Текст книги "Игрок"

Автор книги: Иэн М. Бэнкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Эта была самая ординарная ночь, сообщил автономник. Больница была забита пациентами чуть больше обычного, потому что после славных побед недавно вернулись несколько кораблей с ранеными солдатами империи. Кроме того, накануне выплачивали жалованье, на следующий день можно было не работать, и многие по обычаю напивались и устраивали драки. После этого машина принялась сыпать цифрами – уровень детской смертности и ожидаемая продолжительность жизни, соотношение полов, типы болезней и их преобладание в различных слоях общества, средние доходы, количество безработных, среднедушевой доход в том или ином регионе, налог на рождение и на смерть, наказание за аборты и незаконные рождения; машина рассказывала о законах, регулирующих совокупления, о благотворительных взносах, о религиозных организациях, устраивающих бесплатные кухни, ночлежки и клиники первой помощи. Автономник был кладезем данных, и Гурдже казалось, что эта информация не оседает у него в голове. Он просто двигался по больнице – несколько часов, как казалось ему, – потом увидел дверь и вышел наружу.

Он стоял в маленьком садике с тыльной стороны больницы, огороженном со всех сторон, темном, пыльном, заброшенном. На серую траву и растрескавшиеся камни брусчатки проливался желтый свет из мрачных окон. Автономник сказал, что хотел бы еще многое показать: Гурдже должен увидеть место, где спят бездомные, а еще можно добыть пропуск на посещение тюрьмы…

– Я хочу назад. Немедленно! – прокричал Гурдже, сбрасывая с головы капюшон.

– Хорошо, – сказал автономник, накидывая капюшон обратно.

Они взлетели, долгое время двигались по прямой, а потом взяли курс на отель и модуль. Автономник молчал.

Гурдже тоже помалкивал, смотря на обширную галактику огней – город, над которым они летели.

Наконец дверь в крыше модуля открылась перед ними, пропустила их внутрь, а когда закрылась снова, внутри зажегся свет. Гурдже немного постоял, пока автономник снимал с него плащ и антигравитационную систему. Когда она соскользнула с плеч, у него возникло странное ощущение наготы.

– Я бы хотел показать еще только одно, – сказал автономник, двигаясь по коридору модуля к гостиной.

Гурдже последовал за ним.

Флер-Имсахо подлетел к центру помещения. Включился экран, и на нем возникла сцена совокупления верховника с мужчиной. Била по ушам музыка; все происходило в помещении, обитом бархатом, с подушками и тяжелыми портьерами.

– Этот канал называется «Имперский избранный», – сказал автономник. – Уровень первый, несложная шифровка.

На экране возникла новая сцена, потом еще одна, и еще – показывали разнообразные соития, от одиночной мастурбации до совокупления представителей всех трех полов.

– Доступ к программам ограничен, – сказал автономник. – Посторонним их не показывают. Однако на рынке, выложив деньги, можно приобрести дешифратор. А теперь посмотрим немного каналы второго уровня. Эти – только для чиновников, военных, жрецов и крупных коммерсантов.

Экран ненадолго потускнел от затопившей его цветовой радуги, потом снова прояснился, и на нем появились несколько азадианцев, голых или почти голых. И опять упор был на секс, но тут уже присутствовал и другой элемент. На многих были странные, неудобные на вид одеяния, некоторые были связаны – их избивали, третьи отдавались в нелепых позах. Азадианки в форме помыкали верховниками и мужчинами. На некоторых Гурдже различил офицерскую форму Имперского военного флота. Другие носили разновидность обычной формы. Некоторые верховники были одеты в мужскую одежду, некоторые – в женские платья. Верховников заставляли есть свои или чужие экскременты, пить мочу. Масса других пангуманоидных видов, казалось, особенно ценилась именно за эту способность. Рты и анусы, животные и инопланетяне охаживались азадианцами – мужчинами и верховниками. Инопланетян и животных принуждали к совокуплению с особями различных полов, разные предметы (одни бытовые, другие – изготовленные специально) использовались как фаллические орудия. В каждой из сцен был элемент, как решил Гурдже, подчинения.

