Текст книги "Киви"
Автор книги: Игорь Лебедев
Соавторы: Ирина Железнова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
Именно потому, что эти места так дики и так мало обжиты человеком, здесь, на мысе Таиароа, поселилась колония королевских альбатросов (Diomedea epomophora).
Большие (с размахом крыльев до трех метров) серебристо-белые птицы нигде в мире не гнездятся так близко от большого города.
Территория, которую занимает колония альбатросов, объявлена заповедником. В него старается попасть каждый, кто бывает в Данидине. Нам, конечно, тоже хотелось побывать там, и мы сказали об этом нашим друзьям, которые тут же связались с заповедником по телефону. К сожалению, оказалось, что туда ехать незачем, так как альбатросов там нет: в это время года они покидают гнездовья и вместе со своим успевшим подрасти потомством улетают далеко на юг, в просторы морей, омывающих Антарктиду.
Отъехав чуть подальше от океана, вновь встречаешь заросли брума. Пожалуй, нигде на Новозеландских островах не растет он так буйно и пышно. От края до края, куда ни посмотрит глаз, золотятся на солнце поросшие брумом холмы, такие огромные, что их хочется назвать горами.
Новозеландцы стремятся уничтожить заросли брума, занимающие большие площади земли, которые можно было бы использовать под пастбища. Мы не раз видели, как машины опрыскивали брум химическим составом, губящим этот кустарник. Для уничтожения брума используются и самолеты. Но мы не могли не согласиться с профессором Кентерберийского университета Уинстоном Роудсом, который с улыбкой сказал однажды, что фермерам, конечно, не удастся расправиться с брумом и что он этому очень рад: ведь новозеландский пейзаж лишился бы своего прекраснейшего украшения.
«Вишневый сад»
В ПОСЛЕДНИЙ день в Данидине мы побывали в университете Отаго на приеме у вице-канцлера университета, беседовали с преподавателями и студентами. Потом, наскоро пообедав, поехали на встречу с представителями местной интеллигенции в дом одного из профессоров. Там мы встретили много друзей Советского Союза, которые нас долго не отпускали.
В гостиницу мы вернулись довольно поздно, порядком уставшие. По правде говоря, очень хотелось отдохнуть. Но в вестибюле нас ждала небольшая «делегация» из трех человек.
Немного смущаясь, один из них объяснил, что они актеры местного любительского театра и пришли пригласить нас на спектакль. О том, что мы в городе, они узнали из газет.
– Мы слышали, что вы завтра уже уезжаете из Данидина, – продолжал он, – и решили, что не можем допустить, чтобы русские не увидели нашей постановки к Вишневого сада». Нам просто необходимо узнать ваше мнение о спектакле. Мы будем играть эту пьесу сегодня специально для вас.
В театр мы шли пешком. Пересекли хорошо освещенную площадь Октагон и свернули на темную узкую улицу, одну из тех, которые ведут от центра в гору, к жилым кварталам. Шел мелкий дождь, и дул пронизывающий ветер с океана. Данидин казался вымершим. По дороге нам не встретилось ни одной живой души.
Через четверть часа мы были на месте. Девушка с фонариком в руках распахнула перед нами калитку и по едва заметной, окаймленной кустами тропинке повела нас к театру.
Это был крошечный театр – сцена и всего пять рядов простых деревянных кресел. Здесь могло разместиться от силы пятьдесят человек.
Но эти стены из узких, гладко оструганных досок, этот сводчатый дощатый потолок что-то напоминали нам. Все стало ясно, когда мы узнали, что театр называется «Глобус». Ну конечно же! Маленький данидинский театр был назван в честь знаменитого лондонского. Построившие его своими руками энтузиасты насколько смогли постарались сделать его похожим на шекспировский «Глобус», знакомый всем нам по многочисленным книжным иллюстрациям. Надо сказать, что в какой-то степени это им удалось, хотя данидинский «Глобус» всего-навсего пристройка к дому молодой супружеской пары, отдающей свои скромные средства и все свое свободное время этому любительскому театру.
