Текст книги "Символ Веры (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

Соавторы: Алиса Климова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Судя по отзыву, преследователи не слишком обрадовались новости о пропаже законной добычи, однако и не слишком огорчились. Заревели моторы, поднялись клубы пыли из-под нещадно прокручиваемых шин. Под вопли пассажиром автомобили помчались дальше, в сторону, указанную брюнеткой.

– Что ж, вечер и в самом деле дивный, – согласилась Александра. – Но ... почему?

Генриетта вновь кинула взгляд в направлении Олега. Спокойный, безразличный, немного усталый взгляд человека, который ни секунды не сомневается в праве распоряжаться чужой жизнью и смертью.

– Деланное восхищение от добычи, что предопределена изначально, не может развлекать, – объяснила Генриетта. – В отличие от созерцания выражений лиц этих так называемых охотников, когда они поймут, что трофей потерян. Идем.

После Олег долго лежал, чувствуя, как холодный пот застывает пленкой по всему телу. Он понимал, что остался в живых по прихоти судьбы и двух молодых женщин. И это были восхитительные переживания – радость жизни, восторг от прошедшей мимо смерти.

На следующий день придется резать ботинок. Фюрер Хольг знал, что рану ни в коем случае нельзя прижигать порохом. Но милиционер Олег этого знать не мог, и сделал, собственными руками разведя огонь гангрены.

Затем ... было еще много всего. И ничего из этого Хольг вспоминать не хотел. Однако и избавиться от воспоминаний – не мог.

Как и от зависти к счастливому в своем наивном неведении доминиканцу.

* * *

Еще два дня ганзу трясло в трюме сухогруза. На третий день кораблик достиг пункта назначения.

Там их уже ждали, и отнюдь не те, кого хотели бы встретить беглецы.

Глава 24

Каким бы крутым воякой ты не был, трудно выступать с парой пистолетов против десятка отменно вооруженных солдат. Пусть даже это чернокожие, которые считаются по определению классом ниже белых наемников. Хольг воякой не являлся, он был контрабандистом, поэтому даже и пытаться не стал. Тем более, что эти негры сильно отличались от обычных аскари, годных главным образом для набегания толпой и стрельбой в воздух.

– Аригато, – представился главарь встречавших, молодой африканец с ослепительной, белоснежной улыбкой, в которой не хватало примерно четверти зубов.

Неожиданно для всех Гильермо рассмеялся, попытался замолчать, но так и не сумел, в конце концов раскашлявшись и задыхаясь. Хольг напрягся, однако черный командир, похоже, совершенно не обиделся на странную реакцию доминиканца.

– Но можете называть меня Адигартуо, – добродушно разрешил молодой негр со щербатой улыбкой. – Если выговорите. А пока – прошу.

Он широким жестом пригласил ганзу к четырехосному грузовику, старенькому, но вполне рабочему на вид.

– Куда едем? – без особой надежды спросил Хольг.

– Туда, откуда можно вернуться, – исчерпывающе ответил Аригато. – Если повезет. И пистолеты в сумку сложите, там они вам не понадобятся.

Один из мрачных негров молча и очень демонстративно тряхнул обширной сумой, судя по старому клейму – баулом Орлеанского экспедиционного корпуса.

– Разоружаемся, – вздохнул фюрер, подумав, что как-то быстро и нехорошо закончился дальний путь. Хольг уже прикидывал, как можно поторговаться с захватчиками, благо сразу беглецов не пристрелили, и это внушало некоторые надежды. Однако в конце долгого тряского пути под наглухо закрытым тентом их ждал большой сюрприз.

– Здравствуйте, товарищи, – умеренно дружелюбно и почти весело сказал еще один африканец. В отличие от прочих он был одет достаточно легко, поверх почти тропической формы без знаков различия перекрещивались ремни офицерской портупеи. Явный командир. Высокий, налысо бритый, с тонкой ниточкой усов, подстриженных столь щегольски и аккуратно, что место им было скорее в Париже, на худой конец в городах итальянского юга. Красный шарф в мелкую черную клеточку закутывал командирскую шею, и при одном лишь взгляде на красно-черную повязку Хольг понял, с кем его свела судьба.

