Текст книги "Шут и Иов"

Автор книги: Игорь Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Автор глазам своим не поверил, когда не у кого иного, как у Ираклия Андронникова прочитал фразу, брошенную как бы мимолетом: мать поэта умерла от сухотки спинного мозга. Это, ничто иное, как сифилис! И все встает окончательно на свои места. В прекрасной Франции не один юный великий князь сошел с ума от «ночного Парижа», а болезнь была тогда крайне распространенной. Вернувшись из дальних стран, влюблённые, конечно, встретились. Скоро болезнь у Марии открылась, вот здесь уже положение стало безнадежным. Немного времени, и это будет известно всем – выход один. В год смерти Марии в 1817 г. уезжает за границу в сопровождении известного ученого и Михаил «для повышения образования» [89]89
  Совсем нетрудно теперь понять пафос «Купца Калашникова», когда герой убивает «любимца царя». Творчески проигрывается, «сублимируется» и еще один вариант мести: в «Вадиме» – крестьянское восстание и т. д.


[Закрыть]. Символично, но, возможно, и случайно, «Калашников» опубликован в № 18 за 1838 г. «Литературного приложения» к «Русскому инвалиду»). Средств для излечения у царской семьи хватало. Драма раскрылась в полной мере, мать отравилась, отец-капитан спился, «свет» закрыт. Великий князь отцом не может быть вдвойне (он даже не незаконнорожденный, а от «венца отрок»). Это уже было государственной тайной [90]90
  И уголовным преступлением, вспомним «Живой труп» Толстого, за это полагалась церковное покаяние и каторга.


[Закрыть]. О великом князе-двоеженце и писал в политической сатире Пушкин, а его гений уже придал этой жемчужине русской литературы то очарование, которое он оставляет читателей уже полтора века, несмотря ни на странные завязки, ни на игрушечные концы повести.

Кстати, о жемчужине. Герой повести – Бурмин [91]91
  Уже сама фамилия – Бурмин несет определенную нагрузку. В то время «бурминским зерном» называли крупный жемчуг правильной формы; такие вставлялись в украшения царской семьи.


[Закрыть]появляется в повести дважды (по шкале исторического, а не повествовательного времени) когда уезжает, фактически на войну, и когда возвращается с нее – и «игрушечный конец» глубоко трагичен. Счастливая сказка пушкинского конца как бы подчеркивает реальность происшедшего. Так что эпатаж «света» у Лермонтова имел двойственный характер: и как вызов тактике гостиных («где встать, где сеть, где поклониться»), он по рождению был выше этого, и это знали, но, естественно, не признавали.

Лермонтов мог позволить себе многое, эпиграммы на высших сановников империи поэт небрежно набрасывал мелом на зеленом сукне карточного стола. А уж отношение к «разврату света» у него имело глубоко личный характер. Борьба Лермонтова с «развратом света», т. е. самим собой, приобретала формы от трагических до комических. В юнкерской школе Лермонтов не давал жить безобидному Эммануилу Нарышкину, внебрачному ребенку Александра I от жены того Нарышкина, который упоминается в «пасквиле» Пушкину.

А знал тайн Двора Лермонтов немало. В период первой ссылки (1837–1838) Лермонтов пишет «Тамбовскую казначейшу», описывающую анекдотическое, почти нелепое происшествие, где местный казначей Бобковский проигрывает в карты свою жену. В 1836 г. Лермонтов был в Тамбове, поэтому действие происходит не в Калуге, Рязани или Саратове. Но сразу захудалый городок сравнивается с Санкт-Петербургом: «но скука, скука, Боже правый, гостит и там, как над Невой». То что, по сути, Лермонтов описывает столицу и ее «свет», место общее в лермонтоведении; но в описании «Тамбова» есть нюансы, раскрывающиеся по действию «Казначейши»: «Он прежде город был опальный, теперь же право, хоть куда. Там есть три улицы прямые, и фонари, и мостовые, там два трактира есть, один московский, а другой – Берлин…».

