Текст книги "Третий лишний (СИ)"

Автор книги: Игорь Черемис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Глава 9. Хуже татарина

Домой я вернулся на автопилоте и в состоянии глубокой задумчивости, даже Аллу поцеловал как-то смазано, что она отметила и не преминула тут же озвучить. Пришлось рассказывать про визит в райком и про предложение, от которого я отказываться не стал. Она внимательно выслушала мою историю и – что меня безмерно удивило – даже одобрила моё согласие на работу в институтском комитете. Я почему-то считал Аллу нонконформистом – ходит на подпольные концерты, одевается у лучших спекулянтов Москвы, знакомства водит соответствующие. Но нет – оказывается, для неё комсомол был вполне живой организацией, ещё не заваленной перестроечным дерьмом по самую макушку.

В этот момент я осознал, что новые времена, наступившие с приходом Горбачева, лучше всего приняли именно те, кто активничал и при предыдущих Генсеках. Ну а те, кто тихо плыл по воле волн и весело жил от сессии до сессии, потом стали ярыми сторонниками всего советского. Я не знал, к кому я отношусь; активистом в институте я не был, но и в фаната СССР не превратился, понимая, что моя ностальгия имеет вполне конкретное объяснение – молодость, которая по большей части прошла при застое. Но вот после попадания я снова стал молодым, и снова начал вести себя, как и прежде. И если бы не настырные комсомольцы, которые по какой-то причине решили затащить меня в свой клуб, я бы и дальше жил тихо и стараясь не отсвечивать.

К тому же комсомольскую карьеру я уже рассмотрел со всех сторон и признал её негодной. Если история снова покатится по прежним рельсам, комсомольцы, конечно, побегут впереди паровоза строить капитализм и переодеваться в малиновые пиджаки, и быть в их рядах будет даже выгодно, хотя одновременно – хлопотно и опасно. А вот если мои слова, сказанные неделю назад двум обитателям советского властного Олимпа, упадут на благодатную почву, то комсомол превратится в пожирающую время и силы общественную нагрузку, за которую никто платить не будет. Саша четыре с лишним года тянул этот воз, но он инвестировал в своё будущее, и его вложения оправдались – должность освобожденного секретаря была первой ступенькой в его несомненно длинной карьерной лестнице. Года через два-три его обязательно заберут в горком комсомола, там быстренько примут в партию и переведут его усилия в нужное КПСС русло. В общем, у него всё будет хорошо – если, конечно, Михаил Сергеевич сумеет как-то справиться со своим тёзкой.

У меня был неплохой шанс тоже отправиться по этому пути. Правда, с учетом моих контактов с двумя высокопоставленными советскими чиновниками и нашей общей тайны тактика скрытности была, пожалуй, лучшим решением. Но в этом я уверен не был.

***

Моя сессия начиналась с достаточно легкого экзамена – «Историю КПСС» я, в принципе, вспомнил, а заодно заставил себя забыть наиболее одиозные перестроечные разоблачения недавнего прошлого. Конечно, я мог бы спутать решения 23-го, 24-го или 25-го съездов, которые были пустой говорильней, но насчет 20-го и 22-го был уверен в своих силах. Вопросы, которые нам раздали, никаких подводных камней не содержали.

Но я на всякий случай взял учебник и улегся на диван, надеясь прочитать главу-другую перед сном. Алла ушла на кухню и там ожесточенно гремела посудой, пытаясь приготовить ужин. Я понимал, что где-то через час мне придется идти вслед за ней, чтобы самому жарить картошку и разогревать вчерашние котлеты, но пока этого не требовалась. Недавно она призналась, что хочет научиться готовить сама; пока бабушка не уехала на дачу, Алла училась под её бдительным присмотром, но сейчас эта опция исчезла. Я лишь надеялся, что она не спалит в своем рвении весь дом.

