Текст книги "Лечу за мечтой"

Автор книги: Игорь Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Но обо всем этом мы узнали уже после войны, когда к нам попали секретные документы. В период же подготовки нашими специалистами упомянутого трофейного «мессера-262» к подробнейшим летным исследованием, на которые ведущим летчиком-испытателем был назначен Андрей Григорьевич Кочетков, ничего об этих важных летных ограничениях и об особенностях этого, во многом принципиально нового самолета нам не было известно.

Для Кочеткова его назначение на трофейный реактивный самолет не было неожиданностью. Узнав о подготовке машины к полетам, он сам предложил начальнику летной части НИИ ВВС Петру Михайловичу Стефановскому свою кандидатуру для проведения испытаний. И Петр Михайлович согласился, тем более что Кочетков, будучи в США, имел возможность познакомиться с первенцем американского реактивного самолетостроения, с маленькой турбореактивной машиной «эйр-комет», внешне похожей на планер. С довоенного времени в ряде стран Европы велись изыскания в области реактивного движения. Все они опирались в той или иной степени на теоретическую базу Циолковского. У нас в Союзе были известны работы Цандера, Королева, Исаева, Болховитинова… В 1937 году был запатентован проект турбореактивного двигателя инженера Люлька, по сути, предопределивший принцип современного ТРД. Кое-какие сведения поступали и о работах в этой области итальянских, английских и немецких инженеров.

15 августа 1945 года Андрей Кочетков вылетел на "сверхсекретном оружии" уже не существовавшего к этому времени рейха и таким образом стал первым советским летчиком, поднявшимся на самолете с турбореактивными двигателями. Потом изо дня в день пошли доводочные и постепенно усложняющиеся полеты. А в общем испытания проходили нормально, и Андрей довольно быстро освоился с этой брусковатой, похожей на ящерицу машиной.

И вот настал день, когда он получил задание достигнуть возможно большей скорости на высоте одиннадцати тысяч метров.

Кочетков набрал эту высоту и, сбалансировав стабилизатор самолета на подъеме так, чтобы ручка управления не тянула руку вниз, стал плавно увеличивать скорость в горизонтальном полете. Турбореактивные двигатели «юмо» свистели по бокам кабины, раздражая высоким тоном.

Андрея насторожило одно явление.

По мере нарастания скорости ему сперва приходилось все больше давить правой рукой на ручку управления, прилагая усилие от себя, и это было вполне привычно и обыкновенно. Но с какого-то момента внушающая доверие упругость ручки заметно ослабла, в то же время скорость продолжала возрастать. Впечатление создалось такое, будто за спиной летчика кто-то встал со своего места в хвосте и постепенно перемещался вперед, изменяя положение центра тяжести машины. Это обстоятельство, само по себе настолько новое и ранее ни на одной машине им не испытанное, было воспринято с неприятным удивлением. Захотелось даже обернуться на хвост и посмотреть: нет ли там чего-то инородного?.. Но позади него на одноместном самолете никого не было, да и быть не могло.

Так как изменение усилий на ручке происходило постепенно, летчик через несколько секунд успокоился и стал, не отрывая взгляда от указателя скорости, прикидывать в уме, какова у него в данный момент истинная скорость с учетом поправки на высоту и сжимаемость воздуха. По грубой прикидке получалось свыше восьмисот.

И тут ручка управления внезапно перестала давить на руку, неожиданно приобрела как бы невесомость, а затем стала будто наливаться свинцом и тянуть руку вперед, к приборной доске. Это обстоятельство было уже совершенно из ряда вон выходящим.

Как ни готовил он себя ко всяким неожиданностям, это впечатление оказалось настолько неприятным, что Андрею показалось, будто рычагами управления действует кто-то помимо него, при этом хочет опрокинуть самолет вниз отвесно на нос!.. Андрей даже сделал рефлекторное движение левой рукой, сняв ее с секторов управления двигателями, чтобы помочь правой руке удержать вдруг сильно потяжелевшую ручку… Но тут, повинуясь какому-то удивительно счастливому наитию, в котором он и сам позже не мог вполне разобраться, он вернул левую руку на место, обхватив кистью желтые «бочонки» секторов подачи топлива.

