Текст книги "Казанова"

Автор книги: Иен Келли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Интермедия
Казанова и каббала

Те, кто владеют сим сокровищем и называют себя адептами, благодаря знанию каббалы получают много различных маленьких привилегий. Как они говорят, каббала означает то, что, узнав тайну имени Бога, каббалисты превращаются в повелителей духов-элементалей и, сидя в своих кабинетах, направляют собственные знания для управления всем, чем они пожелают.

Джакомо Казанова

Математическая доктрина имеет столь тесную связь с магической, что те, кто изучает одну без другой, трудятся напрасно.

Генрих Корнелиус Агриппа. Вторая книга оккультной философии (1651)

То, что Казанова верил, в широком смысле, в каббалу – не секрет и не открытие. Он не скрывал своей увлеченности древней сутью откровений задолго до того, как признался на страницах «Истории моей жизни» в упражнениях в каббале и в своих размышлениях на названную тему. Лоренцо да Понте явно знал о глубокой погруженности Казановы в масонство, учение розенкрейцеров и каббалу, они писали об этом друг другу, он частично использовал их дискуссии как материал в «Волшебной флейте» [4]4
  Здесь имеется неточность, поскольку автором либретто оперы В.-А. Моцарта «Волшебная флейта» является не Лоренцо да Понте, а Эмануэль Шиканедер. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Еще ранее, в 1750-е годы, венецианскую инквизицию насторожил интерес Казановы к эзотерическим течениям иудео-христианского мистицизма, в результате чего к нему были приставлены лучшие шпионы, а впоследствии конфискованы его книги.

С самого начала биографы Казановы, объясняя его интерес к каббале, говорили, что в этой области трудно провести различия между верой и умелым трюком (здесь может быть сложно разобраться даже самому «верящему» человеку), особенно если речь идет о человеке, проникшемся духом рационализма Просвещения и идеями века разума, и его погружении в работы по математически-магической алгебре восемнадцатого века, и в конечном счете просто обходили этот вопрос. Как ни странно, но двести лет спустя возродился интерес к подобным течениям гностицизма, египетской математике, неоплатонизму, иудейскому мистицизму и личному откровению. Возможно, каббала скорее способна научить нас вере в удачу, сопровождавшую Казанову всю жизнь, нежели объяснить его сложные трюки, пророчества, поставленные диагнозы и попытки реинкарнации. Она может осветить совершенно неизвестный пейзаж, который иногда является из прошлого и неожиданно привносит духовное измерение в портрет самого телесного из мужчин и самого плотского из времен.

Само слово «каббала» происходит от еврейского, обозначающего «получение», «обретенное учение» или же просто «традиция». Оно отсылает к устной традиции мистического иудаизма, родившейся, возможно, во времена Авраама. Одним из затруднений с исторической точки зрения выступает сложность обсуждения каббалы на обычном языке. Ее ключевые положения абстрактны, передаются иносказательно и изображениями, в стихах, знаками и числами. Учение каббалы – или, точнее, ее откровения – может быть датирован, по меньшей мере, двенадцатым веком нашей эры (время первых письменных сведений), хотя широко распространено мнение о намного более раннем происхождении, ассоциируемом с историей иудаизма и христианских евангелий. Для верующих время «генезиса» каббалы – в компетенции божественного и, следовательно, находится за границами исторических изысканий.

В простейшем изложении ключевое откровение каббалы заключается в том, что Создатель не отделен от мира, в котором мы живем, или от нас самих, а проявляет себя в творении и в человечестве. Бог находится повсюду. Он может выражать себя, и к нему можно обратиться, но постичь его проявление возможно, среди всего прочего, благодаря совершенству чисел, а также через буквы и основанные на них уравнения, т. е. через написанные для избранных коды. В отношении личного откровения, предполагающего, что бог внутри нас, и признающего важность духовной индивидуальной самореализации – это перекликалось с идеями эпохи Просвещения. Более специфичной была каббалистическая «алгебра» (коды, раскрывающие дополнительные значения в текстах), которая оказывала огромное влияние на неискушенных в математике и науках людей восемнадцатого столетия. До тех пор, пока гипотеза не отвергнута и проверяется, она может быть истинной, и именно в таком духе многие, включая Казанову, использовали каббалу, оказавшуюся полезной не только в исключительно духовных вопросах.

