Текст книги "Ребята из УГРО"

Автор книги: Игорь Скорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Сунув в левый рукав финку, Саша пошел быстрее. Сзади снова послышались теперь уже торопливые шаги. Дорохов побежал, свернул за угол и остановился, прижавшись к тесовому забору. Когда шаги приблизились почти вплотную, он вышел навстречу и лицом к лицу столкнулся с женщиной. Та громко ойкнула и отскочила в сторону.

– Ну и напугал ты меня! – открывая лицо, закутанное шалью, проговорила женщина, в которой он тотчас признал официантку чайной. – Бегаю по поселку, ищу тебя, а ты мотаешься, как гуран по тайге. Увидела возле конторы и никак не догоню.

«Врет, – подумал Саша. Он же явно слышал, как официантка останавливалась, когда он замедлял шаги. – Следила. Интересно, зачем?»

– Чего это ты меня вдруг искать начала?

– Да Нюша наша, буфетчица, у которой ты про своего дядю спрашивал, говорит: «Парень вроде хороший, родственника не нашел, уехать не сможет. Машину в ночь где найдет? Разыщи его, да пускай у тебя и переночует».

Дорохов хотел отказаться, а потом решил выяснить, что кроется за этим приглашением.

– Да ты не бойся. Дом у меня семейный, люди мы порядочные, идем. Пельмешками побалую.

На краю поселка, как казачья крепость, стоял большой рубленый пятистенок, обнесенный тыном в сажень высоты. Лиственницы в обхват, расколотые пополам, были стоя врыты в землю, одна к одной. Остро затесанный верх образовал по забору грозную зубчатую ленту.

«Не дай бог лезть через эту загородку. Напорешься, и конец», – подумал Саша, заходя во двор.

В избе оказалось людно. Женщину встречали радостно и суетливо, старуха мать или свекровь кинулась раздувать огонь в печи. Девушка лет пятнадцати помогла раздеться, из-за занавески выглянул парень ростом с Сашу, но помоложе. Хозяйка от порога объявила, что привела человека переночевать, чтобы на заезжем дворе не валялся. Как только Саша разделся, провела его в залу, велела детям занимать гостя, сама с бабкой стала собирать ужин.

Вошедший парень застенчиво сунул жесткую негнущуюся ладошку Дорохову и назвался Кешкой, появилась девчушка, любопытно осмотрела гостя и сказала, что ее зовут Лена. Саша задал несколько вежливых вопросов о прииске, погоде, охоте, но ответы слушал рассеянно. Его мучило другое: зачем официантка затащила его к себе домой? Не могла же она вот просто так бегать в темноте по поселку, невесть где искать его только ради того, чтобы накормить пельменями и устроить на ночлег в теплой и чистой избе? Почему буфетчица сказала ей, что он, Саша, разыскивает дядю? Может, придет сам Хозяин или встретит его где-нибудь и с этой целью и затащили его сюда… Пришел к одному выводу: им заинтересовались. Записка Международного была явной неожиданностью, и от него хотят подробностей. А может, ему устроят проверку? Ну, к проверке он готов. Вместе с дядей Мишей они перебрали все возможные варианты разговора с Хозяином. Все? Нет, пожалуй, ночлега в семейном доме, и, судя по парню и девушке, вполне порядочном, они все-таки не предвидели.

– А где отец-то? – спросил Саша у парня.

– Батя в тайге. До рождества белковали вместе, а сейчас один ушел за сохатыми…

Парень понравился Дорохову. Здоровенный, неуклюжий и очень застенчивый, открытое мальчишеское лицо и мягкие белые волосы, коротко остриженные под скобку…

– Ну и как нонче белка? – в тон парню поинтересовался Саша.

– Нормально. Батя добыл поболе трех сотен, да я около двух. Он с мелкашкой белковал, а у меня берданка. Разве с винтовкой ее сравнишь?

Кешка встал, вышел в боковушку, вернулся со стареньким дробовиком и передал ружье гостю. Саша со знанием дела осмотрел берданку, изготовленную еще в прошлом веке.

Лена слушала мужские разговоры и все порывалась о чем-то спросить. Выждав паузу в рассказе брата, тронула Сашу за плечо:

– Вы не знаете, как принимают в Иркутске в техникум? Летом семилетку закончу, хочу в медицинский поступить. В техникуме, наверное, общежитие есть… А Иркутск большой? Народу, говорят, там тьма-тьмущая.

