Текст книги "Ребята из УГРО"

Автор книги: Игорь Скорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

СНОВА ЧИТА

В Петровск-Забайкальске Саша доложил начальнику милиции, что задание выполнил, и хотел отправиться домой, но Сидоркин его задержал.

– Жаль мне расставаться с тобой, Саша. Полюбил я тебя, как сына, да и работали мы с тобой дружно. Но приказ есть приказ. Отзывают тебя в Читу, в областной розыск. Попробовал отстоять, но ничего не получилось. Опять же перевод-то с повышением. Скажу по секрету, будешь начальником отделения по борьбе с особо опасными преступлениями во всей области. Сегодня же сдай дела и завтра выезжай. Мне уже звонили из Читы. На твое место прислали Лисина, да ты его знаешь, вместе вас в уголовный розыск по комсомольской путевке направляли. Только он в районе работал.

Опять неожиданно свалилось на Сашу новое назначение, сломало все его планы. Во время поездки в Иркутск он только договорился с заместителем военкома, что тот, несмотря на бро́ню, при первом удобном случае пошлет его на фронт, – и вдруг этот перевод.

Лисина он еле узнал – так он изменился за эти три года, возмужал, раздался в плечах, стал увереннее в движениях и даже говорил баском.

– Последнее время работал в Нерчинске старшим уполномоченным, – рассказывал Лисин. – А тут вызвали в Читу и велели ехать в Петровск-Забайкальск, принимать у тебя дела. Слушай, Дорохов, а как тут с жильем?

Но Сашке почему-то не захотелось навязывать Лисина Дормидонтовне, и он пожал плечами: найдешь, мол, чего там.

Горько было расставаться с городом, к которому привык, с друзьями-сослуживцами. На вокзале провожавшие пытались шутками и смехом развлечь Сашу. Простатин, заметив пристегнутый к рюкзаку большой охотничий нож в деревянных ножнах, даже засмеялся:

– Ножик-то, ножичек зачем в Читу берешь? Оставил бы Дормидонтовне лучину колоть. Там на охоту уж не походишь. Будешь сутками в кабинете сидеть.

Лисин, стоявший рядом, достал из кармана складной перочинный нож с множеством лезвий и предложил тут же меняться. Но Саша поначалу отказался. Он дорожил своим ножом: выковал его местный кузнец из обломка меча, завезенного в Сибирь, может быть, еще самим Ермаком, – но тут же подумал, что действительно в Чите более удобен складной нож, и под общие увещевания и смех в конце концов поменялся.

На первом же полустанке поезд задержали. Саша решил узнать, в чем дело, вышел в тамбур, соскочил на платформу. Его сразу ударило, захлестнуло морозным вихрем, прижало к ступенькам. По другим путям навстречу шел воинский эшелон. Вместе с клубами пара из теплушки вырвалась, кружась над составом, незнакомая песня:

 
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой…
 

Слова полоснули Александра. Запершило в горле. Вспомнилась сводка, что слушал днем. Фашисты получили по зубам под Москвой, но прорвались к Ленинграду, захватили половину Украины. Даже в Петровск-Забайкальске появились эвакуированные – женщины, дети и старики. Их сразу можно было отличить от местных, и не только по одежде, не приспособленной к сибирским морозам, а по изнуренным лицам, застывшей в глазах тоске.

Дормидонтовна привела к себе в дом бабку с мальчонкой семи лет. Он какой-то заморенный, запуганный. Хлопнет во дворе калитка, а он дрожит, озирается. Про бабку и говорить нечего. Приехали они из-под Смоленска. Старушка рассказывает и плачет: бомбежки, пожары, голод…

Дорохов вернулся в вагон, забрался на свою полку и попытался заснуть. Но перед глазами вставали то Боровик, сбежавший на фронт, то мальчонка, поселившийся вместо него. Перед отъездом Саша отдал Дормидонтовне всю мебелишку, которой обзавелся за это время, а эвакуированной старухе – свою дошку. Сам он уезжал в полушубке, что недавно получил как обмундирование. Мальчишке добыл валенки. Уже собрался уходить, а тут подошел этот пацан и попросил:

– Ты их убивай побольше, дядя Саша!

