Текст книги "Храм"

Автор книги: Игорь Акимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Илья гнал от себя вопрос (вопрос стучался, но Илья его не впускал), как бы он поступил, если бы в этой истории Строителя вообще не было. Нам лицемерить незачем, поэтому мы с вами понимаем: уж наверное он не прошел бы мимо клада. Контры Строителю по сути были только оправданием, чтобы не досаждал дискомфорт от банальной установки «храм – это святое». Думать об этом не было смысла, только вред: любое сомнение тормозит и ослабляет. Поэтому Илья говорил себе: не морочь голову, не забивай ее интеллигентской чепухой; думай лучше о том, как поскорей управиться с этой затеей.

«Поскорей» – ключевое слово этой ситуации.

Илья не любил спешить, не любил резких движений, но куда денешься, если время поджимает? Война в горах уходила под спуд, банд становилось все меньше; завтра не останется спин, за которые так удобно было прятаться, не останется ни местных, ни наемных отрядов, под которые Илья так ловко научился мимикрировать. Пора, пора уходить со сцены. Если уж совсем честно, он уже и ушел бы, еще в конце зимы собирался это проделать, да клад притормозил. Для ухода было подготовлено все. Во-первых, скромная однокомнатная квартирка в пятиэтажной хрущевке, чтоб схорониться на первое время. Илья мог бы купить и сколько-угодно-комнатную в элитном доме, и весь такой дом, но тщеславного барства никогда в нем не было (и не будет); засветиться по глупости? Не дождетесь! Во-вторых, он запасся паспортами и дипломами на все случаи жизни (каждый – в трех экземплярах) и припрятал их в трех местах. Илья еще в детстве усвоил, что нельзя все яйца складывать в одну корзинку, и не нарушал этого правила никогда. Не ленитесь, господа! – и вам не грозит оказаться однажды у разбитого корыта. В-третьих, денежки... Денежки тоже лежали не купно, а в разных банках. Разумеется, в иностранных. Для этого не пришлось мотаться за рубеж; в наше время филиалы всевозможных раффайзенов – в каждом приличном городе. Естественно, хрущевка станет гнездом не на вечно. Пожить в ней придется (как долго, Илья не загадывал, ситуация подскажет); придется затеять небольшой бизнес и подкормить мелкую местную бюрократию. Нужно наследить; нужно, чтобы люди тебя запомнили здесь и таким. Это может ого как пригодиться потом, когда будешь жить в приличном городе и в роскошной квартире. Раньше или позже непременно наступит момент, когда у тебя полюбопытствуют компетентные госслужащие: откуда ты взялся? и откуда у тебя капиталец? А ты им: извольте; можете проверить: у меня пусть и скучноватое, но честное и чистое прошлое; список свидетелей прилагаю... А в общем-то все проще. Страна велика; нырнул в любой многолюдный город, где ни одна душа тебя не знает, и живи себе в покое и довольстве хоть сто лет. Только не высовывайся. Ну, это предостережение для дураков, а Илья дураком не был.

В истории с кладом было неясное обстоятельство. Ведь несколько десятилетий храм стоял без надзора; все это время жила легенда о кладе; значит, были люди, которые его искали. Надо полагать, не только дилетанты, но и опытные искатели. И все зря. Но вот является невесть откуда темный мужик и подбирает то (Илья не сомневался, что клад сам дался Строителю в руки), что не могли найти профессионалы. Просто наклонился и поднял. Объяснить это, придумать сходу какую-нибудь версию, Илье не удалось. Но тут нужно отдать ему должное: он не стал мучиться этой проблемой. Гордиевы узлы не распутывают, а рубят. Илья себя спросил: имеет ли значение, каким образом Строитель обнаружил клад? Ответ очевиден: не имеет. Важно только одно: клад есть. Ну, повезло мужику, наткнулся. И если даже допустить фантастическую версию, что Бог имел на этот клад виды и потому приберегал его (а с этим необходимо считаться; как показывает исторический опыт, у Бога рука тяжелая), то теперь, когда клад вскрыт, это дело перешло из божеской компетенции в человеческую. Иначе говоря, Бог патронирует девственницу, пока она, как говорят в Малороссии, недоторкана. Но стоит Сатане улучить момент и откупорить бутылку, как Бог теряет к ней интерес, и вчерашний тупик становится проходным двором. Законы природы одни и те же для любого процесса, уж это Илья знал точно. Если идешь по протоптанной дорожке, ты находишься в диапазоне дозволенного, и природа (или Бог – называйте, как больше нравится) не будет вставлять палки в колеса. Другое дело – люди, от них всегда жди подляну. Но как раз людей Илья не боялся. Если знаешь правила игры (а Илья их знал), тебя не смогут обдурить. И там уж – свобода воли (по Гегелю, или по Канту?.. поживешь среди маргиналов – не то, что немецкую философию, себя настоящего позабудешь). Так вот, о свободе воли: хочешь – тяни карту; боишься – завидуй, глядя со стороны, как играют другие.