Его ничуть не удивляло, что империя предпочитала скрывать программы, показываемые на первом уровне. Люди, которые так серьезно относились к чинам, протоколу, форме, по вполне понятным причинам не обнародовали такие вещи, какими бы безобидными те ни казались. Со вторым уровнем дело обстояло иначе. Гурдже решил, что этот уровень слегка намекает на игру, и мог понять их смущение в связи с этим. Было понятно, что удовольствие на уровне два было не удовольствием от чужого наслаждения и проецирования его на себя. Здесь оно достигалось от зрелища человеческого унижения: одни были жертвами, другие наслаждались за их счет. Уровень один был отдан сексу; второй – тому, что интересовало империю явно больше, хотя и от первого она никак не могла отказаться.

– А теперь уровень три, – сказал автономник.

Гурдже смотрел на экран.

Флер-Имсахо смотрел на Гурдже.

Глаза человека сверкали в свете экрана, неиспользованные фотоны отражались от радужки. Поначалу зрачки его расширились, потом сузились, превратились в точки. Автономник ждал, когда эти большие неподвижные глаза наполнятся влагой, когда крохотные мышцы вокруг глаз автоматически опустят веки, когда человек затрясет головой и отвернется. Но ничего этого не случилось. Экран притягивал к себе взгляд человека, словно бесконечно легкие частицы света с экрана отражались от стен, заставляя смотрящего подвинуться вперед и, слегка покачиваясь, держаться, перед тем как упасть. А пока человек впился в мигающий экран, похожий на замершую луну.

Крики эхом отдавались в комнате, отражались от формокресел и диванов, от низких столиков – крики верховников, мужчин, женщин, детей. Иногда они быстро смолкали, но обычно продолжались довольно долго. Каждый инструмент и каждая часть пытаемых издавали собственный звук: кровь, ножи, кости, лазеры, плоть, пилы, химикалии, пиявки, плотоядные черви, вибропистолеты, даже фаллосы, пальцы и когти – все они производили особые, хорошо различимые шумы, контрапункты к теме криков.

В финальной сцене, которую увидел Гурдже, участвовали преступник-психопат мужского пола, которому ввели большую дозу сексуальных гормонов и галлюциногенов, нож и готовая родить женщина, названная врагом государства.

Глаза Гурдже закрылись. Руки устремились к ушам. Голова опустилась.

– Хватит, – пробормотал он.

Флер-Имсахо выключил изображение. Гурдже откинулся назад на каблуках, словно его действительно притягивал горящий экран, создавая искусственную гравитацию: теперь она потеряла силу, и человек чуть не потерял равновесие.

– Это прямая трансляция, Жерно Гурдже. Это происходит сейчас. В эти минуты. Глубоко в подвалах тюрьмы или казарм полиции.

Гурдже поднял взгляд на почерневший экран, глаза его по-прежнему были расширенными, неподвижными, но сухими. Он смотрел, покачиваясь назад-вперед, глубоко дыша. На лбу у человека виднелись капельки пота, его трясло.

– Третий уровень только для правящей элиты. Шифровка такая же надежная, как у стратегических военных сообщений. Думаю, понятно почему… И это не какая-то особая ночь, Гурдже. Не фестиваль садоэротики. Такое здесь каждый вечер… Вообще всего этого гораздо больше, но вы видели представительную выборку.

Гурдже кивнул. Во рту стояла сушь. Он с трудом сделал глотательное движение, несколько раз глубоко вздохнул, потер бородку и открыл рот, собираясь заговорить, но автономник опередил его.

– И еще кое-что. То, что от вас утаили. Я сам не знал до вчерашнего вечера, пока корабль не сказал. После игры с Рамом ваши противники пользовались различными стимуляторами. Как минимум амфетаминами, воздействующими на кору головного мозга, но у них есть и куда более действенные наркотики, которыми они тоже пользуются. Их вводят подкожно или принимают с пищей: у азадианцев нет генно-закрепленных желез для выработки таких веществ. У большинства из тех, с кем вы играли, в крови было гораздо больше «химии», чем у вас.

