Текст книги "Игрок"

Автор книги: Иэн М. Бэнкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

– Вы опять слишком скромны, Жерно Гурдже, – улыбнулся Олос.

Хамин кивнул, затягиваясь из трубки.

– Знаете, господин Гурдже, я слышал, что у вас в Культуре нет законов. Уверен, это преувеличение, но зерно истины тут должно быть, и вы, наверное, можете счесть, что наши законы по количеству и по строгости сильно отличаются от ваших. У нас здесь много правил, и мы стараемся жить по законам Бога, Игры и Империи. Но одно из преимуществ законов состоит в том удовольствии, которое получаешь, нарушая их. Мы не дети, господин Гурдже. – Хамин обвел трубкой сидящих за столом. – Правила и законы существуют лишь потому, что нам нравится делать то, что они запрещают, но, пока большинство людей большую часть времени подчиняются их предписаниям, законы свое дело делают. Слепое подчинение означало бы, что мы, – Хамин хохотнул и указал трубкой на автономника, – всего лишь роботы!

Флер-Имсахо зажужжал чуть громче, но только на мгновение.

Наступила тишина. Гурдже отпил из своего бокала. Олос и Хамин переглянулись.

– Жерно Гурдже, – сказал наконец Олос, перекатывая в руках бокал. – Будем откровенны. Вы для нас помеха. Вы сыграли гораздо лучше, чем мы предполагали. Мы не думали, что нас можно так легко одурачить, но вам это как-то удалось. Я поздравляю вас с удачной хитростью, в чем бы она ни заключалась – то ли ваши наркожелезы, то ли ваша машина, или просто гораздо более длительный опыт игры в азад, чем вы утверждали. Вы превзошли нас, и мы поражены. Мне только жаль, что при этом пострадали невинные люди – например, те зеваки, которых пристрелили вместо вас, и Ло Принест Бермойя. Как вы уже, несомненно, догадались, нам бы не хотелось, чтобы вы продолжали игру. Но поскольку Имперская канцелярия никак не связана с Бюро игр, то напрямую мы ничего не можем сделать. Однако у нас есть предложение.

– Какое же? – Гурдже опять отхлебнул.

– Как я говорил, – Хамин навел черенок своей трубки на Гурдже, – у нас много законов. А потому у нас совершается много преступлений. Некоторые из них сексуального свойства, так? Нет нужды говорить, – продолжал Хамин, – что физиология нашей расы делает нас необычными, можно даже сказать, особо одаренными в этом отношении. Кроме того, в нашем обществе есть возможность контролировать людей. Здесь можно заставить человека, даже не одного, делать то, чего он не желает. Мы можем предложить вам кое-какие впечатления, которые, по вашему же собственному признанию, невозможны в вашем мире. – Старый верховник подался поближе к Гурдже, понизил голос. – Можете вы себе представить чувство, когда несколько женщин и мужчин – даже верховников, если захотите, – исполняют все ваши желания?

Хамин вытряхнул свою трубку, постучав ею о ножку стола, и пепел пролетел над жужжащим Флер-Имсахо. Ректор Кандсева заговорщицки улыбнулся, откинулся к спинке стула и снова набил трубку табаком из маленького кисета.

Олос подался вперед:

– Весь этот остров – ваш, Жерно Гурдже. Можете оставаться здесь, сколько пожелаете. В вашем распоряжении столько людей любого пола, сколько и пока вашей душе угодно.

– Но в этом случае я не участвую в игре.

– Да, вы выходите из игры, – подтвердил Олос.

Хамин кивнул:

– Подобные случаи уже были.

– Весь остров?

Гурдже демонстративно оглядел мягко освещенный висячий сад. Появилась группа танцоров – гибкие, почти обнаженные мужчины, женщины и верховники поднялись по ступенькам на небольшую сцену, расположенную за музыкантами.

– Весь, – сказал Олос. – Остров, дом, слуги, танцоры – всё и все.

Гурдже кивнул, но ничего не сказал. Хамин снова зажег трубку.

