притарахтели, серые, немецкие видать. Да и грузовик, такой же, пискнул тормозами останавливаясь. Шофера вылезли из кабин. Кто в джинсах и рубашках, а кто и в красноармейской форме. Откинули у ЗиСа створки капота, закопошились вокруг машины. И так все это напомнило Лексеичу то время, когда сам он был молоденьким красноармейцем и ездил на таком же ЗиСе, что защемило сердце у старика. Но, подойти к машинам постеснялся: молодые, обматерят еще, скажут – куда, старый пень, лезешь.

Да, теперь – старый пень. А когда-то, летом второго послевоенного года, возвращался по этой дороге в родную деревню молодой, двадцати четырех лет от роду, бравый старшина. Легко мерили пыльный проселок крепкие сапоги. Полупустой "сидор" не оттягивал привычное плечо. Не привыкать было ему километры шагать, даром, что водителем служил. Вот только, чем ближе к деревне, тем медленнее шел старшина. Тяжелый груз давил душу демобилизованного водителя отдельного истребительно-противотанкового полка.

Весной 41-го года, с песнями и под гармошку, уходили в армию деревенские призывники. Молодые, малость хмельные. Грузились в колхозную полуторку, кричали провожающим что-то ободряющее. А около переднего борта, раньше всех, заняв самые удобные места, сидели два неразлучных друга – Семка и Женька, обняв тощие "сидоры" со сменой белья, кружкой-ложкой, да нехитрой деревенской снедью. Дальше был Ленинград, воинская учеба, и – война…

…Как вчера, помнились тот лес, где сгрудились прижатые к реке части окруженного стрелкового корпуса. И ранение друга. Осколочное ранение, после которого Женьку и других раненых Семен отвез на своем ЗиСе в медсанбат.

… Обескровленное лицо Женьки, лежавшего на подстеленном лапнике. Друг был без сознания и Семен даже не смог попрощаться с ним, нужно было отправляться в обратный рейс.

…Выход из окружения, долгая дорога по лесам без компаса и продуктов. Переход еще неустановившейся линии фронта. Переформирование. И слова капитана-медика, встреченного около штаба: "По приказу командования, тяжело раненные были оставлены на присмотр местного населения".

Как сказать теперь об этом матери Женьки?

Когда вошел в деревню, сапоги сами понесли к родительской избе. Но, пересилил себя, свернул к соседской калитке. Скрипнула покосившаяся дверка, сколоченная из серых досок, и старшина шагнул на двор. Тот самый двор что снился ночами наравне с родительским. Двор, откуда Женька ушел на войну.

Пожилая женщина в темном платье распрямилась над корытом с замоченными половиками, стряхивая мыльную пену с рук. Близоруко щурясь, глянула в лицо пришельцу неузнавающим взглядом.

Каждый следующий шаг давался тяжелее, чем предыдущий:

– Здравствуйте тетя Маруся. Это я, Семен…

Затихла деревня, укрывшись ночной тьмой. Только изредка лениво брешут собаки. Возле калитки одного дома ярким светлячком мерцает огонек сигареты. Сидя на скамейке, Лексеич смолит их одну за одной. Разбередил что-то в душе старика сегодняшний день. Не спится. Эх, сейчас бы затянуться «Беломором», чтобы пробрало до печенок – да нельзя. Не та уже дыхалка. Уже лет семь, как пришлось перейти на слабенькие иностранные сигареты. Баловство одно, а не курево.

Тогда, во дворе дома, ничего не успел он сказать Женькиной матери. Сама она все поняла. Сердцем материнским почувствовала. Повисла на Семене, вцепилась в гимнастерку руками со сморщенной от постоянной работы кожей. И только потемнели от соленых слез полоски нашивок за ранения на груди старшины – две желтых и красная. Стоял столбом старшина Чекунов, не зная, что сказать, что делать. Уперся взглядом в валяющуюся на траве фуражку, что слетела с его головы, и молчал, ощущая, как постепенно промокает на груди ткань добротной комсоставовской гимнастерки…

Со стороны поля донесся взрыв смеха, оборвавший раздумья Лексеича.