Различие между наименованием и сущностью чего-либо стало определяющим вопросом каббалы задолго до того, как Ницше объявил данную проблему лингвистической фикцией. Отсюда особая очарованность Казановы каббалистической традицией расшифровки божественного творения посредством языка и математики и интерполяции духовного значения на подразумеваемые отношения между этими двумя аспектами. Более современные дебаты по поводу связи между мыслью и языком в данном концептуальном вопросе каббалы абсолютно аналогичны: если бог манифестирует себя в собственном имени, а слова могут быть одновременно средством и сущностью божества, то верующие при обращении к богу должны обращаться к образам воображения. Слова в каббале заменяются использованием каббалистического дерева – карты божественных и человеческих сил, зачастую персонифицируемых в виде распростертого тела – и образами из сфер строительства (масонства), геометрии и математики. Неудивительно, что визуальные и литературные произведения близкого современника Казановы Уильяма Блейка тоже переполнены каббалистическими идеями и образами, в которых место молитвы заменяется трансцендентной ценностью идеи-в-изображении.

Первой и главной привлекательной частью каббалы для Казановы был инструментарий для пророчеств, гаданий и получения указаний – то есть код к успеху и счастью в довольно материалистических терминах. Затем учение стало означать нечто большее. Джакомо увлекся каббалистическими формулами, в которых связывались буквы алфавита из иврита и их предполагаемые численные эквиваленты. Каббалисты брали фразу или слово из Торы, а потом разбирали их по буквам и подсчитывали численное значение букв (подобная система кодирования букв в цифры была известна грекам, которые называли ее гематрией); полученный итог следовало довести до единственного числа, а затем найти букву или слово, которые являются его численным эквивалентом. Таким образом можно было обнаружить новый и скрытый смысл фразы. Таким, вкратце, был каббалистический код, который привлекал своим потенциалом Казанову и его современников, так же как когда-то секту гностиков, преследуемую ранней христианской церковью за очевидные ереси и конкуренцию с учением Христа. Именно гематрия, алхимический и дешифрующий характер каббалы, привлекал Казанову и людей его эпохи, но только немногие из них (возможно, включая Джакомо) углублялись в дальнейшее изучение того, что каббала предлагала в плане личного совершенствования. Для более возвышенно настроенных поклонников этого учения сегодня было бы недопустимо приравнивать каббалу в понимании и использовании ее во времена Казановы к более широким затронутым в ней духовным проблемам, но для Казановы первый шаг на пути к каббалистическому просветлению был именно таким.

Двадцать две буквы греческого алфавита или иврита и двадцать одна буква на французском языке также увязывались с планетами и знаками зодиака: буква D, или Daleth, соответствовала Скорпиону и цифре четыре, в то время как буква А, или Ayin, – Марсу и цифре шестнадцать и так далее. Многих погруженность в зодиакальный мистицизм отвлекала от основных аспектов древней каббалы, и именно это представляло собой как силу, так и опасность устной традиции: открывалось пространство для фальсификации, неправильного применения и неверного толкования. Каббала означала, и по-прежнему означает, множество вещей. Однако в сознании и практике Казановы, как и других его современников, не было привычки разделять различные сферы и цели мистического знания. Или, по крайней мере, было бы справедливо предположить, что Казанова, возможно подобно многим другим, иногда заполнял промежуток между надеждой и следствием прагматизмом, а иногда, может статься, – верой. По его мнению, в конце концов каббала часто «срабатывала».

