Текст книги "Мужик. История Того Чувака Из Anthrax (ЛП)"

Автор книги: Иэн Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Когда показывали оригинальную версию «Нечто», мама сказала: “Когда я была твоего возраста, это было самое страшное кино всех времен. Этот фильм напугал всех”. Мы начали его смотреть, и я приготовился вскочить и выбежать из комнаты в страхе, только этот фильм оказался совсем не страшным. Я сказал: “Мам, он выглядит как ходячий овощ. Как это может быть страшным? Оборотень гораздо страшнее”, и мама сказала: “Скотт, в 1950-х это было страшно”.

Дело в том, что меня не пугали фильмы ужасов. Я любил их, и до сих пор люблю, но я всегда знал, что это не по-настоящему. И до сих пор фильмы меня не пугают. Несмотря на это, книги временами пугают меня до усрачки, потому что действие и диалог происходят в моей голове. Это совсем другая реальность. Ты создаешь собственные образы, тело покалывает или сердце уходит в пятки, когда случается что-нибудь плохое. Именно поэтому Стивен Кинг всегда был одним из моих любимых авторов. «Сияние» напугало меня так сильно, что спустя все эти годы я до сих пор не могу идти по холлу отеля, не думая, что какие-нибудь ебнутые приведения-близнецы сцапают меня.

Если уж на то пошло, я ощущаю эмоциональную связь с монстрами в классических фильмах. Не с Джейсоном в «Пятница, 13-е» или Майклом Майерсом в «Хэллоуине». Это были не более чем бестолковые, бессмертные психопаты. Само собой, клевые. Но монстр Франкенштейна – вот вам печальный чувак. Он уже мертв, его вернули к жизни, а потом его только преследуют и ненавидят, а он уродливый и страшный. Все, чего он хочет, это чтобы его оставили в покое, а все над ним издеваются. Мне всегда было жаль таких монстров. Лон Чейни-младший в «Оборотне» передал эти эмоции с использованием или без использования грима. Он сыграл Ларри Толбота, на которого нападает вервольф и убивает его, но во время схватки он получает укус. И каждое полнолуние он превращается в вервольфа. Он вызывает столько сочувствия, потому что не заслуживает такой участи. Он не хотел убивать людей как Оборотень; все произошло очень быстро. Дракула – совсем другая история. Дракуле особо не сочувствуешь – он вампир, который делает свое дело. Дракула был моим наименее любимым из первых монстров Юниверсал.

В то время мы этого не осознавали, но на психологическом уровне мы с братом установили связь с героями, которые были вынуждены жить той жизнью, которой они не хотели для себя. Детьми мы старались оградить себя от несчастья наших родителей, насколько это было возможно. Как Франкенштейн, мы просто хотели, чтобы нас оставили в покое.

Мы жили в Бейсайде, Квинс, на Бей Террес, пока мне не исполнилось восемь. Это была чисто еврейская часть города, в которой жили все – от верхушки среднего класса до богачей. Мы определенно не входили в верхушку среднего класса. Мы жили на бульваре Белл в доме на две семьи. Мы жили на одной стороне, а вторая семья на другой. Но прямо вниз по улице от нашего дома громоздились гигантские особняки. И в зимнее время мы брали лопаты для расчистки снега и ходили по району, предлагая людям очистить подъездную дорожку к дому за двадцать баксов. Для нас это была неслыханная удача – по меркам детей предподросткового возраста. У меня была тонна друзей с этого района и с соседнего тоже. Все знали друг друга. На остальной части Бейсайда жили ирландцы, итальянцы, немцы, и он варьировался от очень низкого среднего класса до несметно богатых – мешанина достатка и этнических меньшинств.

