Текст книги "Кровь королей"

Автор книги: Игорь Агафонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

они решили, что чем больше солдат будет на стенах – тем лучше.

 – Постой! Но ведь воинов Вилимера не было в городе.

 – Конечно. Это были люди Одоакра.

 – Где же тогда сам Вилимер? Где его семь тысяч мечей?

 Красс перестал улыбаться и как-то неуверенно поерзал на своем месте,

зачем-то одернув тунику.

 – Он должен был уже присоединиться к нам. И привезти голову Эвердинга. Но

почему-то его до сих пор нет. Я разослал разведчиков в окрестности Немауза.

Семь тысяч воинов – не иголка, но пока о них нет известий.

 Они замолчали. Пение христианских жрецов стало громче, моление

приближалось к концу.

 – Мне кажется, – сказал вдруг Кассий, не поворачивая головы, – Ты

перехитрил сам себя, доблестный Красс.

 Проконсул ничего не ответил.

 Утром следующего дня римская армия выступила в поход на Нарбон. Зная, что

вся Аквитания по-прежнему принадлежит готам, Красс вынужден был оставить в

Немаузе достаточно сильный гарнизон – четыре когорты под командованием

Сервилия. Прощаясь со старым ветераном, Красс еще раз напомнил ему, что

Немауз необходимо удержать во что бы то ни стало. Если готы подойдут к

городу, Сервилий должен был немедля слать гонцов в Арелат и к самому Крассу.

Падение Немауза отрезало бы поредевшую римскую армию от 'своей' Галлии и

могло привести к печальным последствиям. Епископ Домиций, присутствовавший

при этом, поклялся, что в случае необходимости рядом с легионерами на стены

встанут все граждане от мала до велика, но не позволят готам вновь отнять

только что доставшуюся Немаузу свободу.

 Потеряв во время штурма убитыми и ранеными около тысячи воинов, а также

оставив здесь гарнизон, Красс имел теперь под своим командованием всего лишь

двадцать шесть тысяч солдат – от Вилимера по-прежнему не было никаких

известий, – и среди них всего лишь две тысячи всадников.

 Хотя настроение в армии, гордой одержанной победой, было бодрым, ни

Кассий, ни сам Красс не разделяли восторга легионеров. Обоих тревожило

создавшееся положение. Куда исчез Вилимер? Где его семь тысяч воинов? На

этот вопрос не было ответа. Без остроготов армия римлян сравнялась по силам

с войсками Эвриха и при этом она должна была действовать на вражеской земле,

среди мощных крепостей, каждюу из которых пришлось бы брать штурмом.

Рассчитывать же на подкрепления из-за Родана не приходилось – Арелат и так

бросил на чашу весов все, что мог.

 Легионы шли по Домициевой дороге. Впереди были стены и башни Нарбона, и

никто не знал решится ли Эврих дать под ними решающее сражение римлянам.

 – Меня удивляет, дорогой Феликс, что ты все еще остаешься моим гостем.

Нет, не подумай, твое общество меня только радует, беседовать с тобой

истинное наслаждение. Увы, в наших краях, особенно после того, как всем

здесь стали заправлять бургунды, нечасто встретишь столь мудрого и сведущего

в богословии мужа... Однако, мне казалось, ты спешишь в Рим. Особенно после

того, как ваше посольство к Гундиоху увенчалось успехом, и вы узнали все,

что хотели. И, тем не менее, ты остаешься в Лугдуне. Что же заставляет тебя

предпочесть мое общество блеску столицы?

 Феликс вздохнул, взял оливку с простого медного блюда, повертел ее в

пальцах и положил на место. Епископ Патий смотрел на него с искренним

участием. Его глаза буквально лучились добротой и заботой, и Феликс подумал,

что не случайно многие христиане в Лугдуне называют своего епископа святым.

Этот глубокий старик был не только крепок в вере Христовой, но и всегда

готов прийти на помощь ближнему, в чем бы сей ближний ни нуждался – в куске

ли хлеба, в утешении ли или добром совете. Да, именно на таких людях

держится святая церковь даже там, где господствуют варвары-ариане!

 – Я сам не знаю, что мы здесь делаем, почтенный Патий, – ответил Феликс. -

Гундиох был не слишком любезен, но, – еще раз спасибо тебе, – принял нас

довольно скоро, а также заверил, что с его стороны Риму нечего опасаться.