Я успел прочитать почти половину объемной главы про целину, когда меня оторвал от этого увлекательного занятия дверной звонок. Впрочем, особого беспокойства тот звук у меня не взывал. К нам могли прийти какие-нибудь бабушкины приятельницы или просто соседи заглянуть за солью, а с ними Алла была в состоянии справиться и сама.

Но когда девушка появилась в дверях отцовой комнаты, я понял, что это что-то другое.

– Егор, это к тебе, – Алла выглядела озадаченной – и явно не из-за ужина.

– Кто?

Я быстро перебрал в уме список кандидатов на визит к моей персоне. Он был не слишком большим – кто-то из гаражей или Стас. Больше я никому новый адрес не говорил, да и Стас знал только дом. Валентина или Михаила Сергеевича Алла знала и вряд ли растерялась бы, увидев их. Теоретически это могли быть оставшиеся на свободе приятели Боба, которые вдруг захотели продолжить наше знакомство, но я надеялся, что их припугнули достаточно сильно, чтобы они обходили нас с Аллой десятой дорогой.

В принципе, Валентин производил впечатление человека слова – раз он пообещал провести соответствующие беседы, он их проведет, даже если Земля налетит на небесную ось. Его надежность – ну и дружба с Михаилом Сергеевичем – и была основной причиной, по которой я слил ему информацию о том, кто я такой на самом деле. То есть Михаил и Лёха должны уже быть в курсе того, что может случиться, если они решат дожать меня. Родион же сидел за решеткой и вряд ли появится на свободе в ближайшие несколько лет – в этом я тоже был уверен. Стрельба в жилом доме тут пока ещё не была рядовым явлением. Да и вообще стрельба. Ему ещё повезло, что обошлось без человеческих жертв.

– Не знаю, – Алла помотала головой. – Женщина… я её первый раз вижу.

Я вздохнул, встал с дивана и отправился в прихожую. О вторжении двухнедельной давности там напоминали только заботливо развешанные по стенам картинки.

В самой прихожей никого не было, но Алла кивнула на дверь. Похоже, после того воскресенья она нескоро сможет пригласить незнакомого человека войти в квартиру. Я кивнул и открыл.

Там стояла женщина лет пятидесяти, коротко стриженная и с крашеными волосами. Она была не слишком высокой, слегка полноватой, одетой в очень неплохое пальто и какую-то странную шапку из фиолетового – в цвет волос – фетра с нелепой розочкой на боку. В руках она держала тяжелую на вид сумку из натуральной кожи – скорее, даже портфель, если судить по массивной золотистой пряжке на боку и одинокой ручке сверху.

– Здравствуйте, – сказал я. – Вы что-то хотели?

– Здравствуйте, – сказала она каким-то напряженным голосом. – Вы же Егор Серов?

Я знал этот голос, хотя и в его более расслабленной и веселой версии. Именно с его обладательницей я говорил, когда звонил в квартиру Родиона. И это был последний человек, которого я ожидал увидеть на пороге нашей квартиры.

***

Про мать Родиона я совершенно забыл, да и вообще не учитывал её в своих расчетах. Мне казалось, что без мужа она – ноль, пустое место, и ей сейчас следует обивать пороги казенного учреждения на Лубянке в попытке передать какую-нибудь посылку арестованному мужу. Ну и сыну тоже помогать, если она его хоть капельку любит.

Вместо этого она пришла к нам на порог с неясной целью. Я оглядел её – оружия заметно не было, но в портфеле можно было спрятать хоть полковую гаубицу… я преувеличивал, конечно, но ещё один наградной пистолет её мужа туда точно поместится. А у меня закончилось всё вооружение, которым я мог бы отбиваться от незваных гостей, а выходить с ломиком на огнестрел я не хотел.

Впрочем, женщина стояла спокойно, глядела прямо на меня и ожидала ответа. Или сигнала к началу стрельбы. Я быстро оглянулся – Алла находилась как раз за мной, и любой промах по моей тушке означал попадание в неё.

– Ал… ты можешь… тебе не надо… иди на кухню… – умоляюще сказал я. – Я выясню, в чем дело, и приду к тебе.

