Текст книги "Ребята из УГРО"

Автор книги: Игорь Скорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

ТАКАЯ У НИХ РАБОТА

– Товарищи! Наш молодой работник погиб при выполнении служебного долга. Его сразила бандитская пуля. Кто знает, кому она была предназначена? Можно считать, что Чекулаев своей грудью закрыл советского человека. – Начальник уголовного розыска говорил тепло и проникновенно. О Женьке, о необычной работе, о доле работников уголовного розыска. Но Саша ничего этого воспринимать не мог.

«Как же так, Женя? Как же так?» – тяжело ворочалось в его голове. Саше трудно было вздохнуть: в груди саднило, в горле застрял шершавый комок. «Эх, Женька, Женька…»

Когда гроб, обитый красной материей, стали опускать в черный провал могилы, нестройный залп стряхнул с кладбищенских деревьев ворон, сбившихся к вечеру в стаю. Они невысоко поднялись над голыми ветками, хотели опуститься снова, но еще и еще раз, уже более слаженно, ударили револьверы и пистолеты всех мастей и калибров.

– Подождите! Стойте!!! Еще я скажу!

Нарушая похоронный ритуал, Дорохов протиснулся к краю могилы, взглянул на окружавших сослуживцев, студентов-агрономов, что пришли проститься со своим товарищем. Вместо лиц он увидел серые пятна.

– Женя был честным и смелым парнем. – Саша смахнул кулаком слезы. – Я обещаю тебе, друг, работать в уголовном розыске, пока не поймаем последнего гада…

Он оборвал на полуслове, рыдания душили его. Зажав шапку в кулак, Саша медленно побрел в сторону от могилы по какой-то тропинке. В странном полусонном состоянии добрался домой. Мать помогла снять пальто, хотела о чем-то спросить, но Саша молча прошел в свою комнатушку и, не раздеваясь, повалился на постель. Мать осторожно набросила на него теплый платок, задумавшись, постояла рядом. Вот уже полгода, как живет она в постоянной тревоге. Раньше беспокоилась о муже: провожала на войну, выхаживала раненного. В гражданскую свои же станичники, те, кто люто ненавидел молодую Советскую власть, не раз пытались расправиться с большевиком Дмитрием Дороховым. Потом, когда разгромили Деникина и атамана Семенова, Дмитрий уехал учиться в Москву, она одна воспитывала Сашку, жила трудно, в вечной тревоге за мужа. И только в последние годы жизнь наладилась. Муж – кадровый военный, сын – студент, в доме достаток. И тут на тебе, сын пошел в уголовный розыск. Елизавета Васильевна почувствовала приближение новых страхов. Вначале каждый день с тревогой ждала: вдруг придут и скажут, что сын ранен, искалечен, и она бросится в смертельном страхе в больницу. Но прошел месяц, другой, и вроде стало поспокойней. Даже подумалось, что не так и страшен этот уголовный… И вот случилось – погиб Женя, товарищ сына, тот самый ясноглазый мальчик, которого она еще недавно поила чаем с медом, кормила домашними пирогами. А кто следующий? Толя Боровик или Андрюша Нефедов, а может быть, застенчивый Степа Колесов или ее Сашка?

Робкий стук в дверь оторвал мать от тяжких дум. Она открыла. На пороге стояли Анатолий, Степан и Андрей.

Боровик протянул Елизавете Васильевне сверток:

– Тут еда и бутылка. Женю помянуть надо.

Пока мать собирала на стол, разбудили Сашу. Сидели молча, совсем уже взрослые, погруженные в невеселые думы.

– Видели, ребята, на кладбище Лёсика? – прервал молчание Нефедов. – Иду, а он в сторонке, к старому памятнику прижался. Меня аж передернуло от злости, хотел было спросить, что ему-то надо, да он сам ко мне: «Положи, говорит, Чекулаеву, цветы, а то мне самому совестно».

– Совестно, говоришь? – переспросил Саша. – Я давно собирался проверить, где у этого Лёсика совесть, да все недосуг было…

На следующий день Саша позвонил Фомину и попросил разрешения явиться на работу попозже.

– Заболел? Тогда вообще не приходи. Отлежись дома, – заботливо посоветовал Михаил Николаевич.

