Текст книги "Символ Веры (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

Соавторы: Алиса Климова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

– Выбрось платок.

Гильермо вздрогнул, оглянулся на фюрера. Тот выглядел уставшим и каким-то непривычно спокойным. Из глаз вождя ганзы ушел лихорадочный и нездоровый блеск, а склеры воспалились.

– Что? – не понял доминиканец.

– Выбрось платок, – Хольг показал на тряпку, что высовывалась из кармана Боскэ. Совсем недавно тряпица была желтовато-белой, теперь же сменила цвет на серо-черный и пачкала все, чего касалась.

– От него теперь прока нет.

– Да, конечно... – Гильермо вытащил двумя пальцами грязную тряпку и немного подержал на весу, содрогаясь от мысли, что вся эта черная дрянь могла бы оказаться у него в легких. Отбросил и быстро вытер испачканные пальцы об и без того запыленную, грязно– серую полу куртки.

– Мы стоим? – спросил монах, просто чтобы сказать что-нибудь.

– Да. Пыль. Мотор перегрелся, надо прочистить, охладить и долить воды. Ночью не поедем.

Хольг помолчал.

– Если все будет хорошо, завтра твоя эпопея закончится.

– Я понимаю, – кивнул Гильермо. – Конечно наш уговор в силе, я помню.

– Хорошо, – фюрер ограничился одним коротким словом.

Они стояли бок о бок на низком пригорке и смотрели на пламенеющий закат. Позади гремела железом Родригес, лязгало оружие в руках Кота – пулеметчик протирал маслом каждую втулку и тихонько напевал себе под нос родную песню. Никто не понимал ни слова, но звучало все равно красиво.

Як умру, то поховайте

Мене на могилі

Серед степу широкого

На Вкраїні милій,

Щоб лани широкополі,

І Дніпро, і кручі

Було видно, було чути,

Як реве ревучий.

Гильермо посмотрел на широкую полосу дороги, что протянулась по левую руку от путешественников. Вдохнул воздух, даже сейчас насыщенный запахом гари, несмотря на то, что «Подвал» оказался за спиной.

– Что это было? – неожиданно спросил он, не ожидая в общем ответа. Однако фюрер понял и неожиданно отозвался:

– Электричество.

– Я не понимаю...

– Это называется «угольный кластер» или как-то так. Здесь удобно пересекаются трассы по которым везут уголь, и линии электропередач. Наши ... – Хольг запнулся на мгновение. – Русские электрокартели выкупили землю, договорились о концессиях, и в партнерстве с немцами построили целый «куст» электростанций на угле. Энергия идет на весь Китай, в Корею, Дальний Восток и кажется даже в Японию.

– Электричество, – тихо повторил Гильермо. – А те, кто им пользуются, знают о том, как оно добывается?..

Доминиканец вспомнил страшный переезд через «Подвал». Чем-то все это было похоже на британский или парижский смог, только не было в этой картине ни грана романтики. Только ужас и тьма.

Пыль, черно-серая пыль везде. Она вилась целыми смерчами, в виде невесомого праха и хлопьев покрупнее. Покрывала любую поверхность, больно колола глаза. Люди, которых Боскэ видел через плечо Хольга в грязных автомобильных стеклах, тоже были серыми. Почти все они являлись азиатами, как вскользь объяснил радист – беглецы из северных провинций.

Там где не может работать белый человек, следует нанять негра. Там, где не справляется черный – нанимай китайца. Отказывается даже китаец, значит, скорее всего это неженка с юга и следует поискать северян, которые готовы умереть на любой работе за дневную пайку из плошки сухого риса и одной редиски.

Маленькие полуголые люди – все как один с ватными повязками на лицах и очками-консервами – толпились на улицах, словно изувеченные страшным проклятием карлики. Они разгружали составы с углем, словно муравьи разбегались с тачками, груженными собственной черной смертью. Толкали вагонетки и телеги – живность в «Подвале» не выживала или обходилась слишком дорого, здесь могли работать только люди.