– "Тоже видать не спят. Сходить, что ли посмотреть? Все одно, никак не уснуть". Лексеич нашарил на скамейке свою самодельную трость и, помогая себе палкой, поднялся на ноги. Оглянулся на темные окна дома – приятель давно спал. Нешироко шагая, двинулся по ночной улице, ориентируясь на свет лампы в лагере киношников.

Возле лагеря стал слышен рокот работающего генератора, который время от времени прерывался раскатами смеха. Отблески пламени костра освещали темные фигуры собравшиеся возле огня в центре палаточного городка. Оттуда доносились веселые голоса и бренчание гитары.

Лексеич дошел до ряда автомобилей, стоящих на краю лагеря и двинулся вдоль него. Пройдя мимо поблескивающих никелем радиаторов и лаком кабин, современных грузовиков, он наткнулся на короткий строй старых машин и мотоциклов. Эти машины не могли похвастать сиянием полировки. Скромная матовая краска покрывала старое железо кабин и грузовых платформ. Возглавлял строй "старичков" грузовик ЗиС-5. Лексеич, остановившись, провел рукой по крылу старого знакомца, ощущая ладонью неровности и шероховатости холодного железа. Выпуклые рефлекторы фар автомобиля мягко отражали свет ламп освещающих лагерь. Подумав, старик подошел к подножке ЗиСа. Прислонил палку к крылу. Потянул ручку водительской дверцы и та, на удивление бесшумно распахнулась. Воровато оглянувшись по сторонам, Лексеич кряхтя, полез внутрь кабины. Кое-как влез, умостился на твердой подушке сиденья. Перевел дыхание. Аккуратно, чтобы не стукнуть, прикрыл дверку кабины. Положил руки на большой обод руля. Ноги привычно нащупали педали газа и сцепления.

"Вот сколько лет прошло, а все еще помню. Не забыл ничего. Хотя, сколько разных машин водил. ЗиС и полуторка, Додж и Студер. Послевоенные ЗиС и ЗиЛ. МАЗ, КрАЗ и даже КамАЗ попробовал. И у каждой машины был свой норов, к каждой нужно было найти подход. Но "Захар" был первым". Привычные запахи рабочей машины обволакивали старого шофера ароматами бензина и масла, кожзаменителя и резины.

И снова старые воспоминания с силой накатили на старика. "А ведь так же и сидел в своем ЗиСе, тогда – в сорок первом. В том проклятом лесу. Хотя, почему проклятом? Он надежно защищал наши колонны от немецких самолетов-разведчиков. Другое дело, что немцы и без самолетов знали, где скучились отходящие советские части. И могли позволить себе стрелять артиллерией по площадям. Так осколок и достал Женьку".

Остекление кабины ЗиСа запотело от дыхания сидящего внутри. Капельки сконденсировавшейся влаги иногда сбегали по стеклу вниз, оставляя за собой темные извилистые дорожки.

"Ведь Женькина мать и не винила меня ни в чем. А я все равно ей в глаза смотреть не мог. За собой вину чувствовал. Хотя и не прятался от смерти. Дрался честно. Медаль "За Отвагу" в сорок втором получил. И "Славу" 3-й степени – в сорок четвертом. Медаль "За Победу над Германией" уже потом, после войны дали. А к ней с наградами прийти постеснялся. В карман спрятал. Будто краденые".

Холодный озноб прокатился вдоль позвоночника. На какой-то момент судорога скрутила тело. Стало зябко и неудобно в тесной кабине..

"Засиделся я тут. Наверное, пора вылезать. А то увидят – скандалить начнут. Позора не оберешься". Рука сидящего нащупала набалдашник рычага переключения передач. Погладила холодный пластмассовый шарик.

"Точно такой же, как на моем ЗиСе был" – пальцы пробежались по щербинке на гладкой поверхности набалдашника – "И щербинка тоже похожая. Ладно, посидел и будя. Идти надо".

Лексеич потянулся к ручке водительской двери, но та, скрипнув, вдруг распахнулась сама собой. В проеме замаячила фигура с характерным силуэтом немецкой каски на голове:

– Семка, чего сидишь? Кончай с машиной целоваться – уходить надо…

С недоумением Лексеич смотрел на полуоткрытую дверцу кабины. Откуда киношники могут знать его имя? Да он уже и сам давно забыл, когда его так и звали. Семен, Семен Алексеевич, Алексеевич, а вот теперь и просто – Лексеич. Тот Семка растворился где-то далеко в прошлом, на войне. Там же, где и Женька, оставшийся навечно молодым.