Рассказать девушке об Иркутске Саше не удалось. Мать велела ей накрывать на стол, а Кешка все не унимался:

– Мне все-таки карабин больше по душе. У нас тут есть один охотник – Кирьяном зовут, он в прошлом году купил себе карабин, хорошо добывает зверя. Но батю все равно обстрелять не может… Ты в чайной был? – внезапно спросил он Сашу.

– Был.

– Медведя возле дверей видел?

– Видел.

– Так это его Кирьян из карабина завалил. Сам и чучело сладил и Анне Егоровне за две бутылки зеленого вина отдал.

– Что же так дешево? – удивился Саша.

– Вроде как подарок, а Егоровна женщина сурьезная, за так не взяла. Глухарь там, рысь – тоже его работа. Стрелок этот Кирьян стоящий. Только до бати далеко… – с гордостью заключил парень.

– Чего же ты с батей не ушел в тайгу?

– Не взял. – В голосе Кешки звучало сожаление. – Говорит, хватит на семью одного охотника.

– Конечно, хватит, – поддержала мать, появившаяся с большой миской соленых грибов и с тарелкой сала. – Ленка, поставь на стол лафитнички, под пельмени-то не грех… Да принеси отцовскую настойку, ту, что в черной бутылке, мамане вроде как нездоровится, а полынная от всех болезней.

– Кеша, мамку-то как величают? – потихоньку спросил Саша.

– А ты чего же сам не спросил? Олимпиада Никоновна. Да ты ее просто Никоновной зови. Так вот, не пустил меня в охоту отец и золотишко мыть не велел. Золото, говорит, много людей загубило. Велит техникой заниматься. Да мне все одно скоро в солдаты идти, а из армии вернусь – в тайгу подамся. Тогда меня никто от охоты не отобьет.

Пришла из кухни старушка лет под семьдесят, принесла миску с вареной сохатиной. Саша понял, что принимают его по первому разряду. Он вышел в сени, отыскал свой полушубок и вытащил бутылку водки, что взял у буфетчицы. Хозяйка внесла огромную дымящуюся кастрюлю с пельменями, и все уселись за стол. Хозяйка разлила по рюмкам водку, предложила Саше настойку, но тот отказался, и тогда темную густую жидкость налили бабушке. Не обошла мать и дочку: и ей плеснула в рюмку.

– Мне просто неудобно, Олимпиада Никоновна, сколько я вам хлопот доставил. Из-за меня такой стол накрыли.

– Почему для тебя? – искренне удивилась хозяйка. – Нам-то тоже ужинать надо. Я в той чайной и куска в рот не возьму: все не по мне, а дома люблю вот так поесть. Провиант, слава богу, свой, не купленный. Ты вот попробуй-ка пельмешки-то. В подклети еще полкуля висит. Неделю стряпали. Мои охотники в тайгу без пельмешек зимой не ходят. А ты говоришь: для тебя.

Пельмени и верно оказались – пальчики оближешь. Сочные, духовитые, с привкусом брусничника, голубицы и какого-то знакомого таежного запаха.

Сашке было хорошо в этой гостеприимной семье. И лишь мысль о том, что от Олимпиады или ее мужа какая-то нить тянется к Международному, не давала покоя. Не хотелось связывать этих вроде бы славных людей с отъявленным преступником. Но что-то ведь их объединяет? Он несколько раз пытался перевести разговор на чайную, даже прямо спросил у хозяйки про Анну, но та просто-напросто отмахнулась. После сытного ужина и чаепития Сашу уложили спать здесь же в зале на широкой лавке. Хозяйка разостлала огромную волчью шубу, положила подушку, забрала Сашины валенки посушить и пожелала спокойной ночи. Но ему не спалось. «Кто Анна? Кто такая на самом деле Олимпиада? Зачем привела она его в свой дом?» Саша прислушивался к шорохам, вертелся, вставал, снова ложился. Постепенно сон начал его одолевать, как вдруг в тишине отчетливо послышался скрип половиц, застонала неладно расклиненная доска. Саша хотел вскочить, спросить, кто это бродит, но заметил в дверях длинную белую женскую рубашку. «Хозяйка, – решил он, – что же ей нужно?» И тут же нашел успокоительный ответ: «Мало ли что может понадобиться человеку в собственном доме, даже ночью» – и притворился спящим. Между тем женщина постояла в дверях, прислушалась, вошла в комнату и потихоньку подошла к табуретке, взяла в охапку сложенную одежду гостя и так же крадучись вышла на кухню, откуда в коридор пробивалась полоска света.