Мертвых просто отбрасывали в сторону, на поживу «мусорным командам». Обессилевших – тоже. «Подвал» никогда не спал – прав был Торрес – угольный район ежечасно, ежеминутно пылал адскими котлами, гремел железом и колесами вагонеток во всех трех измерениях – часть узкоколеек проходила эстакадами, на железобетонных опорах. Среди индустриальных построек и лачужек, лепившихся, словно беспорядочные муравьиные холмы, возвышались одинаковые безликие коробки административных зданий. В них не было окон, только солидные коробки воздушных фильтров – высококвалифицированный делопроизводительный персонал стоил существенно дороже, и дышал лучшим воздухом. Часто шли так называемые «кислотные дожди» – спутник массового сжигания сернистого, низкокачественного угля.

Не все люди, что встречались на пути, были мелкие и полуголые. Хватало и других. Одинаковые, в глухих прорезиненные плащах, с выступавшими из-под капюшонов ребристыми мордами противогазов. Те, кто мог себе это позволить – старшие смен, надсмотрщики, техники. Судя по росту и сложению среди них было немало таких же азиатов, старательно, со всем осознанием выжимавших из соотечественников последние капли сил, а то самой жизни.

Гильермо хватило ненадолго, от силы на четверть часа. После он забился в дальнем углу грузовика, плотно зажмурившись, закрыв голову и заткнув уши. Однако непрекращающийся железный рокот угольного района проникал в самую душу – через стекла в дверцах, борта грузовика, через колеса и сам горячий воздух, разбавленный черной пылью до состояния густого китайского чая. Левиафан раскинулся на десятки километров, механически перемалывая шестернями уголь и людей, страшной индустриальной алхимией отжимая и дистиллируя человеческие жизни, превращая их в чистую энергию, длинные ряды чисел банковских счетов.

И над всем этим ужасом светило бесконечно красивое красное солнце, оттенки которого не могли бы схватить ни кисть, ни фотопленка.

– Кто-то знает. Кто-то нет, – философски подумал вслух фюрер. – Всем плевать. Здешние работники живут года три, иногда четыре. Кому есть дело до грязных оборванцев?

– Это невозможно, – прошептал Гильермо. – Это ... просто невозможно. Это богопротивно. Человек не может так обходиться с человеком.

– А ты решил, что это самое плохое, что бывает на свете? – безрадостно усмехнулся фюрер. – Нет, правда, так решил?

Гильермо сглотнул и снова обхватил голову. Ему казалось, что мозг раскалился и вот-вот разорвет слабый череп. Слишком много увиденного, слишком много обыденного, мирского ужаса... слишком много всего!

– Я видел все зло мира, – прошептал Гильермо. – Теперь я его видел.

– Да ничего ты не видел, поп.

Голос фюрера был спокоен и холоден. Без льда показного неприятия, просто спокойствие и легкая не злая ирония.

– Получил пару раз по морде, увидел изнанку электрического бизнеса и познал жизнь, да, как же. Ты не видел вымирающие от голода деревни. Детей, отравленных суррогатами и гнильем. Рынки, где родители продают подростков даже не за деньги, а за еду и сигареты. Бельгийские и французские плантации. Кислотные и пластмассовые заводы в Индии, где работают, пока язвы не прогрызут плоть до костей. Ты не видел, как кригскнехты подавляют восстания на шахтах в колониях, а затем развешивают пленных на крестах.

– Крестах... – эхом повторил Гильермо. – Невозможно. Богохульно...

– Я видел целые вереницы таких крестов. И скелеты на них. Запрещено убирать, в назидание.

– Это ... здесь?

– Нет, это в Африке.

Гильермо сжал кулаки, быстро развернулся к Хольгу.

– Как ты можешь?! – бросил монах прямо в лицо фюреру. – Как ты можешь говорить об этом всем так, будто ...

Доминиканец запнулся, но выразить всю глубину чувств смог только цитатой:

– Ты ни холоден, ни горяч, если бы ты был холоден, или горяч!

– Иоанн Богослов, – хмыкнул фюрер. – Я читал его в школе, на уроках закона божьего. Да, поп, я теперь не холодный и не горячий...

