Текст книги "Храм"

Автор книги: Игорь Акимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Храм

Посвящаю моим детям – Гале, Мите, Васе, Маше, Глебу и Николке, который вдохновил меня на эту книгу.

 I

В последний вторник марта, в конце дня, к дежурному районного отдела милиции обратилась молодая женщина в новой норковой шубке и очень хороших перчатках, с заявлением, что пропал ее отец. «Что значит пропал? – спросил капитан. – Вы его искали?» – «Его не было на работе ни вчера, ни сегодня. Они не смогли до него дозвониться – и нашли меня. Мы живем отдельно, но у меня есть ключи от его квартиры. Дома его не было. Я обзвонила его друзей – с ними он не связывался. Это меня встревожило: исчезнуть вдруг, спонтанно, ни-кого не поставив в известность – это на него не похоже; он человек обязательный. Я начала обзванивать ближайшие больницы, но сообразила, что у вас должна быть вся оперативная информация – и собственная, и из моргов...»

Голос женщины был мелодичный, приятный; он смягчал впечатление от ее хотя и правильного, но вполне заурядного лица. По телефону ею можно было бы и увлечься, признал капитан, но дальше его мысль не пошла. Оригинал был перед ним, и этот оригинал безусловно проигрывал барышням, телефоны которых, зашифрованные особым образом, чтобы не пострадать из-за случайного любопытства жены (он записывал их с третьей цифры; значит, первые две были в конце), хранились в его потертой записной книжке. Впрочем, даже потертая, она производила солидное впечатление: отличная итальянская кожа, мягкая, с вытисненным на лицевой стороне джокером и с позицией на шахматной доске (капитан так ни разу и не полюбопытствовал поставить ее на реальную доску) на оборотной, – штучная работа, первая ценная вещь, которую он позволил себе когда-то на свою скромную милицейскую зарплату. Доставая записную книжку, капитан каждый раз испытывал удовольствие от ее теплоты и мягкости, и это стойкое чувство снова и снова возвращало его к мысли, что хорошая вещь всегда стоит больше затраченных на нее денег.

– Оставьте заявление, – сказал капитан. – А также свой адрес и телефон. Я через часок буду посвободнее – тогда и займусь этим делом.

Женщина облизнула пересохшие, почти не тронутые помадой пухлые губы, и капитан отметил, что у нее красивый, чувственный рот.

– Простите... я не могу ждать, – сказала она. – У меня тяжелое чувство. И такое состояние... – Было видно, что она готова заплакать, но капитан каждый день видел столько слез, что это вызвало в нем только раздражение, которое, впрочем, он постарался не проявлять. – Ведь я уже здесь... – сбивчиво говорила она, – ну что вам стоит... Если надо – так я готова... Ведь он не простой человек... – И она назвала фамилию отца, которая показалась капитану знакомой, но он уже потерял интерес к разговору, и потому не стал ни припоминать, ни у нее уточнять.

– Для нас все равны, – стараясь не показывать раздражения, сказал он. – И всем известные, и никому не известные. – Тут зазвонил телефон. – Не нервничайте. Садитесь. Пишите заявление. Разберемся. – Он взял трубку и совершенно о ней забыл.

Женщина постояла немного, пытаясь понять, с чего вдруг она едва не расплакалась. Это было совсем не в ее характере. Когда-то в детстве она любила отца; позже... нет, она всегда уважала отца и гордилась им; ей нравилось, что его имя открывало перед нею любые двери. Ну, встретился ей диковинный экземпляр, которому имя отца ничего не говорит (но мои губы он все-таки оценил), – и что с того? Просто нужно найти человека, на которого это имя подействует, как универсальная отмычка.