«Что это она задумала? Может, захотела посмотреть, нет ли в моей одежонке насекомых?» Теперь уже Саша не мог спокойно лежать. Он поднялся и, осторожно ступая, прижимаясь к стене, чтобы не заскрипели половицы, приблизился к кухонной двери. Ему было хорошо видно, как Олимпиада Никоновна возле стола в свете прикрученной керосиновой лампы осматривала содержимое его карманов. Едва улегся на свою постель, как снова услышал шаги. Хозяйка так же тихо постояла в дверях и уже более уверенно вошла в комнату и положила все вещи на прежнее место.

«Ладно, хоть нож сунул под лавку. Хорош был бы я, если бы финка оказалась в кармане…»

Что же она все-таки искала? Как ни странно, но ни страха, ни тревоги Саша не испытывал. Видно, Анна велела его не только приютить, но и проверить. Значит, все они тут заодно с Хозяином. Усталость взяла верх, и он заснул.

Когда Саша открыл глаза, за окнами, покрытыми морозными узорами, было солнечно.

Первым делом он мысленно поблагодарил дядю Мишу, который накануне отъезда потребовал у Сашки наган и удостоверение личности.

– Давай, давай, – говорил Фомин, – прихватишь с собой по глупости и сгоришь синим пламенем. Нам с тобой это ни к чему.

«Все-таки, что ей было надо? – думал Саша. – Деньги целы, да и сколько их? Своих меньше десятки, плюс три червонца, что вытребовал у Анны. Анна… Как бы разузнать о ней побольше?»

Умывшись, Саша пожелал доброго здоровья Никоновне и старушке, расположившимся на кухне у самовара.

– Иди чай пить, парень, – пригласила старуха, – наши-то уже убегли: одна в школу, другой в мастерские.

– Сначала сохатинки отведай да вот рюмку прими, – предложила хозяйка.

«Ночью все карманы перетрясла, а сегодня снова спаивает», – раздраженно подумал Саша и отказался.

– Пожевать чего-нибудь – другое дело, а водки не хочу.

– Еще вечор приметила, что к спиртному ты не сильно охоч, – уважительно отметила старуха, а Никоновна промолчала, вроде и ни к чему ей.

За чаем Дорохов рискнул:

– Скажите, Олимпиада Никоновна, а сколько лет вашей буфетчице? Тридцать наберется?

Обе – и старая, и молодая – вмиг рассмеялись.

– Глаз у тебя, милок, не зоркий. Вот скажу Анне, что ты в нее втрескался, пусть радуется. Ей уже за сорок, она тебе в матери годится. К ней ты не примажешься, она у нас, как монашка, одна, мужчин не жалует. К ней тут наш приисковый инженер сватался, а она ему от ворот поворот. Есть один охотник, одинокий, до сих пор по ней сохнет, а Нюрка и в дом его не пускает. Сколько лет живет здесь, а все одна, все с книжками, только с учительницей дружбу водит. Строгая женщина, а ты туда же…

– Что вы, Олимпиада Никоновна, я ведь просто так.

– Ты лучше скажи, зачем приехал и какого дядю разыскивал? – Олимпиада искоса взглянула на Сашу. – Я ведь тут всех от мала до велика знаю.

«Интересно, – подумал Саша. – Дядю выдумала Анна, а Никоновна спрашивает всерьез. Выходит, буфетчица ей не сказала про записку? Нужно как-то выпутаться».

– Ну, Никоновна, ты чисто прокурор, все тебе скажи… Давай-ка лучше карандаш и бумагу, я тебе свой адресок оставлю. Будешь в Иркутске, погостюешь. – И так же, как в чайной, написал адрес той самой Веры, за брата которой себя выдавал.

– Некогда мне по Иркутскам-то ездить, – вздохнула женщина. – Может, соберусь к пасхе, тогда загляну.

В тот же день к вечеру, правда, с меньшим комфортом, уже в кузове, на каких-то мешках, Саша вернулся в город и сразу позвонил Фомину.