Кроме нас, зрителей в театре не было. Нам объяснили, что, поскольку было неизвестно, когда мы сможем прийти и, следовательно, когда начнется спектакль, решили никого не приглашать. Участники постановки еще час назад загримировались и надели костюмы. Все это время они беспокоились, что русские могут где-нибудь задержаться и не приехать.
Нас усадили в первом ряду у самой сцены. За кулисами что-то с грохотом упало, кто-то нервно засмеялся и сразу же смолк. На минуту водворилась тревожная тишина.
Мы волновались, вероятно, не меньше, чем те, кому предстояло выйти на сцену. Нам сказали, что исполнители «ждут от нас серьезного разбора постановки и заранее выражают благодарность за все критические замечания, которые помогут им в работе над русскими пьесами».
Всякий согласится, что нелегко впервые в жизни выступать в роли театральных критиков. Тем более если вас считают, только потому, что вы русские, знатоками «системы» (так артисты «Глобуса» называли систему Станиславского) и авторитетами в вопросах чеховской драматургии. Мы лихорадочно рылись в памяти, стараясь представить себе виденные в Художественном театре пьесы А. П. Чехова.
Медленно, рывками раздвинулся занавес. На сцене появилась миловидная Дуняша со свечой и вслед за ней маленький черноволосый Лопахин с книгой в руке. Лопахин был облачен в длинную, ниже колен, стеснявшую его движения желтоватую рубаху с широченными рукавами и в желтые мягкие турецкие сапожки. Подпоясан он был красным шнурком с кисточками. Его вид так поразил нас, что мы прослушали первые реплики.
Кроме того, было непривычно из уст русских персонажей слышать английскую речь. Актеры с трудом справлялись с русскими именами и тем более отчествами. Они произносили их с особым усердием, растягивая гласные и отчеканивая каждую согласную. «Дунь-яша, Иермолай Алэксей-евйтч, Лыббов Андрэй-евна», – старательно выговаривали они.
Но действие развивалось, артисты разыгрались, и со сцены повеяло знакомым, чеховским.
Просчетов, подобных тому, который был допущен с костюмом Лопахина, больше не было, если не считать еще одной сцены, когда все мужчины появились в самых разнообразных меховых шапках. Преобладали папахи – от кавказской до казачьей; а на голову одного из персонажей было надвинуто нечто вроде мохнатого головного убора туркменского джигита.
Среди актеров были преподаватели, конторские служащие, электромонтер, домашние хозяйки. Покоряла их искренность, их стремление как можно лучше выразить мысли и чувства чеховских героев. Особенно хороша была Раневская. Ее с подъемом играла красивая, но, пожалуй, слишком молодая для этой роли женщина, жена профессора местного университета.
Спектакль кончился за полночь. Актеры, не переодеваясь и не сняв грима, сразу же пригласили нас на сцену. Наскоро был накрыт небольшой столик, откуда-то появились дымящийся кофейник и вазочка с печеньем.
В театре было холодновато, и мы с благодарностью приняли из рук «Раневской» чашечки с черным кофе. К тому же кофе давал нам возможность собраться с мыслями. По взволнованным лицам актеров было видно, что они с нетерпением ждут нашего мнения.
Мы были рады, что, не кривя душой, можем похвалить их за бережное отношение к Чехову.
– О, мы очень любим Чехова! – воскликнул длинный, немного нескладный актер, игравший в спектакле Фирса.
– Мы надеемся со временем поставить «Чайку». Но нас влечет и Гоголь, – застенчиво вставила «Дуняша».
Нам понравилось, что спектакль был поставлен в реалистической манере, и мы сказали об этом нашим новым знакомым.
– Мы стараемся во всем следовать системе Станиславского, – с некоторой торжественностью произнес белокурый очень сдержанный молодой человек, постановщик «Вишневого сада». На минуту он вынул изо рта трубку, которую все время посасывал. – А вот насколько нам это удалось, хотелось бы услышать от вас. Мы ждем вашей критики.