Теперь он и впрямь ощутил, будто с каждой секундой по мере все возрастающей скорости, которую показывала тоненькая стрелка указателя, подрагивая от деления к делению и склоняясь вправо, – этот мрачно-зеленый, трехгранный, как напильник, нос «мессера» все больше наливается свинцом и все сильнее и сильнее повисает на ручке управления, ее становится невмоготу держать, вытягивать на себя одной рукой.

Но как ни тяжело было тянуть эту костенеющую ручку, он упрямо хотел еще потерпеть хоть полминуты, чтобы дождаться, пока стрелка указателя скорости наконец остановится и покажет максимальную скорость, которую способен развить этот удивительный трофейный самолет. Воли у летчика было достаточно. Он не мог знать, что всего лишь пять секунд отделяют его от момента опрокидывания машины в отвесное и неуправляемое пикирование!

Да, коварный «мессер» чуть было не «подловил» и Кочеткова, как в свое время «подловил» многих немецких летчиков. Он и «подловил» бы его, вне всякого сомнения, если бы летчик предусмотрительно не держал левую руку на секторах управления двигателями. Это его и спасло.

Когда в конце последней, четвертой, секунды машина было ринулась на нос, он сумел одновременно, с огромным усилием стиснув до боли зубы, вытянуть почти полностью ручку на себя и быстро убрать левой рукой тягу обоих двигателей, переведя секторы на холостой ход.

Потом, уже на земле, когда расшифровали записи всех приборов, – стало ясно, что именно это его движение в последнюю секунду, когда он левой рукой убрал секторы газа, и помогло ему вытянуть билет со словом «жизнь». Все понимали, что на скорости около девятисот километров о спасении на парашюте не могло быть тогда и речи!.. Техника средств аварийного покидания в то время это совершенно исключала.

Но в тот момент, там, в воздухе, уже «вырубив» двигатели и вцепившись затем двумя руками в двухпудовую ручку, чтоб удержать машину, Андрей ни о чем этом не успел подумать.

Он стремился удержать качающуюся, словно на острие над пропастью, машину. И она как бы в нерешительности: "Упасть?.. Не упасть?" – некоторое время еще «раздумывала»… В эти секунды Андрей не дышал, чтоб не нарушить напряженно-шаткое состояние. Потом ему показалось, что напряжение ручки стало ослабевать, а нос и крылья становились спокойней. Он позволил себе наконец взглянуть на стрелку указателя скорости и увидел, что скорость быстро падала, она уменьшилась уже на тридцать километров. Прошло еще две секунды, и управление машины как ни в чем не бывало приобрело полностью утраченную на время чуткость, податливость и эластичность. Еще через некоторое время оба они, и Кочетков и самолет, окончательно пришли в себя. Отдышавшись вполне, Андрей проговорил вслух:

– Так вот оно… какое… это затягивание в пикирование!

И странно, эта мысль проявилась в его сознании с той спорной ясностью, в которую как-то тем меньше веришь, чем она рельефней и настоятельней только что воспринималась во всех острейших подробностях. С этими мыслями он и спускался теперь плавно с высоты, направляясь к своему аэродрому, чтобы зайти на посадку.

Что мог знать летчик-испытатель в августе 1945 года об этом новом явлении в летании?.. Очень немногое. И главное то, что затягивание в пикирование не щадит летчиков, дерзнувших проникнуть в его тайну. Ученые, правда, были уже убеждены, что это связано с приближением волнового кризиса, изменяющего обтекание крыла при приближении скорости полета к скорости звука. Английский аэродинамик У. Ф. Хилтон, например, так объяснял тогда характер этого явления:

"При небольших скоростях полета возмущения от самолета распространяются со скоростью звука, «предупреждая» воздух о его приближении, и воздух как бы уступает дорогу самолету. При скорости полета, превышающей скорость звука, возмущения от самолета не могут распространяться вперед, воздух не может «предупреждаться» о приближении самолета, и самолет должен насильно раздвигать воздух, что требует значительно большего увеличения мощности двигателей".