– Что тебя сломало? – Гильермо говорил так, словно горло ему стиснула невидимая рука. – Почему ты стал ... таким?

Хольг молчал долго. Сначала Боскэ думал, что фюрер его снова изобьет и почти ждал этого. Что угодно, лишь бы сбросить морок безысходности. Но фюрер, казалось, даже не смотрел в сторону доминиканца. И заговорил в тот момент, когда Боскэ уже решил, что ничего не будет.

– У меня были две сестры, поп. И много долгов. Чтобы их погасить, я заключил контракт... с теми... в общем, с людьми, которых лучше обходить стороной. Я расплатился с одними долгами, но оказался должен снова. Контракт был составлен по новой, «лионской» системе и допускал перенос обязательств должника на его родственников. Но получилось так, что я ... пропал. На несколько месяцев. Когда деньги перестали поступать на счет, взыскание было предъявлено, а затем исполнено.

Гильермо перекрестился.

– О, нет, – развеял его жуткие фантазии Хольг. – Ничего ужасного, мы же не в дикарском обществе. Белые стоят выше разных ниггеров, их не рекомендуется заковывать в цепи и продавать в бордели совсем уж явно. Довольно простая работа домашней прислугой на Дальнем Востоке. Картельное производство, золотые и платиновые россыпи. А потом...

Фюрер еще немного помолчал.

– А потом случился бунт. Работники требовали повысить жалование на пару рублей. Вместо подавления администрация устроила полное уничтожение. Наемники залили все ипритом и взорвали даже собачьи будки. Несогласование вышло... прислугу должны были вывезти, но опоздали, а криги начали операцию раньше запланированного. Накрыло всех. Когда я вернулся ... к людям и цивилизации, то остался один.

Гильермо посмотрел в лицо фюреру. Он ожидал увидеть хоть что-то, хотя бы тень слез. Однако лицо Олега не выражало ничего, глаза его были сухи и безразличны, как стеклянные шарики, что вставляют чучелам. Только усталость.

– Потом пошел слух... Что концерн Престейнов был в доле с местными, но через суд потерял свою часть производства. Престейн должен был отдать все активы по разработке россыпей.

– Провокация, – сначала выдохнул Боскэ, а затем уже подумал над сказанным.

– Именно. Против Престейна выступили великие князья, они хотели получать доходы с россыпей единолично. Но американец решил показать, что кидать его обходится дороже, чем договариваться. И он просто обесценил передаваемые активы. Штрейки устроили волнения, а наемники под предлогом подавления восстания ... стерли все в отравленную пыль. Работники пошли по графе сопутствующего ущерба. Они вообще никому не были нужны, требовалось уничтожить лишь дорогое оборудование и дороги. Так говорили...

Хольг скрестил руки на груди, посмотрел на закат. Багровое пламя сжалось в узкую полосу, перечеркнуло небо чуть выше темного горизонта.

– Вот такая она, настоящая жизнь, ваше святейшество, – саркастически сообщил фюрер. – В ней нет смысла быть ни холодным, ни горячим. Это все равно всем безразлично. Даже богу.

– Ты... вы неправы, – сказал доминиканец, прижимая обе руки к груди, там, где под грязной пропотевшей одеждой висел на простой бечевке деревянный крест.

– Я прав. Богу нет до нас дела. Если он и есть, то где же его всемогущая рука? – Олег испытующе посмотрел прямо в глаза Боскэ, и под его взглядом Гильермо склонил голову.

– В чем заключался божий промысел, когда умерли мои девчонки?

Доминиканец сглотнул. У него имелся ответ на этот вопрос. Несчастный контрабандист был не первым и не последним человеком, который вопрошал – если Бог существует, откуда в мире столько зла? Но... Одно дело, читать Книгу, в которой давным-давно написано все, чтобы провести человека по дороге мирских страданий к блаженству единения с Богом. И совсем другое – рассказывать о Божьем Промысле тому, кого жизнь бездумно и равнодушно переехала, как дворнягу колесом.

– У меня нет ответа, – вымолвил Гильермо. – Нет ответа, который вы приняли бы ... Олег.

