Текст книги "100 великих любовников"

Автор книги: Игорь Муромов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 63 страниц)

Много знающий, начитанный, Джек способен выдать истину на любой случай жизни. Говоря о женщинах, процитирует Шопенгауэра: «Грешно мужчине просить женщину сохранять верность». В иных обстоятельствах он произносит всего лишь пару слов: «Послушай-ка, приятель!..» При этом в голосе звучат угрожающие нотки, а слово «приятель» звучит вовсе не ласково. В остальных случаях всех называет «деточками». При этом высоко поднимает брови, морщит лоб, глаз прищуривает, взгляд, как у кобры перед броском. В гневе этот человек способен если не на все, то на многое – как и в те моменты на экране, когда до смерти может напугать зрителей. Ярость покидает его столь же быстро, как и овладевает им.

Чуть ли не четверть века назад Николсон заявил: «Кокаин недолго будет в моде». Ныне его пристрастие к наркотикам – по-прежнему одна из главных тем в Голливуде. «Джек всегда несерьезно относился к жизни, такой уж у него характер, оттуда же – и его юмор, – считает Сьюзен Анспач, мать его 26-летнего сына Калеба. – Но тот, кто мог и умел рассмешить весь мир, ведет сейчас себя так, что это вовсе не смешно, а попросту низко. Каждому хочется смириться с небольшим недостатком, даже пороком, но у Джека – уже сверх всякой меры! Озорство превратилось во зло».

Большой Джек одержал огромное количество побед над дамскими сердцами. В списке Николсона, помимо тьмы никому не известных красоток и уже перечисленных звезд, значатся и Джессика Лэнг, и Мерил Стрип, и Мадонна. Николсон утверждал, что всех женщин любить нельзя, но стремиться к этому надо. С гречанкой Хелен Каллианиотас, великолепной танцовщицей, Николсон свел знакомство в одном из ночных баров Голливуда. После того как от него ушла Сандра, гречанка прожила в его доме в качестве компаньонки три года. Мерил Стрип считала Джека одним из лучших актеров Голливуда. Сам Николсон признавался, что с Мерил Стрип можно не встречаться годами, но, когда снова ее увидишь, достаточно посмотреть ей в глаза, чтобы море, которое в них плещется, смыло все следы разлуки.

В 1996 году Ребекка Буссар вернулась к Джеку, и они снова живут дружной семьей, не сковывая себя брачными узами.

АХМЕД СУКАРНО
(1901—1970)

Президент Индонезии (1945—1967). Один из основателей национальной партии Индонезии (1927) и затем ее председатель. В 1929—1931 и 1933—1942 годы находился в тюрьме и ссылке за участие в борьбе против голландского колониального господства в Индонезии. Один из инициаторов созыва Бандунгской конференции 1955 года, на которой страны Азии и Африки осудили расизм и колониализм и приняли пять принципов мирного сосуществования. Лауреат международной Ленинской премии (1960).

Его глаза излучали магический блеск. О нем ходили легенды как о любимце богов. Красивый бархатистый баритон Сукарно притягивал к себе как магнит.

Он был великолепным оратором и властителем дум целых поколений. Женщины по нему сходили с ума, называли его индонезийским донжуаном. Свое влечение к женскому полу Сукарно объяснял любовью к красоте. Он был талантливым художником, великолепно пел и танцевал. За долгую жизнь собрал прекрасную коллекцию картин и скульптур со всего мира, в основном эротического характера.

Зная слабость Сукарно к женщинам, ЦРУ попыталось использовать это в своих интересах. Так, во время съемок фильма «Автобусная остановка» в 1956 году обворожительная Мэрилин Монро встречалась с президентом Индонезии. Сначала она и знать не знала, кто он такой, – она называла его просто принцем Сукарно. Но бывала она и на дипломатических приемах в отеле «Беверли-Хиллз».

Мэрилин и индонезиец прониклись друг к другу симпатией. «Вечер близился к завершению, и они все время куда-то исчезали, – вспоминал режиссер «Автобусной остановки» Джошуа Логан. – Атмосфера создалась, прямо скажем, сексуальная. Я думаю, они договорились встретиться позже».