Теперь мы знаем, что все слухи, распускаемые готами, были подлым обманом. Мы

провели здесь достаточно времени, чтобы убедиться – Гундобад действовал сам

по себе, не советуясь с отцом и даже вопреки его воле. Гундиох не таит обиды

на римлян и остается верен союзу. Все это мы теперь знаем...

 – Так что же удерживает тебя в Лугдуне? – вновь спросил Патий, наполняя

кубок прозрачной водой из глиняного кувшина – епископ не пил ничего иного,

укрепляя свою веру аскезой.

 – Что же, как не Петрей? Центурион не желает возвращаться! Он словно с

цепи сорвался.

 – И не говори! – Патий торопливо осенил себя крестным знамением. – Это

страшный человек и к тому же закореневший в язычестве. Не мое дело тебе

советовать, дорогой Феликс, но я не могу понять, что ты делаешь в компании

этого изверга в образе человеческом?

 Феликс с трудом подавил улыбку. Петрей был, вероятно, единственным

человеком, которому удалось внушить епископу Лугдуна неприязнь к своей

персоне. Неприязнь, настолько острую, что с каждым днем Патию было все

труднее ее скрывать. Феликс не сомневался – после общения с центурионом

Патий подолгу молится, чтобы очиститься от неподобающей святому отцу

ненависти к ближнему своему.

 Дело усугублялось еще и тем, что жили они в собственном доме епископа,

расположенном при церкви святой Бландины. Выходки центуриона то и дело

пугали и смущали здешних обитателей, послушников и монахов. Не было никаких

сомнений, что Патий терпит все это лишь из глубокого уважения к Феликсу. И

от этого Феликс чувствовал себя еще более неловко.

 – На самом деле Петрей не лишен достоинств. Хотя я действительно не

понимаю, что с ним случилось. Раньше я не видел, чтобы он так себя вел. Не

могу понять...

 Дверь внезапно грохнула о стену, как будто ее распахнули пинком. Впрочем,

можно было не сомневаться, что так оно и было – сразу вслед за этим келью

наполнил пьяный хохот.

 – Вспомнишь... недоброго человека, так вот и он, – пробормотал Патий,

быстро перекрестившись.

 – А, жрецы! Как всегда, в сборе... Хо-хо! Славно погулял сегодня старый

Петрей! Ох, и славно!

 Не обращая внимания на испепеляющие взгляды двух иерархов церкви,

центурион грохнулся на ложе и тут же всплеснул руками, уставившись куда-то

на стену.

 – Вот это баба! Сиськи что надо. Я бы ее...

 – Господи, прости! – воскликнул Патий и стремглав выбежал из кельи, едва

не опрокинув стол.

 – Имей же совесть, Петрей! – произнес Феликс, недовольно покачав головой.

– На этой фреске, как я тебе уже говорил, и не раз, изображена святая

Бландина, покровительница Лугдуна, чьим именем названа церковь, в которой мы

с тобой и остановились.

 – Да мне-то что? Голая баба, она и есть голая баба.

 – Чтоб ты знал, ее жестоко замучили язычники. Сначала ее клали на

раскаленные угли, а потом в ивовой корзине бросили зверям, и они терзали ее

плоть. И только когда на теле святой мученицы не осталось уже живого места,

язычник зарезали ее, видя, что Бландина не отречется от веры Христовой даже

под самой зверской пыткой.

 – Ага. Веселые у вас бабы. Ну и ладно, главное, что этот твой друг нас в

покое оставил.

 Феликс с подозрением поглядел на центуриона.

 – Постой-ка... Да ты ведь и не пьян вовсе!

 – Точно. Вернее, пьян, но не сильно.

 – Зачем тогда ты, во имя всех святых, устроил этот цирк?! Наш добрый

хозяин Патий был просто в ужасе от твоих слов!

 – Вот и хорошо. Не верю я этому святоше.

 – Не стоит бросаться такими словами, Петрей. Патий – мой добрый друг и

славный римлянин.

 – Конечно. Один твой 'добрый друг' уже чуть было не отправил нас всех в

Элизий. Второго мне не надо. А этот Патий... Он либо продался бургундам,

либо просто непроходимый дурак. Ни то, ни другое нам ни к чему не нужно.

 – Где это ты набрался подобных сведений? В кабаках, тавернах и лупанарах?

Там, кажется, ты проводишь все свое время?