– Даже оркестр, – сказал он, откашлявшись. Он махнул в сторону музыкантов. – Что вы думаете об инструментах, мистер Гурдже? Сладкая музыка, правда?

– Очень приятная. – Гурдже отпил немного из бокала, глядя, как танцоры выстраиваются на сцене.

– Но вы даже здесь кое-чего недопонимаете, – сообщил Хамин. – Видите ли, нам доставляет огромное удовольствие знать, какой ценой досталась эта музыка. Видите слева этот инструмент, у которого восемь стальных струн?

Гурдже кивнул. Хамин продолжил:

– Могу сообщить вам, что каждой из этих струн был удавлен человек. А эту белую трубу видите сзади – на которой играет мужчина?

– Похоже на кость?

Хамин рассмеялся.

– Бедренная кость женщины, изъятая без анестезии.

– Естественно, – сказал Гурдже и взял несколько сладких орешков из блюда на столе. – Их получают парами или у вас много одноногих женщин – музыкальных критиков?

Хамин улыбнулся.

– Видите? – обратился он к Олосу. – Он в этом разбирается. – Старый верховник снова показал на танцоров, которые уже выстроились, готовые начать представление. – Барабаны изготовлены из человеческой кожи, и теперь вы понимаете, почему каждый комплект называется «семейным». Горизонтальный ударный инструмент сделан из фаланговых костей и… тут есть и другие, но вы теперь можете понять, почему эта музыка звучит так… драгоценно для тех из нас, кто знает, что потребовалось для ее создания?

– О да, – сказал Гурдже.

Начался танец. Танцоры, гибкие, умелые, почти сразу поразили его. На некоторых, наверно, были антигравитационные системы, потому что они передвигались по воздуху, как громадные, прозрачные и медленные птицы.

– Хорошо, – кивнул Хамин. – Как видите, в империи можно занимать разное положение. Кто-то – игрок, а на ком-то… играют. – Хамин улыбнулся этой игре слов на эаском; впрочем, на марейне она отчасти сохранялась.

Гурдже несколько мгновений наблюдал за танцорами, потом, не отрывая от них взгляда, сказал:

– Я буду играть, ректор. На Эхронедале. – Он принялся в такт музыке постукивать одним из колец по бокалу.

Хамин вздохнул.

– Ну что ж, Жерно Гурдже, должен вам сказать, что мы обеспокоены. – Он снова затянулся своей трубкой, скосив глаза в чашечку, мерцавшую красным. – Обеспокоены тем воздействием, которое ваши дальнейшие победы могут оказать на нравственность нашего народа. Здесь так много простых людей, и наш долг – ограждать их иногда от грубой реальности. А какая реальность может быть хуже осознания того, что большинство твоих близких легковерны, глупы и жестоки? Они не поймут, если чужак, инопланетянин, придет в их мир и будет одерживать победы в святой игре. Мы здесь, то есть те из нас, кто служит при дворе и в колледжах, может, и не столь озабочены этим, но мы должны думать о простолюдинах… я бы даже сказал, об умственно невинных людях, мистер Гурдже, и то, что приходится для этого делать, то, за что мы иногда берем на себя ответственность, не всегда нам нравится. Но мы знаем свой долг и исполним его – ради них и ради нашего императора.

Хамин наклонился к Гурдже:

– Мы не намерены убивать вас, мистер Гурдже, хотя, насколько мне известно, при дворе есть группы, которые только этого и желают, и, говорят, агенты служб безопасности могут сделать это без всякого труда. Нет, ничего такого вульгарного мы не замышляем. Но…

Старый верховник затянулся своей тонкой трубкой, издав звук, похожий на легкий хлопок. Гурдже ждал. Хамин снова направил на него черенок.