– Здоров я, дядя Миша. Зайти тут в одно место надумал.

Секретарь городского комитета комсомола принял Сашу тепло, усадил на диван, сел рядом.

– Расскажи, Дорохов, как погиб Женя Чекулаев. Я читал вашу сводку, но там коротко: «погиб при исполнении служебных обязанностей». На похороны не попал, ребята наши ходили, а я не мог уйти с бюро обкома партии.

– Да, честно говоря, нелепо все как-то получилось. Сидели они в засаде – три старых сотрудника и Женя четвертый. Ждали, что в эту квартиру заявятся ворюги с вещами. По расчетам должны были они прийти ночью или под утро. К вечеру, когда еще светло было, Чекулаева оставили у входа: рано, мол, еще, можно и практиканту доверить. А тут и заявился этот самый бандюга. Женя ему: «Ваши документы», а тот вместо паспорта из кармана наган – и сразу в Чекулаева. Потом ранил другого сотрудника, Крючин его фамилия, а сам бежать. Его уже на улице пуля догнала.

– Как же так? Знал ведь Чекулаев, что преступники вооружены, почему первым не применил оружие?

– Как же применять? Пришел незнакомый человек, с виду приличный, по приметам не похож на тех, кого ждут. Нельзя же ему вот так сразу револьвер к носу.

– Вас что же, не учат там, как надо поступать в таких случаях?

– Почему не учат? Учат, только в жизни по-другому выходит… Не сразу все в толк возьмешь и не сразу ко всему привыкнешь, – медленно ответил Саша, припоминая встречу с рябым и красивую воровку. – Я к вам по другому делу, – объяснил Саша. – Пришел вчера на похороны комсомолец, не знаю его фамилию, мы его все Лёсиком звали. Его тогда вместе с нами направили в уголовный розыск, а он сбежал по дороге. Как же это так получается? Послали – не захотел. А на кладбище явился – нате, мол, смотрите. Вас убивают, а я живой, потому что плевал на комсомольскую мобилизацию.

– Зря ты так, Дорохов, – поднялся с дивана секретарь. – Лёсик – Жихарев его фамилия – тогда сразу же вернулся. Пришел ко мне и честно признался, что не способен работать в уголовном розыске. Говорит, пойдет куда угодно – на стройку, в колхоз, – не боится никакой работы, а в уголовном розыске будет бесполезен, чувствует, что не справиться ему. Не способен.

– А остальные-то что, родились сыщиками? – вспылил Саша. – Я что, думаете, способен? А Чекулаев был способен? Послали, вот и работаем.

– Секретарь вашей комсомольской организации говорит мне, что работаете вы хорошо. Вами довольны. Значит, в отношении вас не было ошибки. Ты дома-то у Чекулаева был? После того как погиб Женя?

– Не был. Родители его предупредили, чтобы мы пока не приходили. Не хотят они никого видеть.

– Жаль Женю, – вздохнул секретарь.

По дороге в управление Дорохов признался себе, что Лёсик поступил честно. Прямо сказал, что не подходит для оперативной работы. Было бы куда хуже, если бы выяснилось это позже. Хуже не только для него, но и для всех.

Несколько дней Саша был как в тумане. Все время перед глазами стоял Женя Чекулаев. Вспоминалась летняя практика в колхозе, тренировки. Женькина улыбка. Ясные умные глаза. Несколько раз Саша направлялся по привычке в кабинет Чекулаева и у самой двери останавливался, понимая, что Женьки нет. И тогда ему хотелось выть, кричать, драться, протестуя против этого «нет».

Фомин пытался отвлечь своего практиканта от мрачных дум, давая ему разные поручения, однако Саша выполнял их машинально, автоматически.

Дядя Миша рассказал Дорохову, что на прииск уехал Иван Иванович Попов, но и это не произвело на Сашу никакого впечатления. Оживился он только после того, как их всех четверых вызвал начальник уголовного розыска Михаил Миронович Чертов. Он молча осмотрел каждого, и Саша решил, что им, наверное, дадут какое-нибудь ответственное задание. Но начальник прошелся по кабинету, остановился возле Боровика, зачем-то пощупал его бицепсы и неожиданно сказал:

– Пора, ребята, спортивную работу поднимать. Организуем секции на добровольных началах, а занятия по самбо станем проводить в приказном порядке. Я договорился с ректором медицинского института, он выделит для нас в спортзале два вечера в шестидневку. Это ведь тут рядом. А как у вас со стрельбой? Я проверял, в тир вы ходите регулярно.