В город пребывает Уланский полк и ротмистр Горин, который рисуется Лермонтовым как разбитной малый, красавец, повеса и волокита, но, с другой стороны, он представляется как добрый, храбрый и честный офицер. Поэт даже не скрывает, что сближает образ Горина с собой: «Я вместе часто с ним бывал… по крайней мере мой портрет был схож тому назад 5 лет». Если Горин – прототип Лермонтова (каким он хотел себя видеть), то кто же – другие?

Казначей Бобковский и его жена Авдотья Николаевна, например. Император Николай бабкин и его жена Александра Федоровна, немецкая принцесса (отсюда и «Москва – Берлин» в названиях трактиров!). В этой шутейной поэме Лермонтов проигрывает свое внутреннее увлечение красавицей царицей, которую при внешней крайней заботе Николай забывал со многими [92]92
  Даже сочетание «Авдотья Николаевна» в этом контексте расшифровывается просто: первая буква, как и у имени Государыни; а «Николаевна» – как «генеральша», т. е. «за Николаем».


[Закрыть]. Главное для нас здесь Лермонтов подчеркивает, что император, только управляющий империей, «казначей». И даже фактически называет его истинным именем. Лермонтов также в характере Бобковского выявляет новую черту, свойственную Иуде, способность встречать с восхищением предназначенную для уничтожения жертву. В отчаянной карточной игре (при Николае азартная игра преследовалась) ротмистр выигрывает жену Бобковского, который, показав свою суть, ставит, в конце концов, на кон проигравшийся казначей.

В этой поэтической шутке Лермонтов противопоставляет себя миру ложного величия, расчета (Николай подчеркивал свой аскетизм и бережливость) и ханжества. Хорошо ему была известна и судьба Наполеона. По дороге к месту дуэли Лермонтов рассказывал корнету Глебову планы двух задуманных им романов: одного из кавказской жизни, а другой – «времен смертельного боя двух великих наций» с завязкой в Петербурге (убийство Павла), действием в сердце России и под Парижем и развязкой не на острове Св. Елены, под Ватерлоо или на Эльбе или где угодно, а… в Вене!

В 20—30-е годы XIX в. стойко ходил слухи, что Бонапарт жив, даже первоначальные успехи турок в войне с Россией 1828—29 гг. приписывали его тайному командованию. На первый взгляд гротесковая сцена у Гоголя в «Мертвых душах», где после предположения, что Чичиков – Наполеон, помирает от страха судья, и базируется на этом.

Но вот только у Лермонтова тема приобретает истинную глубину. Кандидат филологических наук Всеволод Линьков обратил внимание, что в творчестве Михаила Лермонтова настойчиво проходит мотив воскрешения Наполеона. Но воскрешения необычного. В стихотворении «Воздушный корабль» поэт пишет: «Из гроба тогда император, очнувшись, является вдруг; на нем треугольная шляпа и серый походный сюртук». В другом стихотворении Лермонтов рассказывает о Наполеоне, который стоит на берегу, склонивши взор к волнам: «Он не живой. Но также не мечта».

Обратите внимание на эту строчку: хотя император восстал из могилы, поэт не решается называть его живым. В то же время это – не видение, не галлюцинация, а реальная данность. Дело здесь не в том, что он мог считать, знать о странных «появлениях» не убитого в Вене, а другого «императора». Здесь автор отказывается от своей трактовки того, о чем будет ниже сказано. Читая знаменитую пьесу Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина», я обратил внимание на странное слово, стоящее в цепи синонимов (в смысловой нагрузке пьесы) – «вурдалак, упырь, оборотень, мцырь». Внимательно читая комментарии к пьесе, историю ее создания, биографию самого Сухово-Кобылина, я обнаружил странные блоки фактов.