Казанова был знаком с каббалистической пирамидой букв и цифр еще до встречи с Брагадином, следовательно, она, очевидно, была довольна известна в Венеции. Поскольку двадцать два знака в иврите выражали и буквы, и цифры, то можно было составить два разных arcana (от латинского Arcanum, или тайна/секрет) в форме треугольников, так называемые «великий arcanum» из двадцати двух букв и «малый arcanum», включавший цифры от 1 до 9. С Востока, через Константинополь и Венецию, понятие аркан проникает в средневековую европейскую алхимию и становится важнейшим объектом интереса со стороны множества «ученых» оккультистов восемнадцатого века, а значит, и для трудов розенкрейцеров. Тему чисел, пирамид и их мистической силы разрабатывал в своей книге «Оккультная философия» (1510) Агриппа Неттесгеймский (1486–1535), и нет сомнений, что Казанова прочел ее, обнаружив в коллекции доктора Гоцци, у отца Тозелло, сенатора Малипьеро или тайком купив копию в книжном магазине вблизи Пьяццы Сан-Марко. По-видимому, Джакомо также ознакомился с «De la Cabella intellective, art majeur», работой 1700 года, в которой объясняется, как построить магическую пирамиду, упоминавшуюся им в беседах с Брагадином, дающую абстрактный ответ на любой вопрос. Пирамида работала и для современных латинских языков. Конечно, на «расшифровку» требовалось время, и Казанова давал ее в стихах – само по себе впечатляющее мастерство для нашего времени, но для образованного человека восемнадцатого века вполне естественное умение. Стихи, однако, использовались с целью сокрытия вычислений, и, подобно современной астрологии, помогали придать значимость толкованию путем тонких наблюдений и внимательности к потребностям слушателя. Одной из центральных идей в каббале было постулирование того, что Бог может присутствовать в виде букв или цифр, и первой системой шифрования, используемой для связывания этих составляющих, была простая параллель эквивалентов, которая работала и для французского языка, и для иврита и греческого алфавитов примерно так:

Но чаще, и так писал и Казанова, первыми по порядку шли гласные, а затем – буквы, используемые в более современных языках:

Существовало несколько способов манипулировать этими предполагаемыми отношениями – и тем божественным откровением, что они могли в себе содержать. Буквы могли иметь значение сами по себе, как и количество букв в слове, затем снова пересчитываемое в буквы. Геометрия каббалистического оракула в значительной степени зависела от расположения цифр, выводимых из письма в виде пирамиды. Например:

Ou est ma nouvelle clef doree? [5]5
  Где мой новый золотой ключ? (фр.)


[Закрыть]

сперва по количеству букв в словах кодировалась как:

2 3 2 8 4 5

а затем как:

Пирамида, следовательно, экстраполировалась на шесть рядов, на усмотрение читающего оракул – цифры могли добавляться, вычитаться или складываться из первых рядов, например, так:

Эта «система» из цифр могла быть использована как для толкования некоего послания или, что более вероятно – для людей с таким живым умом, как у Казановы, – для создания ответа способом, похожим на манипулирование планшеткой для достижения желаемого ответа, с использованием различных вариаций этой пирамиды. Ответ, Dans votre tabatiere [6]6
  В вашей табакерке (фр.).


[Закрыть]мог быть получен как:

36 75 78

или

4 20 19

Такие комбинации мог вывести любой умный мальчишка девяти лет от роду и, конечно же, взрослый человек, умеющий считать в уме, обращаться со словами и с изворотливым умом. Женщинам математику преподавали редко, а для женщин из высшего класса сие было еще менее вероятно, поскольку им не требовалось особых навыков в арифметике в отличие от, например, торговок. Казанова всю свою жизнь использовал «сокровище каббалистики», в основном, для определения благоприятных божественных чисел и сроков проведения лотереи, но делал это с аккуратностью и верой в текучесть смысла букв, цифр, времени и места. Кроме того, в старости он придерживался систем каббалистической гематрии, что подкрепляет гипотезу об определенной его вере в силу каббалы, несмотря на циничные заявления в мемуарах об одурачивании глупцов с ее помощью. Он рассматривал собственные консультации с оракулом для герцогини Шартр или маркизы д’Юрфе как случайный набор слов и чисел. Тем более интригует вопрос о том, насколько он на самом деле во все это верил сам.

Каббала впервые упоминается в «Истории» в связи с тремя патрициями – Брагадином, Дандоло и Барбаро, – которые позднее пригласили Казанову жить с ними и сделали его своим протеже. Отношения между ними стали сложными, но изначально их связал общий интерес к каббале и убежденность образованных и светских мужчин в наличии у Казановы подлинных волшебных сил и знаний. Сам Казанова отказывается смешивать запутанную гематрию каббалы со своим предыдущим опытом знакомства с народной медициной и оккультизмом, но в его повествовании они – просто разные одежки одного и того же мотива, он понимал людей, возможно, имел некий дар целителя – или, если быть более циничным, охотился на интеллектуально и эмоционально незащищенных мужчин столь же охотно, как и заводил романтические знакомства женщинами. С антиклерикальной точки зрения, религия в первую очередь заполняла пробелы в творении божьем. Труды и неизданные записки Казановы мало что проясняют касательно его истинного философского погружения в каббалу, кроме того, что он явно хорошо управлялся с числами, языком и людьми, а также с алхимией и химией, которую тоже использовал в качестве инструмента обмана.