– Приехал? Живой-здоровый! Ну, молодец! Иди домой, отдыхай.

– Мне бы, дядя Миша, зайти в свое переодеться.

– Приходи, буду ждать, – сразу же согласился Фомин.

Саша переодевался и рассказывал. Торопился, перескакивал с одного на другое. Фомин слушал молча, не перебивая, ни о чем не расспрашивая.

– Ладно, – решил он. – Отправляйся-ка домой. Утро вечера мудренее. – Но, видно, под конец не вытерпел: – Что же эта Анна, так одна и живет?

– Олимпиада сказала: «Одна, как монашка».

– Интересно. Ну, вот твой револьвер, удостоверение, иди, а я Ивана Ивановича подожду. Он о тебе спрашивал. Расскажу, как ты съездил.

РЕБУС ГРИШКИ МЕЖДУНАРОДНОГО

На следующий день Фомин и Дорохов с самого утра засели «рассуждать». Попов вчера опять напомнил Фомину, что предупредить преступление, задуманное Международным, их святая обязанность, что ему да и Фомину просто несдобровать, если соучастники Никитского, не дождавшись его, сами рискнут пойти на какое-то, очевидно, крупное дело.

Фомин с Сашкой начали по порядку.

– Сначала давай уточним, чем мы располагаем. – Михаил Николаевич достал из сейфа дело Никитского, свои заметки, полистал документы. – Вот телеграмма, с которой все и началось. «Стало известно, что вор-рецидивист Никитский по вызову с инструментами и оружием выехал в Иркутск. Намерен остановиться в одной из гостиниц. Предполагается, что соучастники подготавливают крупное преступление. Никитский был в Ленинграде, договаривался в обмен на золото приобрести иностранную валюту. Примите меры задержания рецидивиста, предупредите преступление. Исполнение доложите. Начальник уголовного розыска Главного управления милиции НКВД СССР». Сдается мне, Никитский давно готовил это преступление. Но у него что-то не клеилось, – объяснил Фомин. – Когда мы его задержали, начальник звонил в Москву, и ему прямо сказали, что Никитский уехал на дело. Взяли мы его на второй день после приезда. Так? И я думаю, что за это время он ни с кем из дружков не встретился, потому что пистолеты и отмычки так и остались при нем.

– Похоже, дядя Миша, вы правы. А если в почтовых отделениях поискать ту телеграмму, что ему отправили?

– Как же ты будешь ее искать? Откуда послана, неизвестно. Когда и самое главное, на чей адрес – тоже не знаем. В уголовном розыске наркомата, если бы знали эти подробности, подсказали бы нам обязательно. Давай лучше подумаем, почему наш Григорий Павлович за сутки с лишним своих знакомых не нашел. Ну, скажем, в Иркутск он приехал в четыре часа дня. На извозчике весь город мог объездить, кого угодно отыскать, а потом и в гостиницу. Мы с тобой опоздали его встретить. Но нам же не было известно, когда он заявится.

Два года назад задерживал я Никитского после побега. Он тогда, как сохатый по тайге, по окраинам города носился: то в Рабочий поселок, то на Звездочку заявится, а схватили его на станции Иннокентьевской. Точно было известно: приехал он тогда в Иркутск с чемоданом, но куда его спрятал или кому передал, что было в том чемодане – так и не узнали. Проведал я сейчас те адреса, был на Звездочке. Похоже, на этот раз там он и не показывался.

– Дядя Миша, а может быть, он на прииск собрался?

– Зачем же ему тогда гостиница? С поезда – и на тракт. В попутную машину – и там. Меньше бы на глазах маячил. Впрочем, дай-ка сюда копию его записки. «Сижу в уголовке, но тут мне недолго маяться, – читал вслух Фомин. – Пришли жратву. Гадаю: кто меня продал? Не забывай мой совет. Узнай, где я буду отдыхать, пусть из дому привезут чистое белье и липовый чай. Не обижай без меня рыжую. Жениха ей нашел. До свидания». – Фомин отложил листок, прошелся по кабинету, остановился против Саши. Давай представим себя на месте Никитского и подумаем, как в каких случаях он мог бы поступить. Обсудим первую задачу. Почему, имея приятелей или соучастников в Иркутске, он шлет записку на прииск?