– Товарищи? – вежливо переспросил фюрер, от всей души надеясь ошибиться. – Мы теперь друзья?

– Нет, – улыбнулся Антуан Торрес по прозвищу Капитан. – Но у нас так принято. В Народном Антиимпериалистическом Фронте все друг другу братья и товарищи.

Капитан обозрел ганзу и после секундного раздумья двинул сверху вниз сложенными указательным и средним пальцами, словно разделяя контрабандистов на две группы

– Вы мне пока не нужны. Можете отдыхать и быть свободными ... в разумных пределах. Охрана стреляет без предупреждения. Вы же – прошу за мной.

Гильермо и Хольг переглянулись, разом качнули головами и зашагали вслед за Торресом и Аригато. С лица фюрера можно было выжимать лимонный сок для самого кислого коктейля на свете. Гильермо же наоборот, озирался вокруг с нескрываемым и живым любопытством.

– Полевой лагерь? – осторожно поинтересовался Хольг.

– Да, временная батальонная станция, – на удивление добродушно отозвался Капитан. – Скоро снимаемся, поэтому вы и здесь.

Торрес не стал развивать тему, тем более, что все и так было понятно. Диспозиция не обещала быстрого расстрела, и Хольг снова задумался над вопросом о торговле.

– Садитесь, – Торрес указал на походные складные стульчики из алюминиевых рамок и брезента. – Накиньте что-нибудь на его высокопреосвященство, – приказал Капитан ординарцу. – А то замерзнет.

– Я не высоко... – начал было возражать Леон, однако Торрес оборвал его небрежным взмахом ладони.

– Неважно. Шинель.

Ветер трепал брезентовый, выцветший тент, пытался сорвать стопку бумаг с походного столика. Тяжелое пресс-папье из гильзы малокалиберного снаряда не позволяло. Только сейчас Гильермо почувствовал, что и в самом деле замерз. После теплого, даже немного душного грузовика здесь было холодно. Точнее ветрено. При ярком, ощутимо жарком солнце воздух казался ледяным, как будто стекал с векового ледника. Ординарец, на этот раз явный азиат в ватнике, принес длинную теплую шинель и накинул на плечи Боскэ. Гильермо благодарно кивнул и немедленно завернулся в нее поплотнее. Хольг поднял воротник куртки, однако ему шинель никто не предложил.

– Я слышал, вы взяли с собой много черных ... помощников, – заметил фюрер. – Слухи не лгут.

– Это так, – согласился Капитан. – Обстрелянный чернокожий офицер плюс опытный китайский рядовой дают в сочетании отличный результат. Но мы здесь не для того, чтобы обсуждать вопросы организации Фронта.

Хольг правильно понял недвусмысленную рекомендацию и замолчал, ожидая расспросов.

Капитан поправил знаменитый красный шарф-куфию, немного подумал, шевеля тонкими, но сильными пальцами с бледными лунками ногтей.

– Итак, куда вы собирались далее? – спросил он, наконец, без прелюдий. – Ватикан в другой стороне, странно добираться до него через китайский Хэбэй.

– Мне кажется. вы неправильно ... – начал Хольг, помолчал и попробовал по-другому. – Кажется, вы нас не за тех...

– Дружище, – мягко, не показывая зубов, улыбнулся Капитан. – В тех местах, где я учился воевать, принято отрезать допрашиваемому палец после первого намека на ложь. Впрочем, допустимы вариации – можно отрезать не палец, а сразу кисть. Или что-нибудь другое, менее продублированное природой. Можно не после обмана, а до начала собственно беседы, так сказать профилактически. Мне стоит подумать над старыми традициями?

– Нет, – сдался Хольг. – Не стоит. Вы знаете, кто мы?

– Да, – коротко вымолвил Торрес. – Залог победы – знание и разведка. Я знаю обо всем, что происходит в здешних краях, а вы неудачно засветились при посадке.

– Морские перевозки... – догадался Хольг. – Оружие для Фронта. Как неудачно мы выбрали корабль...

– Умный белый мальчик, – на сей раз без улыбки отметил Капитан. – Но я не слышу ответов.