Она внимательно посмотрела на меня, на женщину, снова на меня.

– Да, конечно.

Когда она скрылась в коридоре, я испытал нечто, похожее на облегчение. Я снова повернулся к женщине и сказал:

– Да, это я. Чего вы хотели?

И встал так, чтобы она не могла пройти в квартиру, не опрокинув меня.

***

– Вы не пригласите меня войти? – грустно спросила женщина.

– Нет… мы тут недавно пережили вторжение, с тех пор очень нервно относимся к незнакомцам, – я ответил, наверное, слишком грубо, но сложно быть вежливым, если в любой момент ожидаешь, что в тебя начнут стрелять.

– Понимаю… я как раз по этому поводу. Я мать Родиона, это он в вас…

– Я уже понял, – перебил я её. – Скажите, зачем вы пришли?

– Я хотела бы извиниться за сына.

– Вот как… – я немного расслабился. – Что ж… к вам у меня претензий нет… разве что по поводу его воспитания. Вы знаете, что он у вас ругается матом? Но это многие делают, я и сам грешен. А вот его стремление бить по лицам других людей заслуживает всяческого порицания. Недосмотрели вы за ним в детстве… но я принимаю ваши извинения. В конце концов, иногда обстоятельства…

– Вы не поняли, – по лицу женщины пробежала легкая тень. – Мне нужны не просто извинения, мне нужно, чтобы вы пошли в милицию и написали отказ от претензий в отношении Родиона…

– Вот как? – повторился я. – Прошу прощения, но к нему претензии у меня как раз есть, и, боюсь, простыми извинениями он не отделается. Он как бы стрелял в меня и в мою девушку. А до этого методично ломал этой девушке жизнь – не один, но он явно был в их компании главным, когда его Боб ушёл в армию. Вы же знаете Боба?

– Да, конечно… мальчики были так дружны.

– Дружба это хорошо, если она не против кого-то. А тут четыре здоровых лба ополчились на одну маленькую девчушку… вы видели её, это она открыла вам дверь, и это её я отослал, чтобы она не слышала того, что вы можете сказать. Видите? Уже две претензии, и за обе извиняться бессмысленно. Алле испортили два года, у меня эти «друзья», – я изобразил кавычки, – буквально спёрли неделю жизни, хорошо, что не целиком. И это не считая того, что как раз Родион грозился переломать мне ноги, а потом вообще собирался меня пристрелить. Я, знаете ли, дорожу своим телом, оно мне ещё понадобиться, и не стремлюсь учиться ходить на костылях. Честно говоря, я даже не знаю, что может сделать ваш Родион, чтобы я пошел в милицию и что-то там написал. Боюсь, это невозможно…

– А деньги? – с внезапным порывом прохрипела женщина. – У нас забрали почти всё, но кое-что осталось… золото, драгоценности… и деньги тоже есть, вот тут! – он приподняла свой саквояж и потрясла им.

Внутри что-то глухо звякнуло.

«Господи, зачем соблазняешь одного из малых сих?»

Искушение было сильным. Я даже заподозрил очередное вмешательство в мою жизнь – например, со стороны всемогущего КГБ или не менее всемогущего ЦРУ и их дрессированных экстрасенсов, которые прямо сейчас сидят за стеной нашего дома и читают мои мысли в режиме реального времени. Мол, сунуть этому прохвосту в зубы энную сумму – сколько ему там не хватает на машину, квартиру и видеомагнитофон – и можно дальше обделывать свои дела без опасения необдуманных действий всяких там попаданцев из будущего. Но я отогнал эту мысль. КГБ вроде пока играло на моей стороне, с ЦРУ я, кажется, не пересекался – во всяком случае, по этому делу. Ну а решать вопросы с помощью пачек денег в новенькой банковской упаковке ушлые людишки умели всегда; семья Родиона явно была из таких. Вот и его мама с приятным голосом и не слишком приятным при ближайшем рассмотрении лицом в непривычных обстоятельствах решила прибегнуть к привычному средству – то есть к подкупу.

