Текст книги "Жизнь среди слонов"

Автор книги: Иэн Дуглас-Гамильтон

Соавторы: Ория Дуглас-Гамильтон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Наступила ночь, отдаленный гром сотрясал округу, на горизонте вспыхивали зигзаги молний, освещая темно-голубую цепь гор по ту сторону озера. Наступил сезон дождей.

Лило целых три месяца. Парк, выцветший от солнца, вырядился в зеленые одежды всех оттенков. С дождями наступила перемена жизни, и нашей в том числе. Дожди несли пищу, дожди несли рождения. До Ливией толстыми выглядели лишь будущие матери, а самцы и хищники были тощими. Через месяц все станет наоборот.

Я уже познакомилась со многими людьми, с которыми работал Иэн, и все они беспокоились за него. Они говорили ему:

– Мы уже лет тридцать охотимся па слонов и знаем их. Если вы будете так обращаться с ними, они расправятся с вами и вы не доживете до старости. Никогда они не признают вас!

Иэн смеялся над их страхами и доказывал, что его отношения со слонами в корне отличаются от отношений охотников и дичи.

Когда наши гости выезжали в машине на прогулку вместе с нами, мы испытывали их Боадицеей. Они холодели от страха при виде дикой громадной самки, она нависала над ними, ее глаза горели, уши хлопали, как крылья колдуньи, и бивнями она молотила по кустам.

– Мы пропали! – вопили они.

– Пожалуйста, не кричите на моих слонов, – тихо говорил Иэн, спокойно наблюдая в бинокль за другими семейными группами.

Из-за дождей, обрушившихся на пас, и многочисленных посетителей лагеря возникла необходимость пристроить к домам веранды и увеличить тем самым крытую площадь.

Али и его приятель, который помогал ему чинить крыши из банановых листьев, вызвались возвести веранды за несколько дней. Смотритель парка дал разрешение напилить столбиков. Мы решили использовать для этой цели громадную ветвь дерева Мбаву-йа-Фару (ребра носорога), ветви которого действительно выглядели как громадные зелено-серо-белые ребра. Это был лучший материал для подобного строительства. Али с приятелем принялись рубить ветви с помощью панги, а я отправилась па машине за дикими цветами и травой, похожей на ершики для мытья бутылок. Стояла полная тишина. Вдруг раздался дикий вопль:

– Чуй, чуй! (Леопард!) Скорее ружье!.. Чуй, чуй, ружье, ружье!..

Я выскочила из машины и схватила ружье. Али с приятелем сидели на дереве, но леопардом и не пахло.

– Где он? – крикнула я.

– Здесь!

Приятель Али указывал себе под ноги.

Я скользнула к дереву, держа палец на спусковом крючке ружья, в стволах которого сидели две пули.

– Где же он?

– Вон! – закричал он, указывая вниз.

Я положила ружье на землю и вскарабкалась на дерево. На развилке ветвей пряталось небольшое гнездо из листьев, а внутри его сидели две крохотные, с мой кулак, пятнистые генетты. Мокрые зверьки дрожали и слепо тыкались друг в друга. Я завернула их в старую тряпку и прижала к себе, чтобы согреть. Потом глянула на приятеля Али, который по-прежнему сидел па дереве с пангой в руке.

– А если мать вернется, – крикнул он, – она меня растерзает!

– Не бойся, она не вернется!

Мы обыскали все окрестности, чтобы убедить приятеля Али в отсутствии леопарда. Похоже, родители бросили маленьких генетт.

По возвращении в лагерь мы напоили их разбавленным молоком и дали глюкозы. Они, должно быть, оголодали и жадно сосали из капельницы – другой посуды не нашлось. По всему было видно: генетты выживут.

Все эти юные зверьки обучили нас главному – воспитанию ребенка в джунглях. За мангустой и генеттами надо было следить днем и ночью и повсюду таскать за собой.

Однажды ко мне с важным видом подошли Мходжа с Сулейманом и сообщили, что мне для помощи в лагере нужна женщина. Девушка прибудет завтра с Джоном, одним из шоферов парка. Она приходится ему дочерью и слывет очень серьезной девушкой. Раньше она никогда не работала, но ее можно всему обучить. Я была тронута заботой и поблагодарила их.