"Ладно, вылезаю. Спрошу, у них, откуда меня знают".

Лексеич попытался вылезти из кабины. Получился казус. Поставив левую ногу на подножку, попытался подтянуть из кабины правую. Но та, как на грех, запуталась в каком то ремне. Взмахнув свободной рукой старик потерял равновесие, и… В результате Лексеич мешком выпал из кабины грузовика, потащив за собой что-то железное и громыхающее. И с размаху шмякнулся об землю. Вдобавок эта же железка, догнав Лексеича, треснула его по затылку.

Старик судорожно втянул воздух через зубы, ожидая вспышки боли в суставах, но почувствовал только легкое саднение в ушибленном плече. Осторожно Лексеич перевернулся на спину… И тут же в хребет что-то больно уперлось острыми и твердыми ребрами. Непроизвольно дернувшись вперед, человек принял сидячее положение. Когда в глазах перестали мельтешить "мушки" вызванные резким движением, Лексеич смог рассмотреть находившиеся перед ним предметы. То есть, две ноги обутые в стоптанные солдатские ботинки и грязноватые обмотки. Причем обмотка на правой ноге распустилась и змеистой лентой лежала на траве.

"Ботинки почистить бы не мешало. У меня сапоги и то лучше выглядят" – подумал старик и автоматически шевельнул ногой. Грязный ботинок качнулся! "Е… твою! Так это мои ноги!? А сапоги куда делись?" Старик пошевелил другой ногой – левый ботинок послушно качнулся в ответ. "Ну, ни хрена себе! Что же это делается? Ну-ка, а если встать…"

Вцепившись рукой в подножку ЗиСа, Лексеич поднялся на ноги. Остановился, недоуменно рассматривая свои руки. Вот только – свои ли? Насколько помнил старик, руки должны были быть морщинистыми, в коричневых пятнах и веснушках, с ногтями желтыми от табака. А эти были вполне себе гладкими, только с заживающими царапинами и перепачканные в какой-то смазке. И торчали они не из рукавов темного пиджака, а из потертой серо-зеленой рубахи. "Гимнастерка" – пронеслось в сознании Лексеича. Как не узнать старую знакомую? Четыре года войны, да и после – долго пришлось донашивать предметы солдатского гардероба.

"Ни хрена не понятно! Ну, ладно – сапоги сперли. А с руками, то, что? Может, и морда уже не моя?" Из левой стойки кабины ЗиСа на кронштейне торчало крохотное зеркальце заднего вида. Лексеич шагнул к нему и снова чуть не упал зацепившись ногой. Нагнулся и поднял мешающий предмет оказавшийся короткой винтовкой. "Карабин образца 38-го года" – услужливо подсказала память. Руки старика затряслись.

Не выпуская из рук оружия, он шагнул к машине. Заглянул в пыльный кружок зеркала с обсыпавшейся по краям амальгамой. И снова застыл. Из мутного кружка смотрело на него лицо совсем молодого парня. Короткая стрижка, уши лопухами. Веки опухшие от недосыпания. Обветренная кожа обтянула скулы. Что-то знакомое увидел Лексеич в этом лице. На старых послевоенных фотографиях он уже выглядел по другому. Четыре года войны наложили свой отпечаток. А сейчас Лексеич смотрел в глаза восемнадцатилетнего парня. Семки Чекунова. Такого, каким он был в сорок первом году…

Лексеич смотрел в зеркало. Хотя – почему "Лексеич"? Не подходит такое имя восемнадцатилетнему. Но и "Семкой" он себя не ощущал. Ведь никуда не делся весь опыт последующей жизни. В том числе и кровавый опыт четырех лет войны, которая для Семки еще только начиналась… "Что ж, так тому и быть. Разберемся после" – красноармеец Семен Чекунов привычным движением вскинул на плечо карабин. Требовалось изучить обстановку.