Понимая, что снисходительность может лишь обидеть, мы сделали несколько критических замечаний. Не забыли упомянуть и о чрезмерном увлечении меховыми шапками, и об излишней живописности Лопахина.
– Вы, конечно; правы, – заулыбались обступившие нас участники постановки. – У некоторых из нас было подозрение, что мы перебарщиваем. Но нам ужасно хотелось как можно больше походить на русских!
Мы возвращались в гостиницу взволнованные, чувствуя себя в некотором роде именинниками. Ведь нам посчастливилось увидеть самую «южную» из постановок «Вишневого сада», если только эта пьеса не ставилась в Антарктиде.
«Глобус» – один из многих любительских коллективов в стране. Они ставят все, что в их силах, – от водевилей до драм и трагедий. Среди актеров-любителей немало настоящих энтузиастов, отдающих театру все свой способности и энергию. Постоянного же профессионального драматического театра в Новой Зеландии нет. Театралам приходится удовлетворяться приезжими, часто второразрядными труппами. Здесь нередко можно встретить взрослых людей, которые ни разу в жизни не бывали ни на одной театральной постановке.
С чувством, близким к зависти, многие новозеландцы говорили с нами о расцвете советского театрального искусства. Они судят о нем в основном по фильмам и рассказам своих соотечественников, побывавших в Советском Союзе.
Нам не раз приходилось слышать, что те немногие молодые новозеландцы, которые посвящают себя театру, вынуждены покидать родину, так как в Новой Зеландии им негде приложить свои силы. Актерскому мастерству они едут учиться в Англию и там часто остаются. На подмостках лондонских театров новозеландцы не редкость.
Киви тянутся к настоящему искусству. Ни одна беседа с ними не обходилась без того, чтобы они не вспомнили о проходивших в последние годы в различных городах страны гастролях советских артистов.
Любители музыки не могут забыть побывавшего в Новой Зеландии в 1958 году Давида Ойстраха. Его концерты проходили с триумфальным успехом. Кстати, Давид Ойстрах был первым советским артистом, выступавшим в Новой Зеландии.
Не менее восторженно отзываются новозеландцы и о выступлениях в их стране Мстислава Ростроповича и Евгения Малинина.
Здесь немало настоящих ценителей музыки. Вообще в Новой Зеландии музыкальное искусство гораздо более развито, чем драматическое. В стране есть прекрасный национальный симфонический оркестр и хороший молодежный симфонический оркестр, так что молодым музыкантам в отличие от актеров есть где приложить свои силы у себя на родине. Есть и постоянная оперная труппа.
Как и весь мир, новозеландцы были, покорены мастерством артистов советского балета. Гастроли балетной группы Большого театра, проходившие в 1959 году, расценивались здесь как событие в культурной жизни страны.
Выступая перед членами Общества Новая Зеландия – СССР и говоря о значении этих гастролей для укрепления культурных связей между Новой Зеландией и Советским Союзом, профессор Уинстон Роудс отмечал:
«Еще несколько лет тому назад надежда на культурный обмен между Советским Союзом и Новой Зеландией казалась такой же несбыточной, как желание достать луну с неба. Теперь же и сама луна не так уж далека от Москвы и звезды Большого театра стали видны у нас на Юге. Пусть это будет счастливым предзнаменованием будущего».
Незадолго до нас в Новой Зеландии побывал Грузинский ансамбль танца. Он оставил по себе добрую и веселую память. Нередко, когда мы беседовали с новозеландцами о побывавших у них советских артистах, самые солидные на вид люди расплывались в улыбке и, сжав в зубах карандаш вместо кинжала, делали несколько движений, которые должны были изображать воинственный грузинский танец.
«Пусть ваши артисты приезжают почаще!» – эти слова мы слышали десятки раз.