Девушку звали Амина. Она была красавицей и вся искрилась весельем. Мходжа представил ее всем обитателям лагеря и показал все его уголки. Она ничего не смыслила в хозяйстве, и я не знала, с чего начать ее обучение, поэтому первую неделю ею полностью занимались Мходжа и Сулейман.

Амина фыркала и смеялась каждый раз, когда слышала, какую следует сделать работу, а потом убегала на кухню, так виляя бедрами, что казалось, ее колени вот-вот подломятся. Она коротенько вскрикивала «и-и-и» и «а-а-а» и прикрывала рот ладошкой, отчего весь лагерь постоянно смеялся и атмосфера была исключительно веселой.

Амина никогда раньше не видела слонов, а потому они и страшили и влекли ее. Мы и наша работа, казалось, зачаровывали ее, и часто, когда мы сидели за столом и ели, она застывала с блюдом или стаканом в руке и завороженно смотрела на нас. А иногда усаживалась за стол, курила и смеялась, а глаза ее сверкали. Мы потратили немало времени, прежде чем нам удалось объяснить ей, что у нее есть и другие дела, кроме как сидеть за столом и глазеть на нас.

Амину любили все. За две недели она научилась убирать постели, мыть посуду, мести комнату и накрывать на стол. Выяснилось, что Амина раньше работала в заведении Мамы Розы. Конечно, она не была дочерью шофера Джона. Мходжа и Сулейман ловко обстряпали дельце, чтобы обеспечить меня служанкой на день, а себя подругой на ночь. Я была уверена, что ей вскоре все надоест, и, увы, через месяц она потребовала зарплату и отпросилась за покупками в Мто-ва-Мбу. Только мы ее и видели.

Али сказал, что знает много надежных женщин и легко подыщет мне кого-нибудь, если ему разрешат отправиться на поиски в Мто-ва-Мбу. Мы его отпустили. И действительно, Али вернулся с девушкой. Он уверил меня, что она трудолюбива и во всем будет мне помогать. Так толстуха Амина, как мне сказали дочь одного из смотрителей парка, заменила красавицу Амину, и мы обрадовались новой служанке. Толстуха Амина прошла тот же курс обучения, но в ней не было ни декоративности, ни веселья ее предшественницы. Однако с работой она справлялась. Амина любила животных, и у нее всегда на плече или меж полных грудей сидела кошка.

Но однажды Амину стало подташнивать, и у нее начались головокружения; она была беременна и вскоре покинула нас.

Как-то, когда я завтракала, Иэн принес для моего домашнего зоопарка грифа-птенца. Он, по-видимому, выпал из гнезда, не успев расправить крылья. Иэн подобрал его на дороге. Мы посадили грифа на подоконник, и он весь день не отрывал глаз от долины.

Мы назвали его Ауда Абу Тайи в честь известного арабского вождя, который как вихрь налетал из пустыни на турок во время кампании Лoуренса Аравийского в первую мировую войну. Получив столь грозное имя, гриф, несмотря на лысую голову и висящую кожу, приобрел некую важность и уже не выглядел так отвратительно. Его миндалевидные глаза сверкали, как рубины. И люди и животные испытывали почтение к нему и немного побаивались. Когда мы босиком проходили мимо его насеста, он спрыгивал на пол, вприпрыжку несся за нами, опираясь на крылья, и старался клюнуть в ноги, пока мы не подбирали и не сажали его обратно. Генетт оставлять с ним наедине было нельзя. Уиджи тоже не испытывала никакой симпатии к новому жильцу, она вставала на задние лапы и рычала во всю мощь своих мангустьих сил – она как бы предупреждала нас, что поблизости находится нечто большое, отвратительное и опасное. Потом бросалась под стол или стул, ждала, когда Ауда пройдет мимо, и кусала его. Куры и птицы, предупрежденные Уиджи, тут же прятались.

Когда наступал час кормления и все миски были полны, Ауда раскрывал крылья, с тяжелым стуком соскакивал на стол и, качаясь, направлялся в свой угол. Уиджи, взъерошенная, словно мягкошерстный дикобраз, издавала воинственный крик, бросалась на него и кусала куда могла.