 Петрей наклонился и принялся расшнуровывать калиги:

 – Этот ты верно заметил, жрец. Провожу. В кабаках. В тавернах. В

лупанарах. И не один. А с моими хорошими друзьями бургундами...

 Феликс поняв, куда он клонит, стал внимательно слушать. Петрей, между тем,

стащил сначала одну калигу, потом другую и не спеша разместился на ложе.

 – Так вот, жрец, – сказал он. – Один раз я ошибся. Из-за меня там, на юге

погибли наши солдаты. Слухи до Лугдуна уже дошли. Второй раз я не ошибусь. И

я не вернусь к Крассу, пока не сделаю все, что можно для нашей победы.

Дай-ка выпить.

 Феликс наполнил кружку и протянул центуриону. Тот приподнялся на локте,

отпил и вдруг громко фыркнул, едва не обрызгав священника.

 – Вода?! Сам пей эту гадость! Хорошо, что я прихватил с собой мех доброго

вина.

 Он снова сел, развязал мех и принялся пить. Его кадык так и ходил под

кожей.

 – Уфф.., – Петрей утер губы и снова растянулся на ложе. – Денек был...

Значит так, люди Гундиоха болтают, что воевать с римлянами они, вроде, не

собираются. Пока что. Но слушок один до меня дошел. Кое-кто из моих новых

друзей под большим секретом поведал, что скоро должны зашевелиться северные

варвары – алеманны. А зашевелятся они не просто так. К ним едут особые

послы, от кого – неизвестно. То ли от Эвриха, то ли еще от кого. Я этим

делом заинтересовался, узнал, что посольство вчера прибыло в Лугдун, и

Гундиох с их главным встречался. Это некий германец именем то ли Онульф, то

ли Хунульф. Он везет на север богатые дары и следует в Аргенторат. Еще я

узнал, что алеманны сильны, их опасаются и сами бургунды, а потому Гундиох

будет очень рад, если эти варвары двинут в Италию. Говорят, у них пятьдесят

тысяч мечей.

 – Алеманны нападут на Италию? Но это ужасно! Кто отправил к ним этого

человека? Говоришь, он германец? Не Эврих ли за ним стоит?

 – А Эвриху служат греки?

 – Что?

 – Греки, говорю. Появился тут один... Деньгами сорит. И вроде как он с

этим путешествует, с Хунульфом. Сегодня ночью мой бургундский друг обещал

нас познакомить. Не за так разумеется. Так что готовь монеты, жрец.

 – За этим дело не станет, но послушай, Петрей, если все обстоит так, как

ты говоришь, не должны ли мы предупредить императора? И Красса?

 – Неплохо бы было. Послать только вот некого. Проклятый Фульциний – чтоб у

него хер отвалился! Хотя... Один раз мы уже обосрались. С бургундами. Теперь

я хочу сначала сам во всем убедиться. Если сегодня все выгорит – можешь

собираться домой. А если нет... В общем, не нравится мне этот Хунульф. И

кажется мне, ждет нас с тобой дорога в Аргенторат.

 – К алеманнам?! Господи помилуй!

 Петрей усмехнулся своей страшной ухмылкой, а шрам на его щеке стал совсем

багровым.

 – Посплю маленько. А то ночь, чую, бурная будет. Как стемнеет, разбудить

не забудь, жрец.

 Феликс горестно покивал головой. Рука его потянулась к кувшину, но,

вспомнив про мех с вином, святой отец передумал. Когда он развязал бурдючок,

келью уже наполнял могучий храп центуриона. До темноты оставалось около

часа.

 Петрей втянул носом свежий ночной воздух. Пахло жареной рыбой, отбросами и

конским навозом. Плотнее запахнувшись в плащ и заодно проверив, свободно ли

выходит из ножен меч, центурион двинулся в сторону Старого Форума.

 Его путь пролегал среди заброшенных, а кое-где и полуразвалившихся зданий.

Тут и там на дороге встречались выбоины, видно было, что о ней давно уже

никто не заботится. Древняя столица Галлии знавала лучшие времена, но сейчас

большинство жителей покинули ее сердце – Железный холм, на котором

располагались великолепные некогда дворцы, театры, фонтаны и храмы, а также

знаменитый на всю Империю Амфитеатр Трех Галлий. Ныне все это было забыто и

медленно разрушалось от времени. Ночная тьма лежала на старинных кварталах

Лугдуна. Свет виднелся лишь внизу, в долине Родана, где теперь обитали

граждане города, да на двух холмах, что ближе к Саоне – там возвышались

сторожевые башни, занятые бургундским гарнизоном.