Семен обошел машину по кругу. ЗиС стоял на краю лесной просеки, еле освещаемый последними лучами заходящего солнца. Сейчас здесь был поздний вечер. Вокруг было тихо. Слишком тихо. Но, чу, затрещали сучки под ногами бегущего человека. На всякий случай Семен перехватил поудобнее ремень карабина. "Дурак, не проверил оружие сразу! А если она не заряжена? Совсем разучился старый!" Процесс самокритики прервал вывалившийся из кустов весь запыхавшийся человек, в распахнутой шинели и немецкой каске на голове.

– Семка, твою не так! Ты чего застрял? Давай, пошли! Все уже уходят, одни мы остались…

Отдуваясь, боец остановился перед Чекуновым и еще больше сдвинул каску на затылок.

– Ты чего на меня так смотришь? Как будто впервые видишь. Или бензином надышался в своей таратайке?

– Слушай Андрей… – первые слова дались Семену с большим трудом. Не было у него навыков разговора с мертвыми. А стоящий перед ним человек числился погибшим в памяти старшины Чекунова. Через несколько дней Андрей, фамилия которого не сохранилась в полуразмытых воспоминаниях старика Чекунова, погибнет при пересечении шоссе. Окруженцы столкнутся с немецким патрулем и в короткой стычке понесут потери.

…В памяти Семена остался только бешеный бег по вечернему лесу, хрип запаленного дыхания, да луч света немецкой фары мечущейся между деревьев. Страх остаться одному гнал молодого красноармейца вперед, за остальными окруженцами. Он не слышал пулеметных очередей, не видел падающих веток, срезанных пулями. Впереди был только частокол деревьев с просвечивающей через него лентой шоссе. Нужно было любой ценой добежать до него и пересечь эту преграду. И когда Андрей, бежавший впереди него, вдруг остановился и медленно повернулся к подбегающему Семке, то он не подумал ничего плохого… Но ноги Андрея вдруг подломились и он рухнул навзничь. Его немецкая каска отлетела в сторону. И кадром фотосъемки остались в памяти пробегающего мимо тела Семки – мертвые глаза не успевшего упасть человека.

– Слушай Андрей – Семен сглотнул поднявшийся к горлу комок – Я остаюсь.

– То есть как это – остаешься? Ты что, не слышал приказ?! Мы должны пересечь линию фронта и выйти к своим частям!

– У меня есть другой приказ.

– Какой еще другой приказ?! Ты, мать твою, не к немцам ли намылился? Да я ж тебя…

Два человека стояли напротив друг друга. Один, постарше, нагнул голову и сжал кулаки. Ярость плескалась в глубоко посаженных глазах. Желваки перекатывались под кожей заросшего щетиной лица. Второй был молод и худ. Лицо его покрывал только юношеский пушок. Спокойно смотрел он на своего оппонента. Спокойно и даже с непонятной печалью. Только побелевшие костяшки кулака стиснувшего ремень карабина, выдавали степень напряжения.

– Андрей, послушай меня – здесь раненые…

– Что – раненые?! Ты то здоров, и можешь драться! – не дослушав, заорал Андрей.

– Я должен… Тихий шелестящий звук заставил Семена рефлекторно броситься на землю. И память из будущего не подвела бойца. В кронах деревьев с треском разорвался шрапнельный снаряд. И тут же еще один. Андрей еще озирался, пытаясь понять, что случилось, как ударная волна от взорвавшегося на просеке фугасного снаряда сбила его с ног. Отлетев в сторону, он рухнул на землю.

– А-а-а! – Оттолкнувшись от земли, Семен рванулся к упавшему товарищу, стелясь между кочек. "Твою расперетак, не так! Ведь не было же такого! Не было-о-о… Почемуу?"

Упав возле Андрея, Семен, не подымаясь, перекатил товарища в подвернувшуюся рядом ямку оставшуюся от корней вывороченного ветром дерева. Ловко скользнул следом, волоча за ремень свой карабин. "А не плохо так, для старика", – мелькнуло в сознании. Расстегнул Андрею ворот гимнастерки. Быстро ощупал на предмет ранений – крови не видно. Шлепнул по щекам. Андрей закашлялся и хрипло задышал. "Живой. Но, видимо, контужен. Что дальше будем делать?"