– Должен вам сказать, Гурдже, что независимо от того, как вы сыграете первую партию на Эхронедале, будет объявлено, что вы потерпели поражение. У нас полный контроль над коммуникационными и новостными службами на Огненной планете, и что касается публики и прессы, то они будут знать: вы потерпели поражение в первом же туре. Мы сделаем все необходимое для того, чтобы ни у кого не возникло сомнений на сей счет. Можете кому угодно сообщить, что я сказал вам это, можете заявлять что угодно после игры – над вами только посмеются, и так или иначе случится то, о чем я вам рассказал. Какой должна быть истина, уже решено.

Наступила очередь Олоса.

– Так что, Гурдже, как видите, вы можете отправляться на Эхронедал, но там вас ждет поражение, совершенно неминуемое поражение. Вы можете отправиться туда как важный турист или остаться здесь и наслаждаться жизнью в качестве нашего гостя, но продолжать игру вам не имеет ни малейшего смысла.

– Гм, – произнес Гурдже.

Танцоры медленно оголялись, снимая друг с друга одежду. Некоторые из них, продолжая танцевать, одновременно умудрялись гладить и касаться друг друга на преувеличенно чувственный манер. Гурдже кивнул:

– Я подумаю над этим. – Потом он улыбнулся двум верховникам. – И тем не менее я бы хотел увидеть вас на Огненной планете. – Он отхлебнул прохладную жидкость из бокала и стал смотреть танец; эротическое действо позади музыкантов становилось все более откровенным, – А в остальном… не могу себе представить, что я буду из кожи вон лезть.

Хамин изучал свою трубку. Лицо Олоса было очень серьезным.

Гурдже жестом покорной беспомощности протянул перед собой руки.

– Что еще я могу сказать?

– Но вы готовы к сотрудничеству? – спросил Олос. Гурдже недоуменно посмотрел на него. Олос медленно протянул руку и постучал по ободку бокала Гурдже.

– Что-нибудь похожее на правду, – тихо сказал он. Гурдже увидел, как два верховника обменялись взглядами. Он ждал, когда они продолжат свою игру.

– Документальное свидетельство, – сказал Хамин минуту спустя, обращаясь к своей трубке. – Фильм, в котором вы с озабоченным видом смотрите на свою безнадежную позицию. Может, даже интервью. Мы, естественно, могли бы организовать это и без вашего участия, но так будет проще, меньше забот для всех нас, если вы готовы помочь.

Старый верховник затянулся трубкой. Олос отпил из бокала, скользнув взглядом по танцорам с их эротическими ужимками.

Гурдже не скрывал удивления.

– Вы предлагаете мне солгать? Принять участие в создании вашей ложной реальности?

– Нашей реальнойреальности, Гурдже, – тихо сказал Олос. – Официальной версии, которая будет иметь документальное подтверждение, которой будут верить.

Гурдже усмехнулся во весь рот.

– Я буду рад помочь. Конечно же. Я буду рассматривать это как вызов – выставить себя в жалком виде для массы народа. Я даже помогу вам создать позиции такие жуткие, что сам не смогу найти выход. – Он поднял свой бокал. – Ведь в конце концов, важна сама игра, разве нет?

Хамин фыркнул, плечи его сотряслись. Он снова присосался к трубке, потом сквозь клуб дыма ответил:

– Ни один истинный игрок не мог бы сказать больше. – Он похлопал Гурдже по плечу. – Мистер Гурдже, даже если вы не захотите использовать все то, что вам предлагают в моем доме, я надеюсь, вы побудете с нами некоторое время. Я с удовольствием побеседую с вами. Вы останетесь?

– Почему бы и нет? – сказал Гурдже, и они втроем выпили друг за друга.

Олос откинулся к спинке и безмолвно рассмеялся. Все втроем обратились к танцорам, которые теперь изображали совокупление, образовав нечто вроде головоломки из тел, но по-прежнему, с удивлением отметил Гурдже, двигались в такт музыке.

Следующие пятнадцать дней он оставался в доме Хамина, вел осторожные беседы со старым ректором. Покидая хозяина, Гурдже чувствовал, что они изучили друг друга недостаточно хорошо, но все же узнали чуть больше – один о Культуре, другой об империи.

