Текст книги "Казанова"

Автор книги: Иен Келли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

Акт II, сцена II
Любовь и травести
1745

Наше слово «персона» происходит от латинского «маска» или «личина»… Поэтому «персона» – это то же самое, что «актер».

Томас Гоббс

Казанова должен был отплыть в Константинополь из Венеции, имея письма-рекомендации к графу Клоду Александру Бонневалю. Однако сперва он должен был разобраться с делами в Риме и вообще в Италии. Как обычно, его подстерегла новая любовная напасть, и достаточно неожиданная – он был уверен, что влюбился в мужчину-кастрата.

В своих воспоминаниях Казанова подробно и точно расписывает финансовые и дипломатические договоренности, достигнутые перед его отъездом из Рима в 1745 году. Папа символически даровал ему рубиновые четки, стоившие максимум двенадцать цехинов, но кардинал снабдил его семьюстами цехинами в испанских золотых дублонах, которые были в то время международной валютой, а сам Джакомо смог скопить еще триста цехинов. Он купил себе векселя – так тогда обычно возили деньги через границу, – чтобы затем обналичить их в Анконе, и направился на север. Он испросил возможности ехать через Венецию, явно стремясь показать своей семье и друзьям, как быстро продвигается его церковная карьера. То, что он писал об этом периоде, стремясь упорядочить свои расходы, похоже на своего рода финансовый отчет. Помимо того, что он явно умел обращаться с числами и неизменно ощущал и облегчение, когда имеющиеся суммы позволяли ему платить, и негодование то того, что приходилось это делать, мы можем также найти в его заметках массу интересных второстепенных меркантильных деталей. Все это занимает больше места, чем его повседневные высказывания о долгожданной беременности Анны Марии, которая, как ему наверняка было известно, вскоре, скорее всего, даст жизнь его первому ребенку. Его всецело занимает мир собственных счетов, и подсчет прибылей и убытков становится предметом безжалостного самостоятельного аудита автора.

В Анконе Джакомо случайно познакомился с семьей странствующих актеров, среди которых сразу же почувствовал себя как дома. Среди них он ощутил ту же знакомую с детства родную атмосферу – «всю энергию театра; довольно игривую», так могло бы быть, если бы его матушка решила взять детей с собой на гастроли. Казанова описывает возглавлявшую это семейство мать, двух ее молодых дочерей и двух сыновей, один из которых произвел на него ошеломляющее впечатление. «Беллино», лет шестнадцати, был «восхитительно красив» и имел успех как певец-кастрат.

Папское государство, куда входила Анкона на протяжении большей части восемнадцатого и в начале девятнадцатого века, запрещало женщинам выход на сцену, также они были устранены и из церковных хоров в Риме. В частности именно поэтому венецианские актрисы, как и мать Казановы, вынуждены были делать карьеру вне итальянского полуострова. Папский запрет распространялся и на оперу, в которой мужчины не могли петь партии сопрано и контральто по природным причинам. В некоторых случаях, как в шекспировской традиции, женские партии пели мальчики, однако сила и особая красота не сломанного, но взрослого мужского голоса кастратов стала экзотической особенностью итальянской музыкальной сцены, которая столь высоко ценилась и оплачивалась.

Певцы-кастраты, подвергшиеся хирургической операции по удалению семенных желез до наступления подросткового возраста, имели долгую и музыкально прославленную традицию в папской и литургической музыке. Они пели в базилике Святой Софии в Византии и в Ватикане с конца шестого века. Ангелоподобные голоса – столь же высокие, как у мальчика-певчего, но с силой и глубиной взрослого мужчины – приносили кастратам славу и положение при папском дворе. Развитие оперы и больших оперных театров, с многочисленными постановками на античные темы по либретто Метастазио, ставившими основной задачей демонстрацию вокального мастерства, способствовали карьере кастратов. Очарование необычного звучания отмечал даже такой флегматичный меломан, как Чарльз Берни: «Это был совершеннейший восторг! Колдовство!» Кастраты стали суперзвездами. Ценой их пожизненных страданий было заплачено за голоса, сочетавшие в себе блеск, прозрачность и силу с техникой и художественной выразительностью зрелого артиста и взрослого художника. И потому эти пережившие трагедию дивы зарабатывали гораздо больше, чем их обычные коллеги-мужчины, а композиторы Гендель, Гайдн, Глюк, Люлли, Монтеверди и Моцарт писали для кастратов специальные партии диапазоном в три октавы. Их карьера часто длилась несколько десятков лет, и выступления шли по всей Европе.