– Боится, дядя Миша, что попадет она вам в руки и приятели окажутся в соседней камере. До прииска, может, не доберетесь.

– Возможно… Еще вопрос: если его дружки у нас в городе, почему он не встретился в ними сразу?

– Заходил, не застал дома и отправился в гостиницу.

– Тут, к сожалению, дорогой мой, ты ошибаешься. О гостинице мы узнали из телеграммы. Значит, еще до приезда в Иркутск Никитский намеревался остановиться именно там.

– Все ясно! Поторопились мы, дядя Миша. Нельзя было брать Никитского возле гостиницы на дороге. Он как раз и отправился к своим приятелям, чтобы отдать им на хранение саквояж.

– Может быть, Сашок, может быть… Только сдается мне, что не привел бы Международный к своим приятелям. Чутье у него, что у волка. Помнишь, он сам сказал, что слежку почувствовал.

– Куда же он хотел податься?

– Чего не знаю, того не знаю, – вздохнул Фомин. – Попробуем с другого конца. Ну-ка прочти еще раз записку.

– «Сижу в уголовке…»

– У нас, значит, – усмехнулся Фомин. – Дальше.

– «Но тут мне недолго маяться…» Конечно, недолго. Вы же сами говорили, что его скоро переведут в тюрьму.

– А тюрьма ему что – санаторий? Тут маяться, а там не будет? Постой, а почему маяться? По-блатному он должен был написать «чалиться». – И Фомин, откинувшись на спинку стула, задумался. – А помнишь, как он хвастался, что снова убежит?

– Помню. Говорил, дождется «зеленого прокурора», весны, значит, и убежит в тайгу.

– Может быть, тут намек на май месяц? – задумчиво произнес Фомин. – Дальше.

– «Пришли жратву…» – продолжал читать Дорохов.

– Зачем Никитскому продукты? Он что, голодает у нас, что ли? Вчера я ему разрешил купить колбасу, сыр, сахар, папиросы. Деньги у него есть. Нет, передачу он требует по другой причине.

– Может, ждет что-нибудь тайное?

– Что он, новичок? Не знает, что передачи проверяются? Нет, не ждет он ничего тайного. Думаю, для него важен сам факт передачи. Раз принесли передачу, значит, записку получили и все его намеки поняли. Раньше у старых рецидивистов хитрющая символика была. Скажем, есть в передаче луковица. Одна-единственная – значит, и на воле тем, кто принес передачу, горько. Две луковицы – еще горше, много – совсем невмоготу…

Посмотрим, что там дальше.

– «Гадаю, кто меня продал».

– Это для красного словца, чтобы цену себе поднять. Никто тебя не продавал, Григорий Павлович, сам себя продал. Дьяволу.

– «Не забывай мой совет».

– Это, пожалуй, уже не пустые слова. Может быть, напоминание о каком-то сговоре, а может, предостережение. Согласен?

– Согласен-то согласен, а только насчет чего предостережение?

– Эх, друг ты мой, я-то думал, что ответ с прииска ты привезешь. Думаю, только там и можно было это выяснить, особенно если бы удалось повстречаться с самим Хозяином. О чем тут речь, мы, пожалуй, сразу и не узнаем.

– Жаль, конечно, что повидаться с ним не удалось, – вздохнул Саша.

– Кто знает, может, и к лучшему… Что еще?

– «Узнай, где буду отдыхать, пусть из дому привезут чистое белье и липовый чай».

– Тут все ясно. «Где я буду отдыхать» значит «Где буду отбывать наказание». «Чистое белье» – деньги, а «липовый чай» – «липовые», в смысле поддельные, документы. Есть возражения?

– Раз хочет бежать, куда же без денег и документов? По-моему, дядя Миша, все логично. Но смотрите, дальше-то опять не вяжется.

– «Не обижай без меня рыжую. Жениха ей нашел».

– Считаешь, не вяжется? – переспросил Фомин.

– Неужели ему сейчас до какой-то рыжей? Тем более до сватовства?

– Тут, конечно, Саша, ты прав, не до сватовства ему. Ну а если допустить, что речь идет не о женщине?

– О ком же? – удивился Дорохов.

– Не о ком, а о чем. Прочти-ка конец московской телеграммы.

Саша отыскал телеграмму.