– Его предали, – мрачно сказал Хольг, качнув головой в сторону доминиканца. – И его покровителя тоже. Мы не знали, к кому обратиться, и я решил, что нам лучше уехать как можно дальше, чтобы запутать все следы. Туда, где много людей, всем на всех наплевать и откуда можно уже не торопясь послать весточку.

– Дашур? – с прищуром уточнил Торрес.

– Да. Морем до порта и затем спуститься с севера на юг через «Угольный подвал». Ошиблись, видно.

– Не совсем, – с легким одобрением качнул головой Капитан. – Насколько я могу судить, от своих преследователей вы действительно оторвались. В порту вас встречали только мои люди.

– Отпустите нас, – попросил Хольг, решив не тянуть. – Он дорого стоит, вы окажетесь в профите.

– А вот здесь, друг мой, сокрыта большая проблема выбора, – развел руками Торрес. – И чтобы решить ее, потребуется некоторый умственный атлетизм. Почему я собственно и решил посмотреть на вас лично.

– Все так сложно? – сумрачно и безнадежно уточнил фюрер.

– Более чем. Дело в том, что вас очень деятельно ищет «Деспер», если тебе это о чем-то говорит.

– Говорит, – буркнул Хольг. – А я все думал, кто же это такой быстрый и жесткий ... Наверное, есть повод возгордиться.

– О, даже больше, чем ты думаешь, – улыбнулся черный командир. – После встречи с вами Риман мечется, как будто его тарантул в зад укусил. А Беркли отправился на больничную койку.

– Фрэнк «Скорпион» Беркли?! – Хольг вдохнул и забыл выдохнуть.

– А ты не знал, кого подстрелил твой рыжий стрелок? – удивился Капитан, демонстрируя очень хорошее знание вопроса. – Точно, откуда ж тебе знать...

– О, Господи... – только и смог выговорить фюрер.

– Так что да, можешь возгордиться. И соответственно лучше понять мою морально-этическую проблему. С одной стороны я могу сдать вас «Десперу», оптом. Фрэнк не знает меры и не понимает, что народно-освободительная борьба – это не отряд наемников, которых можно запугать головами на кольях.

Гильермо вздрогнул, но под широкой теплой шинелью этого никто не заметил.

– Поэтому у меня с «Деспером» в последние полгода отношения весьма ... непростые. Откатить их к началу и немного примириться было бы весьма к месту.

Хольг ничего не сказал, только поднял воротник еще выше, до самых ушей и шмыгнул носом. Покалеченные пальцы болели, нога болела еще сильнее. Смертельно хотелось наконец-то по-человечески умыться, с мылом, и побриться.

– С другой стороны кригскнехты редко помнят добро дольше пары дней, а в деловых интересах нам с «Деспером» не разойтись, – продолжал думать вслух Капитан. – И возможно вставить фитиль «Самой успешной коммерческой армии в мире» было бы эффектнее и полезнее. С этой точки зрения правильно отпустить вас идти своей дорогой.

– Есть и третий вариант, – прогудел из толстого воротника шинели Гильермо, на которого никто не обращал внимания, думая, что монах дремлет. – Сопроводите нас к Мо... к нашему покровителю. Вы не только отплатите недругам, но и заработаете.

– А это, к сожалению, не вариант, – искренне опечалился Капитан. – Хотя соблазнительно.

– Почему?

– Мой дорогой Боскэ, вы представляете собой фишку на большом игровом поле. Я не знаю ни правил, ни участников. В таких играх не стоит даже ставить на результат, и тем более – пытаться двигать фигуры. Слишком велик риск, что проигравшая сторона придет бить меня доской. Я отобьюсь, но к чему эти лишние проблемы?

– Но ведь передать нас этому де... Дес... тем плохим людям, это ведь тоже игра.

– Нет. Просто дружеская услуга. И если у вашего покровителя возникнут по этому поводу претензии, он сможет высказать их непосредственно «Десперу». Поэтому мой выбор довольно прост, и в нем только две позиции. Не три.

– Не вижу разницы, – признался Гильермо. – Хотя, наверное, это сейчас уже неважно. Вы уже приняли решение?