Фюрер чуть изменился в лице, затем вспомнил, что его имя называл Торрес. Надо же, у попа хорошая память.

– У меня есть только вера, – печально качнул головой доминиканец. – И я думаю, вы не захотите разделить ее со мной.

– Нет. Не захочу. Я верю в то, что завтра мы должны прибыть в Дашур. И если враги нас найдут, остановит их не вера, а наше оружие. Если повезет. А если не повезет... Всем плевать. Таков настоящий мир.

– Возможно... – голос Гильермо прошелестел, словно лист на ветру, так тихо, что Хольг сначала не расслышал и собрался было вернуться к грузовику.

– Возможно, – повторил доминиканец, и голос его окреп.

Хольг подождал развития речи, но монах лишь молча опустился на колени, молитвенно сложив пальцы с обломанными ногтями.

За спиной скрипели мелкие камни под ногами уходящего фюрера. Гильермо плотно зажмурился, крепче стиснул замерзшие руки. Крест на груди казался теплым.

– Всемогущий Боже, услышь наши молитвы, возносимые с верой в Воскресшего Твоего Сына, и укрепи нашу надежду на то, что вместе с усопшими рабами Твоим и все мы удостоимся воскресения. Через Господа нашего Иисуса Христа, Твоего Сына, который с Тобою живёт и царствует в единстве Святого Духа, Бог во веки веков. Упокой с миром сестер Олега. Аминь.

Гильермо открыл глаза и посмотрел на темное небо, где зажигались первые звезды. Их было мало – все еще мешал дым «Подвала» – робкий серебряный свет едва мерцал в небесной тьме. И доминиканцу представилось, что так, должно быть, видят земной мир ангелы. Искры надежды во тьме безнадежной жестокости.

– Господь Всемогущий, я верю в Тебя и твой промысел. Ты превращаешь негодяя в праведника, что ведет меня долиной смертной тени. Ты отводишь взгляд себялюбивых и тиранов из злых людей. Господи, ужель это урок, что я должен усвоить? Это стезя правды, с которой я не должен свернуть? Дай мне знак, прошу!

Небо молчало. И Гильермо понял, что ответ ему придется найти в собственной душе и вере.

* * *

Никто не узнал этой подробности, но кардинал-вице-канцлер Морхауз и кригсмейстер Ицхак Риман получили известия о ганзе в один час, за несколько минут до полуночи. И отреагировали почти одинаково, с кажущимся ледяным спокойствием. Морхауз поднял телефонную трубку, вызывая фра Винченцо, который окончательно переселился в секретариат кардинала. Риман постучал по флажку внутренней сигнализации станции, призывая порученца. Оба – кардинал и убийца –  отчетливо понимали, что жребий брошен.

Спустя четверть часа из Неаполя взлетел гидросамолет Seversky «Super Clipper», с ударной группой палатинцев полковника Витторио Джани.

Путь Римана оказался сложнее. Кригскнехт вылетел на самом быстром самолете, который смог зафрахтовать, с двумя дозаправками. Ицхак отправился налегке, только с личным оружием и полевой сумкой, полной наличных денег – расплачиваться на месте с наемниками, которых собрал из больничного павильона Фрэнк Беркли.

В предрассветный час, когда оба самолета уже давно были в воздухе, ганза и Гильермо завели грузовик, еще не зная, что время их бегства закончилось, и последние песчинки осыпаются, отмеряя судьбу каждого.

Глава 26

– Ты просишь меня быстро найти тех ян гуйцзы...

Китаец с длиннющими вислыми усами и еще более длинной бородой печально поник головой, сделал грустную паузу. Риман терпеливо молчал. За его спиной переминались два шкафообразных кригскнехта в широких плащах, подбитых гибкими защитными пластинами.

– Это возможно? – наконец спросил Ицхак, красноречиво постукивая пальцами по большому конверту очень характерной толщины и формы.