– Ходим, товарищ начальник, – ответил Нефедов. – Только понапрасну время тратим. Патронов-то дают всего ничего: три пробных и пять зачетных.

– Настреляетесь еще… Патроны мы выписали, и стрелковая подготовка будет проводиться три раза в шестидневку, с восьми и до половины десятого утра, тоже в обязательном порядке.

На следующий день Боровик чуть ли не насильно вытащил Сашу в спортзал мединститута. Бинтуя руки и шнуруя боксерские перчатки, Саша опять почувствовал, как тоска железным кольцом сжала грудь. Пропало желание тренироваться, не стало постоянного партнера… Еще немного, и он тут же у всех на глазах расплачется. Усилием воли взял себя в руки, поработал на мешке, на груше, провел с Боровиком дружеский бой на ударах вполсилы. И уже стоя под душем, постепенно убавляя горячую воду, впервые за всю долгую неделю Саша почувствовал облегчение. В этот день рано улегся спать и попросил мать утром его не будить, так как решил в предстоящий выходной хорошенько отоспаться. Спал он и впрямь как сурок и, наверное, не проснулся бы даже к обеду, если бы мать его не разбудила.

– Вставай. Там к тебе твой начальник пришел.

– Какой начальник?

– Это я, Фомин. Одевайся быстро.

– Что случилось? – уже выходя, с тревогой спросил Саша. Ему подумалось, что кого-то еще постигла Женина участь.

– Никитский сбежал. Едем.

СЮРПРИЗ

– Вот тут они сказали: «Сидите». – Молоденький остроносый милиционер кивнул в сторону высокой худой женщины в белом халате и такой же шапочке. – Мы его сюда принесли, а сестрица его раздела и одежу вон туда повесила.

Дорохов и Фомин увидели на вешалке шикарное пальто и шапку Международного.

Милиционер не мог удержать волнения и торопливо говорил, оправдываясь и чуть не плача.

– Его, значит, в операционную, а нас не пустили. Мы сидим, ждем, а они выходят, – снова кивнул на докторшу, – и говорят: «Ничего страшного, одни царапины. Немного полежит и сам к вам выйдет». Посидели, подождали. Заглянул мой старшой в операционную, а там пусто, нет никого. Мы туда, мы сюда, всю больницу обшарили, а старик этот чертов пропал. Старшой побежал докладывать, а я тут вас дожидаюсь.

Милиционер снова беспомощно опустился на белую табуретку. А докторша, видать хирург, закурила папиросу, не дожидаясь вопросов, стала объяснять.

– У него вся грудь и верхняя часть живота были в царапинах. Поврежден только эпидермис – верхний слой кожи, но крови вышло много.

– Вся камера в крови, и нас перемазал, – снова заговорил милиционер.

– Царапины все обработала, забинтовала. «Зачем же вы резались?» – спрашиваю. «В больницу захотелось». – «Так вас же здесь все равно не оставят», – говорю. «Хорошо, хоть прогулялся, надоело в одиночке томиться». – «Одевайтесь», – говорю, а сама вышла. В операционной висел халат Федора Федоровича – главного хирурга, так этот ваш тип его надел и вышел в другую дверь. По выходным дням у нас в больнице посетителей много, внизу в гардеробе раздеваются сами. Этот ваш преступник выбрал себе романовскую шубу, шапку и ушел.

– Когда это было? – спросил Фомин, сосредоточенно слушавший милиционера и врача.

– Сюда привезли мы его в одиннадцатом часу, – с готовностью ответил милиционер.

– Минут двадцать или с полчаса я обрабатывала ему раны, наверное, около одиннадцати закончила.

Фомин взглянул на часы, была половина второго. Шел третий час, как Никитский сбежал. Не было никакого смысла бросаться в погоню по горячим следам.