– Кого? – Не сразу понял Дорохов.

– Да фашистов. – И мальчик серьезно пожал ему руку.

…Как же убивать их, когда поезд несет его совсем в другую сторону, дальше от смертного боя и народной войны! Как жить ему, Дорохову, думал Саша. Написал кучу рапортов, писал о том, что с отличием закончил школу снайперов, доказывал, что может быть разведчиком… И все без толку… В разговоре с военкомом мелькнула надежда… А теперь все рухнуло. Ворочаясь с боку на бок, он так и не заснул до самой Читы.

На читинском вокзале его встретила женщина. Она смотрела с огромного полотна, прижимая к груди ребенка. Ветер колыхал холст, и казалось, что лицо и губы ее были живыми. Мать вопрошающе протянула вперед руку, и слова, написанные внизу, воспринимались не глазами, а сердцем, они звучали громко, на весь вокзал, на всю площадь, спрашивая его, Сашу: что он сделал для фронта?

Дорохов шел от вокзала пешком, отмечая про себя перемены. Всегда многолюдные, читинские улицы опустели. Навстречу попадались солдаты и командиры в одиночку и группами. Прошли строем несколько подразделений, с оружием, с полной выкладкой. Саша остановился, рассматривая роту солдат, вооруженных автоматами. Это оружие было редким, а тут целая рота. Штатской публики почти не встречалось. До управления всего три квартала, но Сашу дважды останавливал комендантский патруль. Только при второй проверке он сообразил, что его полушубок и шапку принимают за общевойсковую форму. Возле магазина, где когда-то покупал хлеб, вытянулась длинная очередь – старухи, женщины и несколько ребят. Мужчин в очереди не было. На весь длинный хвост два старика.

На службу он шел как на каторгу. Зачем ему это повышение? Фронт – вот куда ему надо. Отец прислал письмо, длинное, почти на четыре страницы, сроду таких не писал. Все советы, советы – на все случаи жизни, а под конец просьба не оставлять мать. Видно, не рискнул прямо написать, что ждет отправления на фронт. Отец будет воевать, а он, молодой и здоровый, проторчит в тылу. Кончится война, как он людям в глаза посмотрит?

В мирное время он был бы счастлив стать начальником самого боевого отделения в уголовном розыске. Шутка ли, отделение по борьбе с убийствами, разбоями и грабежами доверяют ему, комсомольцу Дорохову. Но сейчас это назначение его не обрадовало, более того – было некстати.

Деревянное здание управления, где он работал почти два года назад, показалось ему каким-то серым, неприглядным и еще больше нагоняло тоску. В подъезде вместо постового милиционера стояла девчонка. Милицейская форма сидела на ней мешком. Ее тоненькие ножки запросто могли войти в широкое голенище одного сапога. Кобура револьвера оттянула и перекосила пояс. Саша вспомнил бравых, подтянутых милиционеров, по которым посетители судили о всей милиции…

В коридоре на дверях бросились в глаза таблички с новыми фамилиями. Там, где недавно работал Торский, значилось:

«Н. С. Арзубов».

…В тот же день Дорохов получил отдельный кабинет и десять работников. Налицо оказалось трое: два парня, недавно переведенные из милиционеров, да старик из участковых. Старший уполномоченный Крутов лежал после ранения в больнице, еще трое находились в командировках.

Конечно, подумал Саша, при таком-то составе он самый опытный. Крутова он знал и прежде. Толковый, но с грамотешкой у него неважно. С теми, что в командировках, сталкиваться приходилось, ничем особенным они не выделялись. И снова Сашу охватила тоска. К концу дня к нему пришел старик комендант, передал ключ и ордер на комнату:

– Занимай. Комната хорошая, и человек там жил стоящий. Ушел на фронт с первых дней. Сейчас у меня таких хором хоть отбавляй. Не понравится – другую дам.

Зачем ему эти хоромы? И в управлении на диване можно спать. Все равно он задержится тут недолго.

Дорохов выполнял свои обязанности почти механически и ходил потерянный. Наконец он не вытерпел. С рапортом отправился к новому начальнику уголовного розыска.

Аркадий Порфирьевич Гущин, высокий, чуть ли не двухметрового роста, с длинным, каким-то унылым лицом, очень спокойно прочел рапорт.