Хамин никак не мог поверить, что Культура обходится без денег.

– А как быть, если я захочу что-нибудь непомерное?

– Что?

– Ну, например, планету в собственность? – разразился смехом Хамин.

– Но как можно владеть планетой? – покачал головой Гурдже.

– Ну, если мне захочется?

– Я думаю, если бы вы нашли никем не занятую планету, куда можно высадиться, не ущемляя ничьих интересов… тогда, может быть. Но как бы вы не допустили высадки на нее других людей?

– А мог бы я купить флот боевых кораблей?

– Все наши корабли наделены разумом. Вы, конечно, можете попытаться приказать кораблю, но вряд ли у вас что-нибудь получится.

– Ваши корабли считают, что наделены разумом! – прыснул Хамин.

Еще более очаровательными Хамин нашел сексуальные нравы Культуры. Его приводило в восторг и одновременно в неистовство то, что Культура терпимо относится к гомосексуализму, инцесту, перемене пола, гермафродитизму и изменению половых характеристик – как относятся к путешествиям или новой прическе.

Хамин считал, что таким образом полностью теряется привлекательность всего этого. Неужели в Культуре ничтоне запрещено?

Гурдже попытался объяснить, что у них нет никаких писаных законов, но тем не менее почти отсутствует преступность. Случаются изредка преступления на почве страсти (как предпочел назвать это Хамин), но больше почти ничего. Когда у каждого есть терминал, трудно совершать преступления и скрывать их, но ведь и мотивов практически не осталось.

– Но если кто-нибудь убьет кого-нибудь другого?

Гурдже пожал плечами:

– К нему приставляют автономника.

– Ага, уже на что-то похоже. А что делает автономник?

– Повсюду следует за вами, чтобы вы больше ничего такого не сделали.

– И это все?

– А что еще вы хотите? Социальная смерть, Хамин. Вас почти никто не приглашает в гости.

– А в вашей Культуре что, разве нельзя прийти без приглашения?

– Ну вообще-то можно, – согласился Гурдже. – Только с вами никто не будет разговаривать.

Что же касается рассказов Хамина об империи, то они лишь подчеркивали правоту Шохобохаума За, который говорил, что империя – это драгоценный камень, хотя его грани остры и режут все без разбора. Было не так уж трудно понять извращенные взгляды азадиан на то, что они называли «человеческим естеством» (слова, которые употреблялись каждый раз для оправдания чего-нибудь нечеловеческого и неестественного), – ведь они были частью сотворенного ими же самими монстра, который звался империей Азад и демонстрировал такой свирепый инстинкт (другого слова Гурдже не находил) самосохранения.

Империя хотела выжить. Она была похожа на животное с огромным могучим телом, которое позволяло сохраняться только определенным клетками или вирусам, деловито, автоматически и бездумно убивая всех остальных. Сам Хамин использовал эту аналогию, сравнивая революционеров с раком. Гурдже попытался было сказать, что отдельные клетки есть отдельные клетки, тогда как собранные в одно целое и наделенные сознанием сотни миллиардов их (или наделенный сознанием механизм, изготовленный из множества пикосхем) – это совсем другое… но Хамин не пожелал его слушать. Это Гурдже, а не он ничего не понимает!

Остальное время Гурдже проводил, гуляя в лесу или плавая в теплом штилевом море. Неторопливая жизнь в доме строилась вокруг приемов пищи, и Гурдже научился с должным тщанием относиться к переодеванию для этих мероприятий, поглощению еды, разговорам с гостями (старыми и новыми – одни уезжали, другие приезжали) и последующему расслаблению, когда, сытый и довольный, он продолжал беседы и наблюдал представления: заранее выбранные, большей частью эротические, и случайные – вакханалию мимолетных связей между гостями, танцорами, слугами и работниками. Соблазняли Гурдже много раз, но он ни разу не поддался. Он с каждым днем находил азадианских женщин все более привлекательными, и не только физически, но использовал свои генно-закрепленные железы для нейтрализации, даже подавления желания, чтобы оставаться в прямом смысле трезвым среди несколько нарочитых оргий.