– «…Никитский был в Ленинграде, искал возможность в обмен на золото приобрести иностранную валюту…»

– Стой, понял? В обмен на зо-ло-то, – по слогам повторил Михаил Николаевич. – А знаешь, как его рецидивисты называют?

Саша пожал плечами.

– Золото преступники на своем жаргоне называют рыжьем, рыжиками.

– Как же понимать «не обижай рыжую»? Чепуха какая-то.

– Не совсем. Скорее всего, это просьба или требование без него самого не трогать золото, для которого, очевидно, в Ленинграде он нашел «жениха», то есть скупщика. Ой отдаст ему золото в обмен на иностранную валюту. Вот вопрос, зачем валюта? Хотя подожди, это, пожалуй, тоже понятно. Бери бумагу, записывай нашу расшифровку. – И продиктовал:

– «Сижу в уголовке, убегу при первой возможности к маю месяцу. Пришли передачу, буду знать, что получил мою записку. Узнай, где буду отбывать наказание, и туда пусть привезут деньги и поддельные документы. Без меня золото не трогай, я нашел на него покупателя. Скоро увидимся».

– Ну как?

– Здорово, дядя Миша! Но такое распоряжение можно послать только близкому человеку.

– Наверное, Хозяин и есть этот самый человек. Хорошо, хоть мы знаем, где его искать. Думаю, что и преступление, связанное с золотом, Никитский задумал вместе с этим самым своим приятелем. Вот только кто он? С буфетчицей связан бесспорно. Пойду-ка я к начальству на совет. Пусть отправят на прииск кого-нибудь да разберутся со всеми знакомыми этой Анны. Дай-ка мне обе записки – копию подлинной и нашу расшифровку. А пока я буду ходить по начальству, напиши подробный рапорт о поездке. Смотри ничего не пропусти. Любая мелочь может пригодиться.

– Михаил Николаевич, а куда мне деть те деньги, что Анна дала?

– Сдай в бухгалтерию в доход государству.

Фомин уже приоткрыл дверь, когда зазвонил молчавший весь день телефон. Фомин снял трубку.

– Товарищ Фомин, докладывает начальник КПЗ, – прозвучал на всю комнату громкий голос – Арестованному, который числится за вами, Никитский его фамилия, принесли передачу. Разрешите принять?

– Где передача? Кто принес? – Фомин удивленно взглянул на Сашу.

– Передачу еще не приняли, – ответила трубка, – пока принесли заявление, написанное от родственников, а вот от каких – фамилию не разобрать.

– Сейчас иду. – Фомин положил трубку.

– Саша, быстро к Попову и доложи о звонке. Я в КПЗ. Нечего сказать, оперативность у Хозяина дай бог каждому, если, конечно, передача с прииска.

Попов выслушал Дорохова и велел ему оставаться у него в кабинете и не выходить, чтобы не встретиться с кем-то из приискателей, на тот случай, если Фомин вдруг пригласит их для беседы.

Саша попытался писать рапорт, но не смог вывести ни строчки.

«Вот это ловкачи! – думал он. – Передачу-то сразу за мной следом повезли».

Фомин обогнул здание управления и возле двери, через которую носили передачи или приходили на свидание с арестованными, увидел несколько человек. По существующему порядку сначала нужно было сдать заявление, а потом, когда дежурный называл фамилию, войти в помещение уже с передачей. Возле двери Михаил Николаевич увидел Веру с небольшим свертком в руках, а рядом с ней женщину в дубленом желтом полушубке, в пуховом платке. Фомину бросились в глаза белые валенки, расшитые яркими красными узорами. Довольно объемистый мешок, лежавший на крыльце, явно принадлежал этой женщине.

Заметив Фомина, Вера хотела, видно, что-то ему сказать, но увидела, как он нахмурился, отвернулась.

Фомин оглядел остальных: сгорбленная пожилая женщина, дальше, постукивая ботинками, переминался с ноги на ногу высокий парень, еще две женщины беззаботно судачили о чем-то…

Михаил Николаевич прошел в кабинет начальника КПЗ. Опередивший его Попов уже рассматривал тетрадный листок, на котором корявым почерком была написана просьба принять передачу для Григория Павловича Никитского с перечислением продуктов: туесок меда – один, калачи домашние – пять штук, сало свиное – один кусок, мясо вареное, шоколад «Золотой ярлык».

– Ну что там? – нетерпеливо спросил Попов.