– Да, это возможно, – отозвался китаец, один из глав «Общества справедливости и гармонии» (то есть триады), который отложил все насущные дела и принял Римана по одному телефонному звонку «Скорпиона» Беркли. – Каждая пара внимательных глаз в этом большом городе может высматривать людей, которых ты ищешь. Белые считают себя королями Поднебесной и Дашура. Однако они не могут обойтись без прислуги, которая всегда бдит и всегда смотрит.

– Отлично, – Риман удержался от вздоха облегчения. Знать, что ганза подъезжает к Дашуру, было лишь малой частью успеха, требовалось еще найти беглецов. И очень быстро.

– Но ты просишь об этом как варвар, без уважения и ритуала... – с еще большей печалью качнул головой китаец.

– Десять процентов сверху, – у кригсмейстера не было времени на церемонии.

– Двадцать.

– Десять, – повторил Риман. – В качестве компенсации за отсутствие должного уважения. Это большие деньги, и я не вижу смысла переплачивать.

Китаец вздохнул, пропустил тощую бороденку меж пальцев.

– Договорились, – с будничной деловитостью сказал азиат. – Что-то еще?

– Броневики, два, неприметные. И лучшие радиофоны.

– Найдется, но за отдельную плату и напрокат. Товар дефицитный.

– Договорились.

– Оружие? – китаец многозначительно катнул глазами по орбитам, как демон с гравюры. – Пулеметы, гранаты?

– Нет, – усмехнулся Риман чуть покровительственно. – Обойдемся. Слишком громко для славного Дашура.

Китаец согнулся в поклоне, которого был достоин личный друг и партнер «Скорпиона». Легкая улыбка скрылась в белой длинной бороде – торопливый белый варвар не оговорил эксклюзивность желаемой услуги. А как донесли лазутчики триады – четверть часа назад в гавани приводнился огромный гидросамолет, набитый вооруженными людьми. Интересно, что им нужно?.. К кому они обратятся, чтобы узнать неизвестное и обрести желаемое? Тоже придут к триаде? Или воспользуются услугами черной общины?

Быть может, варвар с жужжащим ящиком за плечами оказался неосмотрителен и недальновиден, отказавшись от пулеметов...

* * *

Дашур был огромен. И уникален.

Этот город был возведен практически на пустом месте союзом картелей, которые решили не ждать милостей от государств, а сделать самим административную и торговую площадку, удобную только для них. Шли годы, Поднебесная дробилась на все более мелкие образования, превращаясь в «зону свободной охоты» для каждого, кто готов был рискнуть всем во имя алчности. И картельный город на китайском побережье, к северо-востоку от Наньтуна, рос и богател.

Юридически Дашур был «порто-франко», то есть «свободным портом» с некоторыми функциональными строениями вокруг. А фактически – экстерриториальным мегаполисом, поэтому в нем не действовали иные законы, кроме устава градоуправительного совета и сложившихся традиций. Здесь имелось множество вещей, которые трудно было встретить в европейских столицах, например постоянные и вполне официальные рынки «пожизненно законтрактованных», то есть фактических рабов. И не было многого, без чего невозможно представить себе крупный город, например грязных пригородов-фавел. Отцы Дашура хотели, чтобы взгляд жителей и гостей радовали красивые пейзажи, а не сборища грязных лачуг, поэтому, когда таковые появлялись, их просто сносили бульдозерами. Куда при этом исчезали жители – оставалось скромной тайной города. Исключение было сделано лишь для «береговых баронов», по старой традиции, потому что именно они расчищали пространство для будущей «Азиатской Жемчужины» методами, о которых не пишут в газетах и школьных учебниках.

Олег думал, что когда ганза достигнет цели, он переживет какие-то особые ощущения, испытает радость, может быть даже экстаз. Не каждый день сбывается потаенная мечта многих лет. Однако он не почувствовал ничего, кроме уже привычной смертельной усталости и легкого чувства удовлетворения. Не от сбывшейся мечты, а от осознания, что еще один пункт пройден, и окончательное спасение монаха совсем близко.

Грузовик они оставили прямо на въезде в город, продали за наличные вездесущим узкоглазым барыгам, то ли корейцам, то ли китайцам. Едва ли за пятую часть цены, зато сразу, без всякой мороки с документами. Машина в одни руки, франки в другие, и никаких вопросов.