«Да и где эти следы? Старику полчаса хватит, чтобы исчезнуть», – подумал Фомин.

Уже в управлении второй милиционер, тоже перепуганный, рассказал, что утром, едва заступил на дежурство, услышал, что арестованный Никитский стучит в дверь камеры. Подошел и спросил, что ему нужно. Старик потребовал, чтобы кого-нибудь послали в магазин и купили ему сыру, сливочного масла и папирос. Милиционер объяснил, что по выходным дням покупки не производятся, и отошел от двери. Арестованный стал стучать в дверь миской, требуя прокурора, потом, когда вызвали ответственного дежурного, старик буквально на глазах ударил миской по окну так, что стекло во все стороны брызнуло, схватил крупный осколок, стащил с себя свитер, поддел нижнюю рубашку и этим стеклом начал себя полосовать.

– Гляжу в глазок, а старик совсем сдурел – весь в кровище, орет, матерится и режется. А я, как на грех, с дверью не совладаю. Ключ не тот в замок с перепугу всунул. Вбежали мы в камеру, а он вскочил на нары, да еще в другую руку стеклину схватил, кричит, что всех нас переполосует, сам помрет, потому что надоела ему такая собачья жизнь. Мы еле стекла поотымали. Двое держат, а я полотенцем грудь замотал, натянули на него шубу, нахлобучили шапку – и в машину. По дороге он чуть не кончился. Видать, ослаб от потери крови, а может, с сердцем что. В больницу его едва занесли. Сестрица как глянула под полотенце, аж ахнула, а ворюга этот самый стонет: «Смертушка моя пришла».

– Притворялся, мерзавец, а вы поверили. Сейчас, наверное, мчится как жеребец, поди, уже к Байкалу подходит, – рассердился Фомин. – Шляпы вы! Нужно было врача в камеру вызвать.

– Как можно! Он ведь кровью бы изошел. Хотели как быстрей.

Милиционер помолчал, а потом взмолился:

– Товарищ Фомин! Поедем на Байкал. Может, схватим его, подлеца. Начальство сказало, если не поймают этого хитрована, то меня с Лешкой на его место в камеру запрут и судить будут. Вы пошлите нас куда ни то с Лехой, мы его, паразита, тоже ловить будем. Товарищ начальник! Михаил Николаевич! Вы же знаете, куда он убег, говорят, вы про них все знаете…

Но Фомин и не предполагал, куда мог скрыться Никитский. Время для побега старик выбрал удачно. Редко по выходным дням в уголовном розыске не собирались с утра все сотрудники, а на этот раз почти никого не оказалось. Да и милиционеры растерялись: пока больницу обшаривали, пока обегали по всей округе, время шло, и только через два часа они доложили ответственному дежурному о побеге.

Кабинет Фомина превратился в штаб по розыску преступника. Решался главный вопрос: где его искать.

Чертов и Фомин склонялись к тому, что Никитский будет стараться попасть на прииск, но все понимали, что в мороз в легких ботинках вряд ли он отправится на тракт ждать попутную машину. Срочно выслали милицейский наряд к выезду из города и велели проверять не только все машины, но и конные обозы. Вторую группу отправили на железнодорожный вокзал и только потом уже более спокойно стали обсуждать другие меры.

Не исключалась возможность, что Никитский будет где-нибудь отсиживаться. Подождет, пока уляжется суматоха, а потом уже, достав все, что ему необходимо, подастся дальше на прииск или вообще из Иркутска. Сторонников такого предположения оказалось большинство, поэтому решили проверить квартиры всех знакомых Никитского, которых он посетил в свой первый приезд. Однако надежды, что он там появится, было мало. Хитрован знал, что эти адреса уголовному розыску известны.

– Слушай, Фомин, в прошлый раз ты ведь так и не разыскал чемодан Международного, – напомнил Чертов.

– Мало того, что не нашел, но и не дознался, что в том чемодане было. Он как приехал в Иркутск, так первым делом от чемодана избавился. Я его в этот раз спрашивал, что в чемодане было. Он только усмехается. «Нет, говорит, его – исчез, украли». А кто украл – не знает, и что в нем лежало – забыл…

– Может быть, тогда у него и был этот самый саквояж, что теперь отобрали? – спросил Боровик.