В 1847 г. Сухово-Кобылин объехал Томскую губернию, после в 1850 г. произошло знаменитое убийство его любовницы дворовым, и легендарная «тяжба» писателя с судом. Именно эта история толкнула его (задумана уже в 1857 г.) к написанию «Тарелкина». По ходу пьесы «генерал» (т. е. крупный гражданский чиновник) Варравин ищет какие-то (так и не названные в пьесе) бумаги. Известно, что прототип Варравина не чиновник из области юстиции, полиции и т. д., а сам обер-прокурор Священного Синода, сенатор Лебедев – один из главных сановников империи. Появляется в писаниях Сухово-Кобылина и Крестьянин Крестьяныч (Христиан Христианыч) Унмеглихкейт (по-немецки – «невозможность»). Даже в комментариях к пьесам писателя литературоведы отмечали безусловную ассоциацию Христиана Христианыча с теми, то входит в общество, основанное, по традиции, Христианом Розенкрейцером, т. е. «Розы и Креста».

Сам писатель в той или иной степени был связан или общался с эзотерическими кругами. Ко всему остается добавить, что «мцырь» – неологизм, выдуманный самим Сухово-Кобылиным. Без связи с «Мцыри», т. е. с Лермонтовым, образование этого неологизма в контексте всего уже сказанного выше, невозможно. То, что Сухово-Кобылин встречался с «Федором Кузьмичем» и ему что-то передавал (или получал) – это просто логически напрашивается.

Но что хотел сказать он своим «мцырем-вурдалаком», я просто оставлю на рассмотрение читателям. Во всяком случае, познания Лермонтова в областях жизни скрываемой были обширные. У нас нет данных, был ли Лермонтов лично допущен в эзотерические круги высшего общества, но зато у нас есть его «Маскарад».

«Маскарад» Лермонтов писал так, чтобы его услышали и в России, и во Дворце, для бенефиса известнейшей актрисы того времени М. И. Валберховой (писал пьесу для нее и Пушкин). И, как не пытался протолкнуть «Маскарад» на сцену Лермонтов, вплоть до того, что в одной редакции сделал даже жену Арбенина виновной, Двор через цензуру сказал – «не надо». Потому что Лермонтов затронул уже не только свою личную судьбу, а связал ее и свое будущее с силами, выходящими за пределы Санкт-Петербурга.

Общее же место при исследовании «Маскарада», что из 10 картин пять Лермонтов уделяет показу «света» в разных ипостасях: на маскараде, в игорном доме и т. д. Интрига, начавшаяся на вечере, связана с князем Звездичем, которому Лермонтов дает уничижительную характеристику. А диалог Звездича с баронессой-маской говорит сам за себя: «Коль знаешь ты меня, скажи, кто я таков?.. Ты! Сделал много зла. – Невольно, может быть. Кто знает! Только мне известно, что женщин тебе не надобно любить!» Теперь эти невинные слова понятны, хотя, конечно, однозначных прототипов пьесы в жизни не было, они как бы сочетали лица и качества многих. Впрочем, мы узнаем, что мать Арбенина, Мария Дмитриевна «замучена светом».

«Маскарад» – это описание аристократического Санкт-Петербурга, где под личиной светскости скрывается порок и преступление. Безвинная, любящая женщина погибает от яда, невольно попав в интригу, где присутствует князь Звездич. Как будто ясно, что хотел сказать Лермонтов, но «Маскарад» не стал бы тем, чем он есть, если бы… не сам «маскарад». А почему название, собственно «Маскарад»? У Энгельгардов! Обычно он подаётся, как место, где бывали представители царской семьи, и это как бы накладывает на эти маскарады печать придворности. Но дело было как раз наоборот. И во времена Лермонтова знал каждый житель столицы, что Энгельгард получил право на проведение публичных маскарадов в 1829 г., и пользовался им до 1836 г. Там присутствовали и князья, и простые дворяне, царь и купцы. Николай как бы подавал пример своеобразного «хождения в народ» [93]93
  Для расширения круга участников публичных маскарадов была даже снижена цена за вход с 10 до 5 рублей. Читаем у Лермонтова: «Как женщине порядочной решиться отправиться туда, где всякий сброд…».


[Закрыть].