В отношении же устойчивости самолета на больших скоростях и его управляемости ничего вполне определенного ученые не могли тогда еще сказать летчикам, поскольку в аэродинамических трубах того времени почти невозможно было получить хоть сколь-нибудь надежный экспериментальный материал на крошечных моделях.

В.Л.Расторгуев

И вот он, Кочетков, один из первых после тех, кто спикировал, не успев сказать ни слова… Среди них был и Григорий Яковлевич Бахчиванджи на ракетном первенце БИ-1 27 марта 1943 года, и Виктор Леонидович Расторгуев на ЯКе-"моските" с ракетным ускорителем 16 августа 1945 года. Были, очевидно, и другие.

Что и говорить, с каким огромным интересом ученые набросились тогда на уникальный материал, который удалось получить в полете на «мессершмитте» Андрею Кочеткову, оставшись "на кончике острия" перед пикированием. Вот почему и значение его полета можно считать для авиации неоценимым!

А выяснилось из расшифровки и изучения полученных характеристик поведения машины следующее. По мере приближения к скорости звука – на высоте она, как известно, меньше, и тем скорее приближается к ней там самолет – обтекание крыла видоизменяется таким образом, что в результате точка приложения суммарной подъемной силы крыла все более и более отодвигается по профилю назад. Но поскольку положение центра тяжести самолета в этом случае остается практически неизменным, то и нарушается балансировка устойчивого режима полета. Вот тут с того момента, когда достигается достаточно большая скорость, летчик и начинает ощущать, будто нос самолета наливается свинцом, будто какой-то груз перемещается из хвоста самолета вперед.

Обо всех этих своих впечатлениях, полагаю, первым из наших авиаторов рассказал нам Андрей Григорьевич Кочетков.

Мне остается теперь извиниться перед коллегами и перед учеными-аэродинамиками за столь упрощенные и явно поверхностные объяснения всех упомянутых явлений. Становясь на эту для специалиста не допустимую стезю, мне хотелось главным образом одного: чтобы как можно более широкой публике было хоть сколько-нибудь понятно, что за проблемы привнесла с собой сверхзвуковая авиация и как авиаторам приходилось их решать.

В заключение этого рассказа скажу еще, что после этих испытаний авторитет Андрея Кочеткова вырос необычайно. И этому способствовало получение позже, но в том же 1945 году найденного нашими войсками в Германии секретного фильма под названием "Почему гибнут германские летчики на "мессершмиттах-Ме-262"?"

Когда в конференц-зале специалисты просмотрели этот трофейный фильм, стало ясно, насколько гениально Кочетков сумел выйти из этой почти стопроцентно проигрышной для него игры.

В фильме с немецкой аккуратностью точно воспроизводился полет на «мессершмитте», и, просматривая фильм, Андрей с трепетом вновь переживал напряженнейшие моменты, столь еще свежие в памяти. Он увидел, что у всех немецких летчиков одна и та же ошибка: в критический момент они снимают руку с секторов газа и потом, когда машина уже падает вертикально, не могут справиться со скоростью.

Когда в зале зажегся свет, летчики устроили Кочеткову овацию. Его поздравляли как главного героя фильма.

Прошло двенадцать лет. За это время Кочетков провел множество самых разнообразных испытательных работ. Теперь настало время продолжить начатый рассказ об «анаконде».

5. Всплеск «анаконды»

И снова мы на испытательном аэродроме. Лето 1957 года. Ясный, тихий день. Воздух ленивый. Порхают бабочки-капустницы, теряясь среди аэродромных ромашек. Тишина. Даже природа словно специально приготовилась к первому вылету опытного самолета.

Группа конструкторов и испытателей экспериментального аппарата – турболета.