Со временем Ауда Абу Тайи стал украшением лагеря, и мы очень привязались к нему. Но однажды он взлетел со своего насеста, перелетел через реку на другой берег, на мгновение сел на дерево, глянул в пашу сторону и исчез в тумане на границе неба и озера.

Граунд Уотер Форест всегда вызывал ощущение сказочной страны. Было что-то магическое в громадных голых деревьях с серыми ветвями и поблескивающей корой, которые соперничали с желтокорыми смоковницами в борьбе за солнце. Бабуины и другие обезьяны прыгали с ветки на ветку, и листья, когда они задевали их, шуршали, как шелк (обезьяны перекликались, фыркали и взлаивали). Прозрачные как слеза источники выбивались из-под скал и ручейками бежали под ковром изумрудно-зеленых растений, похожих на крохотные пальмы. Лучи солнца пробивались сверху и казались волосами девы Марии. Свежий, прозрачный воздух и запах влаги наводили на мысль о каком-то древнем соборе. Ветер нес аромат цветов, смешанный с крепким запахом слонов. Нельзя было идти по этому лесу и время от времени не замирать па месте, так сильно было его очарование. Лес уникален, он живой.

Мы часто бродили по широким слоновьим тропам, усыпанным опавшими листьями, сгнившими веточками и пометом, словно по ковру, утоптанному сотнями слоновьих ног. Мы ходили по тропам босиком, не опасаясь ни шипов, пи змей; изредка мы натыкались на носорогов или встречались лицом к лицу со слоном. Без сандалий было легче спрятаться, а то и бесшумно убежать или, если такая необходимость возникала, вскарабкаться на дерево. Я по-настоящему боялась только носорогов, а слонам мы уступали дорогу или прятались, стараясь не пугать их. И никогда не возникало желания вскинуть ружье и выстрелить ради защиты от животных.

Слоны расчищали подлесок, и там, где прошли эти обжоры, по лесу можно было разгуливать свободно: тропы пересекали его во всех направлениях. Громадные деревья лежали поперек речек, мы переходили по ним и добирались до родников, чтобы напиться. Наши чувства так обострились, что мы, подобно охотникам, определяли, где находятся слоны, еще не видя и не слыша их. А затем шли в нескольких шагах позади их или параллельно им. Было удивительно легко подбираться к ним на несколько метров с подветренной стороны. Сколько способов существовало для охоты на этих животных, которые даже и не подозревали о близости человека, опаснейшего из охотников.

Лес всегда припасал для нас неожиданные встречи. Однажды мы заметили Закорючку, Вирго и их малышей – они ломали ветки и лакомились молодыми ростками неподалеку от нас. Я впервые встретилась с Вирго не на машине. Чуть дальше в лесу виднелись остальные слоны семейства, окружавшие Боадицею. Мы, скользя от дерева к дереву, приблизились к Вирго и остановились совсем рядом, едва скрытые упавшим деревом. Она увидела нас, перестала есть, насторожила уши и без малейшего шума стала выжидать развития событий. Иэн стоял прямо перед ней, метрах в двух. Он протянул к ней руку. Вирго шумно фыркнула, тряхнула головой, повела ушами, подняв тучу пыли. Она непрестанно свивала и развивала хобот, словно человек, заламывающий руки в момент сильных переживаний. Иэн не шелохнулся, Вирго, видя, что ее угрозы не производят никакого впечатления, изобразила небольшой танец хобота: он змеей вился около руки Иэна. Иэн сделал шаг вперед и назвал ее по имени. Вирго отступила. Она опустила голову, фыркнула, вырвала пучок травы, потерла хоботом глаз, а затем прочистила им ухо. Вирго вдыхала воздух и поднимала ногой пыль, но не пыталась нападать на пас. Казалось, она хочет выиграть время, не зная, что делать, но одновременно хоботом отвлекала внимание Иэна. Видно было, что ей не хватало смелости коснуться хоботом человеческой руки. Они долгое время стояли и наблюдали друг за другом. Потом Вирго двинулась прямо на Иэна, с угрозой шевеля ушами, и он раскинул руки, чтобы казаться больше и шире, затем повернулся и спрятался за ветвь, где стояла я.