Она пошла по изломанному коридору райотдела, пока не обнаружила то, что искала. В маленькой приемной никого не было, но из-за приоткрытой двери в кабинет начальника звучали вперебивку два голоса. Оба были веселые – и это ее обнадежило. Она приоткрыла дверь шире и негромко постучала. Сидевший во главе стола моложавый полковник взглянул на нее, но в первое мгновение как будто не увидел; потом его взгляд сфокусировался на ней, какое-то мгновение полковник анализировал визуальную информацию, затем встал, вышел из-за стола и придвинул ей стул.

– Добрый день. Присядьте, пожалуйста.

– У вас в приемной никого не было...

– Не беспокойтесь, – мягко перебил полковник, – все в порядке. Выпьете с нами чаю? (Она только теперь заметила, что они пьют чай с вареньем.) Или может быть вы предпочтете кофе?

– Мне как-то неловко, – сказала она. – Ведь вы меня не знаете...

– А нашему полковнику вовсе не обязательно глядеть в ваши документы, – весело встрял второй. – Он у нас великий психолог, в душах как в открытой книге читает. Я верно говорю, Юрий Алексеевич?

– Не принимайте его всерьез, – сказал полковник. – Его только что бросила жена, и он пока не понял, хорошо это или плохо... Так что же – чай или кофе?

– Ваше варенье выглядит так соблазнительно, – засмеялась она. – Доверюсь вашему вкусу. Пусть будет чай.

– Превосходный выбор, – сказал полковник. – Кофе у меня отменный, но чай... Если вы и пили такой – так только не в России. – Он повернулся к приятелю. – Майор, вы же российский офицер. Проявите галантность к даме.

– Я сперва милиционер, а потом уже офицер, – с досадой ответил его приятель, и не глядя на женщину ушел в приемную.

– Мне кажется, рюмка коньяка вам не помешает, – сказал полковник.

– Он у вас тоже самый лучший?

– Другой мне не подносят.

Она достала из маленькой сумочки от Диора свою визитку и положила перед ним. Полковник как-то нехотя взял ее, прочел – и вдруг все понял:

– Так вы дочь профессора?

Она кивнула.

– Это правда, что он лечил президента?

– Только консультировал.

– Тоже неплохо! – полковник засмеялся. – Страшно подумать, сколько завистников (пардон – врагов!) он заработал одним ударом... Какое счастье иметь такого отца!

– Он пропал, – сказала она.

– То есть?

Он отдал ее визитку майору, который поставил перед ней чай и вазочку варенья, и сделал знак: садись.

Она рассказала все, что ей было известно. Известно ей было немного, это она понимала. Что поделаешь, дети хуже всего знают именно своих родителей. Дети чувствуют их, как себя, а кто из нас дает себе труд понять свою натуру, тем более – темную сторону своей натуры?

Офицеры не перебили ее ни разу. Ей показалось, что их внимание было каким-то особенным. Так ясновидящий по фотографии, какой-нибудь личной вещице или прикосновением к клиенту, как к ретранслятору, определяет местонахождение пропавшего человека.

– У него была другая семья? – спросил полковник.

– Нет, – решительно сказала она, уловила в его взгляде сомнение, и уже мягче добавила: – Я бы знала.

– А какие-нибудь связи?

– Сомневаюсь... – По глазам офицеров она поняла, что от нее ждут более аргументированного ответа, и объяснила: – Конечно, он далеко не стар и очень крепок. И привлекателен для девушек, которые хотели бы такой связью, тем более – замужеством – стимулировать свою судьбу... Кстати, я не помню, чтоб он когда-нибудь болел. Однажды при мне отец сказал: для доктора болеть – значит расписаться в своем непрофессионализме... Наверное, у него что-нибудь бывало. Но увлечься всерьез – нет. Не такой он человек.

– Вы хотите сказать, что его единственная страсть – медицина?

– Нет-нет, при чем тут медицина. Она для него только инструмент, как топор для плотника. С тем же успехом он мог бы заниматься чем-нибудь другим.

Она замолчала. По лицу ее было видно, что она вдруг оказалась где-то далеко.

– Вы пытались объяснить, отчего ваш отец трудно сходился с людьми, – деликатно напомнил полковник. Она словно очнулась.