Автономник издал звук, похожий на вздох. Человек все глядел и глядел на мертвый экран.

– Вот так вот, – сказал автономник. – Мне жаль, если вас расстроило то, что я показал, Жерно Гурдже. Но я не хотел, чтобы вы покинули эту планету с мыслью, что империя – это кучка почтенных игроков, внушительные здания и несколько прославленных ночных клубов. То, что вы видели сегодня, это тоже империя. А между двумя этими крайностями – много всего, чего я не могу вам показать. Все горести, достающиеся на долю бедняков и даже сравнительно зажиточных, происходят оттого, что они живут в обществе, в котором человек не свободен делать то, что хочет. Вы тут увидите журналиста, который не может опубликовать известную ему правду, доктора, который не может облегчить страдания больного, потому что тот принадлежит не к тому полу… и ежедневно – миллион вещей, не столь впечатляющих, не столь жестоких, как я вам показал, но все это – часть системы и ее последствия. Корабль вам сказал, что криминальная система не признает существования невиновных. А по-моему, признает. Она признает невинность ребенка, и вы видели, что с этой невинностью делают. Она в некотором роде даже признает «святость» тела… но только чтобы осквернить его. Повторяю, Гурдже, все сводится к обладанию, владению. Речь идет о «брать» и «иметь». – Флер-Имсахо прервался, потом подлетел совсем вплотную к Гурдже. – Прошу прощения, но я опять читаю проповеди, да? Недостатки молодости. Продержал вас допоздна. Может, теперь вы готовы немного поспать – такая длинная была ночь, да? Я вас покидаю. – Он развернулся и полетел прочь, но остановился возле двери. – Доброй ночи.

Гурдже откашлялся.

– Доброй ночи, – сказал он, отрывая наконец взгляд от темного экрана.

Автономник нырнул вниз и исчез.

Гурдже сел в формокресло. Некоторое время он смотрел на свои ноги, потом поднялся и вышел из модуля в висячий сад. Занимался рассвет. Город казался каким-то вымытым и холодным. Слабо блестели тысячи огоньков – их яркость растворялась в спокойной голубизне бесконечного неба. Охранник на лестнице кашлянул и слегка топнул ногой – Гурдже не видел его, только слышал.

Он вернулся в модуль и лег на кровать. Так он и лежал, не закрывая глаз, потом закрыл и повернулся на бок, стараясь уснуть. Это ему не удалось, не получилось и выделить гормон, который усыпил бы его.

Наконец он поднялся и вернулся гостиную, где был экран, попросил модуль войти в игровой канал и долго сидел, изучая свою игру с Бермойей. Он сидел молча и неподвижно, без единой молекулы секретированных стимуляторов в крови.

-

Около конференц-центра стояла тюремная выездная амбулатория. Гурдже вышел из летательного аппарата и прошел прямо в игровой зал. Пекилу, чтобы не отстать, пришлось бежать. Верховник не понимал, что такое с инопланетянином, – тот отказывался говорить на пути из отеля в конференц-центр, тогда как люди в его положении обычно очень разговорчивы. И почему-то он вовсе не казался испуганным, хотя Пекил и не понимал, как такое возможно. Не изучи Пекил достаточно хорошо этого неловкого, довольно простодушного инопланетянина, он подумал бы, что бледное, бородатое, заостренное лицо Гурдже искажено гневом.

Ло Принест Бермойя сидел рядом с Доской начал. Гурдже зашел на саму доску, поскреб бородку длинным пальцем и передвинул две фигуры. Бермойя сам делал свои ходы, но потом, когда игра распространилась на всю доску (инопланетянин пытался выкарабкаться из своего безнадежного положения), большинство ходов за судью стали делать ассистенты. Инопланетянин оставался на доске, делая собственные ходы, стремительно перемещаясь туда-сюда, как гигантское темное насекомое.