Где-то в 1972-ом мы уехали из Квина, и это было хреново, потому что мне пришлось оставить всех своих друзей сразу после третьего класса. Мы переехали в Сифорд, Лонг-Айленд, и я пошел в четвертый класс в новой начальной школе. Как ни плохо было мне, маме было намного хуже. У отца были благие намерения. Мы сдавали квартиру в Квинсе, и вдруг он смог купить дом в Лонг-Айленде, и вот йу-хху, мы следуем американской мечте. У нас был задний двор и подъездная дорожка к дому. Мама не хотела переезжать из Квинса и бросать друзей даже больше, чем я. Отец сделал это, чтобы она оказалась в новой обстановке, где она может стать счастливее. Эффект оказался прямо противоположным. В Сифорде она была даже еще более угнетенной, и вот тогда ее жизнь начала становиться очень мрачной. Она не была мамой из «Степфордских жен». Она стала больше пить, принимать больше таблеток, и у нее даже стали проявляться суицидальные наклонности. Самые сильные воспоминания, которые у меня сохранились о том времени, это когда у нее истерика, она плачет или кричит на меня и брата. Она теряет над собой контроль, а мы изо всех сил стараемся не попадаться ей на глаза. Временами, как бы осторожен я ни был, а я был очень осторожным сукиным сыном, я попадал в ее безумный вихрь, и тогда мне буквально приходилось бороться за свою жизнь. Помню один из таких очаровательных случаев, когда она кричала на меня за что-то, и я развернулся и побежал от нее, из гостиной в холл, со всех ног в марафонском спринте, надеясь оказаться в относительной безопасности своей комнаты, когда вдруг мне в спину прилетело что-то тяжелое. Я неуклюже упал вперед, и к счастью приземлился на руки. Я быстро вскочил, держась за спину и пытаясь понять, что меня ударило, и увидел, как в конце холла кричит мама. Я тоже кричал, боль в спине просто убивала меня, и я понял, что она чем-то кинула в меня. Она вопила в истерике и извинялась, и я увидел керамическую кружку кофе Эксон (подарок при покупке от 5 баксов!), лежащую разбитой на полу. Я просто смотался в свою комнату и захлопнул дверь. Мама не появлялась, и я избегал ее, пока отец не пришел домой, и мы сели обедать. Она рассказала отцу, что натворила и как она сожалеет и это была пища (простите за каламбур) для очередной перебранки позднее тем же вечером, после того, как мы с Джейсоном легли спать. В физическом смысле со мной все было окей, но в психическом я был чертовски зол, и вспоминая об этом сейчас, это было вероятно начало того, как я начал прикидывать, как мне убраться из этого дома ко всем чертям и уйти прочь от всего этого расстройства.

Мы с Джейсоном провели большую часть времени в Сифорде, играя в подвале с нашими солдатиками и читая комиксы, прячась от наших родителей, которые постоянно воевали. Подвал был нашей крепостью одиночества, нашим Санктумом. Мама была жалкой и сумасшедшей, постоянно психовавшей, а отец ходил на работу каждый день, и когда приходил домой, у нас был обед, полный разногласий. После этого они воевали, а мы с братом играли и ложились спать. Время от 1973 до 1975-го – когда мои родители окончательно расстались, и моя мама, брат и я переехали обратно в Квинс – был самым бурным периодом моего детства. Дети, с которыми я тусил, когда уехал из дома, были моего возраста и даже немного старше. И некоторые из пятиклассников уже начали пить и курить травку. Некоторые из них отсутствовали дома после полуночи по вечерам в пятницу и субботу. Я был слишком юн для этого. Я как-то пошел с ними погулять, и юные дети пили эту дрянь под названием Танг-О, готовую “отвертку” – апельсиновый сок с говенной водярой. Я попробовал его – на вкус он был просто отвратительным. Но десяти-одиннадцатилетние дети нажирались им каждую неделю.

Они бывало говорили: “Ты идешь тусить?”, а я им: “Нееее”. И кто-то отвечал: “Кончай быть малышом. Чем ты займешься – пойдешь домой и будешь играть со своими солдатиками?”

Я не говорил “да”, но именно этим я занимался. Я полностью сбегал от реальности в эту фантастическую страну в своей голове, потому что везде, куда бы я ни посмотрел, был хаос. Дети нажирались дешевым пойлом, а я еще не был к этому готов. Потом я поворачивался, мама и отец кричали друг на друга, и мама бросала стаканы и посуду. Я чувствовал себя в большей безопасности в подвале со своим братом.