– Да-да, спасибо... Это так трудно выразить точно... В детстве я этого не чувствовала, с детьми он другой. Но когда выросла – ощутила, что он от меня отдаляется, что я теряю его.

– Он перестал вас любить?

– Ну что вы! Может быть так: я поняла, что он живет в каком-то ином, своем собственном мире. И с нами выходит на контакт только потому, что таковы правила игры.

– Раздвоение личности? – спросил майор.

– Вовсе нет. Это называется одиночеством.

– Вы только сейчас это поняли? – спросил полковник.

– Секунду назад. Я всегда воспринимала его сердцем, но вы вынудили меня препарировать это чувство. Теперь я буду любить его еще больше.

– Нет, – сказал полковник, но не стал ничего объяснять. – Вы пока пейте чай, а я покопаюсь в компьютере. Глядишь – что-нибудь и всплывет. Хотя сомневаюсь. Не тот случай... Так вы сказали, в последний раз его видели в пятницу? – Она кивнула. – Сегодня вторник... Что ж, начнем с больниц.

Он не скрывал, что совершенно не верит в этот вариант. И в самом деле: кто-кто – а уж медики должны были его признать и поднять трезвон. Еще бы, лучшего повода, чтобы попасть на экраны центральных каналов TV, не затратив на это ни малейших усилий, трудно придумать. Не нужно годами разрабатывать уникальную операцию, потом пробивать на нее «добро», потом собираться с духом и сжечь год жизни за эти несколько часов, – ничего не нужно. Вообще ничего! Достаточно заявить на весь мир: у нас Н, мы его спасаем, мы это сможем... Пусть специалисты посмеются, зато у публики какая реклама!

Предчувствие не обмануло: поиск на сайтах скорой помощи и больниц ничего не дал. «Теперь заглянем к нашим коллегам, – сказал полковник. – Я убежден, что и это – пустой номер, но я обязан исполнить определенный ритуал поиска.»

Он оказался прав. «Теперь морги, – сказал полковник. – К ним каждый день свозят множество неопознанных клиентов.» – «Я посмотрю вместе с вами.» – Она встала, но полковник остановил ее мягким жестом: «Пейте чай. Я хорошо знаю лицо вашего отца.» Она с облегчением опустилась на стул.

На этот раз поиск затянулся. Полковник не спешил, подолгу разглядывал некоторые кадры, наконец с явным облегчением повернулся к столу и взял свой холодный чай.

– Ничего. Но из этого «ничего» мы можем уверенно сделать самый приятный для нас вывод: ваш отец жив. За сто процентов не могу поручиться, но девяносто девять – наверняка наши.

– И что же дальше?

– Будем искать. Я отдам это дело толковому детективу. Не сомневайтесь: если есть хоть малейшая зацепка – мы найдем вашего отца. Не иголка... Если откровенно – я убежден, что искать его долго не придется. – Он увидел, как удивленно поднялись ее тонкие, мастерски подрисованные брови, и с улыбкой сказал: – Вероятнее всего – сам объявится. Или похитители позвонят. Вариантов много.

– Да кому придет в голову его похищать?! – изумилась она.

– Умельцев много, – сказал полковник, и поскольку ее изумление не прошло – добавил: – Вы можете представить, сколько миллионов могут запросить за вашего отца? – Потом взглянул на майора. – Ты не возьмешься за это дело? – Майор кивнул. – Вот и славно. На сегодня остальные дела отставь. До вечера далеко, осмотреться успеешь. Мне бы хотелось поскорее узнать, что ты обо всем этом думаешь.

Майор кивнул и вышел. Когда она уже заканчивала писать заявление, он возвратился в потертой кожаной куртке поверх глухого застиранного свитера, в кожаной плоской кепке с пуговкой наверху. Даже ботинки он поменял: вместо дорогущих английских штиблет надел уже немало повидавшие на своем веку нашенские мокроступы на толстенной микропористой подметке. Через плечо висела брезентовая сумка для инструментов.