– Тяжко тебе, Дорохов? А мне, думаешь, легко? Два сына воюют, один уже в госпитале, а я, здоровый мужик, тут, в тылу. – Он говорил тихо, медленно, словно маленькому ребенку. – Ходил к начальству с таким же рапортом. А мне спокойно так объяснили, что если не выправим положение с преступностью, то под суд отдадут, и тогда, может, и попаду на фронт, но только в штрафники. Зря ты мечешься. Мы тебя как дельного человека сюда взяли, а ты вроде саботажем вздумал заниматься. Ты у Крутова в больнице был? Плохо, что не выбрался. Все со своей обидой носишься. Звонил я сегодня его врачу, говорит, что вроде получше Крутову стало. Тебе не рассказывали, как его ранили? Нет? Тогда слушай. В его дежурство пришла женщина и заявила, что у нее скрывается дезертир, какой-то дальний родственник. Сбежал с пересыльного пункта – и прямо к ней. Сначала говорил, что его отпустили в гости на сутки, а потом сознался, что на фронт не хочет. А у этой заявительницы и муж и братья воюют. Ну вот она сначала его уговаривала самому объявиться, а когда гость не послушался, пришла к нам. Крутов взял с собой милиционера и вместе с женщиной пошел к ней домой. Договорились, что она откроет дверь, войдет и незаметно впустит Крутова. Но не тут-то было. Открыла женщина замок, а изнутри крючок накинут. Постучала. Гость открыл, увидел милицию и сразу выхватил из кармана своей шинели, что висела в коридоре, обрез охотничьей одностволки. Крутов женщину прикрыл, а заряд дроби ему самому достался. В плечо и в руку. Хорошо, милиционер вырвал обрез и скрутил дезертира. Ты к своим подчиненным хоть присмотрелся? Мне твой Костин нравится. Брали мы тут перед твоим приездом возле Атамановки одну шайку. Началась перестрелка. Смотрю, этот Костин прямо под огнем бегом к дому направился. После операции стал его отчитывать, а он и говорит: «Зря вы, товарищ начальник. На фронте люди на танки в рост ходят, а я тут перед всякой сволочью на брюхе ползти должен?» К Крутову вместе давай съездим, а подчиненных учи. Опыт у тебя есть, да, говорят, и в теории ты разбираешься. А на войну пока отпустить не могу. Тут у нас тоже всякое бывает. Ты знаешь, что наши заводы производят? Могу сказать, люди сутками от станков не отходят, чтобы на фронте нашим легче было. Кто же этих людей охранять будет?

Поговорил по душам с Дороховым и Николай Савельевич Арзубов.

– Это ведь я тебя рекомендовал на эту должность. Говорил, что ты человек серьезный, энергичный, умеешь работать, а ты слюни распустил и одно заладил: «На фронт, на войну». Да мы все воевать хотим, но можешь ты понять, что и наша работа людям, Родине нужна. Ишь герой какой выискался!

Николай Савельевич отчитывал Сашку долго, пригрозил, что сам поставит о нем вопрос на комсомольском собрании.

– Вот что, Дорохов, – перешел он на официальный тон, – подготовь все материалы об оперативной обстановке в области по линии своего отделения и доложишь на партийном бюро нашего отдела. Хватит тебе и двух суток. Если немного недоспишь, не страшно, меньше времени на всякую дурь останется.

Оперативная обстановка в области, и верно, была сложной. Военная беда, охватившая страну, взбурлила, взволновала и подняла на великий подвиг советский народ. Одни ушли защищать Родину, другие трудились самоотверженно, без отдыха, чтобы у воинов было все необходимое – и оружие, и хлеб, и одежда. Но находились и такие, что до поры до времени прятались по разным углам, а теперь, в пору всенародного несчастья, подняли голову. Усилилась спекуляция, воровство и разные махинации, связанные с продовольствием. Подонки, не желавшие служить в Красной Армии, объединились в шайки, собирая под свое крыло уголовников, бывших кулаков. В тайге появились банды, а на окраине городов, на приисках, даже в Чите стали совершаться разбои. И Дорохов почувствовал, какая огромная ответственность легла на его плечи.