Мои родители без сомнения любили меня и Джейсона, но нас не холили и не лелеяли – даже близко ничего подобного. Отец работал в городе даже когда родители были вместе. Поэтому мы видели его только в обед и по выходным. И мама сидела дома злая, когда мы приходили из школы. Иногда она напивалась, выходила из себя и кричала, что ее жизнь получилась не такой, как она этого хотела, и что во всем виноваты мы. Иногда у нее случались серьезные приступы, и она начинала бросаться игрушками. У нас была капсула миссии Аполлон с солдатиками. Или я, или мой брат сделали то, что ее расстроило, и она закричала: “Ну, погодите, пока вернется отец!” Потом она схватила эту игрушку и бросила ее через всю комнату; она стукнулась в верхнюю часть стены гостиной и разлетелась на кусочки. Помню, думал: “Ты купишь мне новую, черт возьми. Ты сломала мою игрушку с солдатиками!”

ГЛАВА 2. МУЗЫКА – ЭТО МЕССЕДЖ⁴

 

Мир в нашем доме наступал только когда родители слушали музыку. Никто из моей семьи не зарабатывал на жизнь музыкой, но отец бывало что-то пел, а в 50-х он как-то спел ду-воп⁵ на улице с Полом Саймоном и Артом Гарфанкелем (еще до того, как они стали знаменитым дуэтом Саймоном и Гарфанкелем), которые ходили в ту же школу, что и он. У обоих моих родителей были в коллекции такие пластинки, как саундтрек Вудстока, Нил Даймонд, Элтон Джон, Кэрол Кинг, Дуби Бразерс, Боб Дилан и Зе Бэнд. Я любил их, но ничего не знал об агрессивной музыке, пока мне не исполнилось семь, и я не открыл для себя Black Sabbath.

У отца был младший брат всего на десять лет старше меня – дядя Митчел. Я считал его самым клевым парнем в мире. Когда мне было шесть или семь, мы ходили домой к дедушке и бабушке, и я заходил в комнату дяди Митча. У него на стенах висели постеры Zeppelin и других рок-групп, клевые ультрафиолетовые постеры, обширная коллекция винилов и куча комиксов. Я сидел и смотрел на его пластинки часами. Я думал: “Это самое клевое место на свете. Все это будет у меня, когда я немного подрасту”.

Как-то я просматривал его коллекцию – Битлз, Дилан, Стоунз – и вдруг увидел первую пластинку Black Sabbath. Я глянул на обложку и подумал: “Что это такое?” Какая-то жуткая ведьма стоит в лесу. Я спросил Митча: “Что это такое у меня в руках?” И он такой: “Это Black Sabbath. Они играют кислотный рок”. Я спросил: “А что такое кислотный рок?” Тогда я еще даже не знал, что такое кислота. И никто не употреблял термин “хэви-метал” для описания музыки.

Он поставил пластинку. Она начинается с дождя, грома и зловещего звона. И тут вступает этот супер ужасный и тяжелый гитарный рифф Тони Айомми, который, как я позже узнал, был самым известным тритоном в роке. Я без сомнения испугался, но все же был в восторге. Постеры черных пантер со сверкающими глазами глазели на меня, а злые колдуны пожирали своим взглядом. Потом парень с гнусавым голосом, напоминавшим колдуна, начал петь о Сатане и вопить, чтобы Бог помог ему. Я подумал, что не вполне понимаю, что там творится. Но при этом хотел услышать еще.

А еще у дяди Митча было навалом всяких комиксов, поэтому каждый раз бывая у него в комнате, я садился и читал. Он познакомил меня со звездами Вселенной Марвел и ДиСи: «Невероятным Халком», «Фантастической Четверкой», «Спайдерменом», «Капитаном Америка», «Мстителями», «Людьми Икс», «Тором», «Конаном», «Бэтменом», «Суперменом», «Флэшем» и «Лигой Справедливости». Я погружался в миры, созданные Стэном Ли, Джеком Кирби, Стивом Дитко, Нилом Адамсом, Джимом Стеранко и во все эти прекрасные комиксы серебряного века художников. В те времена комиксы стоили 12-15 центов, так что каждую неделю я заглядывал в кондитерскую и тратил карманные сбережения, чтобы купить их для себя.