Прощаясь, полковник дал ей свою визитку:

– Если что-нибудь узнаете первой – звоните.

В нем что-то изменилось. Ну конечно же, поняла она, ведь в нем была праздничность и даже кураж. Пусть я совсем не в его вкусе, но он меня встретил, как приключение. Но свечи догорели, возбуждение угасло, и утренняя елка оказалась всего лишь срубленным деревом, пережившим свой праздник и потому нелепым жалкими потугами сохранить полуночную красоту с помощью игрушек из стекляруса, бумаги и ваты.

Дом, в котором жил профессор, был неказистый, старый – четырехэтажная «сталинка», построенная пленными немцами в конце сороковых. Майору доводилось бывать в нем по службе, он помнил обшарпанные, с обвалившейся штукатуркой стены парадных, какие-то проблемы с канализацией и водопроводом – в последний раз дом ремонтировали лет двадцать назад, а капитально – вообще ни разу. Кабы его строили не немцы, а наши, сюда вообще было бы страшно войти, – размышлял майор, шагая следом за молодой женщиной. – Вот никогда бы не подумал, что в нем живет такая знаменитость.

Парадное было именно таким, каким майор его помнил. Отполированные временем дубовые перила ему и в этот раз понравились; в них было что-то, оставленное миллионами прикосновений человеческих рук. Майор поднимался по лестнице, скользя по ним рукой. Снимаю информацию, иронически думал он, но руки не отнимал, а, напротив, прислушивался к себе, словно ждал какого-то знака. В паранормальной практике он ничего не смыслил, а случайно попавшая ему в руки книжка убедила его, что все это – хренотень, придуманная для обмана дураков. Но в его практике был случай, когда ясновидящая помогла ему в расследовании дела. Сразу после этого она исчезла. Скорее всего – убрали (дело было серьезное), но не исключено, что – поразмыслив (майор был убежден, что ясновидящие не могут видеть своего будущего – полагаю, ему это внушили фильмы-фэнтэзи; как человек прагматического склада ума, дальше в эту тему майор не углублялся, а потому и не замечал противоречия в схеме: для других – вижу, для себя – нет), – так вот, почему бы не допустить, что та ясновидящая, поразмыслив, взяла да и поменяла паспорт. И слиняла куда подальше. А жаль: он уж, было, вознамерился испытать ее еще в одном деле, и если бы получилось... Да что теперь об этом говорить.

Дверь в квартиру Н была, как и положено, железная, но с таким замком, что майор при необходимости разобрался бы с ним отмычкой за одну-две минуты. Впрочем, за этот замок майор не мог поставить профессору минус. Скорее всего, профессору было безразлично, сколь надежно запирается его дверь. Будем считать, что имеем дело с редким экземпляром – обыкновенным свободным человеком, – размышлял майор, входя за дочерью профессора в квартиру.

Переступил порог – и застыл.

Жалкая однокомнатная квартира. Дешевые обои с безвкусным коричневым орнаментом, поблекшие и кое-где пострадавшие от времени, старое круглое зеркало, потускневшее, с облупившейся основой, вешалка, каких не делают уже лет тридцать. Н въехал сюда после прежних жильцов сразу, даже не сделав косметического ремонта, – понял майор. – И брошенные ими вещи оставил на прежних местах...

Майор приподнял край зеркала. Так и есть: под зеркалом обои были куда ярче, хотя тоже явно постарели. Боже мой, сколько же десятилетий оно здесь висит! Неужто с первых дней, как сюда въехали жильцы?

Майор мельком заглянул в туалет, ванную и кухню – мало ли куда могли подбросить тело, – и лишь затем вошел в комнату. 6 х 4 – привычно прикинул он, и высота отменная – 3.20; сейчас такую для народа не строят. Правая стена – вся – закрыта стеллажом с книгами и папками; перед широким окном – большущий письменный стол, из цельного дерева, сразу видно – заказная работа; под тыльной стеной – развернутый диван с неубранной постелью; подушка одна, постельное белье полуторное, одеяло и вовсе узкое – одному только-только укрыться.