– Тот был плоский, чуть побольше спортивного. Приметы чемодана я точно знал, – возразил Фомин.

– Вот ваш Григорий Павлович и направился за своим чемоданчиком, – решил Чертов, – а в нем, вполне возможно, инструменты и деньги, а чего доброго, и оружие… Ладно, хватит рассуждать. Начнем с проверки квартир, в каждой оставим засады. Задали нам работенку сердобольные милиционеры…

– При чем тут сердобольность? – рассердился Фомин. – Мы-то с вами, Михаил Миронович, все эти блатные фокусы знаем. Мастера они пыль в глаза пустить – и режутся и царапаются. Иной разбежится – и головой об стенку. Не заметишь, как под лоб руки подложит, а со стороны страшно. Прошлый год спрашиваю у одного типа, где краденое, а он психанул, схватил со стола моего чернильницу и одним махом выпил, а я ему быстренько вторую принес… Засмеялся он и говорит: «Хватит одной». А милиционеры эти новички, испугались за Гришкино здоровье. Как-никак человек.

Поздно вечером Фомин отправил Анатолия Боровика с двумя милиционерами сменить наряд на выезде из города. Перед тем как Боровику уйти, Михаил Николаевич его наставлял:

– Смотри, Анатолий, Международный может вооружиться, действовать нужно аккуратно. Пусть твои помощники проверяют, а ты будь в стороне наготове с револьвером в руках, страхуй их действия.

Выслав эту группу, Фомин велел Саше идти домой, а по пути заглянуть на телеграф и отослать на прииск на имя Попова телеграмму до востребования, чтобы тот встречал их на следующий день к вечеру в небольшом поселке, что находится километров в пятнадцати не доезжая прииска.

– С Иваном Ивановичем мы договорились, он каждое утро на почту заходить будет, а ты собирайся, поедем завтра к нему в помощь. На месте разберемся: кто Хозяин и какие у него «работники», а заодно выясним, нет ли там и нашего Григория Павловича.

Вечером Саша рассказал подробно отцу, как участвовал в задержании Никитского и как преступник, усыпив бдительность простодушных милиционеров, сбежал. Выслушав не перебивая, Дмитрий Дорохов спросил сына, почему Никитского до сих пор не расстреляли за побеги, Саша долго и путанно объяснял, что нет таких законов, чтобы расстреливать беглецов.

– Как же нет, если он бежит, его ловят, а он снова убегает? Сколько у него побегов?

– Четырнадцать. Поймают, суд ему увеличит последнее наказание – и его снова в колонию.

– А он опять бежит, грабит, вы его ловите и опять в лагерь, – в тон сыну ответил отец. – Тут что-то, брат, не так. Скажем, он сейчас из России в Сибирь приехал, а ты знаешь, что он там натворил? За какие деньги богатой одеждой обзавелся, где оружие достал? Не знаешь?

– Мы запросы послали, проверяем, а за оружие его отдельно будут судить, – не очень уверенно ответил Саша.

– Нет, у нас в гражданку не так было, – закуривая, припомнил Дорохов-старший. – Поймаем дезертира, предупредим: «Служи Красной Армии, исправляйся». Убежал еще раз – схватили и к стенке.

– Так то же война. То законы военные, – удивился отцовскому сравнению Саша, – а сейчас мирное время. Я этого типа, батя, просто не выносил, а все время на «вы» называть приходилось, потому что законность. Хотя, если бы моя воля, от всей души врезал бы ему по шее, когда он над Фоминым издевался.

– Ладно. Ложись спать. Утром, сынок, прихвати мой маузер и полсотни патронов – он получше твоего нагана. Кто знает, как там у вас в тайге дело обернется. Может, пригодится, не дай бог, конечно.

ШОФЕР СЕНЬЧА

На другой день Саша рано пришел в управление и еще издали через приоткрытую дверь своего кабинета услышал голос Боровика.

– Врешь ты все, Щукин. Врешь без зазрения совести. Лучше скажи, откуда у тебя в машине чемодан. Только не ври, что нашел на дороге. Откуда окурки? Ты хоть раз в своей жизни папиросы «Борцы» покупал? Вон у тебя «Ракета» в кармане, три пачки, а пепельница в машине «Борцами» набита. Скажи по-хорошему, кто их у тебя смолил? – Анатолий Боровик говорил громко, зло и настойчиво.