«История» Казановы посвящена описанию столь необычных и чисто итальянских путешествий, подернутых флером эротической интриги и куртуазных побед в салонах и при дворах всей Европы, и потому кажется естественным, что пути Джакомо и пути успеха современных ему знаменитых певцов-кастратов – а некоторые из них, как и он, были родом из Венеции, – неизбежно должны были пересечься. Встреча с прославленным Фаринелли представляется просто неизбежной. Однако удивительно то, что он влюбился в первого известного castrato, которого встретил.

На самом деле Беллино представлял(-а) собой следующую ступень развития этой вариации вокального искусства, которая особенно возмущала благопристойность итальянского театра и хоров, – ряженую под кастрата женщину, вынужденную притворяться ради своей музыкальной карьеры. Действительно, широко были распространены слухи, что некоторые из кастратов – женщины, и потому многие из них регулярно подвергались унизительной процедуре осмотра покалеченных гениталий с целью удовлетворить интерес критиков, блюстителей морали или просто похотливых экспертов. Это был рискованный бизнес, по сути – маскарад против Церкви и закона, но кастраты в любом случае играли в опасную двойную игру. Часто, хотя и не всегда, они исполняли женские партии в opera seria – партии богинь и королев, должным образом одетых. Нередко кастраты демонстрировали женский бюст, используя возможности театральной и корсетной моды того времени. Многие имели гетеросексуальные и гомосексуальные – или даже транссексуальные и трансгрессивные – связи. Некоторые из них, как говорят, могли, несмотря на операцию, выполнять половую функцию мужчины, что придавало им совершенно особую привлекательность для женщин, склонных к опасным сексуальным приключениям или просто опасавшихся беременности. Иногда кастраты позволяли распространять слухи, будто они являются женщинами, гермафродитами или неким неприкасаемым третьим полом, которым, в определенном смысле, они и были. В искусстве и в жизни кастраты воспринимались на грани сексуального и художественного эксперимента, были предметом страсти, презрения, жалости и зависти; воплощая триединство божественного, непорочного и человеческого начала.

Казанова решил, что Беллино – замаскированная женщина-сопрано. Он оказался прав, хотя поначалу обеспокоился тем, что вожделел и был влюблен в другого мужчину. Он пишет, что «не сопротивлялся желаниям, которые [Беллино] вызывал во мне», его собственная склонность и повышенный интерес к трансвестизму подтверждается случаем с венецианской куртизанкой Джульеттой Преати, спровоцировавшей Казанову примерять ее платье. Казанова с рождения любил маскарад. Он немало внимания в своих записках уделил тому, чтобы раскритиковать достижения брата Беллино, Петронио, который, видимо несколько уравновешивая ситуацию, имел театральное амплуа «premiere actrice», исполняя женские партии балетных прим. Так или иначе, Джакомо радостно принял решение поехать вместе с театральной семьей Беллино до Римини, где у Беллино был ангажемент, по дороге в Венецию.

Существует ряд доказательств, что он, возможно, описал как одну различные поездки и опыт 1744–1745 годов, либо запутавшись, либо осознанно исходя из необходимости придать логичность своему плутовскому повествованию. Но там, где он не точен с датами, он конкретен с вопросами секса, его все сильнее тревожила собственная одержимость прекрасным «мужчиной». Сесилия – младшая сестра Беллино – не была адекватной заменой. Не стала ею и греческая рабыня, которую он снова случайно повстречал на борту стоявшего на якоре судна, когда прибыл в Венецию. Казанова и рабыня дали выход своей похоти, полностью одетые и в присутствии Беллино, шокированного по понятным причинам подобным поведением аббата Казановы.