– Вы знаете, я откажусь, – я покачал головой, и её лицо поникло. – Не потому, что гордый или что-то там ещё. Просто для вас это бессмысленные траты. Даже если я сто раз схожу в милицию и напишу миллион заявлений, на судьбу вашего Родиона это повлияет примерно никак. Если бы он пришел ко мне с кулаками и нанес, как говорят следователи, побои средней тяжести или что ещё подобное – тогда да, примирение сторон было бы возможно. Но он зачем-то взял с собой пистолет, а потом принялся стрелять в белый свет как в копеечку, и это уже не хулиганство, тут заявления пострадавших не нужны. Поэтому мой вам совет – сохраните эти драгоценности и деньги, – я с сожалением посмотрел на портфель, который она так и держала на весу. – Они вам ещё пригодятся.

– Вы… вы не поможете мне? – из уголка её правого глаза вытекла одинокая слеза.

– Не могу. Дура лекс суд лекс. Закон суров, но закон. От меня там ничего не зависит. Я мог бы взять деньги, что-то пообещать, но на самом деле это было бы простым воровством. Я не хочу в этом участвовать. До свидания.

Я хотел закрыть дверь, но она сделал шаг вперед, заступив одной ногой в квартиру.

– Постойте! – воскликнула она. – Но мне ясно дали понять, что если вы…

– Вас обманули. Это не тот случай, – жестко сказал я. – Прощайте.

Она отступилась, и я смог закрыть дверь. Повернул замок – и замер в ступоре.

Я не обманывал Валентина. Я действительно был добрым. Может быть, именно поэтому те, кто нападал на меня или Аллу, были ещё живы, а эта женщина, хорошая мама нехорошего мальчика, могла предлагать мне деньги в зыбкой надежде отмазать своего половозрелого дебила от гарантированной тюрьмы, а не готовила его похороны. Интересно, кто мог её надоумить прийти ко мне с кучей ценностей, собранных в одну кучку?

У меня похолодело в груди.

Я схватил телефонную трубку, чертыхнулся, положил трубку на место, побежал в нашу комнату, достал из сумки небольшую записную книжку, вернулся в прихожую…

– Егор, кто это был? – Алла вышла из кухни и смотрела на меня с беспокойством. – Я слышала, как она предлагала тебе деньги… и вы говорили про Родиона…

– Это была его мать, – коротко бросил я, набирая нужный номер и проклиная техническую отсталость этого времени. – Хотела сына вытащить.

– Но ты…

Я жестом попросил я замолчать и с нетерпением начал считать длинные гудки, которые пришли с той стороны.

Тут в дверь настойчиво постучали. Алла попыталась пройти мимо меня, чтобы открыть, но я остановил её.

– Не надо, это чужие… – тут телефон наконец соединился с абонентом, знакомый голос произнес короткое «алло», и я торопливо проговорил: – Валентин, это Егор, ко мне пришла мать Родиона, который у нас стрелял, принесла деньги и ценности, чтобы я написал заявление, что не имею претензий к её сыну. Я ей отказал, в квартиру не пускал, ничего у неё не брал. Но к нам сейчас стучат в дверь – именно стучат… думаю, либо ваше ведомство, либо смежники. Мне открывать?

***

Я не знаю, каким чудом Валентин сразу врубился в ситуацию. Но он не стал ничего переспрашивать, а лишь сказал «да» и посоветовал тянуть время, после чего отключился. Я вспомнил, что понятия не имею, где он живет и сколько ему до нас добираться. Но решил сделать так, как он сказал. И повернул замок.

На лестничной площадке стояла внушительная толпа – двое мужчин в штатском, у которых только что на лбу не было написано «оперативный состав», а один держал в руках тот самый кожаный портфель. Были ещё три милиционера в форме – старший был старшиной. А за их спинами неловко перетаптывались мужчина и женщина в домашней одежде; им, видимо, предстояло быть свидетелями, и одним из них был наш сосед Алексей, который мне даже махнул рукой. Я тоже его поприветствовал, но быстро перевел взгляд на одного из оперативников, который показался мне чуть менее опасным.