В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ

Ответственный дежурный областного управления милиции Александр Дорохов был готов к любым происшествиям.

Однако, тысяча девятьсот сорок второй год пришел в тихую, спокойную ночь. Объезжая городские отделения милиции, он видел, что на улицах не было шумных, веселых компаний, даже не встречались отдельные прохожие. Город затаился, словно прислушивался к далекой войне.

Ночь прошла спокойно, без всяких происшествий. Только под утро раздался тревожный звонок. На крупном механическом заводе кто-то забрался в столовую, что находится на территории самого завода, и совершил кражу. Саша выехал на место, осмотрел столовую и буфет, откуда было украдено несколько кругов колбасы, три пачки рафинада и две буханки хлеба. Исследовал замок, открытый гвоздем, и следы на полу.

– Территория завода охраняется? – спросил заместителя директора, сообщившего ему о краже.

– Конечно. Вы же, наверное, знаете, что мы производим? На завод мышь не проскользнет.

– Насчет мыши это вы верно сказали. А подростки у вас работают?

– Работают, – не удивился вопросу заместитель. – И в ночную смену тоже.

– Тогда пройдемте по цехам, – предложил Саша.

У станков на каких-то ящиках и скамейках стояли мальчишки. Среди них редко-редко попадались взрослые. В одном цеху в углу возле батарей парового отопления на куче пакли и какой-то ветоши спали человек десять таких же парнишек. К заместителю директора подошла женщина-бригадир. Поглядывая то на него, то на Дорохова, попросила:

– Не будите ребят. Им в утреннюю смену заступать и снова до вечера работать.

Саша посмотрел на мальчишек, и у него сжалось сердце. Припомнилось, как несколько дней назад, возвращаясь в управление, на Песчаной улице, возле самого леса, заметил на дороге нескольких ребят. Они шли гурьбой и что-то за собой тащили. Когда ребята приблизились, Дорохов увидел, что они везут санки с аккуратно связанными бечевой елками. Самому старшему из мальчиков на вид было лет десять. Размахивая руками, он возбужденно о чем-то рассказывал ребятишкам поменьше. Внезапно вся компания остановилась возле Александра. Маленький, курносый мальчонка в телогрейке, в лосиных унтах, с топориком за поясом выступил вперед.

– Мы вот спорим все с Кешкой, – указал он на своего вожака. – Скажи нам, дяденька, может к рождеству война кончиться? Кешка говорит, ударят морозы – и фашисты околеют от холода.

– Правильно соображает ваш Кешка, – решил подыграть ребятишкам Дорохов. – Дед Мороз, говорят, уже заработал медаль «За доблесть». Он ка-ак навалился на фрицев, ка-ак дал им сибирского холодка глотнуть, так они сразу и драпанули от Москвы, аж пятки засверкали. Куда же вы столько елок везете? Продавать?

– Зачем продавать? – удивился Кешка. – За елками еще завтра придется ехать. Не только себе, а на всех. В нашем доме тридцать шесть квартир, а отцы-то только вон у Севки, – Кешка кивнул в сторону худенького мальчика, который снизу вверх во все глаза разглядывал Дорохова, – да у Танюхи с Кланькой остались. Вот мы всем по елке и привезем. А вместо подарков пусть Дед Мороз фрицам еще снега да вьюги подкинет.

Распрощавшись с ребятами, Саша уже отшагал с полсотни шагов, как его вдруг догнал Кешка.

– Дядя, а у вас есть елка? – спросил он, переводя дух.

– Нет, друг, нету. Некогда за елкой-то, – признался Дорохов.

– Тогда подождите. Мы вам махонькую дадим. – Кешка сбегал и притащил пушистую елочку.

Дорохов хотел было спросить у бригадира, почему подростки спят прямо здесь, в цеху, но раздумал.

– Пойдем отсюда, – сердито предложил он заместителю директора. – Не буду я вашу кражу раскрывать. Черт с ним, с буфетом. Этим пацанам в школе бы учиться да играть возле елки. Ты руководитель крупного завода, подумал бы вместе с директором, как ребятам в новогодний праздник выделить по куску хлеба с сахаром… Тогда в буфет наверняка бы никто и не полез. Что у вас в клубе-то вчера было? Ничего? Елку бы пацанам организовали… Между прочим, это еще и не поздно.