О конкурентах Илья не думал. Не видел в этом смысла. Конечно же, они есть (как были и как будут всегда, даже когда клада не останется: жизнь человеков столь пресна, что любой приправе радуешься, как выздоровлению), но это еще не повод, чтобы суетиться. Здесь не ипподром. Задачка интеллектуальная. Вот и посмотрим, кто умней.

Найти клад – это еще не все. Не менее важным было так его взять, чтобы никто даже предположить не мог, чья это работа. Причина на поверхности. Одно дело, если у тебя репутация обычного бандита. Значит водятся какие-то деньжата. Возможно даже и немалые; но с той же вероятностью их может и не быть вовсе: рулетка, карты, бабы, – если человек слаб и ему необходима компенсация, relaxation, он всегда найдет способ, как спустить неправедное добро. Кому он будет интересен после того, как сойдет с круга? Да никому! Даже милиция не станет его разыскивать, разве что случайно кто-то опознает. И совсем иное, если известно, что он грабанул клад. Это все равно, что получить клеймо на лоб. Такая охота начнется! – на краю света найдут... Нет уж, в этом деликатном деле обойдемся без свидетелей.

Надо сказать, его давно влекло побывать в храме. Осмотреться, подумать. Удерживало два обстоятельства: он не хотел засветиться (при его репутации тут же возникли бы подозрения, что он явился неспроста), а самое главное – он ничего не смыслил в строительстве, следовательно, смотри – не смотри – дело не продвинется. Он осознавал, что самостоятельно может родить соображения о местонахождении клада только банальные. Естественно, 90 % за то, что схрон находится где-то в фундаменте; так же рассуждали и первые поисковики, пытавшиеся взорвать пол. Но площадь храма огромна, прочность пола – скажем так – максимально возможная. Следовательно, взрывные работы исключаются. Надо точно знать место, надо знать, как открывается схрон (он должен открываться легко – это закон жанра), – и только после этого прийти и взять клад. А ведь остаются еще 10 % – ими тоже нельзя пренебрегать, – которые тянут на себя стены и потолки. Толщину стен не везде на глаз определишь, и если архитектору надо, он в каком-нибудь притворе устроит простенок метра в три шириной – ни за что о нем не догадаешься. Меньше всего шансов у пространства между потолками и кровлей. Замаскировать схрон на чердаке еще проще, чем в стене: там теснота, стропила, опорные стены, печные и вентиляционные трубы, – где настоящее, а где fiction – не сразу и определишь. Но при пожаре чердаки выгорают начисто, при этом перекрытия обрушиваются; впрочем, это может произойти и от воздействия времени... Нет, нет, строитель храма должен был действовать наверняка.