– Добрый день. Что вам нужно?

– У нас постановление на обыск в этой квартире. Ты тут живешь?

Я покатал в уме варианты ответа.

– Да, живу. Покажите постановление, пожалуйста. И удостоверение тоже… по телевизору говорили, что у сотрудников милиции обязательно надо спрашивать удостоверения.

В моём будущем я бы не успел договорить это предложение. Скорее всего, меня бы положили на пол где-то на первом упоминании «удостоверения». Но сейчас время было другое, а этих ребят сдерживало присутствие понятых, которые могли и не согласиться просто наблюдать явное нарушение закона в его бытовом понимании.

Поэтому тот оперативник, к которому я обращался, просто улыбнулся.

– Мы не из милиции, – сказал он и мазнул передо мной чем-то очень похожим на удостоверение; во всяком случае, золотые буквы на обложке точно присутствовали. – Майор Лозовский, КГБ СССР. Постановление здесь, – он постучал по папке, которую держал в руках. – Все подписи и печати в наличии, не сомневайся.

– Хотелось бы посмотреть, – осторожно сказал я. – Мы ничего не нарушали.

– Все вы так говорите, – негромко пробурчал его напарник. – У нас есть обратная информация.

– Другая, – автоматически поправил я. – Другая информация.

– Умничаем? – недовольно поморщился первый. – Постановление, значит, хотим? Вот, смотри.

Мне под нос сунули раскрытую папку, где действительно находился желтоватый лист очень официального вида с крупной надписью «Постановление» на самом верху и несколькими подписями и фиолетовыми гербовыми печатями внизу.

Но больше ничего я прочитать не мог – то ли у майора дрожали руки, то ли это был специальный прием для обезвреживания слишком дотошных «клиентов». Формально он ничего не нарушал и показывал документ, а то, что мелкие и плохо пропечатанные машинописные буквы размывались в глазах, ещё надо было доказать.

– Вы позволите? – я протянул руку. – У вас всё дрожит, читать невозможно.

– Не положено! – рявкнул второй. – Из его рук читай!

– Я просто придержу, чтобы… – начал я.

– Не положено!

Милиционерам позади, кажется, было весело – наверное, они не каждый день видят, как их коллеги из более грозного ведомства попадают впросак. Правда, я не считал, что эти комитетчики куда-то попали – напротив, это я был в очень интересном положении, которое могло привести к чему угодно. Мать Родиона – а я не сомневался, что эти два визита связаны между собой – не имела возможности чего-нибудь подбросить нам в квартиру. Но вот эта сладкая парочка могла сделать что угодно – квартира у нас большая, что и где там находится, не знает, наверное, и Алла, так что было делом техники засунуть пачку меченых денег в одну из книг на полках в коридоре, а потом найти их.

В том, что эти ребята не уйдут просто так, я тоже не сомневался. Но я точно знал, что рано или поздно они войдут. И, скорее, сделают это, невзирая на любые мои уловки. Но мне нужно было тянуть время. И поэтому я упрямо сказал:

– Положено! В процессуальном кодексе обговаривается, что постановление об обыске должно быть предъявлено гражданину и, в случае необходимости, разъяснено ему, – я не знал, есть в этом кодексе такая статья, но надеялся на лучшее. – Кроме того, там есть пункт про то, что перед обыском гражданину дозволяется пригласить адвоката. У меня будет такая возможность?

Я понятия не имел, где я буду искать адвоката вечером в пятницу, но рассчитывал на то, что мне дадут позвонить, и я смогу набрать номер Михаила Сергеевича. Он тоже сейчас не помешает.

Глава 10. В темнице сырой

– Сюда смотреть! Глаза не закрывать и не отводить! Руки на столе держать!