Им нужно было попасть на главный почтовый узел Дашура, фактически огромный информационный терминал, предоставляющий любые мыслимые услуги связи, от простых писем до именных курьеров в любую точку мира. Послать весточку покровителю Леона Боскэ, снять охраняемый номер в специальной гостинице «для заключения особых сделок» и ждать исхода. Несложно, особенно с учетом уже пережитых испытаний. Дело нескольких часов.

Сначала Олег намеревался ехать в метрополитене, благо одна из трех городских веток начиналась от городской черты и шла под главным проспектом прямо к побережью, где и располагался почтамт (ближе к морю и почтовым гидропланам). Но поразмыслил, еще раз пересчитал все сбережения и подумал, что теперь нет смысла экономить. Потому что если все получится – завтра вопрос денег их волновать уже не будет. А если нет ... тем более. Олег еще не встречал покойника, который смог бы забрать богатство на тот свет.

В небольшой стеклянной будке автомобильного проката фюрер заказал бронетакси, нечто среднее между фургоном инкассатора и небольшим автобусом для курьерской службы. Автомобиль был достаточно комфортен даже для взыскательной публики, однако корпус собран из камуфлированных стальных пластин, а окна при необходимости закрывались бронированными жалюзи. Олег подумал над вооруженным сопровождением, но по здравому размышлению решил, что это уже перебор и лишнее внимание к ганзе.

Все было спокойно, машина подъехала в течение четверти часа после оформления заказа. Чернокожего водителя в щегольской малиновой ливрее не смутил ни вид заказчиков, ни сумки со старыми военными клеймами, тяжелые на вид и характерно брякающие при переноске. Только наличные, которые Солдатенков отсчитал на месте по квитанции, добавив щедрые чаевые авансом.

В Дашуре вообще не существовало ограничений на оружие, главное – не доставать его на свет божий, потому что в случае чего служба городской охраны просто стреляла без предупреждения.

Машина тронулась, выруливая через строгие прямоугольные проезды на проспект.

* * *

– Мы все-таки ввязались в эту ... махинацию? – уточнил Адигартуо.

– Да, – с кажущейся рассеянностью ответил Торрес.

– Но зачем? Мне казалось, мы намеренно стоим в стороне.

– А мы и стоим. Я лишь немного подсказал этому  ... Морхаузу, куда ему следует посмотреть. Через надежных посредников. Дальше разберутся сами.

– Но зачем? – повторил чернокожий сапер.

– Скажем так ... – Капитан немного помолчал, обдумывая ответ. – Мне все больше нравится идея заполучить в должники здравствующего понтифика. Кроме того...

Капитан улыбнулся, хищно и страшновато.

– Кроме того, мне интересно посмотреть, что начнется на улицах Дашура, если криги Римана столкнутся с бойцами Морхауза.

– Хочешь отвлечь внимание от нас, – понимающе кивнул Адигартуо.

– И это тоже. Белые против белых на улицах «города картелей». Скандал мирового размаха. Неплохая завеса, чтобы организовать несколько интересных дел. Ну, а сделать гадость «Десперу» – святое дело.

– Их надо будет направлять, тех, что с гидроплана, – нахмурился сапер. – Дашур большой город.

– Их и направляют, – улыбнулся Торрес. – Хорошо, когда у тебя много друзей в самых разных местах.

Капитан потер ладони, очень светлые, кажущиеся почти белыми на фоне черной кожи. Этот жест сработал как будто магический призыв – под тент бодро вбежал маленький порученец с грязным замусоленным листком в такой же грязной руке.

– От радистов, – лаконично сообщил гонец. – Срочно.

– Любопытно... – Капитан доброжелательно кивнул, и порученец расплылся в блаженной улыбке абсолютного счастья.

Фронт любил и ценил своего удачливого генерала, а учитывая, что основу армии Торреса составляли вчерашние крестьяне, темные и необразованные, знак внимания от вождя считался чем-то сродни поцелую удачи.