Существовали правила маскарада: дамы были в масках, мужчины – нет. Все были абсолютно равны («под маской все чины равны»), все говорили друг другу «ты». Когда неопытные чиновники или кто-либо кланялись Николаю, он даже не отвечал им, подчеркивая равенство со всеми. И это в официально строжайше регламентированной системе. Помимо известных смыслов названия «Маскарад» – ненастоящесть всего, мишура внешнего и т. д. Ассоциация более глубокого смысла у Лермонтова одна – такое равенство, причем искусственное, есть в России только в одном месте, в ложе, в эзотерическом братстве [94]94
  Там же ко всем обращались на «ты». Как-то Александр I в ранние годы посетил одну ложу, где ему естественно «тыкнули», на что он так обиделся, что больше там не появлялся.


[Закрыть]. Маскарад как островок равенства в океане иерархии прямо и декларировал, что все на нем братья (для того и маска, чтобы уравнять сословия), хотя до времени Лермонтова в исторической практике попытка реальной ликвидации сословий была одна – Французская революция и гибель короля.

Все эти стороны «Маскарада» для посвященных лежали на поверхности, и попытки Лермонтова увидеть свою пьесу на сцене были обречены заранее. Но когда «чужой» вступает на эзотерическое поле, все изменяется, он не профан, он именно «чужой».

Мыслимый как часть биокосмического ритма, человек мистерий неизбежно мыслил себя соотнося с началом и концом чего-либо. Но эти ритмы входили в более широкую систему периодических очищений и возрождений. Еще М. Элиаде в своей книге «Космос и история» (М., 1987) писал: «Это предполагает два ряда церемоний: ежегодное изгнание демонов, болезней и грехов, а также ритуалы, связанные с новым годом (т. е. возрождение времени). Это изгнание может принимать форму ритуального выдворения человека, рассматриваемого в качестве материального носителя, с помощью которого пороки всех (всего общества, всего „света“ – можно здесь добавить) выносятся извне».

Чаще всего это символически происходило в коллективных собраниях, процессиях людей в масках, чему соответствует маскарад, карнавал, бал «культурных обществах». Когда же принято было решение об уже символическом, и именно Лермонтова, выдворении из жизни как очистительной (и заместительной) жертве? Во всяком случае, не в 1837 г.! После доноса на Лермонтова за стихи на смерть Пушкина, царь даже хотел освидетельствовать поэта наподобие Чаадаева. Как установлено Э. Герштейн на основе архивных материалов, вспышка интереса к Лермонтову (чтение «Демона» при Дворе) произошла как раз 8–9 февраля 1839 г., через 7 дней после завершения большого ритуала Хеб-сед. Но, скорее всего, окончательное решение было принято после 1 января 1840 г. Чисто интуитивно лермонтоведы всегда как-то очень обращали внимание на известное стихотворение поэта, помеченное 1 января 1840 г. Тут и Маскарад и Новый год, и знаменитый инцидент с двумя незнакомками в масках: одни считают их дочерьми царя, другие, что одна из дам была сама императрица Александра Федоровна. Известна и «странная» гневная реакция на стих Николая. Все почти исследователи сходятся во мнении, что вскоре состоявшаяся дуэль Лермонтова с Барантом произошла не случайно, а была направляема и организована. И состоялась она 18 февраля на Черной речке, совсем недалеко от пушкинского места. К тому же противник в данном случае был серьезный (в отличие от Мартынова). И, если бы Лермонтов не поскользнулся, то получил бы серьезную рану в грудь в первой стадии поединка при фехтовании; пуля Баранта тоже пролетела совсем рядом. И, хотя великий князь Михаил негодовал, что Барант отделался слишком легко, а Вяземский даже писал, что «из Лермонтова старается сделать героя», Николай приступил к своему собственному Хеб-седу (1839+3 года) и решил изменить тактику, и сослал Лермонтова в полк, ведущий тяжелые бои за цепь укреплений на Черноморском побережье. Одним из ключевых укреплений было Михайловское, известие о потери которого и пришло незадолго до решения царя, причем многие исследователи прямо связывают поражение именно под Михайловским с направлением Лермонтова в этот самый, в то время убийственный, район боевых действий.