Голос был громкий и противный и настолько властный, что не выполнить эти требования было невозможно. Но если положить скованные тяжелыми ржавыми кандалами руки на стол было легко, то вот смотреть на бьющий прямо в лицо морской прожектор, который по какому-то недоразумению назывался настольной лампой, и не закрывать при этом глаза или хотя бы не пытаться отвести взгляд, было решительно невозможно.

Я попытался объяснить это обладателю голоса и не преуспел. Рот не желал открываться, язык не ворочался, и я смог выдавить из себя всего лишь некое невнятное мычание. В ответ неведомая сила уронила меня на пол, который я так и не смог рассмотреть – слишком резким был переход со света в темноту, – а потом вздернула обратно и я снова оказался перед источником света.

– Смотреть!.. Не закрывать!!.. Не отводить!!!.. Держать!..

Я с усилием положил руки на стол и опять посмотрел вниз, туда, где должны были быть мои ноги. И снова оказался на полу, а потом опять взлетел вверх, к лампе.

– Смотреть!.. Не отводить!!!.. Держать!..

На этот раз я даже не смог выполнить несложное вроде упражнение с руками, которые тоже куда-то делись – или же перестали мне принадлежать, как перестала мне принадлежать возможность говорить. И снова последовали недолгое падение вниз и быстрый взлет обратно к свету.

– Смотреть!.. Держать!..

Я пытался выдавить хотя бы то самое мычание, но теперь у меня не выходило и оно. Я окончательно лишился всего, что делало меня человеком – за исключением слуха и глаз. Но глаза видели только свет лампы и темноту у пола, а слух различал всё меньше слов, которые произносились, кажется, в прежнем объеме.

Меня снова уронили и снова подняли.

– Смо!.. Держа!..

И я сдался. Я посмотрел прямо в самое яркое место и почувствовал, как этот мощный свет окончательно выжигает нервные окончания моих глаз и выпаривает жидкость из глазного яблока, которое съеживается и проваливается вглубь черепа. Свободного места там было много.

И когда я почувствовал боль от прикосновения изюма глазного яблока к голым нервам среднего уха, я проснулся.

***

Часы у меня забрали, но я чувствовал, что проснулся очень рано. Вместе с часами забрали и ремень; наверное, отняли бы и шнурки, но я удачно купил в магазине какие-то удобные мокасины, видимо, созданные советской обувной промышленностью совершенно случайно, а у них никаких шнурков не предполагалось. Нам позволили взять с собой смену белья и умывпринадлежности, а также по одной книге на брата и сестру – я выбрал «Историю КПСС» с тайной надеждой в понедельник всё-таки оказаться на экзамене.

Я лежал на железной кровати с панцирной сеткой, рядом с ней стояла железная тумбочка, на которой лежала пресловутая «История», а в углу у двери имело ведро, от которого немилосердно воняло моим же говном, несмотря на закрытую крышку. А, может, и благодаря ей. Дверь была массивной, обитой металлом, с небольшим окошком, которое сейчас было закрыто заслонкой, а кровать и тумбочка привинчены к полу.

Называлось это помещение камерой, и оно находилось где-то в подвалах страшной и ужасной Лубянки. Читать тут было было сложновато в любое время дня и ночи – тусклая лампочка под потолком почти не давала света, а расположенное под самым потолком зарешеченное окно предназначалось для чего угодно, только не для освещения этой конуры размером три на четыре метра. Впрочем, ночью читать запрещалось – а днем запрещалось на кровати лежать. Я мог только сидеть.

***

Валентин к нам не приехал; не явились и его подчиненные, которые, по идее, должны были за мной «приглядывать». Надежда на помощь умирала во мне на протяжении всего обыска, который продолжался часа два, но кавалерия из-за холмов так и не появилась. Нам с Аллой на собственных шкурках пришлось испытать всё то, через что проходят настоящие преступники.