Капитан коротким жестом отпустил гонца и еще раз внимательно перечитал срочное донесение. Оно было написано беглой рукой старого сподвижника, на смеси пяти языков, понятной лишь немногим ветеранам африканских войн.

– Любопытно, – повторил Торрес, сосредоточенно сдвинув брови. – И неожиданно.

Он протянул листок саперу. Тот прочитал и машинально состроил точно такую же гримасу.

– Неожиданный поворот, да, – согласился Адигартуо. – Все-таки надо было дать ему сопровождение.

– Как раз наоборот. Ни в коем случае. Сделанного достаточно, теперь просто посмотрим, чем все закончится.

– Ну... может быть.

– День клонится к закату, – подытожил Капитан. – Но вечер обещает быть длинным и ярким. Еще более эффектным, чем я ожидал.

* * *

День завис в точке, когда кажется, что до вечера еще далеко, однако он (то есть вечер) уже потихоньку запускает свои тени в окружающий мир. Солнце немного смягчилось, отблески на зеркальных окнах небоскребов уже не так больно кололи глаз. На улицах ощутимо прибавилось автомобилей. Движение замедлилось.

– Пробка? – недовольно спросил Олег.

– Нет, месье, – жизнерадостно отозвался водитель, не поворачивая головы. – В Дашуре не бывает пробок, только задержки. Сейчас тронемся, еще минут пять-шесть.

– Совсем не бывает? – неожиданно заинтересовался фюрер. – Здесь что, машин не прибавляется?

– За автомобили вносится специальный сбор, на содержание городских дорог, – пояснил чернокожий в малиновой ливрее. – Если машин становится слишком много, сбор повышается. Картелям все равно дешево, а остальные ходят пешком или заказывают таксомотор.

По-видимому, водителю было скучно, и он порадовался возможности поговорить с незлым клиентом.

– «Подземка» отлично разгрузила улицы, а скоро запустят монорельс над основными городскими дорогами. В Дашуре хорошо, лучший город на свете, были бы деньги.

Негр тихонько вздохнул при мысли о деньгах.

– Лучший город на свете, – негромко повторил Олег, глядя в окно, очень чистое, с каучуковой окантовкой и легким синеватым отливом.

Фюрер попробовал вызвать в душе какой-то отклик, хотя бы тень ожидаемого восторга. И опять не сумел. Город сказки и мечты оказался просто большим, очень чистым, красивым (этого не отнять) мегаполисом. И больше ничего. Для Солдатенкова сейчас это было просто поле определенных возможностей, которые следовало использовать, чтобы выжить и получить свои бонусы.

И никакого счастья.

Вокруг сливались в разноцветное блестящее полотно борта всевозможных автомобилей. Почти исключительно немецкие, а также итальянские модели. «Германцы» – для солидных, основательных и консервативных людей. «Итальянцы» с их авангардной школой технического дизайна – для современных пользователей на острие прогресса и футуризма. Никаких грузовиков – этих на центральные улицы просто не допускали. Много автомобилей с опущенным верхом. В таких, как правило, сидело по трое молодых людей, парень плюс пара девушек, реже наоборот. Глядя на них Солдатенков начал вспоминать, сколько же ему лет. и понял, что навскидку не помнит. Отвык мерить время иначе, нежели рабочими перегонами и короткими промежутками отдыха между работой.

– Еще минута, месье, сейчас перекресток, а там уже тронемся по-настоящему! – сообщил водитель.

Вспомнил.

Двадцать два, скоро двадцать три года.

А ведь он примерно того же возраста, что и многие юноши в свободных, светлого оттенка одеждах за рулем дорогих машин. Тут Олег понял следующую вещь – он не узнает марки автомобилей. То есть никелированные знаки в виде орлов, звезд и прочих оленей – да, знакомы. А сами машины – неведомы. Нет привычных полноприводных грузовиков, высокорамных машин для бездорожья, специализированных вездеходов. И тем более нет привычного старого хлама двадцатилетней давности.

И в этот момент Олег понял, что светлая мечта юности – город счастья и прогресса – не принесет ему ни капли радости, что сейчас, что после. Время сказки ушло, и правильно писалось в поповских книгах – нельзя войти в одну реку дважды.