Две женщины – две судьбы
(небольшое отступление)

А в Санкт-Петербурге жизнь продолжалась, прожив два года траура в деревне и ни разу не посетив могилу мужа, Наталья Николаевна в 1839 г. снова появилась в столице, и сразу была «прикреплена» фрейлиной ко Двору (вместе со старшей сестрой Александрой). Некоторые историки видели в этом плотское влечение царя к красивой женщине и вдове (так как никаких данных о связях Натальи Николаевны с Николаем при жизни Пушкина, как ни искали, не нашли). Их и не было.

Не было это и простым плотским влечением в дальнейшем. Хотя связь была. Этого даже и не собиралась скрывать в своих воспоминаниях дочь Натальи Николаевны – А. П. Арапова. А в заветной шкатулке Натальи Николаевны, хранившейся у дочери, сберегались два его автографа, цветы с гроба, поношенный темляк и платок с его вензелем. Смерть царя она восприняла как женщина, а не как верноподданная, «ее побледневшее лицо словно окаменело под нахлынувшим горем. Неутешно оплакивала она царя, собирая как драгоценные реликвии все, что относилось к нему!» (А. П. Арапова).

В 1844 г. она вышла за П. Ланского, который многие годы ухаживал за известной по делу Пушкина Полетикой (именно он, Ланской якобы ходил на страже тогда, когда состоялось свидание Дантеса с Натальей Николаевной по просьбе той же Полетики). После знакомства в 1844 г. уже 16 июля этого же года состоялась свадьба. Причем именно Полетика указала своему герою на Наталью Николаевну: «на ней Вам следовало бы жениться».

Далее все просто: Ланской был назначен командиром полка в захолустье, но как-то сразу «особым знаком царской милости» взлетел прямо командиром лейб-гвардии Конного полка, шефом которого состоял сам Государь. Но для нас необходимо увидеть еще одну деталь, неразрывно связанную с общей историей излагаемого. Дело в том, что хотя, разумеется, отношения царя и Натальи Николаевны не афишировались, в роли фаворитки она не рассматривалась Двором (а он знал все). И вместе с тем Николай как бы подчеркивал особое к ней отношение. Можно добавить еще одно воспоминание дочери: «Одно из явлений при Дворе обратилось в настоящий триумф. То был костюмированный бал в самом тесном кругу в Аничковом Дворце». Наталья Николаевна предстала в древнеазиатском стиле одеяния – длинном фиолетовом бархатном кафтане и палевых шароварах. Царь просто подвел ее к царице и сказал: «Посмотри, как она прекрасна!».

Императрица, разумеется, подтвердила. Сразу после бала придворный живописец написал акварельный портрет Натальи Николаевны. И все это было лишь штрихами «давно забытого быта», если бы Наталья Николаевна бессознательно не выступала в роли богини Кебхет (богиня смерти). По доктрине египетской мистерии Кебхет – дочь бога мертвых Анубиса, и она встречает царя, когда он идет «к полю жизни». Это оживление происходит в доме Анубиса (в области смерти). После встречи с Кебхет царь вновь оживает (а Наталья Николаевна появляется при Дворе после Хеб-седа), но уже очищенным.

Характерно, что эта богиня, приносящая смерть царю и потом воскресение, является его возлюбленной. В ритуале Хеб-сед «умирающий и воскрешающийся царь» в этом мире, естественно, распадался (мистически являясь одним) на умершего Пушкина и «воскресшего» в новой роли Николая. Поэтому действия царя были в первую очередь обусловлены характером ритуала (а уже его симпатии – это его личное дело). Отношение же Натальи Николаевны носило искренний и честный характер. Наталья Николаевна была той женщиной, которую гениально описал Чехов в «Душечке» [95]95
  Толстой буквально завидовал Чехову, так как сам, дав миру такие характеры, не увидел Душечку среди русских женщин.