Бермойя не понимал, чего добивается инопланетянин. Его игра, казалось, была лишена цели, он либо делал глупые ошибки, либо приносил бессмысленные жертвы. Бермойя добил часть разрозненных сил соперника. Прошло какое-то время, и ему показалось, что у его противника должен быть план, но в таком случае уж больно неопределенный. Может, этот самец-инопланетянин просто пытается хоть немного спасти лицо, пока он все еще самец.

Кто знает, какими странными принципами руководствовался в своем поведении инопланетянин в такой момент? Он продолжал делать свои ходы – неясные, нечитаемые. Сделали перерыв на ланч. Потом игра возобновилась.

После перерыва Бермойя не вернулся на свое сиденье – он встал рядом с доской, пытаясь понять, какому сомнительному, неуловимому плану следует инопланетянин. Это напоминало игру с призраком, словно они играли на разных досках. Бермойе казалось, что он вообще утратил способность следовать за ходом мысли инопланетянина, чьи фигуры продолжали ускользать от судьи, двигаясь так, словно противник предугадывал ходы судьи еще до того, как он начинал их обдумывать.

Что случилось с инопланетянином? Вчера он играл совсем по-другому. Неужели он и в самом деле получал помощь извне? Бермойя внезапно почувствовал, что потеет. С какой стати? Он все еще значительно опережал противника, все еще был нацелен на победу, но почему-то вдруг начал потеть. Он говорил себе, что беспокоиться не о чем, что это побочный эффект концентраторов внимания, принятых за ланчем.

Бермойя сделал несколько ходов, призванных все прояснить, выявить реальные планы инопланетянина, если только у него были планы. Безрезультатно. Бермойя сделал более решительные пробные шаги. Гурдже немедленно атаковал.

Бермойя сотню лет провел, изучая азад и играя в него, и пятьдесят лет заседал в судах разных уровней. Он видел немало вспышек со стороны только что приговоренных преступников и наблюдал игры (а иногда даже участвовал в них), в которых совершались абсолютно неожиданные и яростные ходы. Но следующие несколько ходов инопланетянина несли в себе гораздо больше варварства и безумия, чем доводилось видеть Бермойе – в игре и вне игры. Не будь у него судейского опыта, он наверняка был бы потрясен.

Эти несколько ходов были как серия ударов в живот – в них содержалась вся яростная энергия, какую изредка демонстрировали лучшие из числа молодежи, но при этом упорядоченная, синхронизированная, направленная и высвобожденная, со стилем и дикой грацией, не доступными никакому новичку. При первом ходе Бермойя увидел, в чем может заключаться план противника. При следующем он проникся всем великолепием этого плана. После третьего он понял, что игра может затянуться до завтра, когда инопланетянин все же будет наконец побежден. Еще один ход, и Бермойя понял, что его собственная позиция вовсе не такая неуязвимая, как казалось… Еще два – и Бермойя увидел, что ему еще предстоит много работы, а потом стало ясно, что, возможно, все закончится в этот день.

Бермойя снова сам делал свои ходы, прибегая ко всем хитростям и стратагемам, освоенным за сто лет практики, – замаскированная фигура-наблюдатель, финт внутри финта с использованием атакующих фигур и карт, преждевременное использование элементов Доски становления, заболачивание территории с помощью комбинации Воды и Земли… но ничто не помогало.

Он встал перед самым перерывом, в конце дневной сессии, и посмотрел на инопланетянина. В зале царила тишина. Инопланетянин-самец стоял в центре доски, безразлично взирая на какую-то второстепенную фигуру и потирая волосы на лице. Вид у него был спокойный, безмятежный.

Бермойя оценил собственное положение. Он был разгромлен, ничего сделать теперь было не возможно. Положение непоправимо. Все вместе напоминало плохо подготовленное, изначально проигранное дело или на две трети испорченное оборудование – проще выкинуть, чем пытаться запустить.