Он слишком долго жил в мире войны и смерти.

Слишком долго.

И поэтому каждый прямой взгляд он давно и машинально встречает как вызов, прелюдию к стрельбе. Улицы вокруг – возможное поле боя, а машины – конкуренты и передвижные огневые точки.

Машины... Люди... Черт побери.

– Нас обложили.

Сначала Олег услышал эти слова, произнесенные нарочито спокойным голосом Родригес. А спустя долю секунды, еще не успев осознать весь смысл сказанного, сам пришел к тому же выводу.

Еще не обложили, но уже близко к тому. Большой автомобиль, типичный «немец», слишком низко и тяжело просевший к земле. Явно бронирован – как их собственный таксомотор. Еще один такой же, с размашистой рекламной надписью в три цвета через весь борт – ради камуфляжа – осторожно лавирует в тягучем потоке, подбираясь ближе. Человек на тротуаре в слишком длинном плаще, почти до самой земли, без пояса. Олег и сам как-то надевал такой, когда требовалось скрыть подсумки и винтовку. Еще двое, в таких же бесформенных одеждах, на другой стороне. Идут вперед неспешно, однако весьма целеустремленно, прямо к перекрестку, замыкая окружение. Четвертый смотрит прямо на машину, едва ли не в лицо Олегу. Скользкий быстрый взгляд, слишком знакомый контрабандисту. Сам так вглядывался из засады.

Да, обкладывают.

Олег зажмурился на пару секунд, выдохнул и почувствовал, что непрошеная злая слеза застряла в уголке глаза. Черт возьми, как это все-таки несправедливо... Все так хорошо развивалось и уже почти закончилось.

На чем же они прокололись?..

Еще раз выдохнул, открыл глаза. У Солдатенкова не было секундомера, но фюрер и не нуждался в хронометре. Время уплотнилось, обрело четкость и ясность движения. Каждая секунда четко выделялась среди товарок, проходя мимо некоего внутреннего счетчика в голове Солдатенкова.

Тик-так. Тик-так. Каждое мгновение – это шаг врага, поворот шин вражеского броневика, слово команды невидимого командира загонщиков.

Тик-так, время заканчивается.

Гильермо, как и следовало ожидать, ничего не понял. Доминиканец сидел, развалившись на мягком сидении, и мечтательно полуприкрыл глаза. Легкая улыбка блуждала по все еще битой физиономии, переливающейся разными оттенками синего и багрового. Мыслями Боскэ уже наверняка в будущем, где все злоключения давно закончились.

Родригес и Хохол подобрались в одинаковых позах, правая нога каждого прижата к баулу с оружием, контролируя. Банга... он как обычно, серый и незаметный в своей шинели. А вот Чжу...

Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, как враги нашли их. Маленький китаец Чжу Чжиминь никогда не умел достаточно хорошо владеть собой в критической ситуации. И сейчас, в минуту понимания, желтоватое лицо с потеками высохшего пота выражало все сразу, как букварь. Страх, ожидание ужасного – и надежду. Яростную, горячую надежду, что все как-нибудь обойдется лично для него.

– Ты предал нас, – тихо сказал Олег и подумал, что такого он скорее ждал бы от пулеметчика. Кот сразу же отнесся к затее с монахом без энтузиазма и с подозрением. Но никак не от радиста, который обычно даже на рынок Шарма боялся один выйти.

Радист отлучался в деревеньку. И он знал, как послать сообщение, чтобы то дошло до адресата очень быстро. Откуда Чжу знал, кому слать донос? Сейчас это было уже не важно. Все равно главное сделано.

Китаец вжался в сиденье, обшитое не настоящей кожей, но весьма хорошей имитацией из толстой плотной ткани. Не в силах оторвать расширенных глаз от Олега, он молча и замедленно помотал головой. Это был жест не убеждения в собственной невиновности – Чжу не мог не понимать, что сейчас это уже бесполезно. Скорее полное, инстинктивное отрицание. Отказ смириться с тем, что теперь оказалось неизбежным.