Снаряды продолжали падать вокруг. На удачу красноармейцев, большинство из них было шрапнелями, которые рвались в кронах деревьев. И корни упавшего дерева надежно прикрывали от летящих в воздухе осколков. Но иногда прилетали и фугасные снаряды. Тогда в воздух поднимались фонтаны земли перемешанные с щепой от разбитых стволов деревьев. Красноармеец Чекунов вжался в землю – нужные навыки восстанавливались на глазах. – "А ведь я помню этот обстрел. Просто мы тогда уже шли к реке, и бабахало у нас за спинами. И если бы Андрей не остался из-за меня – то был бы цел. Ага, еще несколько дней". Не замечая того, Семен заговорил сам с собой вслух. Благо гул взрывов легко перекрывал все посторонние звуки.

– Когда мы шли к реке – взрывы были сзади нас. Потом они стали приближаться и мы побежали. Но налет нас не накрыл. А потом разрывы снова удалились. Значит, немцы работают по квадратам, постепенно перемещая точку прицеливания. И этим нужно воспользоваться. Но как быть с Андреем? Семен бросил взгляд на лицо товарища – глаза по-прежнему закрыты, но дышит. Ремешок немецкой каски с затертой песком эмблемкой на виске, врезался в кожу подбородка. Семен чертыхнулся и ослабил пряжку. – "Ладно, она ему может, жизнь спасла. Нравится – пусть носит. Потом поговорим".

Грохот разрывов начал понемногу смещаться в сторону реки. – "Ну, так что будем решать? И главное – чтобы быстро… А, вот, – что!"

Семен приподнял голову и вслушался: пока бабахало в стороне. Но налет мог возобновиться в любую минуту. И красноармеец решился. Оставив оружие и Андрея в укрытии, Семен подбежал к машине. Рывком распахнул дверцу кабины. Автоматическим движением включил зажигание, попутно выставив флажок опережения. Другая рука по памяти – "Чьей? Красноармейца Семки или старшины Семена?" – нащупала на полу рукоять заводной рукоятки. Так, теперь – обежать машину.

Вставил "кривой стартер" в храповик коленвала. Вдохнул воняющий горелым тротилом воздух – и привычно рванул рукоятку вверх. Не подвел, денно и нощно обихаживаемый молодым шофером ЗиС. Причина его гордости и неустанной заботы. Бывало – получал Семка наряды за неопрятный вид, но никогда – за неухоженную машину. Двигатель запустился действительно с "пол-оборота". Уверенно зарокотал своими шестью цилиндрами.

"А теперь, быстрее… Быстрее…" Бросить заводную рукоятку на пол кабины. Подбежать к яме, чувствуя спиной надвигающуюся канонаду. Вскинуть руку товарища на шею. Рывком поднять на ноги. "Не до нежностей щас. Даже если у него есть еще раны, то разбираться будем позже. Ноги бы унести".

Практически на своей спине донеся Андрея до машины, Семен кое-как запихал его в машину. Вовремя захлопнул правую дверь, не дав телу вывалиться обратно. Еще раз сбегал до ямы за оставленным карабином. Плюхнулся за руль. Двигатель тихо гудел на холостых оборотах. Семен поерзал на неудобной подушке водительского сиденья. К тому же усыпанной стеклянным крошевом от выбитого бокового стекла. С хрустом в спине выжал тугую педаль сцепления. Толкнув длинный рычаг, включил первую передачу. И прибавляя газ, плавно отпустил педаль сцепления. Переваливаясь на кочках и подвывая шестернями заднего моста, ЗиС пополз к выезду на просеку. Брошенный в правое окно взгляд зафиксировал облако шрапнельного взрыва над вершинами недалеких деревьев. Нога, без участия водителя, плотнее придавила к полу педаль газа. Машину затрясло сильнее, заскрипели рессоры. Тело находящегося без сознания Андрея тут же попыталось навалиться на шофера. Отпихивая плечом эту тяжесть, Семен с усилием провернул руль и вывел "трехтонку" на просеку.