Словно перевернулось что-то в душе у Александра после новогоднего дежурства.

И потом еще долго перед глазами вставали цеха завода, мальчишки на ящиках, в шуме станков и в скрежете металла…

Этот день начался обычной утренней пятиминуткой. Собрался весь наличный состав отделения обсудить план проведения операции на рынке.

Говорили громко, спорили, и Александр не сразу обратил внимание на приоткрывшуюся дверь. Заметил – вскочил с места.

– Отец! Да как же ты? Заходи!

Саше захотелось, как маленькому, броситься отцу на шею, и только в последний момент он удержался. Смущенно оглядел подчиненных. Крутов направился к двери первым, а за ним остальные.

– Мы тогда попозже, Александр Дмитриевич, зайдем, сами обсудим – и к вам…

Саша долго всматривался в родное лицо. До чего же отец изменился! На висках седина, щеки ввалились.

– Ну как ты тут, сынок? Я к тебе ненадолго. Вот покурю да на тебя посмотрю…

Отец распахнул полушубок, достал из нагрудного кармана гимнастерки портсигар, и Саша увидел рядом с орденом Красного Знамени блеснувшую серебром медаль, полученную за Халхин-Гол. Дорохов-старший несколько раз глубоко затянулся.

– Иди, Саша, отпросись у начальства и забирай на вокзале мать. Привез я ее к тебе не спросясь. Понимаешь, некогда было письма писать. Позавчера пришел приказ нашему полку на запад. Меня отправили к вам за новой техникой, вот и захватил ее с собой. Мать найдешь в воинском зале, сидит там на своих узлах. Так что иди. А у меня времени нет. Может статься, и не увидимся… – отец помолчал, – до победы. Не горюй, не вешай нос, казаче. Еще погуляем. – Он невесело усмехнулся. – Меня не провожай, не люблю. Отправляйся, она, наверное, все глаза проглядела. Береги ее, сынок.

Это была их последняя встреча…

ТУЕСОК РВЕТСЯ НА ФРОНТ

Весна тысяча девятьсот сорок второго года выдалась хмурая, дождливая.

Дорохов с матерью занимал комнату в коммунальной квартире верхнего этажа трехэтажного дома. Обычно он возвращался поздно, последним из жильцов, когда входную дверь уже закрывали на ночь. С лестничной площадки еще один марш вел на чердак, куда дверь была закрыта. В этом закутке было всегда темно, да и весь подъезд едва освещался тусклой, в шестнадцать свечей, лампочкой, которую в полночь обязательно кто-нибудь гасил. Фонарик он не брал с собой, так как берег батарейки. Вот и теперь в темноте плоским ключом он старался попасть в узкую щель замка.

Возле чердачной двери раздался шорох, и кто-то тихо, неуверенно спросил:

– Это вы, Дорохов?

Голос был спокойным и даже показался знакомым, однако Саша никак не мог вспомнить, где и когда он его слышал.

– Раз пришел, что же ты там стоишь, иди сюда. Ты один?

– Один я, Александр, один. Вот смотри!

Было слышно, как «гость» чиркнул спичкой, сломал одну, другую, выругался.

– Понимаешь, я сначала на чердаке сидел, а там сквозняк и холодина. Когда свет погасили, сюда перебрался, но отогреться никак не могу.

– Как же ты на чердак попал? Там же замок, – удивился Саша.

– Ха! Замок!

Наконец спичка вспыхнула и высветлила тощую фигурку человека в сапогах и шинели, с рукой на перевязи. Оплетки белого бинта виднелись и из-под шапки. Спичка разгорелась, и «гость» поднял ее над головой, освещая всего себя, видно, для того, чтобы Дорохов убедился, что нет у него оружия.

– Что же, так и будем через лестницу толковать? – спросил Саша. – Иди сюда, давай знакомиться.

– Мы с тобой, Александр, давно знакомы, только ты меня не признал. Леха я, по прозвищу Туесок. Неужели и теперь не вспомнил? Дело у меня к тебе, помоги.