Все это время дочь Вирго, слониха лет семи, стояла чуть поодаль и, широко расставив уши, наблюдала за этой удивительной встречей. Подошла Закорючка и, спрятавшись за Вирго, насколько возможно вытянула хобот вперед, чтобы обнюхать нас. Она была значительно крупнее и всегда находилась поблизости. Иэн считал ее старшей сестрой Вирго.

Дважды Вирго подходила к нам на расстояние полутора метров, вытягивала хобот и водила им около наших лиц, и я слышала ее долгий вздох, словно в туннель врывался ветер. Закончив свои исследования, она удалилась, срывая на ходу листья и засовывая их в рот. Остальные двинулись за ней.

– Я знал, что Вирго не причинит нам зла, – сказал Иэн. – Потрясающая слониха. Уверен, со временем мы полностью приручим ее и поиграем с ее малышом.

Так мы впервые пешие встретились с Вирго. Остальное было делом времени, мы еще пройдемся, взявшись рукой за хобот, вместе с Вирго, Закорючкой и их малышами. Самой сумасшедшей мечтой Иэна было взобраться на спину Вирго и так следовать за группой Боадицеи, спокойно наблюдая за слонами «изнутри», – он надеялся, что его при этом не заметят.

Меня поражало, на какие хитрости пускался Иэн, чтобы наладить отношения со слонами, и жалко, если все это не запечатлеет пленка. Решено – делаю фильм.

Прошел год. Многое изменилось с момента моего первого посещения Маньяры. Слоны так тесно вошли в мою жизнь, что я перестала оборачиваться на яростный рев. Когда живешь среди животных, начинаешь постепенно походить на них. Зрение и слух становятся острее. Реакция ускоряется – быстрее останавливаешься, пускаешься в путь, поворачиваешь. Некоторые животные днем ищут пищу, а ночью спят, другие наоборот; мы научились двигаться и жить по их расписанию и днем и ночью, научились бегать, прыгать через скалы, надолго задерживать дыхание. Расстояния не имели границ, время потеряло всякий смысл. Наш день начинался с восходом и кончался с заходом солнца. И незаметно сменялись месяцы засухи, дождей, жаркие и холодные дни. Месяц определяется по цвету деревьев, кустарников и цветов, время года – но облакам, дождю, пыли, а часы – по солнцу. Наступает новолуние, проходит полнолуние, а звезды, сияющие в безлунном небе, означают конец еще одного месяца.

Каждое утро в 4 часа 30 минут пел петух. В 5. 30 на горизонте появлялось красное пятно, а в 6. 00 весь горизонт уже светился. Еще через полчаса всходило солнце, а когда два египетских гуся покидали верхний водоем и направлялись к озеру, было 7 часов – час завтрака, час последних известий Би-би-си для своих соотечественников, находящихся за границей; затем мы приступали к работе.

В полдень солнце стояло над головой, и слоны перебирались на отдых в тень. Наступал час наблюдения за ними с верхушки дерева.

Когда солнце уходило за холм, в 5 часов пополудни, слоны отправлялись вдоль берега озера в вечернем свете к обрыву. В лагере наступал час рубки дров, приготовления ужина, чистки керосиновых ламп. Пора было запирать кур и козу. Когда египетские гуси возвращались в верхний водоем, было еще достаточно светло, чтобы приземлиться на нашей полосе. В 19 часов 15 минут наступала ночь.

Мы разучились смотреть на часы, пользоваться календарем и телефоном. Нам вполне заменяла их природа в любой момент нашей повседневной жизни.

Глава XII. Рождение в саванне

Утро встретило нас нагромождениями туч, плывущих в черно-синем небе, похожем на громадный кровоподтек от удара молний. Весь парк был в цвету – темная зелень покрывала и землю и деревья. Обычно во второй половине дня шел часовой ливень. Тучи уходили за горизонт, и солнце так нагревало влажную землю, что она дымилась и от нее поднимались пьянящие запахи. На гребнях холмов, вдоль обнаженных скал и на склонах дрожали и сверкали желтые листья стеркули и коммифоры. Цветущие акации превращали древесную саванну в страну изобилия, а над кустарниками и дикими цветами кружились бабочки.