Сейчас для визита в храм момент был вполне подходящий. Банда оказалась в селе по необходимости; ремонтные работы требуют времени; так почему бы не воспользоваться оказией и посетить памятник культуры, о котором в народе столько разговоров? Он, правда, личность экзотическая, но это, согласитесь, не повод, чтобы подозревать его в злом умысле. Было и еще одно обстоятельство, не менее существенное: на смотрины Илья прихватил с собой специалиста. Архитектора. На Искендере не было написано, что он закончил московский архитектурный и добрый десяток лет корпел за компьютером в градостроительном управлении столицы нашей родины. К тому же – натура артистическая. Илья придумал ему роль, прямо скажем, банальную, но Искендер ею загорелся. Или сделал вид, что загорелся, а на самом деле просто устал от постоянного напряжения и в предложении Ильи увидел шанс красиво выйти из игры и ассимилироваться с толпой.

 XV

Они пошли не напрямик через село, а околицей. Так получилось. Илья знал поблизости колодец с замечательной водой, они пили ее прямо из ведра – вкусную, мягкую, тяжелую от пропитавшего ее холода, наполнили ею фляги, но ушли не сразу. Не хотелось уходить. Что-то было в этом месте, какая-то особая аура. Возможно, это она делала воду такой, возможно, все было как раз наоборот, – разве это имело значение? Важно, что душа здесь отдыхала. Расслабилась – и отдыхала. Все мысли исчезли, остались только чувства; глаза, нос, уши наполняли душу напрямую, в обход сознания. Исчезла жара, исчезла память, прошлое и будущее. Они сидели на краю низкого сруба, каждый глядел в свою сторону, в никуда. Как долго? Может быть – несколько секунд, наверняка не дольше минуты: чтобы выдержать такое состояние дольше – нужна собственная энергия, а они ее растеряли в короткие мгновения боя, когда попали в засаду и не знали – унесут ли ноги. Первым очнулся Илья – мысль о кладе заскребла когтистой лапкой где-то в подполе мозга. «Ладно, – сказал он, – надо дело делать.»

Они не стали возвращаться к главной улице, пошли вертлявыми узкими переулками. Если селяне замечали их издали, то старались уйти в дом, но если зрительный контакт происходил – здоровались еле заметным кивком. Никто не проявлял интереса, никто не пытался скрыть внутреннего напряжения. А за что им любить меня? – равнодушно думал Илья. Если я и сбросил какие-то крохи одному из тысячи, то для остальных девятисот девяносто девяти я представляю угрозу, пусть и потенциальную. Я – камень, брошенный в их пруд. Круги расходятся по поверхности, и кто-то, разбуженный ими, собравшись с духом, уже тянется неуверенной рукой к телефону...

Храм был виден отовсюду, лишь иногда его закрывали высокие крыши. Весь в лесах, он дремал под солнцем, не обращая внимания на голубоватые вспышки электросварки в просвечивающем каркасе главного купола. «Хорошо стоит, – сказал Искендер, – только чего-то в его контуре недостает...» Пока поднимались по брусчатке, Илья поглядывал на хату Марии. Дверь была открыта, но двор был пуст. Илья знал, что сейчас не стоит к ней заходить. Быть рядом и не зайти – в этом было больше смысла, пусть и ребяческого, чем в визите, который не приблизит его к ней ни на шаг – это известно заранее, – а то и разведет их еще дальше. Но желание увидеть ее – только увидеть! ничего иного он не хотел – уже поднималось в нем, стремительно наполняло тело; еще немного – и захлестнет сердце. Никуда я от этого не денусь, думал он. Я раб этого чувства, и мне это нравится. Потому что это дает стержень моей жизни, дает ей смысл. Дает ей цель. Ведь если б не было в моей жизни Марии – ради чего б я жил? Ради денег? – но они для меня только средство. Только фундамент того будущего, которого я не мыслю без Марии. Мои деньги – только для нее, хотя я и не знаю, для чего они ей. Но у меня нет вариантов, мне больше нечего ей предложить. Только себя – и деньги. Не густо. Хотелось бы знать, что предлагают друг другу счастливые пары. Впрочем, я это знаю: они предлагают недостающий фрагмент души. Если в тебе оно есть – этот фрагмент становится общим, и вчерашние незнакомцы превращаются в неразрывную пару сиамских близнецов. Значит, во мне этого нет, у нас не совпадающие контактные группы, иначе она бы уже нашла во мне то, что ей недостает. И приняла бы меня любого – и ангела, и дьявола. И нищего, и прынца. Значит, во мне нет того, без чего страдает ее душа.