Он уже вывезен к самому началу взлетной полосы. Эту новую опытную машину теперь здесь чаще называют «анаконда». Длинный фюзеляж с округлым и склоненным к земле носом, отчего слегка вздыбился и без того заметный, как парус, хвост. Треугольные крылья и рули высоты, провисшие немного, блестят на солнце зеркальной поверхностью металла. Около самолета люди, много людей. Как озабоченно снующие муравьи возле недвижной гусеницы.

По кабинам еще лазают прибористы. Летчик Кочетков и оператор Захаров, затянутые в кожу, ждут у крыла, разговаривают между собой. Не станем им мешать перед серьезным делом, а подойдем к группе, что у ангара, возле «турболета».

Тоже, к слову сказать, любопытное сооружение – действующий макет вертикально взлетающего аппарата, или взлетно-посадочного отсека лунника… Ферма из труб без крыльев, на четырех ногах, как у стола. Посредине – турбореактивный двигатель, установленный вертикально. К нему прижата спиной кабина летчика. В ней всего час назад Юра Гарнаев, поднявшись над площадкой метров на тридцать, поражал всех эволюциями в воздухе.

А вот и он – сам Юра, вечно подвижный, оживленный и зажигательно-веселый. И сейчас возле него собрался аэродромный народ. Здесь же и Рафаэлянц, конструктор «турболета». Но разговор не о полетах.

– Ну, Юрий Александрович, – вытирает слезы платком конструктор, – давно так не смеялся… Ты как заправский конферансье!

– А я и есть конферансье! Вторая профессия. Попросят с летной работы – я становлюсь конферансье. Все падают со смеху, а я по ночам плачу – так хочется летать…

– Это все позади, – успокаивает Рафаэлянц.

Юра смотрит на него:

– Только для вас, Арам Назарыч, хотите?..

Тот кивает.

Что-то мне неохотно летается,

И не мил мне домашний уют,

Потому что везде причитается

И нигде ничего не дают.

– О нет, Юра! Ведомость я уже подписал, – протестует конструктор.

В этот момент подходит аэродинамик, он тоже хочет узнать, о чем смех, и Арам, сбиваясь на смех, повторяет последнюю Юрину шутку.

Гарнаев отошел к механикам.

Рафаэлянц глянул вдаль на опытный самолет и говорит сам себе:

– К самолетам, как и к детям, прозвища прилипчивы… «Анаконда», "анаконда"… – придет же такое в голову!

– Форма необычная, – улыбается молодой аэродинамик. – А вы, Арам Назарович, как расцениваете новизну этого самолета?

– На мой взгляд, главное – это уже не просто самолет как таковой, – отвечает Арам, не отрывая глаз от «анаконды», – а часть системы противовоздушной обороны.

– Я не в курсе, – обращается к нему аэродинамик, – есть ли в задней кабине оператора второе управление?

– Есть, – внимательно смотрит конструктор, – а что вас это беспокоит?

– Нет… Почему же… Просто так спросил.

– Вообще-то у них эта кабина оператора предусмотрена только на период отладки всей автоматики. Потом они ее задраят, она им будет не нужна: самолет задуман как одноместный…

– Однако, товарищи, у «анаконды» какое-то шевеление…

– И в самом деле, – кивнул Рафаэлянц, – летчики садятся на свои места. Я все же, признаться, волнуюсь: как там у него будет с этим «необратимым»?

– Тут еще Амет накаркал… – сказал Гарнаев.

– А что он?

– Да с месяц назад, когда смотрели машину и Барановский расхвастался этим «необратимым», Амета заело, он возьми и бахни: "Ты смотри, инженер, за своим необратимым, чтобы Андрюшка не сыграл на нем!"

– О!.. Как нехорошо сказал! – нахмурился впечатлительный Рафаэлянц.

– Да-а… – протянул Юра. – Вот и запустили двигатели. Теперь давайте помолчим.

Слух уловил начальный свист турбин, за машиной затрепетал теплым муаром воздух. Пошла последняя минута перед взлетом.

На этот раз секунды начали свой отсчет не от нуля, а от шестидесяти к нулю… К начальной точке отсчета новой летной жизни. С нарастанием гула обострялось и внимание.