Несколько дней прошли довольно приятно. Кольца Гурдже не кололись, никто в него не стрелял. Он с Флер-Имсахо без приключений вернулся в модуль на крыше Гранд-отеля за два дня до намеченного отбытия на Эхронедал. Гурдже и автономник предпочли бы отправиться в путь на модуле, который имел для этого все возможности, но Контакт запретил это: узнай Адмиралтейство, что аппарат размером со спасательную лодку может опередить их крейсеры, – последствия будут непредсказуемы, а внутри имперского корабля инопланетную машину разместить не позволили. Так что Гурдже, как и всем остальным, предстояло совершить путешествие на одном из кораблей флота.

– Вы полагаете, что у васвозникли проблемы, – горько сказал Флер-Имсахо. – Они будут все время наблюдать за нами – сначала на корабле, а потом и в замке. А это означает, что я должен оставаться в этом дурацком корпусе день и ночь напролет до окончания игр. Почему вы не могли проиграть в первом туре, как было запланировано? Мы сказали бы им, куда они могут засунуть свою Огненную, и были бы уже на ВСК.

– Да замолчите вы, машина.

Как выяснилось, возвращаться в модуль было незачем – все необходимое уже было при них. Гурдже постоял в маленькой гостиной, играя браслетом-орбиталищем на запястье и понимая, что с горячечным нетерпением ждет начала игр на Эхронедале. Никакого внешнего давления, никаких оскорблений от прессы и отвратительной имперской публики, он будет сотрудничать с империей в создании убедительных фальшивых новостей, так что вероятность физических ставок сведется к минимуму. В общем, Гурдже собирался пожить в свое удовольствие…

Флер-Имсахо был рад тому, что человек отходит от увиденного за парадным фасадом империи. Гурдже стал почти таким же, как прежде, и дни, проведенные в имении Хамина, казалось, помогли ему расслабиться. Но машина не могла не отметить и небольшую перемену в нем – трудноуловимую, но несомненную.

Они больше не видели Шохобохаума За. Тот отправился в путешествие в «верхние пределы», что бы это ни значило. Он оставил привет и послание на марейне, в котором писал, что если Гурдже сможет наложить лапу на бутылочку свежего грифа…

Перед отбытием Гурдже спросил у модуля о девушке, с которой познакомился на большом балу несколькими месяцами ранее. Он никак не мог вспомнить ее имя, но если модуль выдаст ему список женщин, прошедших первый тур, он наверняка узнает ее… Модуль смешался, но Флер-Имсахо велел обоим забыть об этом.

Ни одна женщина не прошла во второй тур.

В порт их сопровождал Пекил. Рука его полностью зажила. Гурдже и Флер-Имсахо попрощались с модулем, и он унесся в небо на рандеву с далеким «Фактором». Попрощались они и с Пекилом. Тот двумя руками пожал руку Гурдже, после чего человек и автономник поднялись на борт шаттла.

Гурдже смотрел, как исчезает в дымке Гроазначек. Город накренился, и Гурдже вдавило в кресло, – изображение на экране пошло вбок и задрожало, когда шаттл, набирая скорость, устремился в туманные небеса.

Постепенно стали проявляться контуры города, очертания его улиц, и некоторое время они заполняли экран. Потом большое расстояние, смог из городских испарений, пыли и грязи плюс изменившаяся траектория полета стерли все это из виду.

Несмотря на всю свою неразбериху, город на мгновение показался мирным и упорядоченным в своих частях. С расстоянием исчезли хаос и несообразность его отдельных районов, а с определенной высоты, откуда деталей было уже не разобрать, город стал похож на огромный, безмозглый, разрастающийся организм.

3
MACHINA EX MACHINA

Ну что, могло быть и хуже, правда? Нашему игроку снова потрафило. Полагаю, вы уже заметили, что он теперь другой человек. Ах уж эти люди!