– Вера пришла с какой-то женщиной, – ответил Фомин. – Я думаю, пусть примут. Только все хорошо просмотрят. – И, обращаясь к начальнику КПЗ, попросил: – Сам посмотри хорошенько, что принесли. Лучше будет, если в присутствии Никитского.

– Гляди, чтобы там разобранной пушки не оказалось, – усмехнулся Попов. – Потом зайдешь, расскажешь. Пошли, Фомин, потолкуем.

Попов зашел в кабинет к Фомину. Саша вскочил и, не удержавшись, кинулся расспрашивать:

– Что принесли? Кто?

– Вера, а с ней какая-то женщина в дубленом полушубке и в пуховом платке. Лица не рассмотрел. А вот новые поярковые валенки углядел.

– С красными узорами? Так это же Олимпиада Никоновна, та самая, что ночевать меня позвала, официантка из чайной. Надо же! Так я и знал. Видать, из одной с Никитским компании. Наверное, ее муж и есть тот Хозяин. Дома сказали, что он в тайге. И Анна говорила, что Хозяина нет на прииске. А я эту Олимпиаду и всю ее семью за добрых людей принял. – Саша явно расстроился.

– Да успокойся ты, Дорохов, – потребовал Попов. – И подробно расскажи о своей поездке, а то ведь я толком и не знаю, кто по твоим карманам шарил.

Саша, стараясь не упустить ни одной детали, стал рассказывать о своей поездке. Его переспрашивали, уточняли, действительно ли обшаривались его карманы.

– Я же сам видел. Вынесла мои вещи в кухню и давай все из карманов вытряхивать.

– А может, тебе, Саша, все это приснилось? – усомнился Фомин.

– Не успел я, дядя Миша, заснуть… Лежу, думаю, какие люди хорошие, а тут смотрю, в дверях хозяйка, вся в белом. Ну а когда она одежду мою взяла, тут уж мне не до сна было, а она опять тихо так, видно босиком, вошла и все на место сложила. И домой-то меня, видать, позвала, чтобы карманы обшарить. Когда ужинали, все с выпивкой приставала: «Выпей лафитничек под грибки, выпей под бруснику да под пельмени». Насильно две рюмки проглотил, и больше все.

Попов с Фоминым усмехнулись.

Иван Иванович встал.

– Пойду. Надо кому-то ехать по Сашиной дорожке. Что там за птица такая всем верховодит?

Не успел Попов договорить, как в кабинет постучались и появился начальник КПЗ с тоненькой папкой в руках. Он покосился на Дорохова, словно сомневаясь, можно ли при нем говорить.

– Рассказывай, что там у тебя получилось. При нем можно. – Фомин легонько дотронулся до Сашиного плеча. – Дорохов, брат, у нас по этому делу главный специалист.

– Вот, – начальник КПЗ достал из папки листок и передал Попову. – Все, как вы велели, пересмотрел в присутствии Никитского. Я проверяю, а он веселый, смеется. Говорит: «Не ищи, начальник, ничего там темного нет. Родичи мои не из тех, что в калач нож или бритву суют. Здесь все по закону». А сам довольный, папиросами, мерзавец, угощает. Я ему подаю заявление на передачу и велю расписаться в получении, а он, кроме росписи, пишет: «Получил, целую». Ну что, вернуть мне заявление с его распиской?

– Верни, да побыстрее. Другим-то, наверное, уж отдали?

– Никому еще ничего не возвращали. Что я, не понимаю? – обиделся начальник КПЗ, поспешно исчезая за дверью.

– Что, этот ваш Никитский действительно такой сладкоежка? Ему и мед, и шоколад, – поинтересовался Попов.

– Нет, Иван Иванович, тут, наверное, опять какой-то фокус. Он у нас, когда чай пьет, все норовит вприкуску и поменьше сахару, – встрепенулся Фомин.

– Еще все жаловался, что сахар вреден старикам, – припомнил Саша. – Может, его вызвать да прямо и спросить, от кого это он передачу получил?

– А заодно расскажи ему и о своей поездке, – не преминул съязвить Попов. – Интересно, что нам поведает об этой Олимпиаде Вера.