Кочетков тронулся с места. «Анаконда» качнула длинным носом и побежала. Сотни глаз вперились в нее, и она разбегалась сперва с опущенным носом, но голенастые ноги под брюхом как бы напружинились и вздыбили нос. И тогда машина ринулась вперед еще быстрее.

Грохот двигателей ударил в ворота ангара и отразился такой пульсацией, что показалось, будто воздух разрывается в клочья. Руки заткнули уши, а глаза боялись пропустить важный миг, когда между колесами и бетоном возникнет первый просвет.

Какие-то секунды шины еще льнули, ласкались к шершавой поверхности бетонных плит, а затем кто-то заорал в толпе:

– Оторвалась!!

Однако в следующий момент с лиц слетело радостное возбуждение, уступив место тревоге.

Находясь в метре от земли, машина как-то нервно качнула крыльями, стала раскачиваться чаще, чаще. И крены становились глубже… Сердце и вовсе будто кто обдал ледяной водой, когда острые консоли крыльев блеснули у самой кромки бетона.

Что можно было тут придумать? И можно ли было успеть?..

Но тут рев двигателей резко оборвался, и машина шлепнулась обратно на бетон… Одним, другим колесом и, все еще раскачиваясь, устремилась с трехсоткилометровой скоростью вперед, туда, где уже был виден конец полосы, а за ним песчаная насыпь, так называемая «ловушка».

Андрей все сделал, но почувствовал, что не справляется с непонятно-норовистой машиной. Она его ошеломила, заставила резко работать ручкой – выправлять крены.

И он потом сам недоумевал: кренилась ли машина вопреки движениям ручки от борта к борту или… в ответ на них?

Когда самолет особенно сильно качнул одним, другим крылом, чиркая о бетон, Андрей «вырубил» двигатели, перекрыл доступ топлива обоим сразу, закрыв пожарные краны.

– Слава аллаху! – перевели дух люди, увидев, что машина снова на земле. Но там, в кабине, Андрей уже с предельной ясностью понимал, что на оставшемся участке взлетной полосы ему не погасить ни скорость, ни инерцию машины.

Колеса «анаконды» имели автоматические тормоза "безъюзового торможения", и летчик, стиснув зубы, жал на педали что было сил. Игнорируя эти старания, тридцатитонный обтекаемый самолет, будто выпущенный из катапульты, оставлял за собой швы бетонки с невероятной быстротой. Андрей видел, как их остается все меньше и меньше: какая-нибудь сотня плит!.. А за ними – неотвратимая ловушка.

В эти секунды в голове Андрея проявилась лишь единственная мысль, точнее – удивление: "Конец?.. Как это глупо!"

Ремни прижимали его спину к креслу. Андрей успел прикрыть лицо рукой, и «анаконда» врезалась колесами в песок.

С этого момента ее будто кто ухватил за хвост. Но тут же раздались хруст, треск, скрежет, корежение металла и резкие броски с борта на борт… Андрей увидел, как темная туча пыли окутала машину, закрыв на время свет солнца. Тело «анаконды» зарывалось в песок.

Потом все стихло, и наступила, как говорится, гробовая тишина.

Спустя минуту-другую тишину прорезал вой пожарных сирен и шум мчащихся красных автомобилей. Люди издали видели, как самолет «шаркнул» в песок и там вздыбилось облако.

Острота момента заставила поверить, что там начался пожар!

Кто-то в толпе, глядя на пожарных, проговорил глухо:

– К чему спешить, им теперь не поможешь!

Но пожарники в такие мгновенья, не рассуждая, мчатся к цели.

Вспомните, как восторженно писал Гиляровский о пожарных в своей знаменитой книге "Москва и москвичи".

Работа у них такая: не церемониться. Рубить, кромсать, растаскивать и заливать…

Но дым оказался ненастоящим – лишь облако песчаной пыли.

Что же касается самолета, то, влетев в песок, он тут же обломал стойки шасси и расшвырял колеса… Продолжая еще двигаться, но с меньшей скоростью, успел обломать крылья. После этого фюзеляж некоторое время скользил, зарываясь в песок, и наконец замер, на этот раз буквально "как вкопанный"!