Но я-то буду последовательным. Я еще не сказал вам, кто я такой, и пока не собираюсь говорить. Может, позднее.

Может.

Да и потом, разве важно, кто мы такие? Вряд ли. Мы – то, что мы делаем, а не то, что думаем. Важны только взаимодействия (здесь нет противоречия со свободной волей – она совместима с верой в то, что вас определяют ваши поступки). И вообще, что такое свободная воля? Неопределенность. Случайный фактор. Если действия человека невозможно предсказать, то тут, конечно, и говорить больше не о чем. Люди, которые этого не понимают, ужасно меня разочаровывают!

Даже человеку должно хватить ума, чтобы понять очевидное.

Главное – результат, а не то, как он достигнут (если только процесс достижения сам по себе не является рядом результатов). Какая разница – из чего состоит мозг: из огромных склизких живых клеток, работающих со скоростью звука (в воздухе!), или из блестящей нанопены рефлекторов и структур голографической когеренции, действующих со скоростью света? (Я уж не говорю о мозгах Разума.)

Каждая из них – машина, организм – выполняет одну и ту же задачу.

Всего лишь материя, коммутирующая ту или иную энергию.

Коммутаторы. Память. Случайный элемент, который есть неопределенность и который называется выбором: все это – общие знаменатели.

Повторяю: мы – это то, что мы сделали. Динамический (дис)бихевиоризм – вот мое кредо.

Гурдже? Его коммутаторы работают странным образом. Он думает по-другому, действует нетипично. Он ни на кого не похож. Он видел худшее, что может породить мясорубка города, и воспринял это лично, решился на месть.

Теперь он снова в космосе, его голова напичкана правилами азада, его мозг адаптирован и адаптируется к меняющимся, переключающимся схемам этого соблазнительного, всеобъемлющего, мрачного набора правил и вероятностей, его доставляют в святая святых, в место, ставшее символом империи, – на Эхронедал, планету постоянной волны пламени, Огненную планету.

Но победит ли наш герой? И может ли он победить? И вообще, что будет означать для него победа?

Сколько еще предстоит узнать человеку? И что он сделает с этим знанием? А точнее, что оно сделает с ним?

Поживем – увидим. Со временем все само собой прояснится.

Итак, вам карты в руки, маэстро…

Эхронедал находится в двадцати световых годах от Эа. На полпути имперский флот вышел из облака пыли, расположенного между системой Эа и основной галактикой, так что этот гигантский караван, закрутившись в спираль, распростерся на полнеба, – словно миллионы драгоценных камней были подхвачены вихрем.

Гурдже с нетерпением ждал прибытия на Огненную планету. Путешествие казалось ему бесконечным, к тому же его корабль был безнадежно переполнен. Большую часть времени он проводил в своей каюте. Чиновники, придворные и другие игроки на корабле смотрели на него с нескрываемой антипатией, и, если не считать двух посещений линейного крейсера «Неуязвимый», флагманского корабля, где давался прием, Гурдже ни с кем не общался.

Происшествий по пути не случилось, и через двенадцать дней они прибыли на Эхронедал, обитаемую планету во вполне обычной системе желтого карлика, но у Эхронедала была одна особенность.

На планетах, когда-то быстро вращавшихся вокруг собственной оси, нередко можно встретить отчетливые экваториальные вспучивания. Скорость вращения Эхронедала была не запредельной, но достаточной, чтобы образовалась цельная полоса суши – континент, лежащий приблизительно между тропиками. Остальную часть планеты занимали два огромных океана с полярными шапками на полюсах. Необычным же (ни в Культуре, ни в империи ничего подобного не знали) было то, что по континенту вокруг планеты постоянно двигалась волна огня.