К счастью, когда мама съезжала с катушек, отец всегда был рядом со мной и братом. Тусить с отцом было весьма клево. Он обладал совсем другим типом темперамента, в отличие от мамы. Он был уравновешенным, твердым и спокойным. Он повышал голос только в случае самой крайней необходимости. Это был человек-скала, и я отдаю ему должное за эту составляющую моей личности, за то, что могу сохранять хладнокровие и справляться со стрессовыми ситуациями. Если бы отец был таким же нервным, как мама, я бы кончил тем, что загремел в какую-нибудь психушку. Когда была возможность, отец брал нас с Джейсоном кататься на лыжах и водил на бейсбол.

В 1972-ом мы начали посещать первый стадион Янкиз, и с того времени повидали немало игр. Это немного странно, потому что, так как жили в Квинсе, мы должны были быть фэнами Метс. Мой отец даже не был фэном Янкиз. Он был фэном Доджерс. Янкиз были его врагами. Думаю, именно поэтому я стал фэном Янкиз. Меня уже тошнило от разговоров о Доджерс из Бруклина, которые, понятное дело, на тот момент были Доджерс из Лос-Анджелеса, поэтому тяготел к соперникам Доджерс.

Все считают Янкиз командой международного уровня: они участвовали в первенстве сорок раз и становились чемпионами двадцать семь раз – больше, чем любая другая команда Высшей Лиге. Но когда я был ребенком, Янкиз безбожно лажали. Они играли ужасно до самого 1976-го. Но все же, когда я ходил на бейсбол, это был такой кайф. Совершенно другой мир. При каждом ударе биты тысячи людей болели за команду в полосатой форме. Клевая форма. Метс носили дурацкие цвета. У Янкиз был свой стиль.

Я не просто любил смотреть бейсбол. Мы с друзьями любили и играть в него. Все началось со стикбола, в который мы играли ручкой от метлы и теннисным мячом. Когда жил на PS 169 по Бей Террес, я всегда играл после школы, и у меня довольно сносно получалось. Там было поле для стикбола с нарисованными на стене коробками. Так что это был мой естественный шаг в Малую Лигу, в которой я играл многие годы. Обычно я играл на второй базе или шорт-стопе. Моим образцом для подражания был Фредди Патек, который играл за Канзас Сити Роялс и имел рост всего пять футов пять дюймов. В то время в спорте все еще было много парней нормального роста, и это вселило надежду в такого ребенка, как я.

Несмотря на важность, которую на меня оказало первое прослушивание Sabbath, Элтон Джон также оказал на меня большое влияние в детстве. У нас дома были все его пластинки, и в 1974-ом, до того, как мои родители окончательно расстались, мы все пошли посмотреть на Элтона в Нассау Колизеум во время тура Гудбай Йеллоу Брик Роад. Во время шоу вырубили электричество, но все же оно было потрясным. Он постоянно менял костюмы, и это научило меня тому, что можно развлекать, не просто играя музыку. Песни были отличными, но при этом он был очень профессиональным актером и действительно играл для зрителей. Мы видели Пола Саймона в 1975-ом, и он тоже был потрясающим.

Хотя об этом сложно догадаться, у меня было полно друзей, которым было плевать на музыку. Им было насрать на концерты и покупку пластинок. Все, что их интересовало, это бейсбол и комиксы, чем я очень увлекался. Но я хотел вывести свою любовь к музыке на новый уровень. У отца дома всегда лежала акустическая гитара. Он редко играл на ней. Думаю, он знал два-три аккорда, но я знал, что она лежит где-то поблизости. Я видел The Who по телеку. Я знал эту группу, потому что у них были одни из лучших песен на пластинке Вудсток моих родителей. И вот я смотрю на них, и тут Пит Таунсенд начинает вращать своей правой рукой будто винтом самолета. Это выглядело очень круто, и тогда я спросил родителей о гитаре и сказал: “Я хочу научиться. Могу ли я брать уроки гитары?”