– Нет, однако, намерен сделать это прямо сейчас.

Хольг затравленно оглянулся и безнадежно опустил плечи. А может лишь талантливо разыграл отчаяние, волчьим чутьем выбирая момент для решительных действий.

– Не стоит, – покачал головой Торрес, следящий за фюрером со смесью любопытства и легкой скуки. – Не успеешь. Ты не первый и не последний, кто хотел убить меня в моем же лагере.

Хольг скрипнул зубами так, что казалось, крошки эмали осели на языке. Однако ничего не сказал. Обыскали его на совесть, а пытаться идти в рукопашную против вооруженных и опытных убийц – дело заведомо бессмысленное.

– Скажите... Гильермо... а как вас стоило бы именовать правильно? – неожиданно спросил Торрес. – Если представить вас понтификом?

– Ваше Святейшество, – механически отозвался Боскэ. – И пишется с больших букв оба слова.

– Ваше. Святейшество, – раздельно повторил Капитан, словно пробуя слова на вкус. – Хорошо звучит. И как вы себя чувствуете в новой роли?

– Никак, – Гильермо поправил рукав шинели. – Вернее, я себя чувствую как человек, которого пытаются то убить, то продать, как призовую ярмарочную свинью. Не хотите ли ткнуть в меня ножом?

– Зачем? – Торрес на мгновение растерялся.

– Оценить прослойку сала, – хмыкнул Боскэ.

– Черт возьми, ваше святейшество, я видел ветеранов, которые держались с меньшим присутствием духа, – казалось, Торрес вполне искренне восхитился. В его голосе не было ни намека на «большие буквы».

– Он просто не понимает, – очень тихо сказал фюрер. – Он ничего в жизни не видел и не понимает ее. Он не знает, что нужно бояться. Потому что есть чего бояться.

– Да, пожалуй... – согласился Капитан после короткой паузы. – К слову, товарищ Гильермо, и как вам окружающий мир? Вы конечно еще не видели его в самых отвратительных проявлениях, но все же, как я понимаю, вырвались из прежнего предсказуемого мирка?

– Да уж, – Боскэ снова вздрогнул, и на сей раз это не укрылось от взгляда черного командира.

Доминиканец подумал над вопросом под непроницаемым взглядом темных глаза Капитана. Фюрер тоже молчал, боясь шевельнуться. Он отчетливо понимал, что под прицелом снайпера на башне был не в большей опасности, чем сейчас. Несмотря на все показное дружелюбие Антуана Торреса.

– Знаете, если отбросить все-все, то ... – Боскэ вздохнул. – Sine ira et studio... я понял только то, что мир очень большой. И в нем много зла. Но я видел слишком мало, чтобы судить однозначно и категорично. Слишком мало. Я должен узнать и увидеть больше.

– Это мудрые слова, – очень серьезно сказал Торрес. – По-настоящему мудрые.

Капитан отвернулся, сложил руки за спиной, склонил голову. Свет вечернего солнца скользнул бликом по блестящему бритому затылку. Стало еще холоднее.

– Вас ждет долгий и страшный путь, ваше святейшество, – не оборачиваясь произнес Капитан. – Если действительно захотите узнать больше. Товарищ Олег прав – вы все еще ничего не видели. Но думаю, увидите.

Фюрер дернул щекой, услышав собственное имя в хорошем, правильном произношении. Удивительно было не это – кто ведет дела в Азии, тот владеет русским – а то, что Капитан вообще знал имя.

– Вы думаете? – серьезно спросил Гильермо.

Торрес сделал движение, словно выхватив из воздуха мошку, шевельнул пальцами, сжатыми щепотью, дунул. Леону показалось, что в воздухе расплылось нечто, похожее на пепельного мотылька.

– Надо же, залетает даже сюда, несмотря на ветер, – с кажущейся рассеянностью сказал Капитан. – «Угольный подвал» никогда не спит и никогда не останавливается. Что ж, возвращаясь к нашим делам...

Он вновь обернулся к фюреру и доминиканцу.