– Ваш отец – аскет? – спросил майор.

– Ну что вы! – улыбнулась женщина. Когда она вошла в квартиру, ее тревога явно ослабела, потому что все здесь было привычно, покойно, все на своих местах; все производило впечатление, что хозяин вышел ненадолго и с минуты на минуту возвратится. – Он жизнерадостный человек, от всего – что бы он ни делал – старается получить удовольствие. Друзья его любят. Правда, с ним непросто. Не из-за характера... – Она поискала подходящее слово, но это ей не удалось. – Понимаете, его так много, что рядом с ним трудно находиться долго. Даже мне. И мама не смогла...

– Он оставил ей квартиру? – спросил майор, хотя понял это сразу. Это был не вопрос, а поддержание разговора. Пусть говорит; глядишь – какая-то подсказка и всплывет.

– Он ей все оставил.

Она не стала развивать эту мысль. Майор кивнул и прошел к письменному столу.

– Если не возражаете – я здесь немного пороюсь...

Он сел в удобное кожаное кресло, положил руки на подлокотники. Кожа была изумительная; а как кресло поддерживало спину, как расслабляло тело! Я себе такое не скоро смогу позволить, – с грустью признал майор, – да и где б я его поставил...

Порядка на столе было немного, но в бумагах очевидно никто не рылся – с ними работали. Заметки к статье. Или книге. Медицинская заумь. Листочки с наспех записанными телефонами тоже ничего не дали: майор сразу понял, что они валяются на столе давно, профессор их просто не замечал. Потом на всякий случай проверю, решил майор, и открыл верхний ящик стола.

Паспорт. Удостоверение. Служебные пропуска. Сберкнижка (всего несколько тысяч рублей; последняя операция – январская). Пухлая записная книжка. Сименсовский мобильник, приличный, но устаревшей модели. Даже мой сын выканючил бы у меня что-нибудь поновее, подумал майор и выложил на стол записную книжку и мобильник. В остальных ящиках ничего примечательного он не обнаружил.

Ничего не дал и поиск в компьютере.

Майор поглядел на часы: двадцать минут четвертого; еще успею и в клинике побывать. Привычка подталкивала его к действию, но он продолжал сидеть, потому что какая-то неясная, но явная сила удерживала его в кресле. Он ощущал вокруг себя нечто, какое-то незримое присутствие. Оно обволакивало его, погружая в полудрему, обещая, что еще чуть-чуть – и он все поймет. Что именно он должен понять – майор вспомнил не сразу, но он постарался сосредоточиться – и оно всплыло из глубин сознания: ах да! ведь я должен понять, куда исчез профессор... Устал я, подумал майор, не столько от работы, сколько от жизни устал. Все в ней получается как-то наперекосяк, из-за этого постоянное напряжение, внутренняя борьба. Неужели так будет всегда? – это ежедневное безрадостное рабство...

Огромный тополь за окном трепало ветром. Красивое дерево. Его ветви, обещающие близкую листву, были налиты пробуждающейся жизнью. Циклон прижал небо к самой земле, посыпая ее то мелкой моросью, то запоздалым снегом. И откуда только его принесло? Ведь только вчера был такой славный солнечный денек...

Майор прошел на кухню. Женщина сидела возле застланного потертой клеенкой кухонного стола и пила чай из изысканной фарфоровой чашки. Но стол был явно от прежних хозяев. Майор положил на него записную книжку и мобильник профессора.

– Если не возражаете, я заберу эти вещи с собой. Мне нужно с ними поработать.

– Вы неважно выглядите, майор. Выпейте со мной чаю. Он не хуже, чем у полковника.

Майор отрицательно качнул головой.

– Мне может понадобиться ключ от квартиры. Не думаю, что еще что-нибудь смогу найти... Это чтобы вас не беспокоить.