 Время от времени навстречу попадались темные фигуры – рабы, спешившие с

запоздалым поручением хозяев да парочки, ищущие уединения среди молчаливых

камней старого города. Петрей спускался с холма нетвердым шагом гуляки, не

теряя однако бдительности. В этот час запросто можно было нарваться на

любителей пошарить в чужих кошельках – никакой ночной стражи при бургундах в

городе не водилось и всевозможные темные личности чувствовали себя здесь

вполне вольготно. Впрочем, то ли потому, что Петрей не производил

впечатления того, кто готов безропотно расстаться с деньгами, то ли еще

почему, до таверны со скромным названием 'Звезда Галлии' он добрался без

происшествий.

 Таверна эта находилась на первом этаже старого здания, построенного, как

говорили, еще во времена Константина Великого. Ее хозяин уверял всех, что

построил 'Звезду' дед его деда, и он же стал первым владельцем самой

знаменитой таверны Лугдуна. С тех пор старший сын рода Лутациев неизменно

получал в наследство звание нового хозяина 'Звезды' после того как прежний

отходил в мир иной. Впрочем, так это было или не так, никого особенно не

заботило. Гораздо важнее было то, что у Лутация подавалось действительно

лучшее в Лугдуне вино, его повар-раб готовил лучшее в Лугдуне жаркое, а при

таверне, на втором этаже, располагался лучший в Лугдуне лупанар.

 Возможно, поэтому во время последней смуты лет пятнадцать назад, когда

город переходил из рук в руки и его попеременно захватывали бургунды, готы и

войско Эгидия, таверна 'Звезда Галлии', наравне с церковью Святой Бландины,

оставалась едва ли не единственным зданием, избежавшим разграбления

победителями. Сейчас это заведение облюбовали бургунды. Платили они хорошо,

и старый Лутаций не мог пожаловаться на убытки – каждую ночь общая зала была

полна, вино лилось рекой, столы ломились от яств, а шлюхи не знали покоя.

 Еще на улице Петрей услышал пьяные выкрики и усмехнулся – веселье в самом

разгаре. Двери таверны, как всегда, были гостеприимно раскрыто, но, как

оказалось, не для всех. Едва центурион собирался переступить порог, как в

него чуть не врезался совершенно голый парень. Судя по скорости с которой он

покидал таверну, ускорение ему придали здоровым пинком под зад. Петрей

увернулся, и юноша грохнулся на землю, подняв облачко пыли. Вслед ему из

дверей грянул хохот.

 – Варвары... свиньи, – бормотал юнец, возясь в пыли. Размазывая по лицу

слезы и сопли, он пытался подняться, но то ли потому, что он был изрядно

пьян, то ли из-за поврежденной правой руки, получалось у него плохо.

 'Да, парень, тебе тут явно не рады', – подумал Петрей, входя в общую залу.

 В нос ударил аппетитный аромат жареного мяса и могучий колбасный дух. В

полумраке освещенного факелами зала, стояло не меньше десятка огромных

дубовых столов. Скамьи были заполнены до отказа. Разносившие кушанья и вино

рабы с трудом протискивались между клиентами заведения. Судя по одежде,

большую часть посетителей составляли бургундские воины, но было и несколько

местных торговцев и, конечно, же девки.

 За одним из столов царило особое оживление. Вокруг него столпилось не

меньше дюжины варваров и все возбужденно орали. Из-за их спин нельзя было

разглядеть, что там происходит. Появление Петрея не осталось незамеченным.

Едва он переступил порог, высокий германец в богато расшитом плаще и с мечом

у пояса схватил его за плечо:

 – Хо-хо! Кого я вижу! Петрей!

 Усмехаясь, центурион обнял бургунда, похлопав его по спине.

 – Здорово, Хаген! Гуляешь, значит? Кого это вы тут раздели?

 – А..., – Хаген пренебрежительно махнул рукой. – Хлыщ какой-то. Поспорил с

Гере, что он мужчина, а не дохляк и падаль. Гере предложил проверить у кого

рука крепче. А он, дурак, согласился. Об заклад поставили все его деньги и

одежу. Ну и... сам видел, чего слово хлыща стоило. Постой-ка!