Одновременно истоки его интереса и возможной веры в каббалу могут иметь глубокие корни и быть связанными с семьей, как столь часто случается с духовными вопросами. Крестообразное изображение знаменитого каббалистического древа жизни Кирхера (1652 года), так называемого древа герметической каббалы, используется актерами комедии дель арте и по сей день: каждый характер из труппы арлекинов получает собственное место – и метафорически, и непосредственно на сцене, – как это предусматривалось в рамках структуры сил древообразного изображения классической каббалы. Воспитанный Марцией Фарусси, верившей в народных целителей, и в театральной семье в Венеции восемнадцатого века, Казанова почти наверняка впитал каббалистические штампы и образы вместе с молоком матери. Позже он решил представить себя как светского циника, который по-прежнему еще верит в катехизис католической церкви, и занял ироническую позицию, отстраняясь от системы взглядов, которая вдохновила столь много его приключений и столь многих его современников.

Но истинное отношение Джакомо к каббале может многое поведать о мальчике в теле уже взрослого мужчины.

Нельзя не заметить, что для Казановы каббалист подразумевает и «таинство сексуального акта». Некоторые из ключевых текстов каббалистической литературы о тайнах любви появились в переводах в Венеции шестнадцатого – семнадцатого веков – в городе, где было легко убедить в том, что определенная духовность заключена в неограниченном выражении любви во всех ее формах. Каббалистический взгляд на любовь, в том числе сексуальную (на эрос, выходящий за рамки обычных христианских определений милосердия), имеет живительный дух, который говорит о трансцендентности бога во всем мире, и, конечно, именно любовь нужна, чтобы сделать трансцендентность очевидной. В каббале, занимаясь любовью, человек достигает своего полного языкового, духовного и физического потенциала. Любовь, любящий и любимый – все они едины в занятии любовью и в Боге, по крайней мере, согласно одному тексту, вероятно, известному Казанове, где говорится о «соединительном блаженстве с Богом, которое не может быть непрерывным только… по причине хрупкости тела».

Помимо предложения Казанове альтернативной космологии, отвечавшей его потребностям в либертенстве и интеллектуальной избранности, каббала давала ему и нечто гораздо более мощное. Она отвечала его давнему интересу к алхимии, химии и медицине и, как следствие, к созданию или воссозданию жизни. Тайное имя бога, как считалось, приносило произносящим его содержащуюся в нем власть. Маркиза д’Юрфе, как и многие другие, пыталась вызывать духов и управлять ими, а также предполагала, что есть связь между религиозными тайнами и кодами и тем, что сегодня называется «научным» знанием. Одним из последствий стало появление в эпоху Казановы легенды о големе – гомункуле, создание которого обычно приписывают каббалисту рабби Леву из Праги. «Сотворение голема было, как указывалось, особенно возвышенным опытом, переживаемым мистиком, который углубился в тайны алфавитных комбинаций, описанных в Книге Бытия». Иными словами, герменевтика тайны имени даже могла привести к созданию новой жизни, со всеми вытекающими отсюда ужасами и славой. История о Франкенштейне Мэри Шелли в свое время была понята некоторыми как вариация на тему каббалистического голема. Для перевоплощения Казановы, или создания новой жизни, выбирается параллельная фантасмагория перерождения старухи в молодого мальчика посредством таинственного ритуала с сексом, принятием ванны, Лунным светом и молнией.