В тощем человеке в военной форме Саша признал Чипизубова, вора, с которым познакомился при довольно странных обстоятельствах, в кино. Вместе с ним тогда смотрел фильм «Сын Зорро». Давным-давно это было, еще в той, довоенной жизни…

Первой мыслью было, что Туесок воевал, был ранен, сбежал из госпиталя и теперь не хочет на фронт, ищет предлог остаться в тылу.

– На фронт боишься? – в упор спросил Саша.

– Да ты что, с ума сошел, что ли? – возмутился Туесок.

– Ладно, идем. На кухне потолкуем. Чайку попьем да и закусим. Только учти, кухня у нас общая, на десять семей, соседей не разбуди. Посвети мне, а то я этот чертов замок никак не открою.

Дорохов вместе с Туеском потихоньку пришли на кухню.

Саша прикрыл дверь, разжег керосинку и поставил чайник. Сходил на цыпочках в комнату, принес миску дерунов, что мать припасла ему на ужин, заглянул в кастрюлю и поинтересовался, будет ли дорогой гость лопать суп.

Туесок, удобно пристроившийся на табуретке, молча кивнул.

– Ну, рассказывай, как на фронт попал, – попросил Саша.

Туесок снял с себя шинель и шапку, положил всю свою амуницию на скамью, поправил на голове бинт. Под шинелью у Лехи оказалась почти новая шерстяная гимнастерка. Такие же солдатские шаровары, заправленные в добротные яловые сапоги. Закурил папиросу, с жадностью глотнул дым.

– Понимаешь, не был я в армии. Таких, как я, не берут. Сам знаешь. Всю эту «сменку» Таська на барахолке купила. Помнишь Таську? Ну, она еще тогда мне передачи носила? Так вот. Я в лагере, а она каждый месяц ко мне – то еду, то одежонку какую привезет. Перед самым Новым годом приехала и говорит, что ты опять в уголовке появился и большим начальником стал. Задумал я с тобой посоветоваться. Я и попросил Таську одежонку подходящую мне приготовить да узнать, где живешь. Вчера сбежал и сразу к Таське. Переоделся, руку замотал, а она мне еще и голову. – Чипизубов потянул бинты, и под белой марлей показались коротко остриженные волосы. – Я в колонии всему начальству плешь проел. Нам разрешено раз в месяц заявления писать. Вот я каждый месяц и писал. – Лешка вытащил из-за голенища завернутую в газету пачку бумаги, развернул и передал Дорохову: – Смотри! Одиннадцатый месяц идет война, и заявлений здесь десять штук – и на каждом отказ. Все потому, что я рецидивист, три судимости у меня, да еще два года неотбытого срока. Не верят, что на войну рвусь, Родину защищать, что жизни за нее не пожалею. Вот и пришел к тебе. Ты, Саша, человек, я тебе верю, решай мою судьбу. Как скажешь, так и сделаю.

– Идем ко мне в комнату, поспим, только тихо, чтобы мать не разбудить. Она с дежурства, а утром подумаем, как жить дальше.

На следующий день Саша с трудом растолкал гостя. Спал Туесок, прикрывшись шинелью, на полу, на матрасе, что постлал ему в темноте хозяин. Спал крепко, посапывая, подложил обе руки под щеку, а проснувшись, вскочил, недоуменно озираясь.

– Ладно, иди умывайся, да будем решать, что нам с тобой делать, а заодно позавтракаем. Мать-то уже на работу ушла.

Пока Туесок умывался, Александр обдумывал, как ему поступить. Куда деть парня? Отправить его к Таське? Пожалуй, не стоит. В поселке или у нее на квартире Туеска задержит любой милиционер. А уж если местный участковый дознается, тогда все пропало. Докажи потом, что этот Леха бежал из самых лучших побуждений. Никто, пожалуй, не поверит. Да и не добраться Лешке к своей знакомой. На первом углу остановит патруль: «Ваши документы». Нет, так нельзя.

Взять с собой на работу? А вдруг начальство скажет: «Зачем нам отвечать за этого рецидивиста? Почему мы должны ему верить?»

Но нельзя же считать Туеска, которому и лет-то всего девятнадцать, безнадежным! Как же перевоспитывать, если не верить? Интересно, а сам-то он до конца верит Лешке?