[Закрыть]. Как и «Душечка», Наталья Николаевна живи она хоть с 10-ю мужчинами, осталась чистой и искренней – она уважала и любила Ланского за тепло спокойной семьи, любила она и Николая (он все сделал для ее детей), конечно, любила и Пушкина.

И было бы самым большим грехом сводить ее, как делается, к красавице Натали, которая «живет» только в ореоле Пушкина и с ним умирает. Пушкин за такое отношение, должно быть, вызвал бы на дуэль. Но в то время, когда Наталья Николаевна блистала в Аничковом, в Новгородской губернии в Сырковском монастыре появилась другая женщина – Вера-«молчальница». Если помните, в октябре 1832 г. Пушкин таинственно исчез из Москвы на 6 дней. Это было его последнее свидание с императрицей Елизаветой Алексеевной в районе Оптиной пустыни и города Белева.

В Некрополе Александра-Невской Лавры недалеко от могилы Натальи Николаевны стоит старинный надгробный памятник, представляющий собой скалу, сложенную из темного камня, на которой возвышается дуб, сломанный пополам молнией. А под дубом окутанная покрывалом скорбная фигура молодой женщины, облокотившейся на погребальную урну. Дуб, фигура женщины и урна выточены из белого мрамора. У подножия скалы беломраморная доска с надписью: «Здесь погребено тело Кавалергардского полку штабс-ротмистра Алексея Яковлевича Охотникова, скончавшегося января 30 дня 1807 года на 26-м году от своего рождения».

Биография Охотникова приведена С. А. Панчулидзевым в книге «Сборник биографий кавалергардов» (СПб., 1906. Т. 3). Автор же биографического очерка, основываясь на семейных преданиях Охотниковых и других воспоминаниях современников, рассказывает следующую историю.

За два года до своей гибели А. Я. Охотников влюбился в даму из высшего света. Муж этой дамы, высокопоставленное лицо, невзирая на красоту, молодость и любовь к нему своей жены, пренебрегал ею и открыто изменял на глазах у всего высшего светского общества, в то время как она молчаливо перенесла свое горе и унижение до тех пор, пока не встретила восторженной любви А. Я. Охотникова, которая увлекла ее.

Однако брат мужа, который сам был неравнодушен к невестке, но был отвергнут ею, выследил их и организовал убийство Охотникова. Поздней осенью в начале ноября 1806 г. при выходе из Большого театра (на месте которого теперь находится Мариинский), после спектакля подозрительная толпа тесно окружила А. Я. Охотникова, и кто-то нанес ему удар кинжалом в бок. Более двух месяцев раненый боролся за жизнь, но рана оказалась смертельной. В январе 1807 г. он скончался.

Возлюбленная, рискуя своей репутацией, дважды посетила его на квартире: до и после смерти. После похорон к брату А. Я. Охотникова явилась посыльная этой дамы и передала ему шкатулку с переписками и реликвиями этой тайной любви. От имени дамы посыльная и спросила у брата А. Я. Охотникова разрешения поставить на его могилу надгробие, которое и сохранилось до наших дней.

Опять мы встречаемся с ситуацией, почему к такому странному способу прибег брат мужа для того, чтобы избавиться от штаб-ротмистра? Ведь по родовитости А. Я. Охотников (1780–1807) принадлежал к древнему роду, внесенному в шестую часть родословных дворянских книг Орловской, Воронежской, Пензенской, Калужской, Ставропольской и Московской губерний, где находились обширные поместья представителей этого рода. В Высшем обществе не было никого, кто мог бы посчитать неравным дуэль с ним. Кроме… представителей, опять же, императорской фамилии.

Дамой света была императрица Елизавета Алексеевна, а братом мужа являлся великий князь Константин Павлович, организовавший убийство А. Я. Охотникова. Посыльной же императрицы была ее статс-дама княгиня Н. Ф. Голицына. История любви царицы составляла тайну императорской фамилии. После ее «смерти» в 1826 г. по приказу Николая I все документальные свидетельства были уничтожены. Но остались и сохранили личные дневники жены Николая I императрицы Александры Федоровной, сестры Елизаветы Алексеевной принцессы Амалии Баденской, а также письма членов царской фамилии, где упоминается эта связь.