Его масонство и розенкрейцерство маркизы д’Юрфе помогали Казанове более безопасно существовать в среде международной элиты, чем то позднее мог обеспечить ему даже фиктивный титул «шевалье де Сенгальт». Для Джакомо это было частью той же самой потребности играть ведущую роль в обществе, которую он, незаконнорожденный сын венецианской актрисы, едва ли мог получить без подобного реквизита. Сам титул, «Сенгальт» или «де Сенгальт» полагался Казановой своеобразной шуткой, основанной на каббалистической любви к анаграммам (возможно, титул был анаграммой к «genitale»). Человек, который писал, что «Рай, парадиз, с этимологической точки зрения, означает идею места сладострастия и имеет персидское происхождение», который изображал в своих записках-сновидениях веселящиеся половые органы и чья современная слава построена вокруг секса, вполне мог составить себе титул из анаграммы собственного «каббалистического» розенкрейцерского титула, «Faralisee Galtinarde», или превратить его в интертекстуальную шутку на тему «genitales» (в различных вариациях – «Faralis de Seingalt», «Faradis genitals», «des parties genitals» и, наконец, сам Паралис). Его титул как предсказателя также обыгрывает «paracelsus», систему символической репрезентации в каббале, и, по сути, намекает на «paradis» – концепцию, общую для каббалы, иудаизма, ислама и христианства. Гематрия подходит даже тогда, когда не срабатывает анаграмматический смысл. Если говорить более конкретно, то в связь каббалы с алхимией и поисками философского камня, который обещал много больше, чем просто превращение недрагоценных металлов в золото, верили все те, кто занимался изучением той сферы, которую сейчас химики, в основном, высмеивают.

Находясь в одиночестве в своих комнатах и будучи в пожилом возрасте, Казанова возвращается ко многим своим утраченным удовольствиям, которыми он уже не может позволить себе насладиться, но еще может воссоздать их в своей памяти. И потому в своих воспоминаниях он вновь обратился к радости чистой математики, к каббале и лотерейным числам. Он тратил много часов и бесчисленные листы бумаги на кубическую геометрию и гематрию. Он смеялся в своих трудах над собственными попытками открыть философский камень, но также верил в каббалистическое роковое предначертание каждого поворотного момента своей жизни. Каббала, связанные с ней дисциплины, а также приверженность атавистической вере и убежденность в способности к личной самореализации доставляли Казанове удовольствие, начиная от его раннего опыта соприкосновения с народной медициной и до метафизики эпохи Просвещения. «Я бесконечно счастлив, – писал он, – когда в темной комнате вижу свет из окна, откуда открывается вид на широкий горизонт». Именно таков вид из библиотеки в замке Дукc и слова написаны в «Истории моей жизни», но, кроме того, это слова из каббалистической книги «Зогар».

Акт IV

Акт IV, сцена I
Разговоры с Вольтером
1760–1761

В четверг, 7 сентября, из Гааги в Амстердам был послан по каналу лодкой пакет, но он не был доставлен. Там находится лотерейный билет с номером 14934, выигравший приз 20 000 гульденов, две облигации Ост-Индской компании – одна стоимостью в 6000 гульденов, вторая – в 45 000 французских аннуитетных билетов… Предлагается вознаграждение в 100 дукатов серебром и без дополнительных вопросов.

Утерянные и найденные записки Казановы. Газета «Амстердаме курант»

Первые годы встретившего свое тридцатилетие Казановы, проведенные им, в основном, в Париже и Амстердаме, ничем особенным для его жизни в этот период не были отмечены. Его роман с Манон Балетти продлился до зимы 1759/60 года. Она жила на Пти-Полонь, ухаживая за братом Антонио, который в результате несчастного случая на сцене получил пулевое ранение. Она и Казанова постоянно переписывались друг с другом по-французски, и она обращалась к нему как к своему «Джакометто» и ее «маленькому мужу», пока действительно не вышла замуж летом 1760 года за королевского архитектора Франсуа Блонделя. Казанова был растерян, когда эти новости дошли до него, как он утверждал, в Амстердаме под Рождество 1759 года (однако он, скорее всего, узнал о них позднее). Сильвия умерла, Марио Балетти влез в долги, Антонио по-прежнему болел – и Манон благоразумно сочла, что Казанова никогда не соберется на ней жениться. Его окончательный разрыв с Манон отвратил его от уз семейной жизни еще больше и, кажется, послужил катализатором чего-то вроде кризиса среднего возраста, а также породил страсть к путешествиям, которая не покидала его более десяти лет.