– Вы еще сможете увидеть totus malum universi, все зло мира. Я не стану вам помогать, это было бы излишне и несвоевременно. Но и препятствовать не буду. Завтра можете отправляться куда хотите. Я даже позволю вам заглянуть в наш арсенал. Почему-то мне кажется, что финал вашего путешествия будет... очень ярким. И достойным большего, чем пистолеты.

– Мы можем воспользоваться вашей связью? – для порядка спросил Хольг.

– Нет. Я и без того оказываю вам милость. Не стоит пытаться проверить границы моего терпения.

– Господин Тор... товарищ Торрес, – Гильермо встал, путаясь в шинели.

– Что? – теперь, когда решение было принято, мысли Капитана переключались на другие заботы, и командир стремительно терял интерес к «гостям».

– Спасибо.

Капитан внимательно посмотрел на высокого худого человека, чье изможденное лицо покрывали синяки и мелкие порезы.

– Пожалуйста. Если выживете, Гильермо, я буду считать, что вы мне обязаны.

– Если выживу, я буду вашим должником, – с абсолютной серьезностью ответил доминиканец.

* * *

Визенштадт, особенно старый город, производил странное впечатление – на европейцев. Дома классического колониального стиля, гасиенды, патио, испанская речь – всё то, с чем ассоциируются Карибы – и немецкие названия на каждом шагу. Все это неимоверно контрастировало, заставляя морщиться и плакать особо чувствительных лингвистов. «Бьенвэнидо а Визенштадт» – гласил на выходе из порта огромный плакат, что возвышался над таможенным пунктом. Немного ниже лаконичная табличка извещала, что гостей острова встречает «эль перфекто де ла адуана гауптманн Каррильо».

Вышеозначенное касалось именно гостей – иммигрантам предстояло общаться с обычными таможенниками, просто сочащимися презрением ко всему миру. Республика Грюнзее была одним из очень немногих позднеколониальных государств, которые более-менее процветали. Разумеется, не так, как Державы, но общий уровень жизни, насколько мог судить некий господин, сошедший на берег с европейским паспортом, вполне соответствовал какой-нибудь Дании, Венгрии или Соединённым Штатам. Для остальных же Кариб республика должна была казаться просто раем на земле. И таможенники это отлично знали.

Сеньор гауптманн Каррильо встречал гостей исключительно с целью развеять скуку. И удовлетворить своё любопытство – как и все испанцы, он обожал поговорить. Надо сказать, сегодня у гауптманна выдался богатый улов. Для четверых богатых мексиканских коммерсантов сеньор оказался необычайно полезен, поскольку хорошо знал остров и столицу. Всего за каких-то сорок минут дружеской беседы он рассказал им о достойных отелях и перечне предоставляемых в них услуг, посоветовал казино, три ресторана, магазин сигар, где их скручивают сразу при заказчике «прямо на бедре юной непорочной девушки», а также уточнил репутацию нескольких торговых агентов. И лишь когда мексиканцы вышли, он обратился к следующему в очереди европейскому гостю – для того, чтобы, привычно исказив фамилию, сообщить, что «сегодня в четыре часа сеньора Робера Эльбова ждут на Виа де Цаубрай, четырнадцать». Не обратив внимания на попытку поправить фамилию, господин Каррильо предложил вызвать такси до гостиницы – ведь сеньор Эльбов (да какая разница?) не знает города. Впрочем, гауптманн был весьма вежлив и, пока подчинённые искали свободную машину, господин Эльбьёф успел бегло обсудить с сеньором Каррильо последние новинки парижской техники и даже посоветовать модель радиоприёмника, который ловил бы основные европейские станции.

К четырем часам, когда полуденная жара уже несколько спала, у дома четырнадцать по Виа де Цаубрай остановился вполне приличный таксомотор. Вышедший из него господин Эльбьёф бегло, но внимательно огляделся и шагнул в открытые настежь двери под вывеской «Cantina de tres ojales».