Они ответили конечно, но не разрешили мне начать с электрогитары. Отец настоял на том, что я начну играть на акустике, и если я смогу доказать ему, что я серьезно настроен к этому инструменту, тогда смогу перейти на электрогитару. Мой учитель гитары был высоким парнем с длинными волосами, ему было где-то около девятнадцати или двадцати. Его звали Рассел Александер, и я считал его самым крутым чуваком в мире. У него был Стратокастер, а у меня моя тупая акустика. Ни в какие ворота. Немного времени спустя он сказал моему отцу: “У него хорошо получается. Он увлечен всерьез”. Так и было. Я практиковался каждый день и выучил все основные аккорды. Я научился читать, играть гаммы и освоил элементарную теорию. Прошло несколько месяцев уроков, и Рассел начал давать домашние задания для гитары. У меня раз в неделю был урок, и мне приходилось практиковаться и выписывать схемы, что я терпеть не мог, потому что это совсем не было весело. Я просто хотел играть.

Каждый раз, когда приходил Рассел, я говорил: “Научи меня играть “Whole Lotta Love”. Покажи, как играть “Pinball Wizard”. Все, чего я хотел, это выучить песни. Плевать я хотел на выписывание схем на клочках бумаги. Его это расстраивало, и он говорил: “Слушай, тебе придется выучить это, чтобы уметь…” И я такой: “Ты хочешь сказать, каждый парень из всех этих групп знает все это и владеет теорией?”

“Да, знает и владеет” – говорил он.

“Я так не думаю” – отвечал я со скептицизмом непослушного ребенка. Казалось невозможным, что все эти клевые рок-звезды потратили кучу лет, корпя над домашним заданием, чтобы научиться играть.

Какое-то время я продолжал брать уроки у Рассела, и он научил меня некоторым песням на акустической гитаре. В третьем классе я сыграл дилановскую “Blowin’ In The Wind”, “Bad, Bad Leory Brown” Джима Кроуса и “Wipe Out” Surfaris на конкурсе талантов начальной школы в Лонг-Айленд. В актовом зале были только я, моя акустическая гитара и микрофон. Все аплодировали мне. Я был маленьким ребенком. А что им еще делать, фукать на меня? Но я знал песни. Я реально ЗНАЛ эти песни.

Поэтому, когда я играл на акустике уже шесть месяцев, отец выполнил свое обещание. Он отвез меня в музыкальный магазинчик в Квинсе на Юнион Тернпайк и купил мне подержанный Фендер Телекастер Делюкс 1972-го года. Он был цветом журнального столика с черной накладкой⁶. Хотел бы я сейчас его иметь, он бы стоил под девять косарей. Я продал его где-то в 1978-ом, потому что очень хотел купить Фендер Стратокастер. Тогда я не слишком много знал, и для меня Телек совсем не выглядел клевым. Страт был клевым, Лес Пол был клевым. Никто из тех, кто мне нравился, не играл на Телеках. Мне больше нравилась форма Страта. Он был гладким и менее фолковым. Я скопил немного денег и вернулся в магазин, где мы брали Телек. У них был Страт из натурального дерева, который я очень хотел. Я обменял свой Телек и добавил сверху еще две сотни баксов. Так я обзавелся новым оборудованием на многие годы, я использовал его даже в годы становления Anthrax в начале 80-х. Я постоянно покупал и продавал оборудование, стараясь достать больше и лучше и находить хорошие предложения.

Как только мне купили этот первый Телек, я сказал родителям, что мне больше не нужны уроки. Я хотел учиться сам. Я был достаточно дальновиден, чтобы сказать: “Я не хочу, чтобы гитара звучала как у моего учителя. Я хочу, чтобы она звучала как у меня”, потому что я боялся, что иначе они у меня просто заберут гитару. Сработало! Мне разрешили заниматься самостоятельно.

К тому времени я очень хорошо умел играть основные аккорды, и у меня был хороший слух, поэтому я включал пластинки и подбирал последовательности аккордов – практически все, за исключением соло. После этого я сказал себе: “Мне нужен комбик получше”. На тот момент у меня был небольшой Фендер Делюкс. Я хотел себе Твин Реверб, потому что он был больше, но он был слишком дорогим. И я купил фузз, педаль Электро-Гармоникс Биг Мафф. Я подключил ее к Фендер Делюкс, и уверен, она звучала ужасно, но тогда мне казалось, что это улет.