СТРАНА ФЬОРДОВ
ИЗ ДАНИДИНА на запад, к озеру Вакатипу, ведет знаменитая «дорога золотоискателей». По ней в середине прошлого века во время «золотой лихорадки», охватившей Новую Зеландию, к этому озеру, вблизи которого были найдены золотые россыпи, устремились тысячи золотоискателей. На берегах Вакатипу как грибы после, дождя вырастали их палаточные города. В разгар «золотой лихорадки» в этих городах насчитывалось более десяти тысяч палаток. По вечерам здесь рекой лилось виски и пиво в многочисленных салунах, играла веселая музыка, доносились осипшие голоса певичек, раздавалась брань подвыпивших, а частенько и выстрелы.
Золотые россыпи скоро истощились, и эти города зачахли. Сейчас все тихо на берегах озера. Но до сих пор туристам показывают «города-призраки» Скиппере, Мэй-стаун, Овраг Габриэля и другие с их развалившимися постройками и заросшими травой немощеными улицами.
Вакатипу – самое длинное озеро страны. Его длина с юго-востока на северо-запад – около 100 километров. В некоторых местах глубина озера достигает 400 метров. В него впадает двадцать пять речек, каждая из которых вместо названия имеет порядковый номер, как улицы в Нью-Йорке. Вода в озере настолько чиста и прозрачна, что местные жители утверждают, будто она может заменить дистиллированную.
С озером связано удивительное природное явление, которому ученые еще не нашли объяснения. Вода в нем каждые пять минут то поднимается на семь с половиной сантиметров, то опускается до прежнего уровня. Озеро как бы дышит. Новозеландцы любят говорить, что под водами Вакатипу бьется сердце Южного острова.
Вот какое поэтическое объяснение дается этому явлению в одной из маорийских легенд:
Маната, дочь вождя, и юноша Матакаури полюбили «друг друга. Но они не могли пожениться, так как отец прочил Манату другому. Однажды злой великан Матау напал на селение и унес Манату в свои владения, в глубь покрытых снегом гор. Тогда вождь в отчаянии обратился ко всем молодым воинам селения, моля их спасти дочь. «Я отдам Манату в жены тому, кто спасет ее!» – воскликнул он.
Никто не решался идти в логово страшного великана, и только Матакаури вызвался это сделать. Храбрый юноша поднялся в горы, и ему удалось освободить Манату, пока великан спал. Но Матакаури понимал, что, проснувшись, Матау обратит свой гнев против всех жителей селения. Поэтому он вновь вернулся в горы, где по-прежнему спал великан, положив голову на одну гору, а ноги на две других.
Много дней и ночей трудился Матакаури, принося из лесу охапки хвороста и сухой травы и укладывая их громадными грудами вокруг тела спящего Матау. Затем, потерев друг о друга два куска дерева, Матакаури добыл огонь и со всех сторон поджег хворост и траву. Пламя охватило вершины гор, и дым закрыл солнце. Огонь поглотил великана. Пожар был так силен, что пламя прожгло землю. Образовалась огромная впадина, напоминающая своей формой тело великана. Дожди и горные реки наполнили впадину водой, превратив ее в озеро. Люди назвали это озеро Вакатипу. Глубоко на его дне лежит сердце Матау. Только сердце великана не сгорело. Оно живо, оно бьется. С каждым его ударом воды озера то поднимаются, то падают.
К западу и юго-западу от озера Вакатипу, на побережье Тасманова моря, лежит самая дикая часть Новой Зеландии. Некоторые места ее до сих пор еще недостаточно исследованы. Это знаменитая страна фьордов, тот Трайон, который обычно сравнивают с Норвегией. Тасманово море здесь во многих местах глубоко вдается в сушу, образуя узкие, длинные фьорды. Берега их представляют собой почти отвесные стены, поросшие густым лесом. Они так круто поднимаются из воды, что на них не всегда можно поставить даже палатку, не говоря уже о том, чтобы разбить лагерь, и новозеландские геологи, исследующие этот район, зачастую вынуждены жить на катерах, причаленных к берегу.