Она так и не появилась во дворе.

Как же так случилось, что до сих пор Илья не побывал в храме ни разу? Ведь каждое утро, после того, как ночевал у Марии, выходя на крыльцо, он видел эту громаду. Конечно, видел; но не замечал. Когда Мария была поблизости, тем более – рядом, Илья вообще никого и ничего не замечал. Удивительное состояние! – он и ее не замечал, разве что мельком; ведь она была не вне – она была в нем, его неотделимая часть. Ведь мы же не смотрим ежеминутно на себя в зеркало, даже если проходим мимо. Если сказать: Илья жил Марией, – это будет неверно. Он же не анализировал своего чувства (аксиома: вивисекция – удовлетворение любопытства – убивает). Илья жил им. Да – тогда, возле нее, он жил. Что-то говорил, что-то делал – сейчас уже невозможно вспомнить, что именно, как невозможно разглядеть в ярком сиянии находящиеся рядом мелкие детали. И когда выходил на крыльцо, чтобы ехать к себе на службу, он был, по сути, слеп. Он садился в свою скрипучую коричневую «четверку» и какое-то время ехал на автопилоте, и только за селом, при выезде на трассу, зрение возвращалось к нему. Не сразу, поначалу фрагментами, мир проявлялся, обрастал деталями. Мир проникал в его мозг и будил память, освобождая заботы и проблемы. Мир заслонял ими то, чем Илья жил только что, задвигал ощущение Марии в угол сознания – и гасил, гасил... Мир убеждал: дело – вот что важно, все остальное – эфемерно, мираж, спровоцированный гормонами. Прокатит волна, наступит прохладный вечер, сознание станет ясным, – вот тогда и увидишь все в истинном свете...

Не прокатила. И слава богу, что не прокатила. Ведь без этой боли чем бы жил? Ведь только эта боль не позволяла превратиться в робота. Или в животное.

Илья стоял перед храмом, смотрел на него – и ничего не чувствовал. У него не было с храмом общих рецепторов. Разумеется, он мог бы оценить гармонию храма, его мощь сжатой пружины, но для этого нужно было специально думать, а специально думать Илья не хотел. Вот так бывает: знаешь, что перед тобой человек интересный, необычный, человек, который может приоткрыть тебе дверь в новый для тебя мир, и кто знает, возможно, это изменит твою жизнь; ты это знаешь, и не делаешь ни одного шага навстречу. Может быть, даже постараешься отойти. Ничего таинственного в этом нет. Если ты полон, зачем лить через край? Другой вариант: если ты энергетически пуст, что бы перед тобой ни клали – ты все равно не сможешь это поднять. В обоих случаях работает инстинкт самосохранения. Тебя нет для меня, сказал Илья храму. Ты – всего лишь упаковка того, что я ищу. Поэтому не важничай, не напускай на себя значительности, я все равно этого не замечу.

Строительных бригад было две. Одна – сразу видно – местные мужики, другая – поголовно еврейская; эти лепили к боковой стене храма просторную пристройку. Пока стены пристройки поднялись всего на четыре-пять метров, поэтому было видно, что кирпича не жалели. Очевидно, ориентировались на ширину стен храма. Странно, что обошлись без железобетонных плит; получилось бы и быстрей, и дешевле. Потом – если б уж очень захотелось, например, чтобы новодел не отличался от прежней постройки, можно было бы обложить железобетон кирпичом. Впрочем, тут же сообразил Илья, железобетон – дело временное, а ведь они, небось, уверены, что это место выбрано Богом, и потому строят на века. Навсегда. Кстати, синагога – это еще один дактилоскопический отпечаток Матвея. Все сходится. Любопытно было бы послушать, какими словами он убалтывал Строителя засунуть синагогу под крыло православного храма.