У отца был двоюродный брат Эдди в Лонг-Айленде, который, как и Митч, был на десять или двенадцать лет старше меня, и он жил всего в двух милях от нас, так что я частенько его видел. Он был байкером, и жил в одном доме с парочкой других байкеров. У них в подвале была устроена комната для джемов с ударной установкой и кучей комбиков, и они все спускались туда и играли. Я следил за их творчеством, когда мне было восемь или девять. У них были Лес Полы, Гибсон ЭсДжи и Страты, “квакушки” и фуззы. Вот они подключаются, и ни с того, ни с сего эти чуваки в косухах с бородами и длинными волосами начинают жарить. Это было самое клевое из того, что я видел, и благодаря этому я еще больше захотел играть на гитаре.

Так же сильно, как я любил Битлз, Элтона Джона и Саймон и Гарфанкел, я определенно смотрел на них как на развлечение, вроде комиксов и фильмов ужасов. Так продолжалось до сентября 1975-го, когда я услышал “Rock and Roll All Nite” с альбома «KISS Alive!». Тогда я подумал: “О Боже, да ведь это совсем другое дело”. Я устремился к их музыке как мотылек на свечу. Мы были в нашем желтом микроавтобусе Форд Торино примерно во время выхода альбома, и эту песню включили по радио. Я не знал, кто это. Песню не объявляли, а я никогда раньше не слышал KISS. Но я подпевал ей до конца песни. Родители орали, чтобы я заткнулся, потому что они не знали, что это за группа и для них это было слишком громко. А потом я сказал: “Кто это был??” Но ди-джей сразу включил следующую песню. Я подумал: “Ох, чувак, я так никогда и не узнаю, что это за группа! Это была лучшая песня из тех, что я слышал за всю жизнь, и так никогда и не узнаю, кто ее пел!”

Где-то на Хэллоуин я смотрел днем телек, щелкал все пять каналов, которые у нас тогда были, и остановился на ток-шоу, в котором четыре парня сидели в гриме. Я и понятия не имел, кем они были и что у них за история. Потом диктор сказал: “А теперь свой хит с нового альбома «Alive!» вам сыграют KISS, встречайте: “Rock And Roll All Nite”! Забавно, что в 11 лет мне не понравилось, как они выглядят. Я сказал тогда Джейсону: “Это же глупо. Кем они себя вообразили? Они выглядят как идиоты. Это что, группа? Почему они так выглядят?” Я просто не понимал. Элтон Джон был эпатажным, но он не одевался так, словно собирается сыграть в “шалость или угощение”. The Who не носили грим и туфли на платформе.

Секунду спустя KISS начали играть песню, которую я услышал по автомобильному радио, и у меня просто отвисла челюсть. Я повернулся и сказал: “Мы должны пойти в музыкальный магазин прямо сейчас! Я хочу себе этот альбом! KISS, KISS, KISS!”

Уверен, четыре миллиона других одиннадцатилетних подростков в этот момент сделали то же самое. Их напор врезал прямо по нашему гребаному нервному центру, и мы врубились. Логично. Нас запрограммировали, вот именно. Я был одержим KISS в течение трех лет, с 75-го по 78-ой. Я любил и другую музыку, но все эти три года у меня на уме были только KISS.

Они были больше, чем жизнь. Другие группы пели о популярности, гастролях, о том, как цеплять телок. Zeppelin пели… да черт их знает, о чем пели Zeppelin – о каких-то лесных нимфах и леших. А Стоунз и блюзовики писали о том, какие телки плохие и какой суровой бывает жизнь. Я уже знал о том, какой суровой бывает жизнь, но еще не открыл для себя телок. KISS пели о бегстве, о том, как рвануть на другую планету и никогда не оглядываться.