"А теперь нужно не лопухнуться. Все же навыки подзабылись. Ау, Семка, ты мне нужен…" Газанув, выжать сцепление – нейтраль. Сцепление отпустить, снова выжать – вторая передача. Все же дернувшись, изделие завода имени Сталина начинает разгон по узкой лесной дороге. Ревет двигатель на максимальных оборотах, гремят все двенадцать клапанов, питая цилиндры свежей топливной смесью и отводя выхлопные газы. Улетают под высокий капот колеи грунтовой дороги на "бешеных" двадцати километрах в час. Хлещут по стеклу ветви деревьев, но это все мелочи, по сравнению с приближающимися сзади разрывами. "Трехтонка" гремит бортами, лязгает подрессорниками, скрипит всеми соединениями, но не снижает скорости.

– Сволочи!!! – орет Семен, сплевывая окрашенную кровью слюну. На очередном ухабе навалившийся Андрей угадал своей каской прямо в челюсть водителю, заставив того жестоко прикусить язык.

– Гады!!! Как будто видите…

Умом он понимает, что немцы бьют вслепую, но разве от этого легче?

Машина вылетает из-за поворота и в лобовом стекле отражается еще дымящаяся снарядная воронка перекрывшая половину дороги. Слева и справа к дороге плотно подступают кусты, но выбора нет. Семен доворачивает руль влево и машина вламывается в кусты. "Только бы не сесть на пенек. Если разобьет дифер, тогда кранты". Но удача сегодня явно на стороне Семки-Семена. ЗиС вылетает на дорогу, а разорвавшийся далеко сзади снаряд только подгоняет машину шлепком воздушной волны…

Через полчаса грузовик добрался до затерянных в глубине лесного массива бараков и остановился, отдуваясь паром из кипящего радиатора. Два низких деревянных барака с подслеповатыми окошками, скорее всего, служили раньше приютом лесорубов. Семен выскочил из кабины и, подбежав к ближайшему строению, рванул на себя перекошенную дверь. Полутемное помещение встретило его тяжелым запахом крови и боли, от которого защипало в глазах и захотелось немедленно выскочить наружу. Пересилив себя, водитель распахнул пошире дверь и крикнул внутрь:

– Врача! Здесь есть врач?

Чей-то стон из дальнего угла был ответом на его крик. Но от окна двинулась к выходу невысокая фигура в светлой одежде.

– Что вы орете! Здесь же раненые! – худая женщина в, когда-то бывшим белом, халате и туго повязанной на голове косынке вышла из помещения на свежий воздух. Неимоверная усталость была написана на ее лице.

– Что вам нужно?

– Мне нужен врач. Я раненого привез.

– Хорошо, давайте посмотрим – покачнувшись, санитарка шагнула к стоящей машине. Семен аккуратно извлек все еще бессознательного Андрея из кабины ЗиСа и уложил на землю. Женщина склонилась над бойцом, осматривая его на предмет возможных ран.

– Что с ним случилось?

– Попал под близкий разрыв снаряда.

– У него сильная контузия. Ему нужен покой. Повреждений и переломов нет. Так что, сам должен очнуться.

– Доктор, а куда его определить?

– Я не доктор. Сейчас я позову старшего. Но сразу могу сказать, что ни лекарств, ни продуктов для раненых у нас нет.

Санитарка ушла. Семен огляделся. Поляна, на которой располагались бараки, со всех сторон была окружена густым лесом. Лапы огромных елей нависали над крышами бараков покрытых дранкой. Между двумя деревьями была натянута веревка. Белея в сумраке, на ней сохли стираные бинты и какие-то тряпки. Вся поляна была засыпана слоем опилок, кое-где валялись куски горбыля и досок. В одном месте чья-то машина буксовала, попав в яму, из которой теперь торчали измызганные палки и доски. Семен подошел поближе. И невольно потер ладонь левой руки, отозвавшуюся уколом боли. – "Все точно. Это же я буксовал, разворачиваясь на полянке, тогда. Шестьдесят с лишним лет назад. Или, по счету Семки, день назад. Вон та, торчащая доска оставила в ладони большую занозу. Странно – вот так стоять и смотреть на вещи, которые держал в руках больше полувека назад. Для меня прошло столько лет. Я ведь никогда не думал, что смогу вернуться в свою молодость. Годы надежно отделили меня от той осени. А вот теперь, можно подойти и увидеть на доске свежие следы своей крови…" Тихий кашель за спиной отвлек Семена от раздумий.