 В глазах Хагена мелькнул озорной огонек. По-прежнему обнимая Петрея за

плечи, он подтолкнул его к столу.

 – А ну-ка, други! – заорал он зычным голосом. – Расступись! Дорогу давай,

говорю!

 Варвары раздались в стороны, и центурион увидел странную сцену. За столом

напротив друг друга сидели двое бургундов. Одного Петрей помнил по прошлым

гулянкам. Это был Фолькер, друг Хагена и командир сотни бургундского

гарнизона. Другого, – настоящего гиганта с ручищами не меньше лосиной ляжки,

– Петрей видел впервые. Оба, похоже, играли в какую-то игру. Правую руку

каждый поставил на стол, они сцепились ладонями и яростно пытались уложить

руку противника. За спиной каждого толпились болельщики, подбадривая своего

бойца громкими криками.

 Сразу было видно, что Фолькер изнемогал в борьбе. На лбу у него выступил

пот, на висках вздулись жилы, глаза только что из орбит не лезли, но его

рука неумолимо клонилась к столу. Противник сотника, напротив, был

совершенно спокоен и даже усмехался в густые усы. Казалось, он не прилагает

никаких особых усилий и борется как-то даже лениво что ли, совсем неусердно.

 – Ну, что, ребята, – сказал он, вертя лохматой башкой. – Не пора ли

кончать с Фолькером? Другие, поди, ждут, а?

 – Я... тебя... еще уложу..., – прохрипел Фолькер, напрягая все силы.

 – Давай! Вали его! – заорали зрители. – Вали! Вали!

 – Народ требует, – сказал гигант, усмехаясь в усы.

 Внезапно он чуть привстал и резко дернул плечом, раз, другой...

 – Ааааа!!! – зарычал Фолькер, пытаясь удержаться, но тут его рука стукнула

о столешницу, а сам он чуть не свалился под стол.

 – Гере! Гере!

 Зрители вопили как резаные, а многие к тому же стучали кружками по столу.

 – Это Гере! – проорал Хаген в ухо Петрею. – В борьбе на руках он

непобедим! Фолькера уложил! Меня уложил! Да всех вообще!

 – Отдавай-ка пояс, друг Фолькер, – сказал между тем гигант. – Мой он

теперь, нет?

 – Твой, твой, – пробормотал сотник, расстегивая кожаную перевязь с изящной

серебряной пряжкой. – Чтоб тебя девы Вотана затрахали насмерть, дубина

здоровенная! Он в сердцах грохнул пояс на стол, резко повернулся и,

расталкивая людей, двинулся в угол, поближе к очагу.

 Здоровяк спокойно забрал пояс, основательно приложился к кружке, затем

утер усы и обвел залу насмешливым взглядом:

 – Ну, кто еще станет против меня? У кого тут довольно храбрости померяться

силами с Гере? Есть тут мужчины еще или нет?

 Бургунды загоготали, но ни один не рискнул сесть на оставленное Фолькером

место.

 – Так я и знал, – протянул Гере. – Ну что ж, тогда пришло время славно

напиться...

 – Постой!

 – Хаген? Да я тебе уж два раза укладывал. Ты что, пояс силы у Тора украл,

а? Или... монета лишняя завелась?

 – Нет, Гере, не надейся! Бороться с тобой буду не я.

 – А кто?

 – Да вот этот парень!

 Хаген вытолкнул вперед центуриона.

 – Кто ж такой? – спросил Гере, приглядываясь к Петрею. – С виду не больно

крепок. Хотя по роже видно – рубака.

 – Давно ты к нам не захаживал просто. Это ж Петрей, римского попа, что к

Гундиоху прибыл, охраняет.

 – Понятно, – протянул Гере. – Ну, садись, римлянин. Слабаки вы все, но раз

уж хочешь силой со мной померяться...

 – Да я вроде не рвался, – хмыкнул Петрей, усаживаясь за стол.

 – Давай, давай! – Хаген похлопал его по плечу. – Покажи себя.

 – Ну раз так.., – Гере запустил пятерню в свою густую гриву. – Я за

простой интерес не борюсь. Что поставишь, дружок?

 Петрей оценивающе посмотрел на неожиданного соперника, почесал бритый

подбородок... и грохнул на стол ножны с мечом. Гере прищурился.

 – Вот так, значит? – сказал он. – И что же должен поставить я?

 Центурион пожал печами:

 – Угостишь всех вином, идет?