Илья направился к храму; уже у входа понял, что идет один, и обернулся. Искендер стоял все на том же месте. Он даже не заметил, что Ильи рядом нет. Его глаза были странными, остекленевшими: он глядел в себя. Он что-то понял – и был ошеломлен своим открытием. Это хорошо: сейчас любая информация продвигала их к цели. Жаль, времени мало... Но с каких это пор я жалею о времени? Вроде бы прежде это за мной не водилось...

Илья возвратился.

– Что-нибудь случилось?

– Один проект, – сказал Искендер.

– Не понял...

– Один человек проектировал и храм, и этот новый придел. Одна рука. – Глаза Искендера были широко открыты, лицо преобразилось от внутреннего света. – Я еще издали увидал, что храму чего-то недостает. Его целостность была не завершена. Вот такое же чувство я испытал на Нерли, еще студентом, когда глядел из окна автобуса на приближающийся храм Покрова. Он был прекрасен, но это была прекрасность осколка чего-то большего. Осколка, который сохранил гармонию целого... Но там я был готов к такому восприятию – история храма мне была известна. И вдруг – здесь – то же чувство...

– Постой, – сказал Илья. – Но ведь мы шли с той стороны, откуда этого придела не видно... – Он подумал, но так и не нашел ответа. – Как же ты мог ощутить недостачу?

– Откуда я знаю? – радостно рассмеялся Искендер. – Что-то в нем было, в этом храме, в этой массе... – Он вдруг нашел подходящее слово. – Вот: при всей своей гармонии, храм показался мне усеченным... Или вот так будет точнее: он показался мне зажатым. Лишенным свободы. – Искендер видел, что Илья не вполне понимает его, и потому испытал нечто вроде досады. – Ну представь бутон. Это еще не цветок. Но уже и цветок – накануне его свободы.

– Ты поэт, – улыбнулся Илья.

– В нашем народе каждый мужчина – поэт, – убежденно сказал Искендер.

– А тебе не кажется, – сказал Илья, – что с этой пристройкой храм станет кособоким, потеряет свою гармонию?

– Так ведь с противоположной стороны, где пока ничего нет, – должен быть точно такой же придел! – Илья никогда не видел Искендера таким. Ему здесь будет хорошо, подумал он. – Именно это я и ощутил! Сразу ощутил, с первого взгляда. А сейчас понимаю, отчего это чувство возникло: этот храм задуман не прямоугольным. В плане – если сверху посмотреть – он должен иметь форму креста. Традиционное решение. Оно объясняет удлиненность храма. – У Искендера вдруг родился еще один образ – и он опять рассмеялся от удовольствия. – Чтобы взлететь – ему недоставало крыльев!

Илья подумал.

– Как-то нелепо выходит... Зачем две синагоги?

– А с другой стороны и не должно быть синагоги.

– То есть?

– Любой молитвенный дом: протестантский, католический, исламистский, буддистский, – да мало ли какой! Лично мне это безразлично – я говорю об архитектурном замысле.

– Не горячись – это интересный вопрос. – Илье было действительно интересно; в эту минуту он даже не помнил, зачем сюда пришел. – Ведь если другой придел достанется, предположим, католикам, то как быть представителям остальных конфессий?

Вопрос был простой, более того – очевидный, но он остановил Искендера, как удар в лоб. Именно так. Еще несколько мгновений назад он летел, парил, наслаждаясь гармонией, с которой ему посчастливилось соприкоснуться, наслаждаясь собой, своей способностью по одному намеку прочесть замысел великого человека; ведь это как бы уравнивало их! Правда, даже в эти мгновения полета где-то в глубине сознания Искендера червячком копошилась мыслишка, что это не его полет, что он только пассажир; его несут в ладонях, подносят так, чтобы все удобно и ясно открылось: посмотри... Но все же был полет! И была эйфория! – такое редкое мгновение, когда ощущаешь себя не мыслящей глиной, а Творцом. Пусть маленьким, эфемерным – но Творцом... И вдруг – простой вопрос – и сказочное переживание – такое реальное! – оказывается всего лишь сном...