Летчик и оператор, к счастью невредимые, выбрались из фюзеляжа сразу же и к приезду пожарных стояли в стороне и глядели на «апофеоз». Им казалось, что все случилось во сне. И «анаконда» тоже зарылась туловищем в песок и спит.

Через несколько минут Барановский, бледный, потрясенный, будто сам только что выбрался из-под обломков машины, вбежал в комнату служебных переговоров и торопливо принялся крутить срывающимся пальцем вертушку.

Услышав наконец знакомый голос Семена Алексеевича, Михаил сник вовсе и пробормотал в трубку что-то нечленораздельное.

– Слушаю вас, Михаил Львович… И ради бога, успокойтесь! Скажите мне сперва: люди живы?.. Да!! Ну тогда прошу вас, возьмите себя в руки и говорите по порядку… Так… так… Оставайтесь там. Я попрошу сейчас начальника института Николая Сергеевича Строева возглавить аварийную комиссию… Надо во всем очень дотошно разобраться… Мне кажется, мы натолкнулись на какое-то новое явление…

На разборе Андрей Кочетков заявил, что самолет в момент отрыва вдруг раскачался по крену. Летчик старался парировать элеронами, а получилось так, будто самолет, вопреки его действиям и опережая их, раскачивался все резче и больше. Тут он и прекратил взлет.

Стали смотреть записи приборов. И увидели на ленте осциллограммы возрастающие пики отклонений ручки и почти против них, но все же с некоторым сдвигом по времени столь же частые и нарастающие пики кренений самолета… Стало ясно: помедли летчик еще секунду, не приземли машину, катастрофа оказалась бы неизбежной.

К работе в аварийных комиссиях привлекаются разные специалисты. И бывает, что греха таить, иной специалист, защищая интересы того ведомства или института, который он представляет, не прочь обвинить во всем летчика.

В данном случае так и получилось.

Один из членов комиссии, занимавший крупный пост в институте, забеспокоился, как бы не обнаружилась недоработка именно его института, и поторопился выдвинуть хитрую версию, что летчик и оператор сами разболтали самолет, действуя каждый в своей кабине и мешая друг другу.

Дело запутывалось тем, что в кабине Кочеткова ручка управления была снабжена прибором, записывающим усилия, которые летчик прикладывал к ручке, а в кабине оператора ручка управления такого прибора не имела. Таким образом, нельзя было доказать, что оператор вопреки своим утверждениям не схватился в отчаянный момент за ручку и не помешал Кочеткову нормально пилотировать самолет.

Многие члены комиссии отвергли эту порочащую летчиков версию… Но отбросить ее совершенно как абсурдную никто не решался.

– Да-с!.. Это вы нам, доктор, подкинули шутиху! – проговорил с досадой доктор Калачев. – Хорошо… Значит, по-вашему, оператор, видный специалист и опытный инженер-летчик, оказался просто жалким трусом. Вмешавшись в управление, сказал, что рули не трогал, спасая свой престиж. Ладно, допустим. Но тогда скажите, для чего потребовалось Кочеткову утверждать, что ему никто не мешал?

– Они просто-напросто сговорились, – темпераментно пояснил оппонент. – Когда вылезли из кабин, тут и сговорились, защищая честь мундира. – В этот момент оппонент увидел по лицам сидящих за столом, что в зал кто-то вошел, и быстро обернулся: в дверях стоял Лавочкин в генеральской форме.

Семен Алексеевич обошел вокруг стола. Все привстали, с ним здороваясь. Затем он обратился к своему заместителю и ведущему конструктору машины Чернякову:

– Я бы хотел тоже, Наум Семенович, взглянуть на ленты осциллограмм, но меня сейчас привела в уныние речь нашего ученого коллеги. Каково: летчики сговорились, чтобы… разбить машину!.. То бишь, наоборот… Впрочем, это все равно, ибо чепуха! – Лавочкин попытался заглянуть всем в глаза. – Я это твердо говорю: здесь нет плохих летчиков – есть плохие конструкторы!.. Да, да, и я в том числе, раз проморгал какую-то крупицу в этой нашей новой технике!