Много лет спустя Сукарно своему биографу рассказывал, что Мэрилин, тоже жившая в «Беверли-Хиллз», позвонила ему в номер по телефону и попросила о приватной встрече. Любивший прихвастнуть своими любовными победами, Сукарно, однако, – что на него не похоже – о Мэрилин не распространялся.

Реакция со стороны Мэрилин, как всегда, была излишне эмоциональной. Через год после голливудской встречи, услышав, что на жизнь Сукарно покушались, она удивила своего мужа писателя Артура Миллера заявлением о своем желании «спасти» индонезийца, предложив ему дом в Соединенных Штатах. Своему другу Роберту Слэтцеру она рассказывала, что с Сукарно «провела вместе один вечер».

Все, что произошло на первом вечере, не ускользнуло от внимания ЦРУ. В те годы Индонезия наряду с Вьетнамом входила в число приоритетов Вашингтона в Азии. В 1957 и 1958 годах, как свидетельствуют документы, ЦРУ не гнушалось ничем, лишь бы сместить Сукарно, способного, по их мнению, проводить прокоммунистическую политику.

В замыслы ЦРУ входила подготовка фальшивки – порнографического фильма, где Сукарно был бы в постели с блондинкой, советским агентом. Таким образом хотели дискредитировать президента Индонезии, но план этот был все-таки отклонен. Однако позже, когда США стало выгодно заигрывать с Сукарно, ЦРУ предложило пустить в ход секс – в виде Мэрилин Монро – и тем польстить индонезийцу…

В молодости Сукарно не был плейбоем и все время посвящал учебе и политическому самообразованию. Он рано включился в политическую борьбу за независимость Индонезии, которая в то время была колонией Голландии. Первой женой Сукарно стала Утари – дочь его учителя Чокроаминото, видного деятеля национально-освободительного движения, в доме которого Сукарно снимал комнату. Сукарно женился на пятнадцатилетней Утари, когда ему самому едва исполнилось двадцать лет. Но молодому человеку было не до жены – он ушел с головой в политику. По всей видимости, Утари так и осталась девственницей, а вскоре они и вовсе расстались: Сукарно переехал в Бандунг, где поступил в Технологический институт. Он снял квартиру в доме преподавателя института по имени Сануси и сразу влюбился в жену Сануси Инггид Гарнасих, которая была на 12 лет старше Сукарно. Через два года Инггид развелась с Сануси и вышла замуж за Сукарно. Детей у Инггид не было, хотя они прожили с Сукарно душа в душу более двадцати лет. Умерла Инггид в возрасте 96 лет, пережив Сукарно на 14 лет. В связи со смертью Инггид газета «Мердека» писала: «Инггид пожертвовала всем, что имела, помогая Сукарно бороться за независимость страны. Она продала все свои драгоценности и принадлежащее ей имущество. Она стойко переносила все невзгоды. В этой кроткой маленькой женщине билось большое сердце».

В 1938 году все еще отбывающий ссылку Сукарно был переведен на юг острова Суматра, где стал преподавать в местной школе. И снова Сукарно влюбился, на этот раз в одну из своих учениц, которую звали Фатмавати. Сукарно поначалу хотел жениться на Фатмавати, не разводясь с 50-летней Инггид. Но та решительно отвергла этот вариант и подала на развод. Отбыв ссылку, Сукарно переехал в столицу – Батавию, теперь Джакарту. В июне 1943 года через своего представителя (так позволяет ислам) Сукарно заочно женился на Фатмавати, которая еще оставалась на Суматре. Через год к неописуемой радости Сукарно Фатмавати родила ему сына, которого назвали Гунтуром, что означает «гром». И всем последующим детям Сукарно были даны имена, имеющие отношение к природным явлениям: Мегавати (облако), Сукмавати (душа), Баю (ураган), Картика (звезда). Индонезийцы верят, что судьба человека зависит от данного ему имени. За десять лет супружеской жизни Фатмавати, ставшая «первой леди» Индонезии, родила Сукарно пятерых детей.