Самый известный из фьордов – Милфорд-Саунд. пользуется большой популярностью среди новозеландце От озера Вакатипу по изумительному по красоте ущелью к нему ведет узкая дорога, которую новозеландцы называют «Чудо-тропа». В Милфорд-Саунде находится крупнейшая туристская база Новой Зеландии.
На самом юге страны фьордов врезается в сушу Фаски-Саунд, где, как уже говорилось, находился лагерь экспедиции капитана Кука.
Дальше от побережья вздымаются высокие хребты, вершины которых покрыты вечными снегами. Хребты эти труднодоступны. Их склоны, одетые густым лесом, переходящим ближе к линии снегов в заросли непроходимой кустарника, подымаются под углом в 50–60 градусов. Охотники и туристы пробираются по стране фьордов по тропам, проложенным оленями и лосями. Оленей здесь великое множество. В фьордах можно встретить большие лодки охотников, доверху нагруженные оленьими головами с их ветвистыми, роскошными рогами. Оленину далеко не повезешь, а головы ценятся туристами.
В стране фьордов есть места, где никогда еще не ступала нога человека. Только за последнее десятилетие новозеландские географы нанесли на карту много новых горных вершин, рек, озер и долин.
Климат этого края влажный. Почти каждый день идет дождь. Ущелья и долины часто окутаны пеленой тумана. В лесах много мхов и лишайников. Здесь растет мох, достигающий более 60 сантиметров в длину – самый длинный мох в мире. Маори называют его па-гау-какапо (Dawsonia superba).
Постоянного населения в стране фьордов нет. Это царство оленей, лосей, птиц. Птицы тут самые разнообразные: изумрудный попугай (Cyanoramphus novaezelandiae) и так называемая желтая ворона (Callaeas cinerea), прозаическое название которой не мешает ей быть одной из лучших местных певуний; встречается здесь и туи (Pros-j themadera novaezelandiae), та самая туи, которая была предметом спора между Паганелем и майором Мак-Наббсом.
«– Туи так сильно жиреет зимой, что заболевает и даже не может летать, – рассказывал Паганель майору. – Тогда, чтобы избавиться от лишнего жира и стать более легкой, она ранит себя в грудь клювом. Не кажется ли это вам странным, Мак-Наббс?
– Это настолько странно, – ответил майор, – что я не верю ни единому слову вашего рассказа».
Паганелю не удалось показать майору истерзанную, окровавленную грудь туи и тем самым доказать свою правоту. Да он и не мог бы этого сделать, поскольку туи и не думает подвергать себя столь болезненной операции. Скептически настроенный майор был явно ближе к истине, чем увлекающийся географ.
Туи – красивая сине-черно-зеленая птица с белой манишкой на груди. Голос ее очень мелодичен и обладает удивительным диапазоном. Особенность ее пения в том, что иногда она прерывает его, чтобы неожиданно разразиться «кашлем» и «чиханием». Туи очень распространена в Новой Зеландии. Она встречается даже в садах на окраинах городов.
Совсем недавно страна фьордов стала предметом внимания орнитологов всего мира. Врачу и любителю-натуралисту из Инверкаргилла Джефри Орбеллу удалось поймать в дремучих лесах к западу от озера Те-Анау считавшуюся вымершей птицу такахе (Notornis hochstetteri) и тем самым сделать одно из крупнейших орнитологических открытий этого века.
Район вокруг озера Те-Анау, где обнаружили такахе, был объявлен национальным заповедником.
Такахе – нелетающая птица размером с большого гуся. Она отличается ярким, красивым оперением, сильными ногами и коротким толстым клювом красного цвета. Когда-то, до прихода европейцев, такахе в этих краях было так много, что страну фьордов маори, называли «место, где живут такахе».
Некоторые оптимисты среди новозеландцев не теряют надежды, что в каком-нибудь из далеких уголков страны фьордов сохранилась и парочка-другая моа.