Но Бермойя уже не мог пытаться что-то запустить сначала. Теперь его отвезут в больницу и выхолостят. Он потеряет принадлежность, делавшую его тем, чем он был, и ему никогда не позволят вернуть утраченное – никогда. Никогда.

Бермойя не слышал людей в зале. Он и не видел их, как не видел доски у себя под ногами. Видел он только самца-инопланетянина – тот стоял, высокий, насекомообразный, остролицый, угловатый, и скреб лицо длинным темным пальцем, под чуть выступающим ногтем которого кожа была светлее.

Почему он выглядит таким спокойным? Бермойя подавил желание закричать. Из его груди вырвался тяжелый вздох. Он подумал о том, какой близкой казалась победа еще утром, как он был воодушевлен тем, что не только отправится на Огненную планету для игры в финале, но и окажет немалую услугу Имперской канцелярии. Теперь он думал, что канцелярия, видимо, учитывала возможность такого поворота и хотела унизить его и уничтожить (по неизвестной ему причине – ведь он всегда был верноподданным и честным работником. Ошибка. Нет, это явно ошибка…).

«Но почему теперь? – подумал он. – Почему теперь?»

Почему именно в это время, почему именно так, на этой ставке? Почему они хотели, чтобы он сделал это, предложил эту ставку теперь, когда в нем было семя младенца? Почему?

Инопланетянин тер свое волосатое лицо, складывал трубочкой свои странные губы, внимательно разглядывая какое-то поле на доске. Бермойя на нетвердых ногах направился к нему, не замечая препятствий по пути, наступая на биотехи и другие фигуры, сминая насыпи.

Человек посмотрел на него, словно видел в первый раз. Бермойя замер. Он заглянул в глаза инопланетянина.

И не увидел ничего. Ни жалости, ни сострадания, ни тени доброты или раскаяния. Судья смотрел в эти глаза, и поначалу ему припомнилось выражение, виденное им порой в глазах преступников, когда их приговаривали к быстрой смерти. Это было выражение безразличия – не отчаяния, не ненависти, но чего-то более равнодушного и ужасающего, чем то и другое. Выражение смирения, прощания со всякой надеждой – флаг, поднятый душой, которой уже все равно.

И хотя в этот миг просветления Бермойя сперва вспомнил приговоренного к смерти преступника, судья тут же понял, что тут другое. А что именно – он не знал. И возможно, никто не мог узнать.

Но потом Бермойя догадался. И внезапно, впервые в жизни, он понял, что означало для осужденных заглянуть в его глаза.

Он упал. Сначала на колени, ударившись о доску, сметая возвышенности, потом – вперед, лицом вниз. Глаза его оказались вровень с доской и впервые увидели ее в таком ракурсе. Бермойя смежил веки.

К нему подошли судья с помощниками и мягко подняли, санитары пристегнули его, тихо рыдающего, к носилкам и понесли из здания к тюремной санитарной машине.

Пекил стоял как ошарашенный. Он не думал, что ему когда-нибудь доведется увидеть имперского судью в таком жалком виде. Да еще на глазах у инопланетянина! Пекилу пришлось бегом догонять высокого человека, который выходил из зала таким же быстрым шагом, каким пришел, не обращая внимания на свист и выкрики с галерей вокруг него. Они успели сесть в летательный аппарат до того, как их окружила пресса, и немедленно поспешили прочь.

Пекил вдруг понял, что за все время их пребывания в зале Гурдже не произнес ни слова.

Флер-Имсахо наблюдал за человеком. Машина ожидала более сильной реакции, но человек ничего не делал – только сидел перед экраном, просматривая все сыгранные им после прибытия партии. Говорить он не желал.

Теперь ему предстояло отправиться на Эхронедал в числе ста двадцати победителей одиночного четвертьфинала. Как это и было принято после жестоких физических опций, семья искалеченного теперь Бермойи подала от его имени в отставку. Не переставив ни одной фигуры на двух оставшихся больших досках, Гурдже выиграл матч и место на Огненной планете.