Как я и предполагал, в одной из книг – я толком не запомнил, какой именно – пришедшие к нам ребята нашли внушительную сумму денег, тысяч двадцать или больше; все они были помечены специальной краской и ярко светились в свете фонарика, которым управлял один из оперативников. Деньги из бабушкиной шкатулки и из наших с Аллой карманов они тоже изъяли, но положили их в отдельный конверт; я был уверен, что больше их не увижу. Впрочем, в какой-то момент я вообще начал сомневаться, что когда-либо выйду на свободу – особенно после того, как в комнате Аллы старшина-милиционер «нашел» приличный пакет с драгоценностями.

Я и Алла могли только смотреть на всё это. Нас поставили посреди папиной комнаты и велели не двигаться; один из милиционеров нас охранял и следил, чтобы мы выполняли указания старших по званию. Понятые смотрели на нас с сочувствием, но молча, хотя по виду Алексея было понятно, что он-то как раз всё понимает, но идти против представителей власти по каким-то своим причинам не хочет. В принципе, я и не ждал от него подвигов – наши гости играли в такой весовой категории, что тут нужен вагон таких Алексеев, да и не факт, что они помогут.

Я молчал потому, что понимал это очень хорошо. Кто-то вышел против нас на тропу войны, и подготовился более чем серьезно – тут тебе и постановление с необходимыми подписями и печатями, и милиция рядом, и даже понятые. Всё вроде бы по закону, если бы не подброшенные деньги и драгоценности – они портили всю картину, и я не очень понимал, каким образом эти богатства можно вменить нам в вину. Кроме того, всё, что мог, я проговорил ещё на пороге, когда тянул время.

Алла же поначалу пыталась что-то сказать, но ей грубо посоветовали заткнуться, а я придержал за локоть, давая понять, что сейчас молчание – золото. Причем не то, что находилось в портфеле, а самое настоящее, которое во все времена ценилось больше денег. Самим наговаривать себе на срок – например, за препятствование сотруднику милиции при исполнении им его обязанностей – не следовало.

Поэтому мы дождались окончания этого цирка, а потом написали в протоколах, что не согласны с обвинением, а найденные предметы видим в первый раз – Алла сделала также по моему совету. Майор поморщился, видя такое надругательство над официальной бумагой, но мы были в своем праве, и он не стал ничего делать при свидетелях. Я подозревал, что этот протокол я ещё увижу – и тогда мне будет гораздо сложнее настоять на своём.

Ну а потом нас привезли в то самое здание на площади Дзержинского и развели по разным камерам, а я дал себе зарок больше никогда не шутить про подвалы Лубянки.

Впрочем, всё, от чего я страдал всю субботу – невыразимая скука, которую никакая история никакой КПСС развеять не могла. Я ждал, что меня вызовут на какой-нибудь допрос, но медленное течение времени разбавлялось только четырьмя визитами охраны – три раза они приносили мне что-то отдаленно похожее на еду, а один раз я смог прогуляться в каком-то накрытом решеткой бетонном колодце. Охранники со мной не разговаривали и на мои вопросы не отвечали. Что происходит с Аллой, я не знал.

И после такого насыщенного дня мой мозг решил развлечь меня показом кошмара с допросом и выжженными глазами.

***

К завтраку я решил, что никаких экзаменов у меня завтра не будет, но упрямо читал про внутрипартийную жизнь в условиях постепенного перехода к коммунизму. Почему-то мне казалось, что в прошлой жизни мне достались вопросы по этой главе толстого учебника, и я надеялся, что хоть в этом моя жизнь повторится. Но тогда я тему завалил, потому что откровенно плавал в недавней истории партии и государства, а «четверку» преподаватель поставил мне из жалости – всё-таки я ходил на все лекции и семинары и даже готовил какие-то стрёмные доклады.