Генеральный конструктор сутуло склонился над столом, где уже были разложены ленты с записями.

– Так… Ну и как здесь?

Черняков, высокий и худой и тоже сутулый, склонился к лентам и показал Семену Алексеевичу принятую ими точку отсчета взлетного режима.

Лавочкин долго и внимательно разглядывал нарастающие зубцы записей движения рулей и ручки управления. Лицо его ничего не выражало, кроме чуть заметного удивления. Потом он извлек из кармана логарифмическую линейку в кожаном чехолике, чехолик кинул на стол и принялся что-то считать, старательно совмещая риску движка с цифрами и подслеповато щурясь.

– Но какова, однако, эффективность элеронов! – взглянул он на Чернякова.

– Да, Семен Алексеевич, мы заметили это. Эффективность элеронов невиданная: примерно в десять раз больше ожидаемой…

– Ого! – Лавочкин красноречиво взглянул на представителя аэродинамиков. – Как видно, мы, еще недостаточно зная особенности треугольного крыла, – продолжал Лавочкин, – приняли для своей машины слишком большую площадь элеронов. Не так ли?

– Очень возможно, – ответил аэродинамик.

– Ну вот, а вы говорите – купаться! – Лавочкин ухмыльнулся. – Еще и не так-то жарко… Еще не полдень. Если поищем в записях получше, найдем и еще что-нибудь.

Он встал, подошел к доске и взял кусочек мела.

– Хочу обратить ваше внимание, товарищи. Полученный нами такой дорогой ценой экспериментальный материал может и должен стать бесценным… Давайте же примемся за изучение его… И так, чтобы второй экземпляр машины залетал как подобает.

Семен Алексеевич принялся чертить на доске схему. Все молча ждали.

Фирма Лавочкина тогда имела у своей стоянки на аэродроме небольшой металлический ангар. Появившийся уже к этому времени второй экземпляр самолета не помещался в ангаре целиком, но этого и не требовалось. По идее достаточно было подкатить машину к ангару так, чтобы нос и кабина экипажа оказались в помещении.

Против носа на стене ангара повесили киноэкран, а на носу машины шарнирно укрепили проекционный фонарь особого свойства, способный отражать на экране часть неба, линию горизонта и уходящую вперед взлетную полосу. Проектор приводился в действие автоматическими механизмами и мог отклоняться на некоторые углы по трем осям. Его накренение, например, точно отображало движение гидроусилителей на элеронах и было ему пропорциональным. Отклонение от оси в стороны и на некоторый угол вверх и вниз было связано с работой рулей направления и высоты.

Чтобы на этом и закончить самое упрощенное ознакомление с этим экспериментальным устройством, я добавлю, что в систему управления тем же проектором была включена быстродействующая вычислительная машина, учитывающая многие аэродинамические особенности самолета и его летные свойства.

Так родился, очевидно первый в Союзе, электронно-моделирующий стенд, позволяющий исследовать на натурном самолете необратимую гидравлическую систему управления. Так, как если бы все это было в полете.

Первым из летчиков, кому предложили «слетать» на моделирующем стенде, конечно, оказался Кочетков.

Андрей забрался в кабину второй «анаконды» и приготовился к «взлету»: положил левую руку на секторы двигателей, правую – на ручку управления, ноги на педали.

Включили проектор, и сильный пучок света упал на экран. Андрей увидел перед собой "взлетную полосу" и горизонт.

Он нажал кнопку и спросил:

– Можно взлетать?

– Взлет разрешаю! – услышал в шлемофоне ответ инженера.

Привычным движением Андрей вывел секторы двигателей на весь ход. Шума двигателей, разумеется, не последовало, так как самолет стоял препарированный в ангаре, но Андрей увидел, как машина "тронулась с места". "Взлетная полоса со стыками плит" побежала под него все быстрей, быстрей.