В 1953 году на одном из великосветских приемов Сукарно встретил Хартини, которой было суждено стать его четвертой женой. От первого брака у Хартини было пятеро детей, но она была необычайно красива. Утверждают, что Хартини была даже привлекательнее всемирно известной красотки-японки Ратна Сари Дэви – пятой жены Сукарно.

Фатмавати не согласилась на новый брак Сукарно и ушла от него. В ее защиту выступили многие женские организации, протестующие против полигамии. В конце концов был достигнут компромисс: Фатмавати формально осталась «первой леди» государства, а Хартини – женою Сукарно, но не как президента, а как частного лица. Поселилась она в загородной резиденции Сукарно, в Богоре. И родила Сукарно двух сыновей.

Как говорят, седина в бороду – бес в ребро. Сукарно в 1962 году женился в пятый раз – на юной очаровательной японке Наоко Немото. Но наряду с ней у престарелого Сукарно были еще две новые жены. В 1964 году Сукарно женился на не менее очаровательной светлокожей Юрике Сангер с острова Сулавеси, студентке университета, входившей в «парад красавиц», сопровождающих президента во время официальных церемоний. Да, устоять перед такими девушками было нелегко. Глубокие вырезы на платьях почти не скрывали их высокие груди.

Но и такой жены для Сукарно оказалось мало. Через год он женился в последний, седьмой, раз – на 23-летней служащей государственного секретариата Харьяти. Они развелись через три года. После смерти Сукарно в 1970 году все его жены опубликовали воспоминания о своей жизни с ним. Все без исключения утверждали, что выходили за Сукарно по любви, а отнюдь не потому, что он был президентом.

Японка Немото до сих пор входит в мировую элиту красавиц. Сукарно дал ей громкое индонезийское имя – Ратна Сари Дэви, что примерно означает «красавица, цветок богини». Дэви была самой любимой женой Сукарно, что, в частности, подтверждается завещанием Сукарно. «Когда я умру, – гласило завещание, – похороните меня под развесистым деревом. Я оставлю жену, которую люблю всей душой. Ее зовут Ратна Сари Дэви. Когда и она умрет, похороните ее рядом со мной в одной могиле». Итак, завещал не богатство, а свою могилу! Захочет ли Дэви быть похороненной в маленьком провинциальном городке Блитаре на восточной Яве?

Собственно, Наоко Немото явилась привлекательной игрушкой в борьбе японских бизнесменов за право возводить в Индонезии первоклассные отели и промышленные объекты. Понимая, что от Сукарно зависит многое, японские предприниматели стали усиленно его обхаживать, в первую очередь учитывая слабость президента к прекрасному полу. Босс одной крупной японской компании Масао Кубо устроил встречу Сукарно с Наоко Немото. Президента поразила европейская красота японки. Через три месяца Кубо привез Немото в Джакарту в качестве секретаря своей фирмы, купив ей предварительно в качестве компенсации шикарный дом в Токио и положив солидное пособие семье Немото. Связь Сукарно с «японской гейшей» скрывалась довольно долго. Они поженились 3 марта 1962 года по мусульманскому обычаю. Японка приняла ислам и получила от Сукарно новое имя – Ратна Сари Дэви. На площади в пять гектаров в центре Джакарты Сукарно построил для Дэви роскошный дворец.

Сукарно переживал вторую молодость и не обращал внимания на то, что положение в стране становилось все хуже и хуже. 30 сентября 1965 года руководство компартии Индонезии совершило попытку переворота. Попытка была сорвана военными во главе с Сухарто, вскоре ставшим президентом Индонезии. Ночь накануне событий Сукарно провел в доме Дэви. Положение его было тяжелым: его обвинили в причастности к путчу. Умная, энергичная Дэви много сделала для того, чтобы уладить дело в пользу мужа. Обстановка в стране становилась все сложнее, и беременную Дэви Сукарно отправил в Японию, где в марте следующего года она родила ему дочь, которую назвали Кариной, по-индонезийски Картикой – «звезда». В Джакарту Дэви вернулась 19 июня 1970 года, за день до кончины Сукарно. Умирающий экс-президент впервые увидел свою дочь.