Дорохов вошел и увидел, как Боровик расхаживал по комнате, а посредине на стуле лицом к двери сидел худощавый мелковатый мужичонка в плохоньком пальтишке с пожелтевшим от времени воротником. Такой же треух он держал на коленях и, как затравленный зверек, следил за Анатолием. Под челку подстриженные редкие белесые волосы были мокрыми, а по лицу градом струился пот. Боровик будто и не обратил внимания на Сашку, но, видно, специально, чтобы ввести его в курс дела, задал Щукину вопрос:

– Придется тебе все-таки рассказать, кого увез вчера из города. А почему служебная у тебя машина во дворе стоит?

– Никого я не возил, – буркнул, потупившись, шофер. – Ездил к братану, а чемодан тот и верно нашел. Хотел под инструмент приспособить. Окурки еще с прошлой поездки забыл вытряхнуть – начальство возил. – Щукин облизнул губы, концом длинного шарфа вытер лицо и, опустив глаза в пол, замолчал.

– Молчишь! Ну и молчи, без тебя разберемся. Вот явится начальство, поедем к тебе домой с обыском, и все будет ясно.

– А что, без обыска не обойтись? – спросил Фомин, входя в комнату.

– Не говорит он правду, Михаил Николаевич. «Нашел, не знаю». Вот взгляните на этот чемоданчик.

Анатолий поставил на стол небольшой чемодан из плотной темно-коричневой кожи. Чемодан был новехоньким, будто его только что принесли из магазина, но оба массивных замка оказались взломанными. Одну металлическую накладку вырвали из крышки, что называется, с мясом – она держалась на замке, вторая была разорвана на соединении. Фомин осмотрел чемодан, заглянул внутрь, потрогал коричневую шелковую подкладку.

– Где ты его нашел?

– У него в машине, Михаил Николаевич. Когда сменил Огаркова, подумал, что, может, стоит проверять автомашины не только те, что из города уходят, но и что возвращаются. Уже утром прихватил гражданина Щукина. Подхожу, спрашиваю путевку, права, откуда едет, а у него словно язык отнялся. Заглянул я к нему в «фордик» и вижу на заднем сиденье этот чемоданчик. Стал машину осматривать и в пепельнице впереди, под стеклом, одиннадцать окурков «Борцов» нашел. Спрашиваю, кто курил, а он: «Не знаю да не знаю». Так второй час и твердит.

Фомин слушал вполуха и что-то обдумывал, потом похвалил Боровика, вызвал в коридор Дорохова.

– Беги, Саша, в камеру хранения вещественных доказательств и попроси отыскать вещдоки по делу Никитского, что сдавал я в позапрошлом году. Мелочь там всякая. Я позвоню, чтобы тебе их выдали. Если понадобится, напиши расписку, только быстро.

Вскоре Дорохов вернулся с небольшим свертком в серой бумаге, запечатанным четырьмя сургучными печатями. Шофер по-прежнему сидел на том же стуле, уставившись в пол. Фомин торопливо сломал печати, сорвал обертку. В свертке оказался элегантный кожаный бумажник с серебряной монограммой, в одном из его отделений лежали нанизанные на металлическую цепочку ключи. Самый маленький из них Фомин вставил в замок чемодана, дважды повернул, и накладка сама выпала из замка. Михаил Николаевич открыл и второй. Подошел к шоферу.

– Может, вы все-таки расскажете нам про чемодан?

– Не знаю, ничего не знаю, – как-то испуганно и вяло повторил Щукин.

– Ну что же, ты, Боровик, прав. Видно, без обыска не обойтись. Возьми кого-нибудь из ребят, а я пойду оформлю документы.

Оставшись наедине с шофером, Саша пытался его разговорить, но Щукин будто и не слышал вопросов. Только раз попросил папиросу и выкурил ее за три-четыре затяжки.