После игры против Бермойи оставалось около двадцати дней до отбытия императорского флота в двенадцатидневный вояж на Эхронедал. Гурдже пригласили провести несколько дней в имении Хамина, ректора правящего колледжа Кандсев и наставника императора. Флер-Имсахо советовал отвергнуть приглашение, но Гурдже принял его. Они должны были отправиться туда на следующий день – до острова во внутреннем море, где располагалось имение, было несколько сот километров.

Гурдже проявлял нездоровый и, на взгляд автономника, даже извращенный интерес к тому, что о нем говорили новостные и пресс-агентства. Он, казалось, наслаждался клеветой и оскорблениями, которые ушатами выплескивали на него после победы над Бермойей. Иногда он улыбался, читая или слушая то, что о нем говорят, особенно когда дикторы (с потрясением и трепетом) сообщали о том, что стараниями инопланетянина Гурдже проделали с Ло Принестом Бермойей – мягким, снисходительным судьей, имевшим пять жен и двух мужей, хотя и бездетным.

Гурдже, кроме того, начал смотреть каналы, где показывали, как имперские войска побеждают дикарей и неверных, цивилизуя дальние части империи. Модуль по просьбе Гурдже декодировал военные передачи высоких уровней, которые, похоже, были рассчитаны на конкуренцию с развлекательными каналами двора, еще лучше зашифрованными.

В передачах военного ведомства показывали сцены казни и пыток инопланетян. Иногда передавали, как взрывают здания и сжигают произведения искусства непокорных или мятежных видов. Такие вещи крайне редко демонстрировались по стандартным новостным каналам хотя бы потому, что инопланетяне в них традиционно изображались нецивилизованными монстрами, недоразвитыми идиотами или жадными предателями-недочеловеками, неспособными породить высокое искусство и подлинную цивилизацию. Порой показывали, как азадианцы-мужчины (но никогда верховники) насиловали дикарей, если к тому располагала анатомия.

Флер-Имсахо расстроился, видя, что Гурдже с интересом смотрит такие вещи, в особенности еще и потому, что сам показал ему эти зашифрованные программы; оставалось только утешаться, что они не заводят его сексуально. Гурдже не западал на них, как это случалось, насколько знал автономник, с азадианцами. Он просто смотрел, запоминал, потом переключался на что-нибудь другое.

Большую часть времени Гурдже по-прежнему изучал игры. Но закодированные передачи и плохие отзывы о нем в прессе снова и снова, как наркотик, влекли его.

– Но я не люблю кольца.

– Вопрос не в том, любите вы их или нет, Жерно Гурдже. Отправившись в имение Хамина, вы будете за пределами модуля. Скорее всего, я не всегда смогу быть рядом. К тому же я не специалист по токсикологии. Вы будете есть их еду и пить их напитки, а здесь есть весьма умелые химики и астробиологи. Но если у вас на каждой руке будет по этой штуке – лучше на указательном пальце, – то вы защищены от отравления. Если чувствуете одиночный укол, это означает нелетальное вещество, например галлюциноген. Три укола – значит, кто-то решил разделаться с вами.

– А два укола?

– Не знаю. Может, просто какое-нибудь расстройство. Ну как, наденете?

– Они даже не моего размера.

– А саван будет вашего?

– Они меня щекочут.

– Пускай, но они действуют.

– А как насчет волшебных амулетов, которые отводят пули?

– Вы серьезно? Я хочу сказать, если вы серьезно, то у нас на борту есть противоударный щит на пассивных сенсорах в виде кулона. Правда, они могут применить лазерники…

Гурдже взмахнул рукой (с кольцом на пальце).

– Забудем об этом. – Он снова сел и включил военный канал со сценами казней.

Автономник обнаружил, что ему трудно говорить с человеком, – тот его не слушал. Машина попыталась объяснить, что, несмотря на все ужасы, увиденные им в городе и на экране, вмешательство Культуры принесло бы больше вреда, чем блага. Машина старалась внушить, что Контакт (а фактически вся Культура) похож на Гурдже – стоит, одетый в плащ, и смотрит, не в силах помочь калеке на мостовой, что они должны сохранять маскировку и ждать подходящего момента… Но либо доводы машины не доходили до человека, либо мысли его были заняты другим: он не отвечал и не вступал ни в какие дискуссии.