Насчет своего ареста – я был готов называть вещи их настоящими именами – я никаких сомнений не испытывал. Он явно был связан с делом отца Родиона, вот только для меня оставалось загадкой, каким именно боком. Впрочем, насколько я помнил, чекисты всегда любили нестандартные ходы и асимметричные ответы на всякие вызовы. И, например, они хотели через меня надавить на Валентина, чтобы тот не слишком активничал – правда, я сильно сомневался, что это сработает. Но для этого мои тюремщики должны были хорошо знать суть моих отношений с подполковником госбезопасности, а в этих отношениях я и сам не очень разбирался. К тому же я не собирался им помогать и рассказывать о своей истинной природе. Впрочем, пока что меня не спрашивали не только про это, и про любое другое, что могло иметь отношение к моему делу. Ещё я не понимал, зачем забрали Аллу, которая тут вообще ни при чём – но они могли её использовать уже для давления на меня, что мне активно не нравилось.

Поэтому во время чтения я вспоминал всё, что знал когда-то про взрывчатые вещества повышенного могущества. Достать тротил или какой-нибудь гексоген, конечно, было непросто, но и ничего невозможного для целеустремленного человека в этом не было. У Стаса вроде бы имелись наводки на черных копателей, и если получится завоевать их доверие, то уже к осени я будут вооружен до зубов и очень опасен. Впрочем, вооружиться можно было и более простым путем – на родине у отца имелось некоторое количество полезных связей, и если я сумею придумать внятное обоснование своего интереса к огнестрелу, то обратно в Москву смогу отправиться уже со стволом и запасом патронов. Меня, правда, смущала моя кровожадность, но такое качество обычно свойственно человеку, которого просто так заперли в самую настоящую тюрьму. К тому же я всё ещё не был уверен, что смогу выстрелить в живого человека. Но если меня промурыжат тут ещё неделю, я, пожалуй, пересмотрю свои взгляды.

***

Заслонка лязгнула и в окошке появилось два глаза с косматыми бровями. Это был охранник-старшина; по именам я их не знал, но различал по званиям и по комплекции. Этот, например, принимал меня и показывал мне обстановку своего отеля; был ещё невысокий сержант, который кормил меня в первой половине субботы, а третий – старший сержант – давал ужин и обеспечивал безопасность во время прогулки. Был, кажется, ещё и четвертый, но он дежурил ночью, когда мои контакты с внешним миром были ограничены.

– Заключенный Серов! Встать! Руки на стену!

Лексикон этих низших чинов разнообразием не отличался – у них была инструкция, как обращаться с такими, как я, и они её неукоснительно придерживались. Отвечать было необязательно, а вот выполнять команды – необходимо. В первый вечер я пытался изобразить из себя недоумка, но старшина показал мне короткую резиновую палку, а потом ткнул меня в то место, куда он мог её засунуть. Я признал данную методику обучения тюремным порядкам эффективной и больше не выпендривался.

Я встал, сделал два шага вперед и оперся руками о стену.

Дверь ржаво заскрипела, подбитые металлическими подковами сапоги старшины отчеканили два строевых шага.

– Фу, ну вонюч ты! – прокряхтел он. – От стены отошел. Отошел, кому сказал!

Я послушно вернулся к кровати. Старшина не выглядел злым или бессердечным; скорее, он просто не задумывался о том, кто я такой и почему здесь оказался. В его системе координат я не был таким же человеком, как он – я был объектом из инструкций, к которому её положения применимы в полной мере.

Старшина оглядел меня.

– Бери зубную щетку и полотенце и ведро своё прихвати. Пойдем.

Я подчинился.

Вчера утром меня также вывели в помещение, которое напоминало туалет, только без унитазов, которые заменяли забетонированные дырки в полу. В эти дырки предполагалось сливать содержимое параш, а сами ведра можно было помыть под высокими латунными кранами с холодной водой. Всё это я проделывал вчера, проделаю сегодня – и, видимо, буду делать до тех пор, пока моё состояние в здешней системе координат не изменится в какую-нибудь сторону.

– О тебе спрашивали, – неожиданно сказал старшина, когда я закончил с дерьмом и приступил к водным процедурам.

Я повернул голову и посмотрел на него, ожидая продолжения. Спрашивать я опасался. К тому же говорил он очень бесцветным голосом, словно сообщал что-то не слишком значительное и даже бесполезное.