Ночь в 1975-ом, когда родители усадили нас дома в Лонг-Айленде, чтобы сказать, что они окончательно расходятся, запомнилась мне так же, как и первое шоу Anthrax, прошедшее с аншлагом. Я помню, как они сказали: “Дело не в вас. Мы оба очень сильно вас любим. Но мы не счастливы и нам нужно расстаться”. Я почувствовал огромное чувство облегчения и был по сути счастлив. Джейсон был расстроен не больше моего. “Ага. Ну, и кто будет выдавать нам на карманные расходы?” – это все, что он тогда сказал. Больше всего нас беспокоило, сможем ли мы по-прежнему часто видеться с отцом. Я почувствовал огромное облегчение от одной мысли, что теперь они не будут орать друг на друга 24 часа в сутки. Моя мама, Джейсон и я переехали обратно в Квинс, буквально в шести кварталах от того места, где мы жили. Это было лучшее место. И вдруг я хожу в седьмой класс со всеми моими друзьями с первого, второго и третьего класса. Лонг-Айленд был как другой дикий мир, а теперь я вернулся в город, и я знаю всех этих людей! Мне было тринадцать, я ездил в школу на автобусе, курил травку, пил и слушал рок-н-ролл. Все изменилось к лучшему. Мама работала с девяти до пяти. Ее не было рядом, поэтому я присматривал за братом. У нас была полная свобода. Офигенно! В то же время я знал, что должен сделать все, что в моих силах, чтобы убраться из района Барауз. Я не хотел жить в Квинсе до конца своих дней. Я хотел сбежать и оставить свой след в этом мире.

В том же году моя бабушка по материнской линии умерла от рака. Для мамы это было слишком, и у нее случился срыв. Было много криков, воплей и хлопанья дверьми. Она начала больше пить. Как-то ночью отец поехал забирать ее с вечеринки какого-то друга, где она упилась в ебеня. По дороге домой мама открыла дверь и попыталась выпрыгнуть из машины, чтобы покончить с собой. Держа руль одной рукой, отец наклонился через сидение и одним резким движением запихнул ее обратно в машину и ударил по лицу так сильно, как мог. Она рухнула без сознания, и он смог закрыть боковую дверь. Хотя это не то, чего тогда хотела мама, той ночью он без сомнения спас ей жизнь. Вместо того, чтобы отвезти ее домой, он отвез ее прямиком в психбольницу и зарегистрировал ее в центре реабилитации.

Пока мама отсутствовала, отец приехал жить с нами. Мы не знали подробностей. Все, что мы знали, это что она больна, и отец останется с нами, пока маме в больнице не станет лучше. Близился мой двенадцатый день рождения, и те шесть недель, пока мамы не было, были очень даже ничего. Рано утром отец уходил на работу и не возвращался домой аж до семи часов, поэтому мы с братом тусили напропалую. Как психбольные, захватившие психушку. Я опустошал небольшие бутылки Скоуп и Листерин, наполнял их маминой водкой, чтобы мы с друзьями могли пить с них во время ежедневной поездки на автобусе в школу длиной в десять миль.

Кроме того, я тырил травку отца и курил между уроками. Он хранил эти скатанные в трубочку самокрутки в банке Sucrets. Я думал, что он увидит, что некоторых не хватает и выскажет мне, но этого не произошло.

Мои друзья хихикали как идиоты, когда курили, но меня никогда не вставляло. Казалось, что у меня иммунитет, но это было здорово, потому что все думали: “Черт, да Скотт может выдержать такой кайф”. Это было хорошо для имиджа среди шпаны.

Когда мама вернулась домой, кое-что изменилось, но не так сильно. Каждую неделю она посещала терапевта по имени доктор Райс, и думала, что он передает слово Господа. Она выполняла все, что он ей говорил, и, думаю, он хорошо к ней относился, потому что она стала более психически уравновешенной и кричала на нас без причины ровно вполовину меньше обычного. Она вернулась к работе, чтобы содержать нас троих. Должно быть это было рутиной. Когда ты ребенок, ты не понимаешь, сколько твоим родителям приходится жертвовать, чтобы у вас на столе была еда. Пока мы веселились на улице, она пахала до седьмого пота, работая секретаршей и проклиная свою жизнь. Но долгие часы отсутствия мамы давали больше свободы нам с Джейсоном. Некоторые люди, которые выросли детьми работающих родителей, стали закомплексованными в будущем и разочаровались в жизни. Я никогда этого не понимал. Возможность быть самому по себе давала мне чувство независимости, развила во мне самоуверенность и что важнее всего – значила, что никто не скажет мне, что мне можно, а чего нельзя.