 – Почему нет? Все равно ты проиграешь, дружок.

 Усмехнувшись, Петрей поставил локоть на стол. Великан повел плечами,

пошевелил пальцами и обхватил ладонь центуриона мертвой хваткой.

 – Десять денариев за нашего Гере!

 – Восемь на римлянина!

 – Идет!

 – Шесть против одного за Гере!

 – Ставлю!

 – Давай, римлянин, не подведи! – выкрикнул Хаген. – Я на тебя поставил.

Начали!

 Вокруг стола столпилось уже два десятка зрителей. Те, кому не хватало

места, пытались пробиться сквозь плотное кольцо спин, толкались,

подпрыгивали в надежде увидеть хоть что-нибудь. Бургунды орали на весь зал.

Пахло потом, луком, вином и пивом.

 На могучем предплечье Гере вздулись вены. Шрам на лице Петрея стал

багровым. Руки не двигались. Со стороны могло показаться, что они просто

держаться за руки, и только дрожь напряженных до предела мышц выдавала

отчаянные усилия, прилагаемые обоими противниками. Прошла минут, другая...

Кричали уже все, и в этих криках было все больше и больше изумления – такого

не ждал никто. В первый раз непобедимый Гере встретил достойного соперника.

Сначала гигант перестал ухмыляться, затем судорожно вцепился в стол.

Напрягая все силы, три раза он пытался резким рывком выиграть схватку, -

напрасно. Лицо его налилось кровью, глаза едва не лезли из орбит, но Петрей

был невозмутим, разве что на лбу центуриона выступил пот, казалось, он ждет

чего-то, и вот – никто не успел уловить, что же случилось, – Гере издал

сдавленный хрип, и вдруг – рука могучего бургунда рухнула на стол.

 В зале повисло гробовое молчание. Петрей медленно разжал пальцы и утер

пот. Он ничего не говорил, только смотрел на противника. Тот распрямился,

потер руку и повертел головой, словно оглядывая таверну.

 – Ну знаешь.., – сказал он, наконец. – Не ждал я такого от римлянина. Вот

это рука! Ты – настоящий мужчина, не хуже бургундов! Боец!

 – Уговор не забыл? – спросил Петрей.

 – А то! Эй, хозяин! Где там тебя черти носят?! Вина всем! За мой счет!

 Зал разразился бурными криками восторга. Внезапно возникшее напряжение

рухнуло, по таверне уже сновали служанки, спеша обнести всех кубками полными

рубинового напитка. Зазвенели монеты, переходя из рук в руки. Те, кто ставил

на римлянина, радостно потирали руки. Петрей хотел было встать из-за стола,

но его остановила та самая рука, которую он только что припечатал к столу.

 – Постой! Раз уж я по твоей милости угощаю всех этих слабаков, то неужели,

– клянусь распятым Исусом! – я не угощу тебя, римлянин? Как твое имя?

 – Петрей. Я с радостью выпью с тобой, славный Гере, но не сейчас. У меня

тут есть одно дело.

 – Что за дела в таверне? Есть, пить, девок щупать! – Гере расхохотался

так, что на столе задрожали кубки. – Ладно, римлянин, делай свои дела и

возвращайся. Я буду ждать тебя.

 Центурион кивнул и неспешно направился к дальнему концу зала. Пока он шел,

его четыре раза окликнули, приглашая за стол. Каждый хотел выпить с тем,

кому удалось превзойти могучего бургунда. Петрей кивал, улыбался, пожимал

руки, но с пути не сворачивал. Наконец он добрался до длинного стола за

которым пылал очаг и суетилась кухонная прислуга. Здесь же расположился

хозяин таверны, толстый и почти лысый одноглазый Лутаций. Приглядывая за

рабами, он то и дело на них покрикивал, а особо нерасторопных награждал

тумаками и подзатыльниками. При этом он время от времени обходил зал,

приветливо болтая с посетителями, интересуясь не желают ли дорогие гости еще

чего-то покушать или испить вина.

 – Привет тебе, Лутаций, – бросил центурион.

 – А! Достойный Петрей! Рад, рад тебя видеть! Экое ты сегодня представление

устроил моим гостям!

 – Он здесь? – спросил Петрей, не обращая внимания на благодушие хозяина.

 – А как же! Конечно, здесь. Я предложил ему двух лучших девочек, и он не

смог отказаться. Я сразу понял, что за вкусы у старого развратника, знал,

чем ему угодить.