Флер-Имсахо в эти дни почти не покидал модуля. Он оставался с человеком и беспокоился за него.

– Мистер Гурдже, рад с вами познакомиться. – Старый верховник протянул руку, Гурдже пожал ее. – Надеюсь, вы хорошо долетели?

– Да, мы хорошо долетели, – сказал Гурдже.

Оба стояли на крыше невысокого здания, окруженного роскошной зеленой растительностью: оно выходило на спокойные воды внутреннего моря. Дом тонул в цветущей зелени, только на крыше не было никаких деревьев. Рядом со зданием находились загоны с ездовыми животными, а от разных этажей дома отходили длинные широкие мостки: изящные и хрупкие, они парили над тенистым лесом, над тесно стоящими стволами деревьев и вели к золотому берегу, беседкам и пляжным домикам. В небесах огромные освещенные солнцем облака, отбрасывая блики, громоздились над далеким материком.

– Вы говорите «мы», – заметил Хамин, когда они шли по крыше; мужчины позади них несли багаж Гурдже.

– Автономник Флер-Имсахо и я, – сказал Гурдже, кивая на объемистую гудящую машину у своего плеча.

– Ах да. – Старый верховник рассмеялся, на его лысой голове заиграли зайчики от двух солнц. – Машина, которая, по мнению многих, помогала вам так хорошо играть.

Они спустились на длинный балкон, уставленный множеством столов; здесь Хамин представил Гурдже (и автономника) гостям, в основном верховникам и нескольким изящным азадианкам. Из них Гурдже знал только одного: улыбающийся Ло Шав Олос поставил бокал и поднялся со своего стула, чтобы пожать ему руку.

– Мистер Гурдже, рад снова вас видеть. Удача не отвернулась от вас, а мастерство возросло. Выдающиеся достижения. Поздравляю еще раз. – Взгляд верховника скользнул по кольцам на пальцах Гурдже.

– Спасибо. Но я предпочел бы не добиваться успеха такой ценой.

– В самом деле. Вы не перестаете нас удивлять, мистер Гурдже.

– Не сомневаюсь, что еще удивлю вас.

– Вы слишком скромны. – Олос улыбнулся и сел. Гурдже отказался от предложения пойти в выделенную ему комнату и освежиться – он и без того чувствовал себя абсолютно свежим. Он сел за один столик с Хамином, еще кем-то из директоров Кандсева и официальными лицами двора. Подали охлажденные вина и закуски. Флер-Имсахо расположился на полу у ног Гурдже и почти не гудел. Новые кольца Гурдже, казалось, ничуть не возражали – ничего вреднее алкоголя подано не было.

Гости старались избегать разговоров о последней игре Гурдже. Все произносили его имя правильно. Директора колледжа поинтересовались его уникальным игровым стилем. Гурдже ответил, как мог. Придворные вежливо спросили о его родном мире, и он наплел какой-то ерунды о жизни на планете. Спросили его и про Флер-Имсахо. Гурдже ожидал, что ответит сама машина, но та молчала, и тогда он сказал им правду. Машина, согласно понятиям Культуры, была физическим лицом. Она могла поступать, как ей нравится, и не принадлежала ему.

Одна высокая, поразительно красивая азадианка, спутница Ло Шав Олоса, пересела за их столик и спросила у автономника, играет его хозяин, следуя логике, или нет.

Тот ответил (с усталостью в голосе, которую, как подозревал Гурдже, мог различить только он), что Гурдже – не его хозяин, что, по его мнению, Гурдже играет более логически, чем сам автономник, но в любом случае он, Флер-Имсахо, почти не разбирается в азаде.

Все сочли это весьма забавным.