Несмотря на отталкивающее для цивилизованного европейца название, в «Таверне трёх ушей» было довольно чисто и опрятно, а запахи скорее пробуждали аппетит, нежели вызывали рвотные позывы. Гость вполне мог бы представить себя в небольшом ресторанчике провинциального городка где-нибудь между Лионом и Вальядолидом, если бы не три высохших человеческих уха в застеклённом ящике, прибитом на самом видном месте. Большая полированная медная табличка под ящиком уточняла, что эти органы были отрезаны у трёх испанских офицеров, не подчинившихся приказу короля о передаче острова в прусское владение.

Господин поморщился. Он с рождения был католиком, но святое католичество, принесенное отважными миссионерами в эти края, превращалось из чистого родника веры в какие-то странные, временами пугающие культы, по сравнению с которыми обряды русских католиков казались столь же родными, сколь и обычаи прихожан Вечного города. Взять тот же культ смерти на севере Мексики...

– Сеньор Эльбов?

В паспорте гостя значилось Эльбьёф, но гость Визенштадта уже был осведомлен о тщетности попыток обучить испаноязычных карибцев правильному произношению. Он молча кивнул, признавая правоту официанта, и позволил тому проводить гостя через зал к кабинетам. За тяжёлыми бархатными занавесками и дубовой дверью его встретил накрытый стол, собеседник лет сорока в тропической тройке луизианского покроя и характерное шипение специального электродинамика. Последнее, в сочетании с бархатом обстановки, превращало человеческую речь в неразборчивое (и незаписываемое, что еще более важно) бормотание уже через пару шагов от столика.

Над столом висела большая фотография содержимого стеклянного ящика. Местный странный фетиш, судя по всему.

– Дорогой Робер, Вы явно не знаток кастильских пяти минут, – луизианец в тройке достал из кармана часы и положил их на стол. – Присаживайтесь, местная кухня весьма неплоха, даже для республиканцев.

– Кастильские пять минут? – тот, кого назвали Робером, повесил на вешалку шляпу и сел напротив гостеприимного хозяина.

– Обычай. В Кастилии, да и других провинциях Испании – кроме страны басков – гости всегда приходят на полчаса позже назначенного времени. Это даёт хозяевам время исправить непредвиденные случайности или оплошности кухарки. Заходя же, гости всегда извиняются за опоздание, на что следует ответ, что пять минут – это же сущая мелочь, ничего страшного. Но вот если прийти минута в минуту... Разумеется, вам не скажут ни слова. Но скорее всего, в этот дом вас больше не пригласят. Репутация педанта – несмываемое пятно среди идальго, знаете ли.

– Мы не на Иберике, – дипломатично подсказал Робер Эльбьёф.

– Да, друг мой, это бывшая прусская колония, но население по-прежнему говорит на языке Сервантеса и де Веги. Однако на самом деле мои спутники сняли соседние кабинеты, начиная с четверти пятого, дабы наше уединение было полным.

Человек в «тройке» постучал ногтем по стеклу часов, указывая, что стрелка застыла на четырех часах.

– Поэтому следующие минут десять-пятнадцать мы вполне можем посвятить плотским удовольствиям. Не впадая в грех чревоугодия, разумеется.

Луизианец быстро прошептал молитву и приступил к трапезе. В ней не было ни показной нарочитости, ни пустоты въевшейся привычки. Робер очень ясно представлял себе тонкую грань между церковником и последователем Христа, которую в двадцатом веке перешагнули многие служители веры. И переступать её самолично – не собирался.

– Забавно, Вы не находите? – через некоторое время и несколько пустых, ничего не значащих вежливых фраз, собеседник вдруг указал на фотографию с высохшими ушами. – Европейцы склонны считать, что тот ящик напоминает нам о жестокости времен войн за Карибы. Но для местных он служит наглядным примером гуманизма и христианского милосердия.

– Милосердия? – гость удивился.

– Рекомендую отдать должное тортилям де Грюнзее, – луизианец указал на нетронутую тарелку. – Пикантный вкус маринованных устриц очень любопытно сочетается с острой лепешкой и ломтиками обжаренного арбуза в панировке. Но да, речь идёт именно о милосердии. И ещё о самопожертвовании. Когда теньенте Роза-Мария де Эскобар, вопреки приказам, попытался отбить остров у корпуса барона Визена, Кортесы объявили его самого и всех подчинённых пиратами. И после своей победы фон Визен был в полном праве повесить каждого, как преступников, а не пленных. Но в итоге, пострадали лишь три офицера, по уверениям теньенте не расслышавшие приказа о прекращении войны – они лишились предавших их органов слуха – а простые солдаты были отправлены в Картахену с оружием, знамёнами и всей амуницией. Чтобы через полтора года заслужить славу во время английской попытки захватить Флориду.