Вторая сестра Беллино, Марина, тоже обратила внимание на Казанову, но, в основном, похотливое – она принимала оплату за свои услуги и передавала деньги матери, которая (как было обычно в театре) совмещала материнскую роль с сутенерской деятельностью.

В Венеции Казанова прилагал усилия, чтобы произвести впечатление на свою новую сценическую семью, показывая им все в городе, покупая дорогие устрицы и устраивая им обеды с «белыми трюфелями, моллюсками, шампанским, перальтой и хересом», то есть с модными тогда испанскими винами. Страсть к кулинарным изыскам впоследствии станет для него характерным средством обольщения, а в повествовании описание гастрономических радостей часто будет служить обрамлением для рассказа об эротическом удовольствии в качестве весомой составляющей чувственного путешествия автора. Довольно скоро отношения между Казановой и Беллино вышли из-под контроля. Беллино не позволил Джакомо осмотреть свое тело, объяснив груди, которые первыми привлекли взгляд Казановы, тем, что «все мы, кастраты, имеем одинаковое уродство», и лишь изумленно подняв брови на заверения Джакомо, будто тот не может поверить в свою влюбленность в мужчину. Они согласились с тем, что никогда не дадут «согласие на гнусности гомосексуальных порывов», но Беллино по-прежнему отказывал Казанове в удовлетворении его любопытства. В конце концов Казанова жестоко применил силу, чтобы узнать, что же в действительности находится между ног Беллино – и «в ту же минуту обнаружил, что [Беллино] был мужчиной».

Казанова был глубоко потрясен и на короткое время лишился дара речи. Вскоре, однако, он заявил, что увиденное им в панталонах человека, которого считал женщиной, прикидывающейся кастратом, – «чудовищный клитор». В итоге все же Беллино, видя страсть Казановы, признался в том, что является на самом деле, как на то и надеялся Джакомо, женщиной. Ее пенис был фальшивым, и она надевала его, боясь разоблачения со стороны оперных блюстителей морали и Церкви. Пенис представлял собой приспособление, которое Беллино, фигурируя отныне в мемуарах как певица Тереза Ланти, носила в течение нескольких лет, чтобы никто не узнал, что она женщина. Он имел вид «длинной, мягкой кишки, в палец толщиной, белой и с очень гладкой поверхностью… и прикреплялся к центру овальным кусочком очень тонкой полупрозрачной ткани, размером пять или шесть дюймов в длину и два дюйма в ширину, который фиксировался трагакантом (резинкой) к тому месту, где можно определить пол». Нося его, «Беллино», как казалось, обретал пенис, хотя и без мошонки, в точности имитируя кастрата.

Когда Тереза доверилась ему, Казанова посчитал забавным посмотреть, как она использует свой «аппарат»: «С этим необыкновенным приспособлением, она показалась мне еще более интересной… Я сказал ей, что она поступала разумно, не позволяя мне коснуться его, потому что тогда… она заставила бы меня стать тем, кем я не являюсь». В их первую ночь, после того как утомленная девушка заснула, он лежал и смотрел на нее, и тут в голову ему пришла мысль разделить с ней свою судьбу, так как он понял, что они с ней «были практически в одинаковой ситуации».

Кто же была эта женщина, маскировавшаяся под Беллино? Казанова редко заботился укрывать под псевдонимами любовниц-актрис, их репутация и так была уже совершенно испорчена, и появление их имен на страницах мемуаров распутника не могло объясняться авторской непредусмотрительностью. Тем кастратом, которого он выводит как Терезу Ланти, могла быть Тереза Ланди, родившаяся в Болонье в 1731 году, как говорит Казанова, и чей портрет и по сей день висит в театре Ла Скала в Милане. Могла быть этим человеком и Артемезия Ланти, и Анджиола Калори, которая позже, в 1750-1760-е годы, прославилась и сделала состояние в Лондоне.