– Конечно, конечно. – Она подошла к двери и сняла с гвоздя связку ключей; выбрав нужный – отдала его майору. – Вот.

– Вы меня не подвезете до клиники? – я бы хотел успеть туда до конца рабочего дня...

Визит в клинику оказался бесплодным. Майор не обнаружил у персонала особого беспокойства. Их шеф был известен неординарностью, его поступки привыкли принимать такими, какие есть, без оценки. Трагедия, которая произошла в клинике в прошлую пятницу, потрясла всех; возможно, профессору понадобились уединение и время, чтобы справиться с ударом.

– Он единственный, кто в первое же мгновение понял размеры трагедии, – сказал майору амбициозный хирург, операцию которого в ту пятницу патронировал профессор. В этом хирурге было что-то странное. Возможно, это впечатление возникало из-за его очень коротких рук, которые правильнее было бы назвать детскими ручками. Чтобы смягчить впечатление от этого дефекта, хирург опустил кресло предельно низко, так чтобы можно было сидеть, положив руки на стол. Но и в лице его, удивительно подвижном, обнажающим каждое новое состояние души, была какая-то борьба, словно он тонул в дерьме, выныривал и снова тонул, но не мог себя заставить позвать на помощь. Да я к такому психу ни за какие деньги не лег бы под нож, подумал майор и спросил:

– Он это вам сам сказал?

– Нет. Я это понял. Его лицо вдруг стало черным. Так бывает: почечная реакция; как говорят обыватели – адреналин. Цвет зависит от органа, который принимает удар. Я был в ступоре, а как увидел его лицо – меня словно толкнули.

– Тут о вас легенды рассказывают.

– Пустое все это... Никому я не помог. Не успел. Да и не мог бы успеть. – Он перевел взгляд куда-то в угол ординаторской и даже сморщился, отжимая от глаз неожиданно подступившие слезы. Майор множество раз бывал в подобных ситуациях, и потому ждал молча и бездумно, чтобы даже мыслью не прессинговать клиента. – А жаль! – прекрасные были минуты, – неожиданно весело сказал хирург и скользнул по майору одобрительным взглядом. – Вам этого не понять, майор. Уверен: для вас драка – естественное продолжение диалога. А я – представьте – впервые в жизни побил морду здоровенному мужику. Это с моими-то данными! – Он повертел перед майором своими игрушечными ручками. – Правда – вам признаюсь – Петруха, сволочь, был пьян в усмерть. Он так и не понял, что происходит.

– Но как же его допустили к работе?

– Вот так и допустили. Барышни говорят: когда пришел – был в обычном состоянии. Ну – пахло от него. Так от него всегда пахнет. Рабочий человек, что с него возьмешь. Факт, что за все годы к нему не было ни малейшей претензии. Исполнительный. Точный. Грамотный. Слесарь замечательный. Как курильщик не может без сигареты, так и он не мог без своих ста граммов. Иначе – абстинентный синдром. – Он вопросительно взглянул на майора, и тот кивнул: понятно. – Накануне он пришел домой после хоккея в известном состоянии. Подрался с Катькой и ушел ночевать к приятелю. Что там пил – не помнит. Чем он полировал себя утром – великая тайна. Сразу после трагедии – еще до приезда прокурора – мы сделали экспресс-анализ его крови. И знаете, что нашли?

– Мочу, – спокойно сказал майор.

Хирург изумленно уставился на него, попытался что-то сказать, но не смог, пока не переварил реплику майора.

– Но ведь там должно было быть что-нибудь еще! – наконец неожиданным фальцетом выкрикнул он.

– Это сложная тема, – уклончиво сказал майор.

Хирург поглядел на него с ненавистью, но, не встретив отпора, остыл.