Летчик весь собрался, и лишь только стрелка скорости показала 220, он тронул управление на себя. Нос самолета, тенью отражаясь на экране, взмыл. Андрей ждал, когда скорость подберется к 300 километрам и самолет «запросится» сам в воздух.

Прошли еще секунды, и он «оторвался»… Это оказалось так похоже, что Андрей даже успел просиять, поражаясь, до чего здорово придумали все это инженеры вместе с Барановским… Но тут самолет качнулся в сторону…

Андрей двинул было ручкой, чтобы устранить крен, но полоса перед ним резко перевалилась в другую сторону, и ему пришлось самому ответить ручкой… Дальше началась все возрастающая качка из стороны в сторону, и Андрей уже не знал – он ли раскачивает "взлетную полосу", или она его… Все это длилось не более секунды, и когда «полоса» повалилась совсем набок, Андрей похолодел. Тут он услышал в шлемофоне довольный голос Барановского:

– Андрей Григорьевич, всё! Вы «разбились»… Для подтверждения эксперимента начнем все снова. Уберите «газ».

Свет проектора потух на некоторое время, и, когда зажегся снова, Андрей увидел перед собой опять неподвижную «полосу», и горизонт, и небо.

В последующие дни на моделирующем стенде в ангаре Лавочкина побывали многие летчики-испытатели нашего института. Семен Алексеевич настоял, чтоб был собран как можно больший экспериментальный материал, чтобы он не вызывал никаких сомнений. На стенде пробовали «взлетать» Богородский, Васин, Галлай, Гарнаев, Шиянов. И вот что интересно: никому из них так и не удалось «взлететь», чтобы в следующую секунду не «разбить» самолет.

Так впервые в практике испытаний, исследований обнаружилось совершенно новое и неведомое ранее явление сдвига фаз в системе необратимого гидравлического управления – управления весьма перспективного, но только начинающего свою историю.

Электронно-моделирующий стенд позволил вносить изменения и улучшения в управление, и после многочисленных экспериментов, в которых сперва летчики «разбивали» самолет сотни раз, а он все стоял в ангаре недвижимым, в конце концов удалось подобрать и отладить управление так, что самолет стал «взлетать» в ангаре каждый раз безупречно.

Вскоре и сам самолет подготовили к полетам. Кочетков произвел на нем первый вылет. На этот раз вполне успешный. И пошли у него полет за полетом деловые испытания «анаконды» 2-й.

6. Труба

Все шло у Кочеткова хорошо. А когда длительное время день за днем дела идут гладко – тут и жди неприятностей. К тому же, не надо забывать, наступила осень 1957 года, и ловить погоду для испытательных полетов стало труднее.

К этому времени второй экземпляр «анаконды» – а правильней сказать самолета-"дублера" – был уже испытан Андреем Кочетковым довольно обстоятельно. Однако, если говорить откровенно, не нравился летчику обзор на «анаконде» при заходе на посадку, когда из-за уменьшения скорости длинный нос перед фонарем пилота приподнимался и загораживал собой землю впереди.

Андрей Григорьевич говорил об этом конструкторам. Но в носу, как вы уже знаете, помещалась мощнейшая радиолокационная аппаратура, и конструкторы ничего кардинального не могли тогда с этим поделать. Отклоняемых в полете носов фюзеляжа, как, например, теперь в ТУ-144, у нас еще не применяли.

И кто бы знал, что именно этот органический дефект, порожденный другим достоинством, дефект обзора «анаконды» в тот злополучный день, о котором дальше пойдет речь, сыграет такую исключительную «шутку» с Кочетковым.

Как-то проснулось утро, будто такое же, как и предыдущее, хмурое, с низкой облачностью, с сырой туманной дымкой. Из окна летной комнаты сперва не было видно крайних самолетов на линейке, и летчики занялись кто чем: одни притихли за газетами, у шахмат, другие в спортзале рядом играли в волейбол. Позже, когда стали собираться вместе в своей «кают-компании», кто-то первым заметил, что уже видна колокольня на бугре. Ох эта колокольня, как часто она подводила нас!