Большая птица бродит близ Манапаури[9],
На дальних берегах, где не был человек… —
писала новозеландская поэтесса Робин Хайд.
Вообще до прихода европейцев Новозеландские острова были настоящим царством птиц. Помимо птиц здесь водились только летучие мыши, завезенные маори крыс и туатара.
Теперь острова изобилуют оленями, лосями, дики свиньями (которых, кстати сказать, здесь часто называют «капитаны Куки», поскольку они ведут свое происхождение от нескольких поросят, сбежавших из лагере капитана Кука), дикими коровами и быками, дикими лошадьми, дикими козами, ослами, лисами, зайцами, дикими овцами и неимоверным количеством кроликов.
ОВЦЫ, ОВЦЫ…
КАК ТОЛЬКО кончились пригороды новозеландского Эдинбурга, – справа от нас показался Порт-Чалмерс, крупный порт Южного острова, еще один «шотландский» город страны. Шоссе в этом месте идет по гребню высоких холмов, поэтому Порт-Чалмерс предстал перед нами как бы с птичьего полета. Расположенный далеко внизу, на полуострове, омываемом с трех сторон пенящимся океаном, город казался таинственным и романтичным.
Между Данидином и Порт-Чалмерсом, на одном из высоких холмов, которых так много в провинции Отаго, высится огромный серый обелиск. Он виден еще издай за несколько километров. Нам рассказали, что это самый большой памятник в Новой Зеландии. Он был воздвигну» в честь тех, кто в 1882 году с находившейся неподалеку бойни отправил в Англию первую партию новозеландского мороженого мяса.
У подножия холма находится небольшая площадка, на которой возвышается невысокая каменная стена с воротами. Эта стена тоже памятник. На ней высечены имена управляющего бойни, мясннков и других людей, причастных к этому знаменательному в истории страны событию.
За воротами начинается длинная аллея, обсаженная рядами старых платанов. По этой самой аллее когда-то проследовал караван фургонов, доставивших мороженое мясо в Порт-Чалмерс.
Мясо было отправлено из Порт-Чалмерса на «Данидине», одном из первых в мире рефрижераторных судов. Целых четырнадцать недель «Данидин» плыл к берегам Англии, везя свой удивительный для того времени груз.
Много хлопот доставил этот груз капитану и команде. Проверяя систему охлаждения, капитан застрял в вентиляционном люке, и его с трудом вытащили оттуда за ногу с помощью наскоро изготовленного из веревки лассо. К этому моменту он успел охладиться настолько, что мало чем отличался от замороженных бараньих туш, о сохранности которых так заботился.
Но этим происшествием дело не ограничилось. От искр, вырывавшихся из трубы холодильной машины, несколько раз загорались паруса «Данидина». Тем не менее мясо было доставлено в Лондон в хорошем состоянии и тотчас распродано.
Мемориальный комплекс, осмотренный нами, символизирует то значение, которое имеет для Новой Зеландии животноводство и вывоз его продукции на далекие заморские рынки. В настоящее время страна занимает первое место в мире по вывозу баранины.
Но если уж говорить о символах, то стоит вспомнить, что на новозеландском гербе рядом с королевскими регалиями изображен корабль и поднимаемая лебедкой овца. И это вполне закономерно, так как сельское хозяйство, и прежде всего животноводство, до сих пор остается основой хозяйства страны.
Новая Зеландия – страна овец, овец и коров. На ее вечнозеленых пастбищах пасутся многочисленные стада породистых коров и тысячи, тысячи овец. Здесь более пятидесяти миллионов овец и свыше шести с половиной миллионов коров. На каждого новозеландца приходится около двадцати овец и почти две с половиной коровы. По числу овец на душу населения Новая Зеландия обогнала даже классическую «овечью» страну – Австралию.