Он не сдался сразу. Хотя вопрос Ильи сломал его игрушку, при этом он предоставил Искендеру еще один шанс. Ведь вопрос так точен, что ответ на него – прямо перед тобой. Расслабься – и войди в эту дверь. Ведь она открыта...

Увы, случилось то, что в таких же ситуациях происходило с ним и прежде: Искендер зажался – и голова стала пустой-пустой... Дело не в голове, дело в душе. Голова у меня хорошая, с горечью подумал Искендер, а вот душа – рабская...

Но Илья ждал ответа. В его глазах был неподдельный интерес и ни малейшего нетерпения. Значит, переживание Искендером очередной творческой неудачи длилось всего несколько мгновений.

– Ах, командир!..

Искендер произнес эти два слова – и ему сразу стало легче. Вот где спасение! Нужно говорить, говорить что угодно – и каждое очередное слово, как лопатой, будет снимать с души часть придавившего ее груза. Разве это не шанс вернуть душе свободу, и такой незаметный – еще минуту назад неосознаваемый – покой?

– Ах, командир! – почти радостно повторил Искендер, – ты хочешь от меня слишком много. Этот храм проектировал гений. Да, да! – я отвечаю за свои слова. Гений. Я надеюсь, что он нашел какое-то небывалое, единственное решение. И ты ждешь, что я сейчас, здесь, с кондачка, по одной своей догадке его расшифрую? Это невозможно. То, что открывается гению, недоступно обычному человеку, даже миллиону обычных людей. Соберись они вместе, устрой мозговой штурм – ничего, кроме шума, не получится. А я обычный человек. Я не могу выполнять работу гения! Мне – если посчастливится! если так ляжет карта – под силу куда более скромная роль: идти за гением след в след...

Слова давались Искендеру так легко, что нетрудно было понять: прежде он думал об этом. Возможно – когда-то и в себе искал нераскрывшийся гений. Возможно – и сейчас жалеет, что ушел с пути, на котором имел шанс пережить гениальное озарение. А вот у меня так сложилось, подумал Илья, что я никогда – ни разу! – не задумался о гении. И в душе это не зрело, а потому мне об этом нечего сказать. Для меня слово «гений» – пустой звук.

Илью это открытие не только не огорчило, но даже не задело. Он жил другим. Закончится разговор – и эта тема исчезнет из его жизни; может быть – навсегда. Но у Искендера – кто бы мог подумать! – это больное место. Значит – это клавиша, на которой можно сыграть. Если оставить его в уничижительной позе – он не раскроет всего, что в нем есть; следовательно, у него будет меньше шансов решить поставленную перед ним задачу. А вот если растеребить его тщеславие, если выпустить из его души – пусть работает! – тайное желание доказать, что он не хуже того, кто проектировал этот храм, – у него все получится.

– Ты мифологизируешь гения – и напрасно. – Илья старался говорить как можно мягче. – Ты ничем не хуже его, Искендер. Ведь ты же угадал форму креста.

Искендер энергично отмахнулся:

– Нет, командир! Это еще минуту назад я думал, что угадал. А теперь – с твоей подачи – мы оба знаем, что это всего лишь промежуточное решение, банальная версия. Причем это я говорю о себе. Это для меня крест был промежуточным решением, и как выяснилось – ошибкой. А строитель этого храма о форме креста даже и не думал. Так же, как не думал и об иных традиционных формах. Все эти фаллические и матримониальные мотивы его не занимали. Я надеюсь, он сразу увидел нечто небывалое. Как прежде говорили – варварское, хотя никто никогда этого варварского не видел, только ощущали, что оно должно было быть... и потому называли это неведомое решение варварским.

Искендер запнулся, потому что вдруг увидал продолжение этой мысли. Это никогда не приходило ему в голову, а тут он понял, что «варварское» – это созданное не по человеческим законам (логики, математики, целесообразности, экономики, комфорта и т. п.), а по законам природы. Как дерево, как камень, как звезда. Неотличимое от творений природы. Созданное по подсказке Бога. Веха на пути, по которому душа поднимается к Нему...