После смерти мужа Дэви с головой ушла в светскую жизнь. Ее друзьями и поклонниками были Джина Лоллобриджида, Омар Шариф, Пьер Карден, испанский миллиардер Франциско Паэза, который сватался к Дэви, бывший румынский король Михай, король Иордании Хусейн, бывшая иранская шахиня Сорайя.

А как же русские женщины? Нравились ли они Сукарно? Конечно, нравились. А Сукарно им? Нравился буквально всем, за исключением Татьяны Самойловой. Ведь в 1961 году фильм с ее участием победно шествовал по миру. И вот Самойлову, Надежду Румянцеву, Тамару Семину и нескольких других кинозвезд бывший министр культуры, в то время посол СССР в Индонезии, Николай Михайлов пригласил на банкет в московский ресторан «Арагви» по случаю 60-летия Сукарно. Наши кинодивы были очарованы галантностью Сукарно, молчала лишь Татьяна Самойлова. «Спроси у Татьяны, – сказал переводчику Сукарно, – сколько бы лет она мне дала». Татьяна в ответ буркнула: «Меня это совершенно не интересует». И Сукарно сразу все понял.

Торжества продолжались в Кремлевском дворце, где Хрущев среди прочих подарков преподнес имениннику четырехтонную бронзовую статую «Девушка с веслом» работы скульптора Матвея Манизера. Будущий вице-президент Индонезии, в то время посол, Адам Малик обратился через переводчика к сидевшему рядом Анастасу Микояну, заметив, что в такой памятный для президента день ему лучше бы подарить живую, а не бронзовую девушку, да еще с веслом. Микоян промолчал. Но когда Сукарно улетал из Крыма, направляясь в Европу, он, глядя через головы провожавших его Микояна и других высокопоставленных лиц, посылал воздушные поцелуи стоявшей сзади молодой особе, приговаривая: «Гуд бай, дарлинг!»

АЛЬФРЕД ДЕ МЮССЕ
(1810—1857)

Французский поэт-романтик. Один из крупнейших французских лириков XIX века. Дебютировал со сборником «Испанские и итальянские повести» (1829). Автор поэм «Уста и чаша» (1831), «Намуна» (1931), «Ночи» (1835—1837), исторической драмы «Лоренцаччо» (1934), комедий «Любовью не шутят» (1834), «Не надо биться об заклад» (1836), «Каприз» (1837) и др. Глубиной психологического анализа выделяется роман «Исповедь сына века» (1836) – обобщенный портрет молодого поколения эпохи Реставрации. Автор коротких пьес «Комедии и притчи» (1840).

Мюссе часто называют французским Байроном. Как и автор «Паломничества Чайльд Гарольда», он находился в разладе с окружающей его действительностью. Первый сборник стихотворений Альфред выпустил в двадцать лет. Вскоре были поставлены его первые драматические произведения, а небольшие по объему романы сделали Мюссе любимым писателем Франции.

Альфред Луи Шарль де Мюссе родился в Париже 11 декабря 1810 года. Отец поэта был чиновником военного министерства и занимался литературной деятельностью. В 1821 году он издал полное собрание сочинений Руссо и написал одну из лучших его биографий. В 1817 году Мюссе поступил в коллеж. Там он изучал латынь, историю, философию, французскую литературу, увлекался жизнерадостной римской поэзией.

В дальнейшем Мюссе изучал право, медицину, пытался стать живописцем (в духе художника романтической школы Делакруа), но все это не раскрывало подлинных дарований будущего поэта. И только сблизившись в 1828—1829 годах с романтическим кружком Виктора Гюго, Мюссе навсегда связал свою жизнь с литературным творчеством.

Мюссе, несомненно, не мог считаться поэтом, писавшим ради заработка. Родители гордились успехами сына и не отказывали ему в деньгах. В высшем обществе им очень дорожили и даже при дворе короля Луи-Филиппа он пользовался уважением. Герцог Орлеанский был его другом, герцогиня Елена знакомила его с германской литературой, лучшие женщины Парижа оспаривали друг у друга честь быть удостоенными его внимания. Мюссе, в свою очередь, наслаждался их обществом, завязывал любовные интрижки с представительницами прекрасного пола.