– Сомнительная аналогия, монсеньор...

– Это не аналогия, это просто история. Хотя, разумеется, никому не возбраняется извлекать из нее уроки и толковать их по собственному разумению. Теньенте де Эскобар заплатил ухом за свою ошибку, но, признав её, сумел исправить – милостью Господа и милосердием добрых католиков колониальной Пруссии. И закончил свои года генерал-губернатором Флориды. Впрочем, это для нас не важно. Не имеет отношения к текущей ситуации также то, что фон Визены и сейчас правят этим островом, пусть теперь и в роли вождей независимой «республики»...

– Я не до конца понимаю ход ваших мыслей, монсеньор, – после краткого раздумья Эльбьёф осмелился выразить очень маленькое, тщательно отмеренное непонимание и даже вызов. – И я не понимаю, зачем нам пришлось встретиться именно здесь... Учитывая, что волнующий нас вопрос... находится весьма далеко отсюда.

Луизианец посмотрел на часы, без всякой рисовки или демонстрации, просто отмечая время. Однако жест вышел очень красноречивый.

– Грюнзее – маленький остров, – сообщил монсеньор. – Достаточно богатый, чтобы жить здесь было лучше, чем где-либо на Карибах, но слишком слабый, чтобы не зависеть от могущественных соседей. И – очень нужный, чтобы обеспечивать атлантическую торговлю Нуво-Орлеана. Наша маленькая переговорная площадка, где ничто не может произойти незамеченным для Королевства. Здесь я могу высказать все, что считаю нужным, будучи уверенным, что мои слова достигнут только нужных ушей. И ничьих более.

Луизианец отправил в рот очередную королевскую креветку, аккуратно промокнув губы салфеткой. Не изменились ни его поза, ни выражение глаз, ни даже морщины на высоком лбу – но гостю вдруг показалось, что в кантине повеяло ветрами с берегов Святого Лаврентия. Когда же монсеньор перешел к делу, ощущение ледяного ветерка лишь усилилось.

– Месяц назад в Риме о нашей ситуации знало семь человек, а всего в мире – десять. Позавчера же мне сообщили о том, что проблему уже обсуждают палатинцы и Дворянская гвардия. Кардинал-вице-канцлер разбрасывает деньги мешками, и мы не знаем назначения доброй половины его расходов. Бешеные наемники переворачивают с ног на голову два континента. Завтра я жду письмо от архиепископа Иллинойса по поводу возможных слухов и их купирования. Комтуры Нового Света выражают неудовлетворение действиями де Го и «авиньонцев» в целом.

– Монсеньор, ситуа...

– Князь-архиепископ, – ровно и жёстко перебил его луизианец, явно указывая на разницу в положении. – Пастырским… дискуссиям уже почти две тысячи лет, и в них, если отсеять плевелы, есть только два правила. Первое – выигрывать. Второе – выигрывать, не привлекая к себе мирского внимания. Успех любит тишину. И коль скоро вы сочли возможным сыграть азартно и жестко, комтуров не интересуют ваши текущие затруднения. Их интересует только результат и сопутствующая огласка.

Князь-архиепископ, немного помолчал, испытующе глядя в глаза Роберу Эльбьёфу. Тот склонил голову, показывая, что внемлет и смиренно запоминает каждое слово.

– Вы многое обещали и заручились нашим нейтралитетом, что в тех обстоятельствах было равносильно прямому выступлению на стороне Авиньона, – закончил мысль луизианец. – Но пока у вас нет результата. И вы позволили проблемам Престола выйти далеко за пределы круга посвященных. Поэтому передайте в точности своему патрону, что если в самом ближайшем будущем вопрос Гильермо Леона Боскэ не будет решен предельно тихо и аккуратно...