Когда едешь по новозеландским дорогам, почти не видишь поселков и даже отдельных домов, не встречаешь людей, зато овцы повсюду. Они кажутся большими пятнами снега на зеленых склонах холмов.
Если, проезжая мимо овец, пасущихся близ дороги, остановить машину и заглушить мотор, в ушах начинает громко звучать монотонное блеянье.
Нередко овцы оказываются и на самой дороге.
Нам не раз приходилось видеть, как машины стояли, «застряв» среди лавины блеющих, наскакивающих друг на друга животных. Тут уж приходится уступить дорогу овцам и набраться терпения.
«Овца – королева наших дорог», – говорят новозеландцы. Но если «ее величество овца» и пользуется на дорогах поистине королевскими привилегиями, то объясняется это очень просто.
Пастбища, раскинувшиеся от горизонта до горизонту, разрезаны на участки, принадлежащие разным владельцам, и отделены друг от друга проволочными, незаметными с первого взгляда изгородями. Если неразумная овца забредет на участок соседа – это уже нарушение «священного права» частной собственности. И уж никак нельзя перегонять овец через чужие владения. Зато дорога и две узкие полосы земли по обеим ее сторонам– это «ничейная» или, вернее, государственная территория, и поэтому именно по ней перегоняют стада.
Любопытно, что все овцы в Новой Зеландии белые или серовато-белые. Иных мы там не видели. Один фермер объяснил нам это так:
– Из черной шерсти не сделают белой даже в Лондоне, а вот из белой любая получится: черная, коричневая, розовая, любого цвета радуги. Потому-то они у нас и беленькие.
В Новой Зеландии, как уже говорилось, нет волков. Это значит, что овцам и коровам не нужны пастухи, что они могут безмятежно пастись без всякого присмотра. Нет здесь также оводов и слепней, которые в других местах так изнуряют животных.
Но у новозеландских овец все-таки есть враги – кролики.
«Кроличья» проблема так же остра в Новой Зеландии, как и в Австралии. Одно время создалась опасность, что бурно размножившиеся потомки завезенных колонистами зверьков лишат овец средств к существованию, то есть, попросту говоря, съедят всю траву. Кроликам была объявлена беспощадная война, которая ни на день не прекращается и поныне.
Силы отдельных фермеров оказались недостаточными. В войну вступило правительство. Был разработан генеральный план военных действий. Всю страну разделили на существующие и теперь двадцать «кроличьих» районов (rabbit districts). Во главе каждого района стоит «кроличий» комиссар (rabbit commissioner). В его распоряжении находится специальный «кроличий» отряд из нескольких десятков человек. На государственные средства содержится около тысячи человек, единственное занятие которых – истребление кроликов. «Кроличья» или, вернее, «антпкроличья» армия имеет на вооружении даже самолеты.
Новозеландцы говорят, что «господь бог благословил их прекрасным климатом». Круглый год зеленеют здесь пастбища, засух не бывает. Почти везде осадки выпадают равномерно. Рост трав в зимнее время замедляется на каких-нибудь две-три недели, да и то лишь на Южном острове. Скот все время находится под открытым небом. Фермерам не приходится строить хлева или кошары.
Вряд ли в мире есть другая страна, где природные условия были бы столь благоприятны для развития животноводства.
Но это не значит, что все в новозеландском сельском хозяйстве обстоит благополучно. Лучшие земли и самые большие стада находятся в руках богатых фермеров. Из 90 тысяч ферм крупных всего около 7 тысяч, но зато на них приходится более половины всех используемых земель и большая часть скота. В овцеводстве, например, крупным фермерам, имеющим более тысячи голов овец каждый, принадлежит четыре пятых всего поголовья овец в стране. В то же время мелкие и средние фермеры, а их свыше 60 процентов из общего числа фермеров-овцеводов, владеют всего одной пятой поголовья овец.
Ничем не отличается от этого и положение в мясном И молочном животноводстве и в земледелии. Если крупные фермеры получают весьма солидные доходы, то участь мелких фермеров довольно плачевна. Они находятся в кабале у сельскохозяйственных банков и у компаний по продаже сельскохозяйственных машин в рассрочку.