Как только Манон переехала в дом Блонделя на улице Де ла Арп, Казанова уехал из Амстердама в Кельн, а затем отправился в Штутгарт, Цюрих, Баден, Люцерн, Фрибур, Берн и Женеву. Он сколотил тогда очень приличное состояние, но как именно – не объяснил. Коротко описывая свою жизнь в 1797 году, Казанова, по его собственным оценкам, в конце 1750-х годов был миллионером. Во время поездки в Голландию он, похоже, был впечатлен перспективой получения прибыли от какой-то промышленной монополии, его письма к венецианским властям того периода – он начал обращаться к ним в надежде на помилование – выражают готовность поделиться с фабриками Мурано промышленными секретами, которые Джакомо узнал в Северной Европе: «Мои исследования, мои путешествия, мои изыскания позволили мне стать хозяином тайны [окрашивания шелка], которую я предлагаю моей стране. Я могу дать краски для настоящего хлопка, который будет более красивым, чем на Востоке, и который я смогу продавать с 50 % скидкой».

Но в самой Голландии Казанова особого впечатления не произвел. Французский посол написал к герцогу де Шуазель, сменившему де Берни на посту министра иностранных дел, что его протеже из Парижа, Казанова, еще не совсем одержал победу над голландцами: «Он выглядит крайне нескромным в своих целях… Он отправился в Амстердам после [Гааги] и сильно проигрался». Тем не менее Казанова думал поселиться в Амстердаме как в месте, лучше подходившем под штаб-квартиру для финансовых дел, и вступил там в связь с молодой голландской женщиной, которую называл Эстер, и, по-видимому, она доводилась родственницей богатой еврейской семье Саймонов или же купца Томаса Хоупа. Однако Париж продолжал манить его обратно, несмотря на то, что его доходы от лотереи сократились. Одной из причин возвращения, как представляется, стало прибытие в столицу Франции молодой женщины из Венеции, чье драматическое вторжение в жизнь Казановы описано не только им самим, но и в ряде писем, о которых стало известно совсем недавно.

Джустиниана Уинн была красивой женщиной, наполовину англичанкой, наполовину венецианкой и авантюристкой с несколько сомнительным прошлым, с которой Казанова познакомился в Венеции (он выводит ее под именем «м-ль XCV») через своего друга Андреа Меммо. После ареста и заключения Джакомо в тюрьму она и Меммо стали любовниками, чей жаркий, тайный роман задокументирован в объемных откровенных письмах – часть из них Меммо отметил собственной кровью и спермой, – дошедших до наших дней. Их любовь оставалась нелегальной, потому как Меммо был молодым патрицием, а Джустиниана – узаконенной дочкой иностранца, английского баронета, и венецианской куртизанки. Поскольку Лючия Меммо сыграла важную роль в предотвращении брака своего сына с куртизанкой и своими действиями ускорила попадание Казановы в заточение, то, когда Джустиниана прибыла в Париж, Джакомо по понятной причине проникся к ней симпатией. Но почти сразу же он оказался в-центре-большого скандала: Джустиниана была беременна от Меммо, однако ее расчетливая мать устроила ей блестящую партию с пожилым, но богатым сборщиком налогов, Александром Поплиньером. Джустиниана знала, что брак нужно заключать побыстрее, чтобы потом ребенок мог считаться законным наследником ее будущего мужа. В противном случае должно было прибегнуть к более радикальному решению.

Казанова ссылается на эту историю как на одну из центральных драм его жизни в Париже. Долгое время считалось, что он сильно нафантазировал, но недавно были получены доказательства его правдивости – не только благодаря письмам семьи Меммо, но и из письма, проданного на открытом рынке в 1999 году: в нем Джустиниана излагает редкую женскую точку зрения на цену сексуальной эмансипации и пишет о Казанове. Стоит процитировать письмо Джустинианы, поскольку оно показывает, почему, попав в беду, отчаявшиеся молодые женщины иногда обращались к нему с верой в его доброту и способность помочь. Письмо к бывшему другу ее любовника написано Джустинианой из «Отель де Холланд», они с Джакомо снова встретились неделей ранее.

Вы хотели, чтобы я рассказала, поведала Вам о причине моей грусти. Хорошо, я готова это сделать. Я вверяю мою жизнь, мою репутацию, все мое существо в Ваши руки… Я прошу Вас помочь несчастной душе, у которой не будет никакого другого выхода, кроме как искать собственной смерти, если она не сможет исправить свое положение. Дело в том, дорогой Казанова, что я беременна… Вы думаете, как философ, Вы – честный человек, спасите меня, если это еще возможно, и если Вы знаете как. Все мое существо и все, что у меня есть, будет Вашим, если Вы поможете мне… Если я вернусь к моему первоначальному положению, дела мои поправятся… если я избавлюсь от ноши, которая бесчестит меня. Казанова, дорогой мой, пожалуйста, сделайте все возможное, чтобы найти хирурга, доктора, того, кто освободит меня от моих страданий, сделав все, что потребуется, и в случае необходимости, применив силу… Я доверяю Вам. В этом мире у меня есть только Вы… У меня никогда не было человека, которому можно довериться, а теперь Вы – мой ангел-хранитель. Пойдите к каким-нибудь девушкам из театра, спросите их, приходилось ли им когда-либо совершать то, что я хотела бы сделать… Спасите меня. Я верю Вам.