 – Где он?

 – Послушай, Петрей, я – истинный патриот Рима и готов служить святому

делу. Поэтому я выполнил твою просьбу. Но ты понимаешь, все это будет в моем

заведении. Что могут подумать люди, если поднимется шум? А я ведь дорожу

своей репутацией...

 Петерей выудил из-под плаща увесистый мешочек и сунул его хозяину.

 – Держи. Все, как договаривались. Можешь пересчитать.

 – Что ты, что ты! – пробормотал Лутаций, поспешно пряча мешочек. – Я тебе

доверяю. Только знаешь что? Не убивай его, ладно? По крайней мере не в

'Звездочке'.

 – И не собирался. Так где он?

 – На втором этаже. Вон лестница. Третья по счету дверь слева. Девочек...

 – Не трону я твоих девок.

 – Постой! Видишь вон того парня у лестницы? Он с твоим греком пришел.

Охрана, наверное. Сидит там, не ест, не пьет, по залу глазами зыркает.

 – Ясно.

 Не слушая больше лепетания хозяина, Петрей развернулся и, слегка

пошатываясь, направился к лестнице, нащупывая под плащом меч.

 Горбоносый чернявый парень в шерстяной тунике сидел на нижней ступеньке

лестницы, исподлобья оглядывая зал. Его левую руку от локтя до запястья

обвивал тонкий кожаный ремешок, похожий на те, что используют кулачные

бойцы, а на поясе висел внушительный кинжал. Направляясь к лестнице, Петрей

прихватил по пути огромную кружку пива, – пена аж стекала через край, – и

теперь шел, радушно протягивая ее вперед. На лице он изобразил самую что ни

на есть глупую ухмылку завсегдатая таверн и горького пьяницы, а левой рукой

поудобнее перехватил под плащом ножны с мечом.

 – Э-ге-гей! Что скучаешь один, добрый муж?! Не распить ли нам чудесного

напитка?

 Горбоносый поднялся на ноги и окинул Петрея презрительным взглядом.

 – Я не пью эту дрянь, варвар, – сказал он с четким восточным акцентом.

 – Это кого ты варваром назвал, негодяй?! Я к нему, как к лучшему другу, а

он...

 Центурион покачнулся, изображая пьяного, и половина содержимого кружки

оказалась на тунике стража.

 – Ах ты дерьмо свиное! Я ж тебя.., – горбоносый в ярости ухватил Петрея за

плечо, и тут же получил тычок концом ножен по дых. Он отшатнулся, хватая

ртом воздух, согнулся пополам, и Петрей от души приложил его кулаком по

затылку.

 Все произошло настолько быстро, что почти никто ничего не успел толком

заметить.

 – Пить со мной отказался, собака, – пояснил Петрей трем бургундам,

сидевшим ближе всего к месту событий. Все трое расхохотались в усы и подняли

кружки.

 Все так же пошатываясь, Петрей переступил через тело поверженного

противника и поднялся вверх по широкой лестнице.

 Второй этаж освещала тусклая масляная лампа. Было здесь мрачновато, но

довольно уютно. Стены, расписанные нимфами и фавнами, предающимися любви в

разнообразных позах, вполне могли бы привлечь внимание знатока. В дальнем

конце коридора виднелась огромная голова лося. Лось смотрел свирепо и

недовольно. Должно быть потому, что кто-то выковырял у него один глаз.

Петрею, впрочем, некогда было любоваться красотами убранства, помня слова

Лутация, он подошел к третьей двери слева, прикрытой тяжелым алым пологом.

Из-за двери доносились то ли всхрапывания, то ли довольное похрюкивание.

Скрипела кровать. Не раздумывая, центурион обнажил меч и, отдернув полог,

толкнул дверь.

 На столиках вдоль стен горели десятки свечей. В центре комнаты стояло

огромное ложе с балдахином. Посреди одеял и подушек лежал на спине до

крайности тучный муж, волосатый, словно африканская обезьяна. Жир на боках и

ляжках аж подрагивал при каждом его движении. На его бедрах примостилась

девочка лет двенадцати. Сосредоточенно закусив губу, она покачивалась

вперед-назад, и от каждого ее движения толстяк довольно похрюкивал. Вторая

девчонка ерзала в изголовье ложа, прижимаясь к лицу развратного мужа.

Занятые своим делом, они не заметили внезапного появления Петрея, пока он не

ткнул острием меча волосатую ногу.