Эта волна описывала полный круг приблизительно за год, своими краями касаясь берегов двух океанов. Фронт волны представлял собой почти отвесную линию, и пламя пожирало всю растительность, взошедшую на благодатном пепле предыдущего пожара. Вся наземная экосистема развивалась под влиянием этой огненной стихии. Некоторые растения могли прорезаться только из-под еще теплой золы, их семена оживали под воздействием проходящего жара. Другие расцветали ко времени прибытия огня, быстро разрастались, перед тем как огонь настигал их, и термальные воздушные потоки затем переносили семена в верхние слои атмосферы, откуда те падали на пепел. Сухопутные живые организмы делились на три категории: одни постоянно двигались с той же скоростью, что и волна, вторые пережидали огонь в прибрежных водах, а третьи зарывались в землю, прятались в пещеры или выживали различными способами в озерах и реках.

Птицы циркулировали вокруг планеты пернатым потоком.

В течение одиннадцати пробегов огонь оставался всего лишь большим непрерывным пожаром. На двенадцатом все менялось.

Золоцвет представлял собой высокое, тонкое растение, быстро устремлявшееся вверх после укоренения семени. У него за двести дней до следующего пожара развивалось хорошо защищенное основание, а побег вырастал на десять метров и больше. Когда снова приходил огонь, золоцвет не сгорал – он закрывал свою лиственную крону и оставался в таком положении, пока огонь не уходил, а потом продолжал расти на пепле. По завершении цикла в одиннадцать Больших месяцев, одиннадцатикратного крещения в огне, золоцветы становились крупными деревьями, достигая семидесяти метров в высоту. В результате происходившего в них метаболизма наступал сначала Кислородный сезон, а после него – Всесожжение.

Во время этого бурного цикла огонь не полз – он несся. Это был уже не широкий, но низкий, чуть ли не кроткий лесной пожар – это был ад. Озера исчезали, реки пересыхали, породы спекались от невыносимого жара, все животные, выработавшие собственный механизм сосуществования с пожарами Больших месяцев, должны были искать другой способ выживания – бежать с достаточной скоростью, чтобы опережать Всесожжение, заплывать далеко в океан или на немногие, в основном маленькие, островки у побережья либо залегать в спячку глубоко в разветвленных пещерах, в руслах глубоких рек, в ложах озер и фьордов. Растения тоже переключались на новый механизм выживания – они глубже пускали корни, отращивали толстостенные семенники или оснащали свои термальные семена для высокого и долгого полета и последующего укоренения в спекшейся земле.

В течение Большого месяца после Всесожжения планета задыхалась от дыма, сажи и пепла в атмосфере, находясь на грани гибели, поскольку облака дыма не пропускали солнечные лучи и температура на поверхности падала. Дальше волна огня, съежившись, продолжала свой путь, атмосфера понемногу очищалась, животные снова начинали плодиться, растения опять шли в рост, и сквозь пепел от прежних корневых систем начинали пробиваться маленькие золоцветы.

Имперские замки на Эхронедале, оснащенные немыслимыми поливочными машинами и противопожарными средствами, были построены так, чтобы уцелеть при самом жестоком пожаре и воющих ветрах, порождаемых странной экологией этой планеты. В самой большой из этих крепостей, замке Клафф, последние триста стандартных лет проводились финальные игры, причем их по возможности приурочивали ко Всесожжению.

Имперский флот прибыл на Эхронедал в разгар Кислородного сезона. Флагман оставался над планетой, а сопровождающие его боевые корабли рассредоточились по окраинам системы. Пассажирские суда оставались на орбите, пока посадочная эскадрилья «Неуязвимого» не высадила всех игроков, придворных, гостей и наблюдателей, а потом отправились в ближайшую систему. Шаттлы спускались в прозрачной атмосфере Эхронедала и приземлялись в замке Клафф.

Крепость эта стояла на вершине скалы у подножия гряды выветренных пологих холмов, замыкавшей широкую долину. Обычно из замка открывался вид до самого горизонта на земли, поросшие невысоким кустарником, среди которого то здесь, то там высились тонкие башни золоцветов в той или иной стадии их развития. Но теперь эти растения дали побеги и расцвели, их кроны, в которых гулял ветер, висели над долиной наподобие прикрепленных к земле желтых облаков, а самые высокие стволы поднимались выше замковой куртины.