Это удивительная и пронзительная история и в наши дни. Джустиниана толкала Казанову на предприятие, которое было смертельно опасным для нее самой и, конечно, совершенно незаконным: проведение аборта. Хотя позднее она обещала отдать свои бриллианты хирургу, а тело – Казанове, она взывала к его галантности. Он заметил ее приезд в Париж, когда они – после его возвращения с деньгами из Голландии – вновь столкнулись в оперном театре. И теперь он был тронут и готов помочь в связи с беспомощной верой в него. Интуиция ее не подвела, она оказалась права: он не только преисполнился желанием спасти ее, но и знал, к кому обратиться.

Был составлен план, театральный и опасный. Они встретились на балу, надев заранее приготовленные маскарадные костюмы (Казанова надел венецианскую маску, с одной нарисованной розой под левым глазом), переправились по Сене к продавщице оральных абортирующих средств и вернулись на танцы прежде, чем, как они полагали, кто-либо заметил их отсутствие. Они ошибались по двум причинам. Во-первых, «фармацевт», мадам Демей, знала об опасностях своей торговли, а также о возможности шантажировать богатых клиентов, и не сохранила тайну. Во-вторых, их отсутствие было отмечено, но приписано неправильным причинам: люди предположили, будто они сбежали уединиться как любовники. И пара промешкала слишком долго, Джустиниану била дрожь от холода, голода или последствий принятого снадобья, и она попросила Казанову остановиться у Пти-Полонь, где он весьма любезно сделал ей омлет и открыл шампанское, а потом повел себя уже менее галантно – сексуально обхаживал ее.

Вернувшись на бал, она танцевала до утра в надежде потерять ребенка, но план не удался, а мадам Демей обратилась к жениху Джустинианы, стремясь получить с него за свой рассказ деньги.

К счастью для Казановы и Джустинианы, у откупщика были основания не верить тем, кто утверждал, будто его невеста беременна и пытается избавиться от ребенка, он знал, что его собственная семья в отчаянии готова очернить ее имя, чтобы сохранить свое состояние в неприкосновенности, и он был влюблен в молодую красавицу. Но жених стал подозрительным, и давление на Джустиниану увеличилось, так как ее беременность начинала делаться заметной – ее вынуждали как можно скорее избавиться от ребенка того мужчины, которого она любила. Между тем был подготовлен доклад о «всем романе Уинн» (семья Уинн была из иностранцев) для герцога де Шуазель, министра иностранных дел, и это, конечно же, могло очернить заодно и имя Казановы.

Джустиниана спросила, знает ли он какое-либо более мощное средство – она, похоже, намекала на инвазивный аборт, который был еще более опасным. Казанова обратился за советом к маркизе д’Юрфе. Она точно знала, как поступить: обратиться к работам Парацельса, который, как ни невероятно, привел список средств для выкидыша в работе по эзотерической мистике.

«Aroma philosophorum», более известный как «aroph», упоминается в нескольких работах, в алхимических и каббалистических, в том числе – в работе «Elementa Chemiae» Германа Бургаве (получившей широкое распространение в Голландии, где Казанова работал). Ключевым ингредиентом считался шафран, который, как считалось, вызывал менструацию, ослабляя тонус матки и шейки матки. Как правило, шафран смешивался с медом и миррой. «Женщина, которая надеется освободить свое чрево, – прочитал Казанова, – должна положить пасту таким образом, чтобы стимулировать его открытие». Следовало использовать – и наверняка Казанова смеялся, когда читал наставления – кончик подходящего размера цилиндра, который вставляют «во влагалище таким образом, чтобы [добраться до] круглого куска плоти в верхней части его». Эту процедуру повторяли три или четыре раза в день в течение недели.