На поверку частенько оказывается, что мелкий фермер имеет лишь видимость самостоятельного хозяина. Только работая от зари до зари, он может удержаться на своем небольшом участке земли, который обычно бывает заложен в земельном банке и фактически уже ему не принадлежит.
– Мне и мужу приходится нелегко, – рассказывала нам одна из фермерш. – Все наше хозяйство – несколько коров, а этого недостаточно, чтобы свести концы с концами. Ведь у нас трое – детей. Мы работаем еще и на стороне. Вдвоем выполняем обязанности почтальона. Чередуемся. Полдня каждый из нас работает па фермер полдня разносит письма. Даже поговорить друг с другом за день не удается.
То, что у бедных фермеров положение трудное, признают все. Но интересно, что когда мы говорили с фермерами побогаче, то и в их высказываниях слышались нотки тревоги.
Что же волнует богатых фермеров?
Дело в том, что все их благосостояние связано со сбытом их продукции за границу, и прежде всего в Англию. Новая Зеландия исторически развивалась как «заморская ферма» этой страны. Благополучие новозеландского фермера, как и вообще новозеландца, целиком зависело и зависит от того, намазывает ли англичанин ломтик хлеба за завтраком новозеландским маслом или датским, покупает ли английская домашняя хозяйка в мясной лавке новозеландскую баранину или аргентинскую.
До последнего времени все обстояло хорошо. Англичане ели новозеландское масло и баранину, и новозеландцы могли спать спокойно.
Но положение изменилось. Начав переговоры о вступлении в западноевропейский «Общий рынок», английское правительство явно было готово поступиться интересами своей заокеанской фермы, соглашаясь на введение пошлин на товары, поступающие в Англию из Новой Зеландии.
Нужно было спасать положение. В Англию стали приезжать один за другим новозеландские министры. Они взывали к «благородству страны-матери» и убеждали ее не допустить разорения «страны-дочери».
Перед мысленным взором новозеландцев все чаще стала возникать мрачная картина начала 30-х годов, когда Англия, сжатая тисками кризиса, резко сократила закупки новозеландской сельскохозяйственной продукции. Новой Зеландии грозил экономический крах. Безработица достигла ужасающих размеров. Более двух пятых взрослого мужского населения не имело работы. На пастбищах паслись десятки миллионов овец и миллионы коров, но шерсть, мясо и молоко были «не нужны». В то же время тысячи рабочих в городах голодали.
Чтобы занять безработных и предотвратить взрыв недовольства, правительство создавало специальные трудовые отряды, которые использовались на строительстве дорог, на лесопосадках. Вместо заработной платы рабочие в этих отрядах получали кое-что из одежды и скудную еду из общего котла.
Каждый новозеландец, проезжающий через большие лесные массивы вблизи Роторуа, где ровными рядами выстроились тридцатипятилетние сосны, неизменно вспоминает, что они были посажены руками безработных. Мы видели эти леса, этот «памятник великой депрессии», как назвали их наши спутники.
Сейчас все большее число новозеландцев начинает понимать, что их страна не может и не должна уже больше развиваться как заморская ферма Англии, если она не хочет в один прекрасный день оказаться перед катастрофой.
ОМАРУ И ТИМАРУ
ДОРОГА от Данидина к Крайстчерчу идет через Омару и Тимару, два небольших провинциальных города. Вплоть до Тимару она почти все время вьется по обрывистому берегу Тихого океана. Между обрывом и океаном тянутся узкие ленты песчаных пляжей.
Омару известен своим любопытным географическим положением. Он лежит как раз на полпути от экватора к Южному полюсу. Это новый город, выросший в основном после войны. Одноэтажный, как и большинство новозеландских городов, он отличается от них более современной архитектурой. Нам понравилось, что окна во многих жилых домах занимают чуть ли не целую стену.