Еще одна внушительная пауза.

– В этом случае кардинал Раймон Бертран де Го может считать себя потерявшим расположение архиепископа Реймса и пастырей обеих Америк.

Глава 25

Закат был прекрасен. Перенасыщенный зольными частицами воздух преломлял солнечные лучи неестественным и волшебным образом. Казалось, что горизонт полыхает сплошным багровым огнем. Красное, желтое, немного оранжевого... Вряд ли палитра человеческих красок смогла бы воспроизвести все богатство оттенков небесного огня. А фотография – тем более. Такое можно увидеть лишь собственными глазами.

Но Гильермо думал о том, что так должно быть выглядит адский огонь, воплощение безысходности и отчаяния. Totus malum universi, так сказал Капитан Торрес. Все зло мира... Эти мысли граничили с ересью, однако теперь доминиканец был почти уверен, что ад на земле существует. И находится в Китае, в провинции Хэбэй, которую прозвали «Угольным подвалом».

– Сколько еще? – спросил Хольг.

– Полчаса, но лучше обождать до утра, – отозвалась из-под капота Родригес. – Фильтры забиты. Мотор подклинивает, ехать ночью не с руки. А завтра с утра махнули бы напрямую к Дашуру. Осталось километров двести, даже если ехать осторожно, часа на четыре пути.

Хольг немного подумал и кивнул:

– Хорошо, ночуем здесь. С рассветом выезжаем.

Родригес выбралась из мотора старого грузовичка (кстати, того самого, на котором их везли к Торресу), осторожно стерла асбестовой перчаткой масляный мазок со щеки и неожиданно подмигнула командиру. Фюрер попытался улыбнуться в ответ, получилось плохо. Гримаса настороженного недоверия как будто приросла к лицу, стиснула и закоченела. С третьей попытки Хольгу, наконец, удалось изобразить нечто более-менее доброжелательное, но видимо не совсем. Девушка пожала плечами и вернулась к мотору.

– Слишком сильно греется... Найди воды, – бросила она через плечо аскари Банге. – И песка. Отфильтруем и зальем в бачок.

– Можно мне в деревеньку? – робко потянул ее за рукав китаец. – Ту, что мы оставили за кормой... Там точно вода есть. И мне нужна ... – радист окончательно смутился. – Для... ну, в общем. Присыпка и тампоны, вот.

– Зад ему лечить надо, – хохотнул из полуоткрытого кузова пулеметчик Хохол. Он перебирал оружие, которым разодолжил путников Капитан. Оно было вполне рабочим и вполне ухоженным на вид, однако человек войны верит только тому, что перебрал лично, своими руками. Все новое вооружение требовалось проверить, смазать, а патроны к пулемету дали россыпью, не в набивку, отдельно от нескольких лент. Так что теперь самый опытный в оружейном деле член ганзы перебирал стреляющее богатство за всех. И набивал патронами жесткие ленты из грубой материи и пластмассовых ложементов.

– Иди, – отмахнулась Родригес. – Канистру захвати.

Чжу мелко-мелко закивал и мелкими же шажками попятился, не отрывая взгляд от девушки, как будто опасался, что та передумает.

Хольг машинально провел рукой по твердой выпуклости на боку, под курткой. Там ждал своего часа верный Смит-Вессон, и фюрер почти поверил в то, что пистолет на этот раз не пригодится. Как и все остальное, чем запаслась ганза – русский пулемет под пистолетный патрон – понятно кому, турецкий пистолет-пулемет для Банги, старый добрый BAR для самого фюрера. А Родригес против ожидания выбрала не привычную германскую FG-04, но американский «Тип 180», пистолет-пулемет с прозрачным диском над стволом – оружие карателей, штрехбрейкеров и наемных убийц.

Фюрер посмотрел в сторону Гильермо. Монах стоял на отшибе, заложив руки за спину, прямой, словно штык, но с опущенной головой. Замер он так минут десять назад, и с той поры не шевельнул даже пальцем, как изваяние. Легкий ветерок дергал поры старой полурасстегнутой куртки без половины пуговиц, и это единственное, что выдавало живую природу темной фигуры на красном фоне долгого заката.