Александр долил кипяток из чайника в кружку Туеску и пододвинул к нему блюдце с мелко наколотым сахаром. Заметил, как гость, прежде чем взять кусочек рафинада, отыскал самый крохотный и осторожно поддел его ложкой.

– Вот что, Леша. Я тут подумал, погадал и решил: оставайся у меня дома. Сиди и жди, когда вернусь. На улицу носа не показывай. А я пойду попробую искать ходы-выходы.

Дорохов знал, что намерение вора-рецидивиста Леонида Чипизубова, бежавшего из колонии, с тем чтобы попасть на фронт, осуществить не так-то просто, но всех сложностей, с которыми ему пришлось столкнуться, он и не представлял.

Военный комиссар города объяснил, что осужденные к условному наказанию призываются в армию в тех случаях, когда в приговоре суд специально оговаривает: «с отправкой на фронт», и что из исправительно-трудовых колоний с последующим призывом в армию досрочно освобождаются только по решению выездных судов. В разговоре с военкомом Дорохов даже и не упомянул о Чипизубове, заранее предполагая, что тот ответит.

В управлении Александр первым делом поинтересовался у дежурного, нет ли сведений о побегах из колоний, но тот полистал свои «талмуды» и только пожал плечами. Дорохов отобрал дела, по которым следовало посоветоваться, и направился в прокуратуру.

Заместитель прокурора, пожилой мужчина, постарше Сашиного отца, принял Дорохова доброжелательно.

– Ну что, сыщик, опять, наверное, с какой-нибудь каверзой пожаловал? Я тебя давно раскусил. Если дело гладкое, без сучка, без задоринки, то с ним является тот, у кого оно в производстве. Если приходит гроза разбойников и убийц, значит, жди какого-нибудь подвоха. Выкладывай, с чем пришел?

К удивлению прокурора, в делах не оказалось ни «сучков», ни «задоринок». По одному Александр доложил, как выполнено его, прокурорское, предписание, а по другому нужен был всего лишь небольшой совет.

– Все у тебя? – недоверчиво спросил прокурор.

– Если позволите, у меня еще один вопросик. Получил на днях письмо от одного своего «крестника», – схитрил Саша. – Пишет из колонии, что хочет бежать на фронт, совета спрашивает, а я не знаю, что ему и ответить.

– Ну чего тут сложного? Напиши, чтобы обратился к начальству, соберут на него все характеристики, представят на досрочное освобождение, приедет выездной суд, и отправится твой «крестник» воевать. – Прокурор пристально посмотрел на Дорохова и заметил, что тот замялся. – Вы, уважаемый Александр Дмитриевич, что-то темните, как выражаются ваши «крестники». Говорите, какие еще там сложности.

– Этот самый парнишка отбывает наказание третий раз.

– Ага, рецидивист, – обрадовался своей прозорливости прокурор. – Сколько же ему лет?

– Девятнадцать. Дали ему четыре года лишения свободы, половину уже отбыл.

– Тут случай особый. Нужно умное ходатайство.

Дорохов возвращался на работу и ломал голову над тем, как же ему поступить дальше, и в какой уже раз ругал про себя Туеска и его приятельницу. «Вот дуреха! Вместо того чтобы бегать по рынку и покупать для парня одежду, прийти бы да посоветоваться».

Возле обкома партии он остановился. Вспомнился спокойный, рассудительный голос и внимательные глаза человека, который мог бы дать ему дельный совет. В этом Дорохов был абсолютно уверен. Постоял в замешательстве возле подъезда, а потом решительно вошел.

В светлой, скромно обставленной приемной секретарша взглянула на удостоверение Дорохова.

– Вы по личному вопросу?

– Нет-нет, что вы! По служебному. – Александр замялся, его бросило в краску.

Секретарша заметила, как он стушевался.

– Вы не можете мне рассказать, о чем речь?

Мягкий, доброжелательный тон помог собраться с мыслями.

– Речь идет о судьбе человека. Ему надо помочь. Помочь поверить в то, что существует справедливость, как это сделать – я не знаю. Ситуация сложная. Вот я и хотел…

– Вечером вы сможете прийти? Скажем, в двадцать три часа. Я доложу Константину Ивановичу, но только постарайтесь быть кратким.