Жизнь его была очень напряженной. Возвращаясь домой за полночь, он нередко садился за письменный стол и до утра нервно, лихорадочно-возбужденно работал. На следующий день его одолевала усталость. Он изнемогал и, чтобы вернуть утраченную бодрость и силу, пристрастился к возбуждающим средствам – сначала к вину, а затем и водке.

Один из современников так описывал внешность поэта: «Он был строен, среднего роста. Костюм его носил следы величайшей заботливости, даже слишком уж чрезмерной заботливости. На нем был фрак бронзового цвета с золотыми пуговицами: на шелковом темного цвета жилете болталась тяжелая золотая цепь; две камеи перехватывали складки его батистовой рубашки; узкий галстук из черного атласа еще более оттенял бледный цвет его кожи. Красота его рук не скрывалась тонкими батистовыми перчатками. Особенное внимание обращали на себя белокурые густые волосы. Как и у лорда Байрона, они были подстрижены в виде короны над поэтическим лбом и виноградообразными локонами спускались с висков и затылка. У блондинов обыкновенно бороды рыжие; но у него борода была темнее волос на голове, а брови почти черные. Нос греческий, рот – очень милый. На всей его фигуре лежал отпечаток аристократичности».

Разумеется, еще до встречи с Жорж Санд Альфреду де Мюссе пришлось изведать все прелести «науки страсти нежной». В восемнадцать лет поэт увлекся испанкой Делакарт. В результате появился цикл стихотворений, вышедших отдельной книгой под названием «Испанские любовные песни».

По свидетельству современников Делакарт, урожденная баронесса Бозио, была одной из красивейших женщин Франции. Ее отец, известный скульптор, отдал дочь на воспитание в монастырь, не приняв во внимание ее характер и темперамент. Девушка еще больше стала стремиться к радостям жизни тех самых нимф и богинь, которых высекал из мрамора барон Бозио и которые ей нравились больше, чем статуэтки строгих святых, что надменно стояли в комнатах благочестивых сестер. Без любви, только для того, чтобы обрести свободу, она вышла замуж за старика, после чего окунулась в веселую жизнь Парижа. Она блистала и очаровывала тех, кто возносил женщину на пьедестал, и, постоянно общаясь с талантливыми людьми, быстро приобрела знания, необходимые для салонной дамы.

Однажды маркиза Делакарт приехала на бал в костюме бога Гименея – в розовом с высокой талией газовом платье, закрепленном на левом плече драгоценной камеей. «Подобна апельсину на стебле», – пел о ней молодой Мюссе, которого она представила в качестве пажа при своем дворе. Поэт точно изобразил эту подвижную, порхающую женщину в своей поэме «Дон Паэс».

Но счастье Мюссе было недолгим. Легкомысленная женщина быстро променяла его на Жюля Жанена, критика и фельетониста, предоставившего ей свою постоянную ложу во Французском театре. Чтобы вознаградить его за эту любезность, Делакарт, которую Мюссе называл «львицей Барселоны», отправилась на квартиру писателя и там осталась.

Писатели, художники, артисты окружили благоговейной толпой новую Еву жаненовского рая. Поэту оставалось сказать ей последнее «прости» в патетическом стихотворении «Октябрьская ночь».

В это время на литературном небосклоне Франции взошла звезда Авроры Дюдеван, писавшей под псевдонимом Жорж Санд. Естественно, он знал о романтическом прошлом этой женщины, о ее разводе с бароном Дюдеваном, о пламенной страсти к Жюлю Сандо и о неудачном любовном приключении с Проспером Мериме. Мюссе познакомился с молодой писательницей в тот момент, когда весь литературный Париж зачитывался ее романами. Вокруг ее «Лелии» возникли споры, шум, читатели видели в этом скандальную автобиографию.

Прочитав «Лелию», Мюссе заявил, что многое узнал об авторе. По существу, он не узнал о писательнице почти ничего. «Я использую такие утонченные хитрости, – писала Жорж Санд, – что ни один человеческий глаз не может проникнуть в сокровенное».