Но ничего путного Вера сказать не могла. Рано утром к ней постучалась женщина и первым делом спросила ее брата. Как договорились, Вера ответила, что брат, мол, по девкам шляется и она ему не указ. Тогда женщина поблагодарила ее за письмо, что получила через брата, и попросила помочь снести передачу родственнику ее хороших знакомых Никитскому, по профессии бухгалтеру-ревизору, недавно арестованному ни за что, за чужие грехи. Ее знакомым было недосуг, вот ее и уговорили. В благодарность передала гостинцы: кусок сохатины и мороженого, чуть ли не на полпуда, тайменя. Вера сбегала к соседке, с которой вместе работает, попросила сказать на работе, что выйдет во вторую смену, и отправилась с передачей. Как только получили расписку Никитского, эта самая приезжая – назвалась она Липой – зашла в магазин, кое-что купила и попросила Веру проводить ее на тракт. И сразу же на первой попутной машине укатила. Хотя Вера уговаривала ее остаться, встретиться с братом, Олимпиада наотрез отказалась, сказала, что, чего доброго, муж вернется с охоты домой, а ее нет, да еще узнает, что в Иркутск ездила, так три шкуры спустит. Характер у него серьезный. Иван Иванович все приставал к Вере, требуя поточнее вспомнить эти последние слова Олимпиады, так как их смысл снова путал все их предположения. А еще смущало, что приезжую звали Липой, а ведь Никитский просил привезти липовый чай. В тот же вечер Фомин вызвал Никитского и объявил ему, что дело на него передает прокурору.

– Давно бы так. А то все пристаете, к кому приехал, да зачем, где взял то, откуда это. – Международный просто торжествовал.

Саше очень хотелось намекнуть этому типу про разгаданную записку, но он знал, что не имеет на это никакого права. Фомин тоже был не прочь сбить спесь с преступника.

– Бросал бы ты лучше воровать да грабить, Григорий Павлович. Возраст не тот, и мы не дадим тебе развернуться. Прошли ваши времена. – И, не удержавшись, уколол старого преступника: – Привет тебе, Гриша, велел передать Юдин Борис Васильевич.

– Какой Юдин? – прогнав улыбку, насторожился Никитский.

– Ну тот, что из банкиров в дворники подался. Перевели его наши ребята из дворницкой в Таганку: там тоже кому-то двор подметать надо. МУР нам телеграмму отбил. Просят тебе спасибо сказать за информацию.

Григорий Павлович побледнел, скрипнул зубами, длинно и грязно выругался.

– Ладно, Фомин. Сбегу, тебе привет пришлю, а может, и свидимся. За «банкира» ведь и отблагодарить не грех. Все, баста, говорить больше не о чем, веди в камеру. Нечего тут рассусоливать.

Саша ждал, что ответит Фомин на эту неприкрытую угрозу, но зазвонил телефон, и Фомин снял трубку. Отвечал он коротко, и совсем было не понятно, о чем шла речь.

– Как же так? Есть! Слушаюсь.

Фомин положил трубку. Лицо его стало необычно суровым, глаза сузились. Он неожиданно подскочил к Никитскому, схватил его за воротник и рывком поднял со стула.

– Сволочь ты, Гришка. Все вы гады. – Говорил хрипло, словно с трудом выталкивая слова: – Набил бы тебе морду, да руки пачкать неохота.

– Закон не позволяет, – хмыкнул Никитский.

Фомин достал револьвер из сейфа, сунул в карман.

– Иди вперед. Живо!

Саша еще ни разу не видел Фомина таким разъяренным, хотя в общем-то и раньше Никитский говорил им обоим гадости. Пытался понять, что именно вывело из равновесия дядю Мишу, но так и не понял.

Внезапно в кабинет вихрем влетел Боровик, прямо с порога закричал:

– Что сидишь? Собирайся, Чекулаева убили.

– Как это убили? Ты что, с ума сошел?

– Женьку наповал, а Крючина ранили.

Дорохов сорвался с места, схватил в охапку свою дошку, натянул задом наперед шапку, захлопнул дверь и следом за Боровиком побежал в дежурку. На лестнице их остановил Фомин:

– Куда?

– Дядя Миша, Чекулаева убили! – на ходу крикнул Боровик.

– Знаю. Идите обратно. Чертов велел всем быть в управлении. Он с Картинским выехал на место. Пройдите по кабинетам, предупредите всех, чтобы никто не отлучался. – Приказание всегда мягкого, вежливого Фомина прозвучало твердо.