– Если не возражаете, – сказал он, – мы на этом закончим. – Он высоко засучил рукав, чтобы майор разглядел его «брегет» (это не фуфло, признал майор, классная подделка; наверняка он выложил за нее не меньше сотни баксов; но он понятия не имеет, сколько такие часы стоят на самом деле), и, разглядев на лице майора знаки восхищения, смягчился. – Я чертовски опаздываю, но если могу быть вам полезен...

– Нет-нет, идемте, – сказал майор, вставая. – На сегодня с меня хватит.

Хирург соскользнул с кресла, и тогда майор увидал, что и ноги у него так же коротки. Конечности карлика, приделанные к телу нормального взрослого человека. Когда они пошли рядом, хирург оказался на две головы ниже майора. Снивелировать длину шага и разницу в росте можно было только разговором, и майор сказал:

– Послушайте. Но ведь если медсестры не заметили в нем ничего необычного...

– Понимаю, – перебил хирург. – Где-то через час он пожаловался на головную боль – и барышни выдали ему малую толику. Обычное дело. Кто знал, что в этой рюмке была последняя капля?

Тупик. Майор не придумал, как продолжать разговор, и спросил первое, что в голову пришло:

– Прокуратура не пыталась наехать на профессора?

– А он-то причем? – удивился коротышка. – Его поставили в известность: должны провести у вас расследование. Только и всего.

Опять тупик. Хирург семенил чуть впереди. По его мимике и движению губ было очевидно, что он полемизирует с кем-то, и забывает о майоре тотчас, едва отмахивается от него ответом. Это задело майора, и он, неожиданно даже для себя, спросил:

– Если не секрет, док: сколько вы заплатили за свой «брегет»?

– Во-первых, я не доктор, а хирург. Наперед запомните: между этими специальностями – принципиальное различие. Не только методологическое, но прежде всего философское. А во-вторых, я не заплатил за него ни копейки. Мне его подарили.

– Если не секрет – кто?

– Да шеф и подарил. Больше некому.

– Тогда понятно...

– Да ничего вам не понятно, – сказал коротышка. – Шеф получил в Париже очередную премию и, когда был на обеде у нашего посла, не поленился зайти в фирменный магазин (если мне не изменяет память – там же, на бульваре Фоша), чтобы купить мне этот подарок.

– Был повод?

– Конечно. Я спас одну девочку. Ее зверски изнасиловали, а потом избили чем-то тяжелым: может – бейсбольными битами, может – обрезками железных труб. У нее были переломаны все конечности, а кости черепа разъехались. Почему она не умерла сразу – знает только Бог. «Скорая» пыталась пристроить ее в несколько больниц, но везде говорили: везите в морг. Но она еще дышала! – и они везли ее по следующему адресу, подряд, пока не попали к нам. Наш дежурный врач тоже не хотел ее принимать, но тут случился шеф. Он осмотрел девочку, вызвал меня и сказал: «Если она не умерла до сих пор, значит, Господь этого не хочет. Если Господь принес ее к нам – значит, он на нас рассчитывает. Сегодня Он спасет ее твоими руками...» Сам бы я не смог – не хватило бы ни сил, ни духа. Но шеф поддержал. Он ни на минуту не отошел от стола ни в этот день, ни всю ночь, ни половину следующего дня. И мы ее слепили!

Они вышли из клиники и остановились на высоком крыльце. Ветер энергично расталкивал тучи, пытаясь освободить последнее солнце.

– Хотите знать, что мне сказал шеф, когда дарил часы? – спросил коротышка, задрав голову, чтобы видеть лицо майора, и смешно морща нос. – Он сказал: «За удовольствие надо платить».

Больше майор в клинике не появлялся.

Он добросовестно прошерстил записную книжку профессора, прозвонился по всем телефонам, найденным в мобильнике. Зацепиться было не за что. Тогда он направил дело во всероссийский розыск. Это тоже ничего не дало. Еще через две недели полковник подключил к розыску Интерпол. Дело никто не закрывал, оно было, как говорится, на контроле, но уже к лету, по сути, им никто не занимался.