Они познакомились летом 1833 года на торжественном приеме, устроенном владельцем журнала «Revue des Deux Mondes» Бюло. За столом они оказались рядом, и это случайное соседство впоследствии сыграло немалую роль в судьбе двоих, а также в литературе.

Жорж Санд была похожа на креолку, смуглая, с большими черными глазами и густыми волосами. Крупные зубы и слегка выдающийся подбородок принадлежали к тем несовершенствам красоты, которые делали ее более привлекательной. Она часто облачалась в мужской костюм, в котором чувствовала себя свободнее и который шел ей, подчеркивая стройность фигуры. Литература приносила ей не только удовольствие, но и три тысячи ливров ренты. Она была практичной, расчетливой и деловой женщиной.

Несомненно, Жорж Санд обладала магнетической силой, если сумела поразить Мюссе, этого баловня женщин. Альфред уверял, что поэт только тогда может любить искренне, когда сердце его тронуто огнем гениальной женщины, когда ум ее глубок и в состоянии воспламенить его собственный ум. Поэзия расцвела в его душе, как чудесный цветок, жажда творчества охватила с небывалой силой. Он думал, что обрел, наконец, любовь и счастье.

Мюссе, как настоящий денди, одевался в согласии с модой весьма эксцентрично. Его сюртук украшал необычайно широкий бархатный воротник, брюки он носил в обтяжку, либо голубого, либо розового цвета. Огромный галстук и высокий цилиндр, надвинутый на ухо, дополняли картину. Мюссе слыл донжуаном, легкомысленным эгоистом, не лишенным все же сентиментальности, эпикурейцем, любящим жизнь. Аристократ де Мюссе имел репутацию единственного светского человека среди французских романтиков.

Долгое время разговоров о любви между ними не было. «С этой точки зрения нас разделяет Балтийское море, – считал граф. – Госпожа может предложить только моральную любовь, а я никому не умею ответить такой взаимностью».

Дружба с Мюссе льстила самолюбию Жорж Санд. Известный поэт имел обширные связи среди элиты интеллектуального Парижа, вращался в самых изысканных сферах, о нем говорили, что он необыкновенно талантлив. Она же только начинала литературную карьеру и могла похвастаться разве что своей небывалой работоспособностью: за пятнадцать месяцев она написала три романа.

Дружба продолжалась не слишком долго. Письмо, которое ей вручили 29 июля 1833 года, содержало признание в любви. Оно поражало откровенностью, удивительной для этого насмешника и вольнодумца, который говаривал, что любит всех женщин и всеми пренебрегает. «Жорж, Жорж, два месяца с тобой сделали меня королем мира».

Она не поверила. Однако было в письме что-то такое, что все же ее взволновало. Мюссе написал, что «любит, как ребенок». Ни о чем она так глубоко не тосковала, как о таком чувстве любовного материнства. Жорж Санд была старше Альфреда на шесть лет… Да и слезы, которыми он залился при их встрече, тронули ее сердце.

Он переехал к ней. И Жорж Санд радовалась, что есть теперь перед кем развернуть свои хозяйские таланты. Он же изображал несносного проказника, рисовал на них обоих карикатуры и писал забавные стишки в ее альбом. Они любили устраивать розыгрыши. Однажды они дали обед, на котором Мюссе был в костюме маркиза XVIII века, а Жорж Санд в панье, в фижмах и мушках. В другой раз Мюссе переоделся в одежду нормандской крестьянки и прислуживал у стола. Как бы случайно он вылил содержимое графина на голову философа Лермине. Его никто не узнал. Жорж Санд пришла в восхищение.

Мюссе искал в любви драматические переживания, поэтому сознательно причинял себе и возлюбленной страдания. Но хотя поэт и чувствовал себя счастливым, где-то на самом дне сердца появились первые симптомы скуки. Прошло безумие чувств, он стал сравнивать ее с другими женщинами… и не увидел разницы. В романе «Исповеди сына века», написанного под влиянием глубокого чувства к Жорж Санд, Мюссе признавал, что иной раз какой-то ее жест, слово, манера раздеваться напоминала ему девицу легкого поведения. Она разочаровала его как любовница. Жорж Санд не могла допустить, чтобы люди думали, что она брошена этим любовником всех женщин и, призвав на помощь все богатство своего воображения, старалась дать ему полноту наслаждений.