Рассказ Казановы о Терезе достаточно яркий, как и подобает истории о женщине, вынужденной одеваться мужчиной, чтобы играть на сцене женщин, но в нем более поучительны откровения автора о собственном влечении к этому любовнику-транссексуалу. Эта глава его жизни сообщает о чем-то большем, чем просто о театральном характере мира Казановы. Неоднократные упоминания об отказе от гомосексуальной связи с Беллино, как и с ее братом Петронио, указывают на внутренние противоречия, выходящие за рамки исследовательского любопытства Джакомо, – его привлекает, а также отталкивает очевидная сексуальная инаковость.

Казанова находил столь неотразимым в Терезе, по-видимому, элемент актерской игры в их отношениях и, в частности, в занятиях с ней сексом, он пишет о важности для него исполнить роль любовника («удовольствие, которое я дарил, составляло четыре пятых от моего собственного»), а также о потребности находить способы выражения страсти, «разыгрывая» любовь к Терезе для «освежения уверенности… в нашем счастье». Несомненно, у них было много общего в плане окружения, семьи, амбиций и опасных перспектив. Но если Тереза Ланти действительно была «почти такой же», как Джакомо Казанова, и при этом одной из немногих женщин, заставивших его всерьез задуматься о браке, то в их влечении друг к другу вряд ли можно игнорировать то, что на современном языке определяется как трансвеститская или транссексуальная составляющая.

Их первый секс и ее драматичное обнажение своей души и поддельного пениса – безусловно, уникальные в истории романтической литературы – произвели сильное впечатление на Казанову. Он не только хотел отказаться ради Терезы от карьеры в церкви, но и честно рассказал о своем положении, перспективах, финансовых делах и характере. Единственной и самой большой его заслугой, в почти двадцать лет было то, что он «сам себе хозяин, ни от кого не зависит, и не боится своих неудач». «В моей природе склонность к экстравагантности. Такой уж я человек». Это было небезосновательное заключение, и Терезу покорила его правдивость не меньше, чем настойчивость и страсть. В одной из неопубликованных им рукописей, найденных после смерти Казановы, он так писал о Терезе и о феномене castrati: «Ни мужчины, ни женщины не могли избежать любви [к Терезе] и не было ничего более естественного, чем это, ибо среди женщин он казался самым красивым мужчиной, а среди мужчин – самой прекрасной женщиной, даже в мужской одежде».

Они решили бежать в Римини, за пределы папской юрисдикции, – где Беллино могла бы петь и заявить в оперном мире о своей женской сущности. Они намеревались пожениться, свернув в Болонью. Их плохо продуманный план провалился в Пезаро, где военные проверяли паспорта. Казанова потерял свой паспорт. Он утверждал, что пытался использовать письмо, которое вез с собой от кардинала Аквавивы, в качестве доказательства собственной личности, но ему приказали дожидаться в Пезаро, пока привезут новый паспорт с подтверждением от церковных властей.

В этой истории Казановы есть ряд пробелов, он умалчивает, почему отклонился от пути в Венецию, после которой намеревался отправиться в Константинополь, хотя мы можем предположить, что он был движим любовью. Неясно, почему он и Беллино поехали через всю страну искать место в театре тогда, когда известно, что это было время «мертвого сезона» в опере Римини (с февраля 1744 года и до осени 1745 года). И временная задержка из-за потери паспорта кажется недостаточным препятствием, чтобы убедить человека вроде Казановы отказаться от назначения, к которому он прежде так стремился. Тереза продолжила путь в Римини или туда, где она могла петь, а позднее перебралась в Неаполь. Она и Казанова, конечно же, так никогда и не вступили в брак.

«Моя история, – признается здесь Казанова, – не вполне правдоподобна», но подоплеку его поведения можно понять из имеющихся фактов. Истинные причины, как это бывает часто с Казановой, скрываются скорее в области эмоциональной, нежели географической. В каком бы итальянском театре впоследствии ни выступала Беллино, конкурентов у нее было немного, бесспорно и то, что Тереза оказалась первой женщиной, с которой Казанова мог завести семью, и первой – как он сознается, – от которой он отказался, предпочтя свободу дальнейших приключений и путешествий.