После этого встал Хамин и заявил, что его желудок, имея более двух с половиной столетий опыта, может точнее часов любого слуги сказать, что приближается время обеда. Присутствующие рассмеялись и начали постепенно расходиться с длинного балкона. Хамин лично проводил Гурдже в его комнату и сказал, что слуга сообщит, когда будет подан обед.

– Интересно, зачем они пригласили вас сюда, – сказал Флер-Имсахо, быстро распаковывая чемоданы, пока Гурдже смотрел из окна на неподвижные деревья и спокойное море.

– Может, они хотят принять меня на имперскую службу. Что скажете об этом, автономник? Из меня выйдет хороший генерал?

– Это все не смешно, Жерно Гурдже. – Автономник перешел на марейн. – И не забывайте, сумбур бурсум, что нас прослушивают, чепуха пучеха.

Гурдже озабоченно посмотрел на машину и сказал на эаском:

– Силы небесные, автономник, у вас что, развивается дефект речи?

– Гурдже… – прошипел автономник, доставая одежду, которую в империи считали необходимым надевать за обедом.

Гурдже с улыбкой отвернулся.

– Может, они просто хотят меня убить.

– Интересно, понадобится им моя помощь?

Гурдже рассмеялся и подошел к кровати, на которой автономник разложил официальные одеяния.

– Все будет в порядке.

– Это вы так говорите. Но здесь мы даже не под защитой модуля. Я уж не говорю ни о чем другом. Хотя… давайте не будем беспокоиться.

Гурдже взял часть одеяния и приложил к себе, держа под подбородком, затем посмотрел вниз.

– А я совсем ни о чем не беспокоюсь.

Автономник сердито закричал на него:

– Ах, Жерно Гурдже! Сколько раз вам повторять? Красное и зеленое вместе не носят вот так.

– Вы любите музыку, мистер Гурдже? – спросил Хамин, наклоняясь к гостю.

Гурдже кивнул:

– Немного музыки не повредит.

Хамин откинулся к спинке стула, явно довольный ответом. Они сидели в висячем саду на крыше, куда поднялись после обеда – долгой и сложной церемонии, во время которой кормили весьма основательно. Пока гости обедали, в центре помещения танцевали обнаженные женщины, и (если верить кольцам) никто не пытался отравить Гурдже. На землю уже опустились сумерки, и гости под открытым небом дышали теплым вечерним воздухом, слушая завывания, производимые оркестром из верховников. Изящные мостки вели из сада в группу высоких, стройных деревьев.

Гурдже сидел за маленьким столиком с Хамином и Олосом, Флер-Имсахо устроился у его ног. На деревьях вокруг них горели лампы, и висячий сад был островком света в ночи. Отовсюду раздавались крики птиц и животных, словно отвечающих на звуки музыки.

– Я бы хотел знать, мистер Гурдже, – сказал Хамин, приложившись к бокалу и закурив длинную, с маленькой чашечкой трубку, – какая-нибудь из танцовщиц показалась вам привлекательной? – Он затянулся трубкой с длинным черенком, потом, выпустив клуб дыма, окутавший его лысую голову, продолжил: – Я спрашиваю только потому, что одна из них – та, у которой серебряная прядь в волосах, если помните, – проявила к вам немалый интерес. Прошу прощения. Надеюсь, я никак не оскорбил ваши чувства, мистер Гурдже.

– Ничуть.

– Так вот, я только хотел сказать, что вы здесь среди друзей, да? Вы более чем доказали свои способности в игре, и теперь вы в уединенном месте, вдалеке от прессы и простых людей, которые, конечно же, должны следовать жестким и неотвратимым правилам тогда как нам здесь это не обязательно. Вы понимаете, к чему я клоню? Вы можете спокойно расслабиться.

– Я весьма признателен. И обязательно попытаюсь расслабиться. Но перед отъездом в империю мне говорили, что здешние жители будут считать меня уродливым, даже страшным. Ваша доброта безгранична, но я предпочел бы не навязывать себя никому, кто несвободен в своем выборе.