Саша с благодарностью кивнул.

Возле управления на улице Дорохова остановила девушка. Он сразу же узнал Тасю, хотя лицо ее было заплаканным и вся она стояла перед ним расстроенная и несчастная.

– С утра вас, Александр Дмитриевич, караулю. Пришла с ночной, легла, а заснуть не могу. Собралась – и к вам. Дежурный сказал, что вас нет. – Ее серые, чуть раскосые глаза с надеждой смотрели на Сашу, а спросить она, видно, стеснялась.

– Весь день бегаю по городу, ищу способ, как выручить твоего приятеля.

– Где он? Посадили?

– Пока нет, а что будет дальше, не знаю. – Александру хотелось отругать девчонку, но он сдержался. – Приходи завтра. Думаю, будет все ясно…

Дорохов боялся, что Туесок, не дождавшись его, выкинет какой-нибудь фокус. В перерыв, раздобыв для гостя пачку папирос, поспешил домой. Открыл дверь квартиры и застыл на пороге. Вор-рецидивист Чипизубов, облачившись в старое Сашино галифе и грязную рубашку, старательно мыл пол в длиннющем коридоре. Стены сияли свежей побелкой. Возле Туеска суетились мать и две соседки, одна подносила ему таз с водой, вторая отскабливала натекшую на пол известку, мать по вымытому полу расстилала половики.

Увидев Александра, Туесок весело рассмеялся:

– Женщины решили устроить уборку, ну а я говорю: «Давайте помогу». Проходи, мы заканчиваем.

– Ну, Саша, ваш приятель просто клад. Чистоту навел – мы бы так и не сумели. Сейчас ему бутылку за труды поставим.

– Не пьет он, – опередил Саша.

– В рот не беру, – торопливо подтвердил Туесок. – Вот чайку – другое дело. – В глазах Лешки застыл немой вопрос.

– Вечером, Леня, получу совет. Сейчас встретил Тасю, она завтра придет.

Медленно тянулось время. Дорохов брался то за одно, то за другое дело, но все валилось у него из рук. Несколько раз мысленно прорепетировал свой рассказ и, еле высидев до половины одиннадцатого, отправился в обком.

После приемной, переполненной людьми, кабинет показался пустым и огромным. Боковым зрением Дорохов увидел на стенах две огромные карты. На одной флажки, соединенные черным шнурком, обозначали линию фронтов, и было отчетливо видно, как далеко зашли фашисты на нашу землю. Вторая карта на противоположной стене, без флажков, была своя – забайкальская. Хозяин кабинета с интересом рассматривал Дорохова.

– Здравствуй. Садись, рассказывай.

Александр коротко поведал историю Чипизубова.

– Немецкий начал учить? – искренне удивился Константин Иванович. – Давай-ка сюда его заявления.

Читал, подчеркивал карандашом отдельные фразы. Возле резолюции об отказе вывел жирный восклицательный знак, взглянул на Дорохова и повторил конец грозной фразы:

– «Рецидивистам не место в Красной Армии»… Сколько лет этому рецидивисту?

– Девятнадцать.

– Интересно. – Константин Иванович продолжал читать, а Дорохов старался понять по выражению его лица, что же он думает и как решит судьбу Туеска.

– Где он сейчас?

– У меня дома.

– У тебя?

– А куда же ему идти, если бы я его выгнал. Искать тех, кто его воровать научил?

– Почему своему начальству не доложил?

– Хотел выяснить, как тут быть. Ведь там, в колонии, таких роту можно набрать.

– А начальника уголовного розыска командиром – и всех под знамя «Анархия – мать порядка»? Так?

Александр потупился и не заметил, как в кабинете появилась секретарша.

– Ольга Юрьевна, скопируйте эти заявления, и обязательно с резолюциями. Пригласите ко мне на завтра, на утро, председателя областного суда, прокурора и начальника УНКВД. А этот молодой человек пусть днем заглянет к вам за ответом. Все, Дорохов. – Константин Иванович пожал ему руку и уже вслед, когда тот прошел половину кабинета, произнес: – На твоем месте и я, пожалуй, поступил бы так же.