Обернувшись, он встретился взглядом с пожилым мужчиной в гимнастерке с лейтенантскими кубарями и медицинскими эмблемами. Мятая фуражка плотно сидела на крупной голове. По привычке кинув ладонь к виску, Чекунов запоздало сообразил, что пилотка осталась в кабине ЗиСа.

– Здравия желаю, товарищ военфельдшер!

Тот неловко откозырял в ответ:

– Извините, товарищ красноармеец, давайте по-простому. Не привык еще к армии. Я ведь из запаса, и звание получил недавно.

Протянул руку:

– Борис Алексеевич Сиваков. Фельдшер медсанбата.

С сомнением посмотрев на свои грязные ладони, Семен осторожно пожал руку врача:

– Красноармеец Чекунов, Семен Алексеевич.

– Очень приятно. Итак, что случилось?

– Моего товарища контузило разрывом снаряда. Помогите…

Фельдшер снял фуражку и принялся комкать ее в руках.

– Молодой человек, вы понимаете, что нас здесь оставили до прихода немцев? Здесь раненые которые не могут двигаться сами. Все остальные ушли на прорыв. Мне обещали прислать на помощь местных жителей. Но придут ли они? Мы, конечно, постараемся помочь вашему другу. Однако наши возможности невелики. Как только он сможет двигаться, вам лучше уйти. А пока, давайте занесем раненого в помещение.

Семен подхватил Андрея за плечи, Сиваков, нахлобучив фуражку обратно на голову, взялся за ноги. Общими усилиями боец был перенесен в барак. В помещении обнаружилась еще одна санитарка, совсем молодая девушка. При неярком свете маленькой свечки она писала что-то в тетради простым карандашом. Сиваков помог уложить раненого на нары и медленно распрямился.

– Фира, запишите данные пациента.

И, обращаясь к Чекунову, спросил:

– Как фамилия раненого?

Замявшись, Семен ответил:

– Я не знаю его фамилии. Андрей и Андрей. Мы мало разговаривали.

Фельдшер кивнул медсестре, и та сделала запись в тетради.

– Соответственно, как я понимаю, и место рождения и возраст вам не известны?

Чекунов отрицательно покачал головой.

– Понятно. Что-нибудь еще, можете про него сказать? Звание не нужно. Смысла нет.

Семен вдохнул воздух и решился:

– Доктор, вчера я привез сюда вместе с другими ранеными своего друга. Женькой его зовут. То есть – Евгений Автаев. Как он?

Фельдшер снова повернулся к девушке:

– Фира, посмотрите, пожалуйста, раненый Автаев. Поступил вчера.

Девушка перелистнула в тетради несколько страниц назад. Провела пальцем вдоль страницы. Перелистнула еще лист. Открыла другую тетрадь. Закрыла. Молча покачала головой, не глядя на Семена.

– Кхм. – фельдшер обнял Семена за плечи и стал подталкивать его к выходу. От сквозняка из открытой двери закачалось пламя свечи. Размытые тени метнулись по стенам и потолку тесного помещения. Выпихнув красноармейца на свежий воздух, фельдшер аккуратно прикрыл за собой дверь.

– Она сейчас плакать будет. Не могу смотреть…

– Доктор, – перебил его Семен – а Женька где? В другом бараке?

Фельдшер привычным движением полез в нагрудный карман гимнастерки, но на полпути остановился. Поморщился. Убрал руки за спину и замолчал, глядя на темный лес.

– Доктор? – Семен заподозрил неладное. Приходилось ему видеть подобное за четыре года войны. Той войны, что осталась в памяти старшины Чекунова.

– А что ты хочешь от нас?! – лицо Сивакова вдруг перекосило гримасой. – Умер твой друг! Умер! Еще вчера. Что я мог сделать? Лекарств нет, инструмента нет. Бинтов – и тех нет. Тряпки стираем и используем снова. Продуктов тоже нет. Что я могу?! Фира плачет, она над каждым бойцом плачет. А они все равно умирают. Все не так. Перед войной пели: "Малой кровью, могучим ударом…" И что?

Доктор замолчал, хватая воздух ртом. Лицо его, в полумраке, приобрело неприятный землистый оттенок.

– А еще… – рука красноармейца опустилась на плечо фельдшера, останавливая дальнейший поток слов. – Не надо доктор. Я все понял…