В дневнике Александры Федоровны за июнь – июль 1826 г. записано: «Но вчера я прочитала эти письма Охотникова, написанные его возлюбленной императрице Елизавете».

Видно, что он переживал настоящую страсть, он любил женщину, а не императрицу, он обращался к ней на «ты», называл её своей женой… Охотников умирал во время родов Елизаветы Алексеевны, в результате которых появилась (ненадолго) их общая дочь Лиза. Вот почему Елизавета Алексеевна «умерла», ушла из мира именно в уездном городе Белеве – родовом гнезде Охотниковых. В христианской этической традиции существует выделение моментов, ступеней любви, как универсального, космического, божественного начала. Эрос – любовь, где в гамме чувств превалирует страстное, плотское начало.

Каритас – любовь, такое состояние души, где наиболее подходит определение «любовь-жалость» [96]96
  В центральной России женщины до недавнего времени говорили не «люблю тебя», а «жалею тебя».


[Закрыть]. На этой ступени любовь распространяется не только на людей, но и на живое (многие прекрасно знают, как любят своих животных хозяева кошек и собак, и их смерть – такое же горе, как потеря близкого человека), духовное здесь уже господствует, оставляя плотскому свои ниши – в отношениях с животными, например, уход за ними. А высший момент Любви – агапэ – можно иллюстрировать на примере Данте к Беатриче, хотя это состояние безмерно шире и пределы его уходят в бесконечность Божественней любви. Елизавета Алексеевна осталась верна в эросе-каратасе своему штаб-ротмистру навсегда, она и «умерла» в городе любимого мужчины. И Пушкина она никогда не любила как женщина (и физически, разумеется, тоже). Но, уйдя из мира, где остался её любимый, она перешла в такую область, где её духовные пути переплелись с пушкинскими. Они как бы вместе восходили по лестнице вверх.

В октябре 1832 г. они виделись в последний раз, а в 1834 г. в Тихвинском монастыре появилась Вера-молчальница (с 1840 г. – в Сырковском). Келья Молчальницы по своему внешнему виду была точно копией «томской» кельи старца Фёдора Кузьмича. И, если первые года её молчание не было полным, абсолютным, то после смерти Пушкина (уже в Сырковском монастыре), она замолчала навсегда, до самой смерти 6/V 1861 г. Место для своей могилы она выбрала сама, недалеко от погребенья игуменьи Александры Шубиной, восприемницы Елизаветы Алексеевны при переходе ее в далекие юные годы в православие, когда принцесса баденская Луиза-Мария-Августа, дочь маркграфа баден-бурлахского, стала великой княгиней Елизаветой Алексеевной. На её могиле стоит памятник в виде гроба из тёмного гранита с бронзовыми львиными лапами, стоящего на высоком пьедестале из красноватого гранита. На правой стороне надпись: «Здесь погребено тело возлюбившей Господа всей крепостью души своей и Ему Единому известная раба Божия Вера, скончавшейся 1861 мая 6 дня в 6 часов вечера, жившей в своей обители более 20 лет в затворе и строгом молчании, молитву, кротость, смиренье, истинную любовь к Господу и состраданье к ближним сохранившей до гроба и мирно предавшей дух свой Господу. А. С.» На левой: «Во царствии Твоём помяни Господи рабу Твою и подаждь от земных трудов к скорбей упокоение небесное. Н. Л.»

Что означают последние буквы А. С. и Н. Л.? Неизвестно. Но в монастыре свято сохраняли вещи «Молчальницы» – листы со священными текстами и монограммой из сочетаний букв: Е А и П (!), сделанными киноварью и чернилами.

«Фёдор Кузьмич» же её пережил лишь на 18 месяцев в далёкой Сибири.