Уже после их разрыва Альфред де Мюссе писал: «Я думаю, что ей никогда не удалось испытать высшего наслаждения, однако она была интересна в замыслах, что часто производило впечатление бесстыдства, рожденного самой холодностью».

Вскоре любовники уехали в Италию. Номер, который они снимали в дорогом отеле, стал местом драматических сцен. Мюссе все время раздражался из-за педантичности Жорж Санд, с которой она неизменно, даже во время путешествия, садилась за работу, вскакивая ночью с постели и запирая дверь, соединяющую их комнаты. Злость поэта проявлялась в бурных сценах. Он не выбирал слов, чувствуя себя оскорбленным и непонятым. Видимо, тогда прозвучали слова, которые трудно простить: «Жорж, я ошибся. Извини, но я не люблю тебя». Но немедленно уехать Жорж Санд не могла, ее не отпускала лихорадка, подхваченная еще во время путешествия. Первые две недели в Венеции Мюссе искал развлечений в городе. Когда она почувствовала себя лучше, вдруг заболел Мюссе. Болезнь выглядела очень страшной, повторялись приступы галлюцинаций.

Двадцать дней Жорж Санд и молодой врач Паджелло находились у постели поэта. Между тем обостренная интуиция выздоравливающего Мюссе нашептывала ему, что он мешает двоим. Мы любим только то, чем целиком не обладаем. Он любил ее снова. Мюссе настойчиво требовал объяснений, но Жорж Санд напомнила ему, что они расстались еще перед ее болезнью…

Из Италии Мюссе вернулся разбитым душевно и физически. Он был близок к отчаянию. Свет его не прельщал. Даже костюмированные балы Александра Дюма-отца и художника Девериа, на которых блистала знаменитая красавица Кидалоза, не могли развеять грусть Мюссе, о котором Гейне остроумно сказал: «У этого впереди великое прошлое».

В Париже Мюссе искал отсутствующую Жорж, ходил ее дорогами, умилялся оставленными ею на блюдечке папиросами и прятал в карман ее сломанный гребень; с той поры он стал носить его при себе как амулет.

И вдруг Мюссе встретил женщину, которая заставила его снова поверить в жизнь. Княгиня Христина Бельджойзо в середине тридцатых годов прошлого века произвела настоящий фурор на балу короля Луи-Филиппа, после чего стала принимать в своем салоне высшую аристократию Парижа, а также интеллектуальный и художественный цвет Франции. Альфред Мюссе встречался с этой удивительной женщиной в самых модных салонах. Муж княгини очень любезно отнесся к поэту, позволив ему быть ближе к своему божеству. Мюссе был поражен, ослеплен, подавлен. Ничего подобного он никогда не испытывал. «Есть ли у нее сердце?» – вопрошал он, когда его не менее восторженные друзья уже давно поняли, что брюнетка с голубыми глазами – верная жена, хотя и не лишена кокетства. Мюссе воспел ее под именем Нинон.

Неприступность знатной миланки вскоре была восполнена любовным жаром очень миленькой гризетки Луизы. Одновременно поэт находил утешение и в благосклонном отношении писательницы Луизы Коллэ, которая, правда, называла свою дружбу с Мюссе чисто платонической (в своем романе «Lui», посвященном жизни поэта).

Гениальные люди удивительным образом могут сочетать в себе вертеровские страдания и легкомыслие ловеласа. Поэт дарил свое расположение и госпоже Жубер, очень милой и талантливой особе, написавшей ценные «Воспоминания». Она также помогла развеять тоску поэта после разлуки с Жорж Санд, вдохновив его на создание комедии «Un caprice», ставшей классикой французской сцены.

Весной 1838 года в салоне мадам Жубер Мюссе увидел выступление юной певицы, Полины Гарсии, сестры Малибран, чью смерть он оплакивал в великолепных стансах. Голос Полины был до того нежен и чист, а исполнение столь проникновенно и страстно, что поэт сразу влюбился в некрасивую, но тем не менее очаровательную девушку. Однако у маленькой испанки было не такое легко воспламеняющееся сердце, как у чувствительной парижанки. Она сумела удержать «принца Фосфора», как называла мадам Жубер своего любовника, на почтительном расстоянии.