 Толстяк вскрикнул, дернулся – девочки полетели на пол, и на центуриона

уставилось разъяренное потное лицо землистого цвета, изборожденное морщинами

и потеками румян. Все это обрамляли клочки волос, свисающие по обе стороны

круглой лысины.

 – Пошел вон, скотина! – взвизгнул толстяк, неожиданно тонким голосом, но

тут же, заметив меч и решительный взгляд посмевшего обеспокоить его наглеца,

изменился в лице и быстро отполз назад, прижавшись к спинке ложа.

 – Что... что такое? Что тебе надо? – забормотал он, не отрывая глаз от

меча.

 – Эй, девочки, – сказал Петрей, слегка мотнув головой, – Вас Лутаций

зовет. Быстро пошли! А нам надо поговорить со старым другом наедине...

 Девчонки переглянулись, разом подхватили туники и стремительно упорхнули

за дверь.

 – Кто ты такой? – выдохнул толстяк. – Как ты сюда попал? Тронешь меня -

живым отсюда не выйдешь!

 – Да ну? А я вот думаю, это ты отсюда не выйдешь. Но если расскажешь все,

я, так и быть, не трону твою мерзкую тушу. Сможешь и дальше девок портить. А

если нет...

 Петрей резко опустил меч туда, где все еще покачивалось мужское

достоинство толстяка. Тот вскрикнул и попытался закрыться руками.

 – Я те быстро висюльку отрежу, – мрачно пообещал Петрей. – Руки убрал!

 Толстяк всхлипнул и, тяжело дыша, попытался вжаться в спинку ложа.

 – Ну что? – Петрей медленно повел мечом вверх, уткнув острие в жирное

брюхо. Выступила кровь. – Говорить будешь, ослиное дерьмо?

 – Убери... Убери меч! Я все скажу!

 – Молодец. Все понимаешь. Зовут тебя как?

 – Маврикий. Позволь...

 – В Аргенторат едешь? К алеманам?

 Маврикий затрясся, по его щекам текли слезы.

 – Можешь не отвечать. Я и так знаю. Кто вас послал?

 – Император. Мы – послы императора Льва! Никто не смеет тронуть меня,

иначе гнев императора...

 – Заткнись. Какое у вас поручение? Что вы хотите от варваров?

 Толстяк молчал. Только губы дрожали.

 Петрей повел мечом вниз, среди густой поросли на животе Маврикия

проступила красная полоса.

 – Второй раз спрашивать не буду.

 – Я не знаю! Не знаю всего! Все знает только Хунульф! Он возглавляет

посольство. У него все инструкции!

 – Да ну? А ты вот прям ничего не знаешь? Зачем тогда тебя с ним отправили?

С девками кувыркаться что ли?

 Меч уткнулся в низ живота, Петрей надавил сильнее.

 – Ааааа!!! Хватит! Оставь! Мы должны... должны убедить Гибульда напасть на

Италию. Пока там нет войск. Я не виноват! Мне приказали! Я на службе

императора!

 – Тессера? Письма? Это все у тебя?

 – Нет! Все у Хунульфа. Он... он за все отвечает.

 – Где мне его найти?

 – На постоялом дворе у переправы. Там, где Антониева дорога начинается.

 – Сколько у вас людей?

 – Пятеро.

 – Смотри, мешок дерьма, если ты меня обманул...

 – Я говорю правду!

 – Я проверю, старый козел. О, смотри какой фавн! На тебя похож!

 Толстяк повернул голову, и Петрей резко ударил его оголовком меча по

затылку. Не вскрикнув, Маврикий кулем рухнул в подушки.

 – Отдохни пока, – пробормотал Петрей, пряча меч в ножны. – Пятеро,

говоришь... Ладно, и не то еще бывало.

 Быстро обыскав одежду Маврикия, он обнаружил лишь мешочек с деньгами. Ни

тессеры, ни писем, у толстяка, разумеется, не было. Немного подумав, Петрей

прихватил деньги и вышел из комнаты. Надо было спешить – время перевалило за

полночь, а до переправы на Антониевой дороге еще идти и идти.

 * * *

 Речка Вардо многое повидала. Когда-то на ее берегах жило галльское племя

вольков. Вольки были малочисленны и слабы, и ныне от них осталось лишь

несколько замшелых камней на месте древних святилищ. Два из них замерли