Эта мысль ошеломила его. Вот оно! Вот чего ему не хватало! Вот причина моей творческой импотенции! – думал Искендер. – Я как баран шел по избитой тропе, по следам других баранов, а нужно было идти по следам Бога! Я верил в мудрость прошедших до меня баранов и не заметил, как сам стал таким же, как они...

Дальше он побоялся думать. А если быть точными, всю его энергию сожгла эта вспышка, и он вдруг остановился, как «мерседес» с опустевшим баком. Потом, потом додумаю... Одно безусловно ясно: ему предоставили шанс. Я работал, как Сальери, поверил я алгеброй гармонию, а теперь мне дали ключ Моцарта. Теперь я могу забыть все, что знал, и создавать, сверяясь только со своею душой. Создавать не мыслью, а собой...

Да, это был шанс. Вернуться... но не в Москву, лучше – в Питер. Там меня ценят, там мне предлагали мастерскую; надеюсь, еще не забыли... И там больше свободы...

– Ты говорил об архитектурном решении, неотделимом от природы, – терпеливо напомнил Илья. – Не вписанном в природу, а вырастающем из нее.

Искендер тупо посмотрел на Илью. Тупо, потому что энергия не спешила возвращаться. Куда она должна вернуться – в голову? в тело?.. Но как же так? Ведь я ему именно об этом не говорил, я об этом только подумал... Я едва подумал, и уже другой человек произносит мою мысль так, будто это – общее место... А может, так оно и есть? То, что для меня – откровение, для других...

Остановись. Сейчас – не думай об этом. Потом. Потом разберешься. И даже разбираться не станешь: опять поверять алгеброй гармонию? Разве я не знаю, что остается после вивисекции? Мертвая лягушечка. Нет! Прочь сомнения, прочь – все мысли. Я получил золотой ключик. Зажму его в кулачке возле сердца – и в Питер. Получу заказ, конкретную задачу, открою ключиком заветную дверцу. И вот когда увижу, что находится за нею, только тогда станет ясно, действительно ли ключик золотой, или мне подсунули латунную подделку.

Наконец он смог спокойно взглянуть в глаза Ильи.

– Понимаешь? – слова Искендеру давались все еще с трудом, их приходилось выдавливать из себя, но их не надо было думать – хороший признак. – Мне вдруг сейчас открылось, что создатель этого храма строил не приемную Бога, не промывочную для наших грешных душ, не место, где утешают слабых. Он строил дом Духа, всеобщего Духа; шлюз, напрямую соединяющий с Богом каждого человека... Но что-то ему помешало. Может – не хватило средств? А потом... а потом как всегда: компромисс, временное решение оказалось окончательным...

– Может быть, – сказал Илья. – Но ведь не исключено, что, увлекшись, ты усложняешь проблему, химерный замысел выдаешь за действительность. А вдруг это не более, чем твоя фантазия?.. Представь, что здесь – по замыслу архитектора – или заказчика – должны были пристроить не синагогу, а костел. С православными – один Бог, одна вера. Различия – только в этических прибамбасах. А другое крыло, скажем, было запланировано под протестантскую церковь. Идея – объединить под одной крышей всех христиан. Признай – шикарная придумка! И только по случайности, что жиды подсуетились первыми...

– Нет! нет!.. – перебил Искендер. – Так не может быть! Здесь не может быть случайности. Ведь мы идем по следу гения, а гений, когда он в своей стихии, когда он призван Аполлоном к священной жертве – не ошибается. Ты это знаешь – и я это знаю. По одному намеку – я имею в виду эту синагогу – мы угадали, что здесь замыслен не храм всех христиан, а храм всех человеков...

– Вавилон, – сказал Илья.

– Пусть Вавилон. Пусть эта попытка когда-то провалилась. А почему она провалилась? Да потому, что плод не созрел. Время не пришло. А когда пришла пора, спелое яблоко само упало в руки достойного. Так ему повезло – его выбрал Бог.