Через год Мюссе встретился со знаменитой артисткой Рашелью. Во время их знакомства Рашель только дебютировала во время «мертвого» сезона на сцене театра «Французской комедии».

Мюссе, недолюбливавший артистическую богему, все-таки посетил Рашель. Ее окружение и весь театральный мир он превосходно описал в «Ужине у Рашели». Когда молодой артистке удалось освободиться от опеки родителей, она сняла дачу в Монморанси, там часто бывал Мюссе. Он писал своему брату: «Как восхитительна была Рашель недавно вечером, когда бегала в моих туфлях по своему саду». Он собирался написать для своей новой подруги две трагедии в стихах, но серьезно об осуществлении этого намерения не думал.

Тем временем Рашель стала настоящей звездой театра «Французской комедии» и любимицей парижского общества. Однажды она дала ужин, на который был приглашен и Мюссе. Гости восхищались драгоценным кольцом на тонком, почти прозрачном пальце артистки.

«Знаете что, господа? – сказала она вдруг. – Так как кольцо вам всем нравится, я объявляю аукцион. Тот, кто больше предложит, тот его и получит».

Гости охотно приняли предложение и начали торговаться.

«А вы, мой поэт, – обратилась Рашель к Мюссе, – что вы предложите?» – «Свое сердце», – ответил Мюссе, и Рашель радостно воскликнула: «Кольцо ваше, Альфред!»

После этого она сама надела кольцо на его палец. Конечно, Мюссе считал это шуткой, и, прощаясь с Рашелью, хотел возвратить ей драгоценное украшение, но она просила оставить кольцо у себя. Когда же Мюссе заупрямился, она с неподражаемой грацией стала перед ним на колени.

«Подумайте только, дорогой поэт, – сказала артистка, – какой ничтожной благодарностью будет это кольцо за долгожданную роль, которую вы для меня напишете! Смотрите на кольцо как на талисман, который нам принесет счастье».

Но талисман не помог: Рашель вскоре переехала в Лондон, а Мюссе больше не думал о своих трагедиях. Восторг перед Рашелью уступил место увлечению артисткой Розой Шери. И в один грустный осенний день он вернул кольцо несравненной Рашель.

Мюссе суждено было еще не раз встречаться с Жорж Санд. В Париже после разрыва с великой писательницей встретили его с восторгом. На него смотрели как на Тангейзера, который был в гроте Венеры и вернулся оттуда пресыщенным, больным и разочарованным. Это, впрочем, не помешало ей по возвращении в Париж сделать попытку к примирению. Жорж Санд в то время окончила свой роман «Консуэло». Слава ее гремела далеко за пределами Франции. Но и Мюссе находился на гребне славы.

Мюссе метался между неуверенностью и попыткой все забыть до тех пор, пока ему не пришлось вызвать на поединок Густава Планше, литературного критика, отрицательно высказавшегося о Жорж Санд. Друг поэта попытался объяснить Мюссе, что Жорж Санд не заслуживает того, чтобы подставляться из-за нее под пули. Мюссе отказался от дуэли, удовлетворившись извинениями Планше. Он устал и наконец-то понял, что не нужен ей. И ушел.

Сердце женщины говорило, что она, может быть, больше виновата в разрыве, чем ее друг. Мюссе сначала упорствовал. Он не хотел вступать даже в переписку со своей бывшей подругой и все ее письма отсылал обратно нераспечатанными. Тогда Жорж Санд прибегла к хитрости. В один прекрасный день Мюссе получил мягкий душистый пакет. Загадочный вид пакета заставил поэта призадуматься, и он решил его вскрыть: там оказались великолепные мягкие черные волосы, которые он некогда с такой страстью целовал. Жорж Санд отрезала себе волосы в знак покаяния. И поэт уступил: они вернулись друг к другу. Но теперь уже Жорж Санд писала ему: «Мы должны от этого вылечиться».