Фомин то выходил из кабинета, то снова возвращался. Принес две шубы, новый, обильно смазанный маслом короткий кавалерийский карабин и к нему два подсумка патронов. Винтовку поставил в угол, а патроны закрыл в сейф. Щукин исподлобья следил за ним, каждый раз вздрагивая, когда открывалась дверь.

Саша понимал, что Фомин готовится к поездке, которая теперь, после успеха Боровика, приобретала особый смысл. Ведь они собирались искать Никитского на прииске на авось, а теперь, после задержания шофера, не было сомнения, что именно он отвез Никитского к Хозяину. Саша не очень был уверен, что обыск у шофера даст новые улики, но чемодан-то налицо, и ключик подошел. А замки сломал Международный, скорее всего, потому, что не было при нем этого самого ключика.

– Расскажите, Щукин, все-таки расскажите откровенно, – на всякий случай еще раз попросил Саша.

Но шофер даже не удостоил его взглядом. В коридоре послышался шум, Боровик кого-то урезонивал, но его перекрывал громкий и властный бабий голос:

– Нет, ты веди прямо к вашему старшому и Сеньчу мово тащи туда. Я ему, черту шелудивому, весь карахтер переверну. Давно толкую: иди, объявись, да обскажи про всех, а он все: боюсь да боюсь – избу спалят, детей порешат. Дождался, пока самово под белы рученьки привели.

Саша взглянул на шофера. Щукин, сидя на стуле, еще ниже согнулся, съежился, убрал голову в плечи, как будто единственным его желанием было исчезнуть, испариться, улетучиться. Видно, Боровик не знал, куда вести эту шумливую бабу.

– Заходите ко мне, – услышал Саша голос Фомина. – Сразу и разберемся, что к чему.

В дверь едва протиснулась полная, ростом с Сашу, молодая, румяная женщина с большим узлом в руках. Она бросила узел на пол, стянула с головы платок, расстегнула короткое пальто, взяла у стены стул, поставила его против шофера, который успел на пол-оборота отвернуться, не торопясь уселась и незлобиво посмотрела на мужа.

– Ну, козел трусливый, дождался? Сколько я тебе твердила – иди сам, так ты все нет и нет. Теперь вот давай выкладывай все начальнику, не то я сама скажу. Устала я. Товарищ хороший, гражданин начальник, – повернулась она к Фомину, – пока батя живой был, еще терпела, а позапрошлый год схоронили, Сеньча как сказился, все время дрожит. Вчера с утра сготовились к тетке за мукой за Иркут смотаться, детей обрядила, гостинцы собрала, а тут этот старый Лелькин кобель заявился. Мово Сеньчу и не узнать: на задних лапках пляшет и пятки лизать ему кидается, а мне командует: «Тащи тятину дошку, подай катанки». Свою рубаху самолучшую отдал, ватные штаны новые, а тот свою одежину сбросил, вот она, туточки, – кивнула женщина на узел, – обрядился во все наше и говорит, что евонные шмотки дороже наших стоят. Потом оба с муженьком в машину уселись и подались. Этот самый Гришка, черт старый, сказал, что из больницы убег, да он и вправду весь забинтованный. Вы мне верьте: Сеньча ладный мужик, только трусоват маленько. Сама хотела пойти к вам, да он сказал – повесится. Детишек жаль, трое их у нас, да и его тоже жалею, мужик-то он справный, – повторила убежденно женщина.

Фомин подмигнул Боровику, и тот понял его желание. Взял под руку женщину.

– Пойдемте, Маланья Григорьевна, ко мне, кое-что записать надо.

– Нет, ты, парень, погоди, – высвободила руку Щукина и подошла вплотную к мужу. – Ты, Семен, все говори, не утаивай ни про старую банду, ни про атамана, про его полюбовницу Лельку расскажи. Чтоб на душе забот не осталось.

Щукина направилась к двери и только теперь заметила коричневый чемодан. Подошла, подняла его, как бы взвешивая в руке, и вернулась к мужу.

– Ну и гад же ты, Сеньча! Сказал, что еще прошлым летом Гришкину похоронку в Ангаре утопил, а она целая. – Еще раз прикинула вес чемодана и уже Фомину объяснила: – Раньше он тяжелый был, фунтов десять, а то и поболе, и замки не сломатые.