– Так уж и Бог?

– Несомненно. Уж в этом-то я разбираюсь. Своей шкурой познал эту науку.

– Неужто на твоей шкуре столько шрамов?

Искендер рассмеялся. Он опять мог смеяться, как это приятно! Если ты способен смеяться, ты еще не раб. Или – ты уже не раб. И у тебя есть шанс взлететь. Но над чем? И куда?..

– А вот и нет!

Слова опять лились сами. Так бывает в двух случаях: когда говоришь банальности, либо при вдохновении. Вдохновение я только что пережил, подумал Искендер; для повторного... для повторного нужно опять созреть. Но кто мне мешает получить удовольствие от потока банальностей? Ведь и от него есть прок: он выносит из башки мусор. Потом это место таким же мусором забьется... но это будет потом! А я не хочу знать, что будет потом; я не собираюсь жить вечно.

– Представь себе, командир: даже без синяков обошлось. – Искендер говорил медленно. Если хочешь получить удовольствие, не спеши. – Ведь я обыватель, и потому сразу был обывательски мудр и осмотрителен. У меня была мечта – и я составил четкий план, как ее достичь. И выполнял этот план добросовестно и терпеливо. Посуди сам: у меня были прекрасные учителя – и собственный интереснейший архитекторский опыт; я проштудировал и изучил всех гениев в этой области – я искал их алгоритм; и у меня был талант – возможно, он и сейчас еще дышит, – чтобы реализовать любой замысел. Но замысел все так и не являлся. Я не отчаивался. Я не насиловал себя, я ждал; я готовил свою душу к предстоящему подвигу. А яблоко так и не упало в мои подставленные ладони.

– Может быть – у тебя терпение иссякло?

– Нет. Просто я понял, что не дождусь. Я понял, что мне чего-то недостает. Это случилось вдруг. Я сидел в приемной шефа, ожидая, пока закончится его встреча с инвесторами, и листал свежий архитектурный журнал. В нем-то и оказалась игла, которая проколола мой шарик. Статья с иллюстрациями. О новом здании в... – Искендер запнулся, напрягся, пытаясь вспомнить, но из этого ничего не вышло. – Удивительно... Ведь помнил! Все время помнил! Название этого местечка в Баварии у меня вот здесь сидело. – Искендер постучал себя кулаком по затылку. – Как пробка в бочке. Как пароль. Как компас. Как звук камертона. Это здание поразило меня своей необычностью. Но необычностью не надуманной, не головной, что мы каждый день видим в современных мегаполисах, когда архитекторы из шкуры вон лезут, пытаясь удивить обывателя, пытаясь доказать: вот я каков! не такой, как все; вот какова моя смелость! вот сколь необузданна моя фантазия!.. А фантазия... она ведь вся из головы. А все, что из головы, уже завтра становится банальным...

Это была старая, наболевшая рана. Память о ней не сохранила боли, но все же потребовалось время, чтобы прежнее переживание отпустило душу. Искендер терпеливо ждал. Чтобы отвлечься, он обвел взглядом окоем. Место для храма было выбрано особенное. Если бы здесь была гора, подумал Искендер, я бы решил, что именно здесь находится вершина мира. Полюс. Острие копья. Может быть, гора действительно есть – там, внизу, под землей, а мы стоим на ее вершине...

– Не удивлюсь, если потом окажется, что этот храм стоит на узловой точке Земли, – пробормотал он. Это не было адресовано Илье. Просто мысль вслух.

– Что еще за узловая точка?

Искендеру все еще трудно было говорить, какая-то вялость вязала его язык, да и скучно разжевывать очевидное. Но и не ответить он не мог.

– Я об энергии Земли... Ее потоки движутся по своим каналам. Там, где они пересекаются, образуются узлы – точки контакта с космическими потоками. Как чакры в теле человека. Несколько самых крупных узлов известны издревле. Все они мечены. Например – Стоунхендж. Ты слышал о нем?