С приходом Всесожжения живая стена огня обступала замок. От стихии сооружение спасал только двухкилометровый акведук, ведущий из резервуара в невысоких холмах: гигантские цистерны и сложная система разбрызгивания обеспечивали закрытую наглухо крепость водой после прохождения огня. На случай отказа системы в глубине скалы имелись убежища, где жители могли укрываться, пока бушует пламя. Однако пока вода неизменно спасала крепость, и та оставалась оазисом выжженной желтизны среди стихии огня.

Император – тот, кто одерживал победу в финале, – по старинному обычаю должен был находиться в Клаффе при прохождении огня. Он покидал крепость, когда пламя уходило, и сквозь черный дым поднимался в черноту космоса, а оттуда направлялся в свою империю. Игры, однако, не всегда оказывались точно приуроченными к пожару, и раньше императору и его двору порой приходилось пережидать пожар в другом замке, а случалось, что они вообще пропускали Всесожжение. Но на сей раз расчет был точным, и по всем приметам Всесожжение (которое должно было начаться всего в двухстах километрах с подветренной стороны от замка, где золоцветы резко изменили свою обычную форму и размер, превратившись в громады) должно было наступить более-менее вовремя, чтобы стать подходящим фоном для коронации.

Гурдже сразу же по прибытии почувствовал себя нехорошо. Эа имела массу лишь немногим меньше той, которая в Культуре довольно произвольно считалась стандартной, а потому ее гравитация была примерно такой же, что генерировало своим вращением орбиталище Чиарк или создавали внутри себя «Фактор сдерживания» и «Маленький негодник». Но Эхронедал был в полтора раза больше Эа, и Гурдже почувствовал себя отяжелевшим.

Замок испокон веков был оснащен лифтами низкого ускорения, и обычно никто, кроме слуг-азадианцев, не поднимался по лестницам, но в первые два коротких местных дня передвигаться даже и по плоскости было довольно затруднительно.

Комнаты Гурдже выходили во внутренний двор замка. Он обосновался там с Флер-Имсахо (который, судя по всему, никак не реагировал на возросшую гравитацию) и слугой-мужчиной, полагавшимся каждому финалисту. Гурдже возразил было против слуги («Ну да, – заметил автономник, – кому нужны сразу два?»), но ему объяснили, что это традиция, а для мужчины к тому же большая честь, и Гурдже согласился.

В день их прибытия был устроен довольно шумный прием. Все болтали без умолку, утомленные после долгого путешествия и мучимые силой тяжести. Главной темой разговоров были распухшие лодыжки. Гурдже появился ненадолго – только чтобы соблюсти приличия. Никозара он увидел здесь впервые после большого бала в честь открытия игр – прием на «Неуязвимом» во время путешествия император своим присутствием не удостоил.

– Не перепутайте в этот раз, – напомнил Флер-Имсахо Гурдже, когда они вошли в главный зал замка.

Император восседал на троне, приветствуя входящих. Гурдже собирался, как и все, встать на колени, но Никозар увидел его, погрозил окольцованным пальцем и указал на свое колено.

– Одно колено, мой друг, – вы не забыли?

Гурдже опустился на одно колено и наклонил голову.

Никозар тоненько рассмеялся. Хамин, сидевший справа от императора, улыбнулся.

Гурдже сел в одиночестве на стуле у стены, около здоровенного древнего доспеха. Без всякого воодушевления он оглядел комнату. Наконец его нахмуренный взгляд остановился на одном верховнике, – тот стоял в углу и разговаривал с группой других верховников, одетых в форму и рассевшихся вокруг него на стульях. Этот верховник выглядел необычно не только потому, что стоял: он словно был помещен в костяк из пушечной бронзы, надетый поверх флотской формы.

– Кто это? – спросил Гурдже у Флер-Имсахо, который угрюмо жужжал и потрескивал между его стулом и доспехами у стены.