В Пезаро ему от Терезы пришло письмо, она нашла покровителя в лице в пятидесятипятилетнего герцога Кастропиньяно. Их пути с Казановой уже разошлись. Возможно, она знала, что он не захочет повторять в их отношениях роль своего отца, оставленного матерью. В ряде писем они пришли к согласию положить конец их связи, не сказав об этом впрямую. «Разделив с ней ее долю, мужем или любовником, я бы неизбежно деградировал, попал бы в состояние униженное и потерял бы положение и профессию. Размышления о том, что в прекраснейшее время моей молодости мне придется отказаться от всякой надежды на благосостояние, для которого, как мне казалось, я был рожден, настолько меня отрезвили, что голос моего разума заглушил зов сердца». Ему было девятнадцать лет, Казанова горел амбициями, и, самое главное, его преследовала картина брака родителей – с вульгарным шиком и постоянной угрозой унижения. Роман принудил и его, и Терезу быстрее и по-разному повзрослеть. Казанова принял наконец, что не сможет продолжать свою карьеру в Церкви и не готов к вступлению в брак, тогда как Тереза обнаружила, что ждет ребенка. Их сын, родившийся в том же году в Неаполе, был крещен как Чезаре Филиппи Ланти и рос, считая, что оперная звезда Тереза Ланти приходится ему сестрой.

Пример Терезы, носившей маску, вдохновил Казанову на новый образ. Не дождавшись нового паспорта, он улизнул из Пезаро в Болонью, где примерил на себя другой «костюм». «Понимая, что теперь вероятность добиться благополучия посредством церковной карьеры мала, я решил одеться как солдат – в мундир, который придумал сам». Жизнь, для Казановы, была действительно сменой ролей. Опять же, практика того времени легко объясняет его перевоплощение в профессионального солдата – тогда армейские мундиры были на удивление разнообразными, и об униформе никак нельзя было сказать, что она унифицирует внешний вид военных. Армия на Апеннинском полуострове состояла из принудительно сгоняемых туда ополченцев и платных наемников со всей Европы, привносивших в армейскую форму национальный колорит и традиции своих стран. Солдаты сами покупали, а зачастую и шили себе форму, как и Казанова, молодые военные, по-видимому, хотели, чтобы их воспринимали всерьез как наемников и хорошо платили, и потому, естественно, пытались внешне походить на офицеров. Казанова сам сделал себе щеголеватый костюм в бело-синих тонах, с золотыми аксельбантами и серебряной перевязью для шпаги. Он считал свой дебют в качестве солдата в Болонье новым этапом своей жизни. Записанный им разговор касательно вопросов по поводу его мундира показывает его совершенно невозмутимым, только правильный костюм давал право молодому человеку уверенно чувствовать себя на мировой арене. В гостинице, где он поселился в Болонье, потребовали, чтобы он назвал свое имя:

– Казанова.

– Ваша профессия?

– Офицер.

– На какой службе?

– Ни на какой.

– Откуда родом?

– Из Венеции.

– Откуда вы приехали?

– Не ваше дело.

Тереза Ланти уже не занимала его ум, поскольку он строил планы своего триумфального возвращения в Венецию в качестве офицера, следующего в Константинополь. Этот способ тихого разрыва отношений Казанова будет использовать и в дальнейшем. Тереза любила его по-прежнему, как л он ее, но страсть ослабела, он отправился в путь и, по большому счету, был прощен, хоть и не позабыт. Конечно, у Терезы было больше причин, чем у большинства женщин, считать свой роман с Казановой особенным. Он вынудил ее к саморазоблачению, объявить себя женщиной – после чего она сделала великолепную карьеру как сопрано, – и он был ее первой большой любовью. Кроме того, Джакомо также был отцом ее первого ребенка. Но, в конце концов, когда они впервые встретились, они сами еще были почти детьми. Казанова прибыл в Венецию, чтобы затем ехать в Константинополь, если верить его хронологии, 2 апреля 1744 года – в его девятнадцатый день рождения.