Мы просыпались и шли в школу, потом возвращались домой и следили за тем, чтобы обед был готов, а квартира была чистой. Когда все было сделано, мы шли гулять и без надзора гуляли до обеда. Я попадал в небольшие неприятности, но никогда не делал ничего очень плохого, потому что всегда присматривал за братом. Я знал, что мне придет пиздец, если меня куда-нибудь утащат копы, и он останется один на детской площадке. Я любил своего брата, и, думаю, именно это не позволяло мне заходить слишком далеко в опытах с алкоголем и наркотой. Я пил, чтобы ударило в башку, но никогда не терял рассудок. И я чувствовал себя клево и по-бунтарски, словно один из тех крутых парней во внеклассных мероприятиях по телеку, который рассказывал, как обходить проблемы стороной и избегать соблазна. Я любил соблазн, но знал, где провести черту. С парой исключений, которые стали моей фишкой. Необходимость присматривать за Джейсоном не просто держала меня в узде, она дала мне чувство ответственности и помогла мне стать тем человеком, кем я являюсь сейчас. У меня была эта важная роль и я не хотел облажаться.

Некоторые подростки, с которыми мы тусили, уже имели проблемы с копами, будь то мелкие кражи или вандализм. И это при том, что у многих жизнь была куда хуже моей. Родители регулярно их избивали. Многие из них жили беднее нас и постоянно нажирались с тринадцати лет. Они пили пиво в банках из бумажных пакетов и искали с кем подраться. Я думал: “Это совсем не кажется мне веселым. Теперь понятно, откуда ноги растут. Они собираются стать такими же, как их родители”.

Многие из этих людей до сих пор живут в Бейсайде. Они никогда не уезжали. Стали пожарными или занимаются строительством. В этом нет ничего плохого, просто это не то, чего я хотел. И большинство из них стали алкоголиками. Я их не осуждаю. Многие рок-звезды – алкоголики. Я просто очень рано понял, что я таким не буду. Я слыхал о некоторых проблемных детях, которых копы сцапали за драки, воровство или вандализм, и что они в конце концов попали в исправительные школы. Я не знал, что это такое, но знал по тому, что слышал об этом со слов других, что не хочу там закончить. Я сказал себе: “К черту это говно, я уже радуюсь жизни”. Мне не нужны были реальные проблемы, чтобы ловить кайф.

Большинство реально рехнувшихся подростков, с которыми мы тусили, знали, где я живу и что я не собираюсь бить витрины магазинов или совать зажженные петарды кому-нибудь в карман. Я забрасывал яйцами машины вместе с ними, крал комиксы и содовую из Гранд Юнион, чтобы показать, на что я способен, но никогда не совершал серьезного вандализма или насилия. Когда я научился пролезать в магазин и нашел лучший способ побега, я тырил упаковку из шести бутылок пива, что определенно помогало мне оставаться в хороших отношениях с остальными. У меня была своя цель. И я всегда был хитрожопым. Мне было чем похвастать, как и остальным, что позволяло мне остаться вне списка кандидатов на избиение и трусы на голове⁷, в котором обычно оказывались дети моего возраста. Даже самые большие уебаны любили меня. Я никогда их не осуждал, и хотя я был маленьким крошечным ребенком, никто меня не доставал, потому что я всегда дружил с полными крейзи.

Был один парень по имени Кенни, который обычно выбивал дурь из подростков, если они ему не нравились. Но Кенни считал меня клевым, потому что я смешил его. Думаю, я жил опосредованно по отношению к нему и некоторым его рехнувшимся дружкам. Когда другие дети с района, которые не входили в нашу клевую банду, пытались проехать на своих великах по короткому пути к парковке торгового центра, эти малолетние преступники опрокидывали их байки, наезжали на них и трясли бабки. Если ты не платил четвертак за проезд, они протыкали шины и избивали тебя. На следующий день после того, как Кенни наехал на этих парней, я видел их в школе, и хотя они были гораздо больше меня, они только глянули на меня и убежали. Я всегда был самым маленьким ребенком в классе. Я не обидел бы и мухи, но я всегда дружил со всеми нужными людьми. Никто меня и пальцем не трогал.