Посетители парка не испытывали никакой тревоги, но ученые знали, что цветущее покрывало листвы и зеленый полог кустарника скрывали ободранные слонами стволы акации тортилис. Они отрывали широкие полосы голубоватой коры, оставляя белый обнаженный ствол, пережевывали ее и высасывали сок. Через месяц зеленые деревья поблекнут, их тонкие ветки потеряют последние листья, и деревья умрут. Иэн год за годом наблюдал их постепенное превращение в скелеты.

– Скоро их совсем не останется, – говорил он.

На доске объявлений была пришпилена записка Гарвея Кроза, специалиста по слонам Серенгети, с приглашением Иэну прибыть на ежегодную перепись толстокожих и буйволов. Записка гласила: «Пожалуйста, приезжайте и окажите помощь в подсчете слонов с 29 по 31 мая. Захватите инструмент для исследований» (то есть самолет). Нам обеспечивалась только крыша над головой, пищу же и спальные принадлежности следовало взять с собой.

Мы решили поехать пораньше; две недели в Серенгети позволили бы Иэну подготовить семинар, посвященный четырехлетней работе по проблеме Маньяры. Семинар намечался на начало июня и давал возможность обменяться с коллегами результатами последних работ. Мы упаковали книги, бумаги, карты, провизию, одежду, спальные мешки и до отказа набили самолет.

Груз был тяжел и очень важен для нас. Мы захватили все, что имело ценность в наших глазах. Уиджи разместилась у меня на коленях, а генетт Алишу и Амину, свернувшихся меховыми колбасками, засунули в рукава куртки и завязали, чтобы они не удрали и не покусали нас при взлете. «Кикс» взлетел и поднимался все выше и выше, как птица на восходящих потоках воздуха.

Преодолев невидимый за тучами гребень Нгоро-нгоро (на высоте более 300 метров), Иэн понесся вдоль склона, как горнолыжник в гигантском слаломе. Острые скальные выступы терялись в бесконечности, тянувшейся, насколько хватало глаз. Вся земля под нами была в черных пятнах: в саванне паслись антилопы гну. Солнце светило нам в спину и освещало гривы и хвосты сотен тысяч кочующих животных. Малыши, бежавшие рядом с матерями, выглядели белыми пятнышками. Как мне сказали, к миграции готовилось более миллиона животных.

В Серенгети я была дважды. В первый раз в 1955 году, когда единственный смотритель парка жил в единственном домике в Банаги. Я работала для маленькой кинофирмы, снимавшей фильм «Тото и браконьеры», и меня приютили в одной из немногочисленных хижин Серонеры, где проживали смотрители парка и случайные посетители вроде меня. Во второй раз, в 1965 году, я приехала сюда снимать миграцию животных и очутилась как бы в доисторическом времени, когда по необъятным просторам свободно бродило множество животных. Но до сих пор мне не приходилось касаться научного подхода к дикой флоре и фауне, а потому нынешнее путешествие имело для меня вкус новизны.

Научно-исследовательский институт Серенгети – центр комплексных научных исследований. Он разместился в нескольких новеньких зданиях, выросших словно грибы. А вокруг простирается 7500 квадратных километров плато, на котором обитает около 2 миллионов диких животных. Для тех, кто любит нетронутые африканские просторы, институт словно бельмо на глазу. Главное здание называется Лабораторией имени Михаэля Гржимека. Животные, растения, климат, соседние племена и туристы – все это для ученых и ЭВМ элементы анализа, который позволит разработать план для поддержания равновесия всех этих факторов в данной окружающей среде. Я спрашивала себя, думали ли Гржимеки об институте такого масштаба, когда добрый десяток лет назад впервые приземлились в Серенгети.

Институт снабжен электричеством, водопроводом, специальным оборудованием. В нем работают картографы, лесоведы, биологи, экологи, этологи и прочие специалисты, необходимые для работы центра.

Попав внутрь института, я забыла обо всем и окунулась в атмосферу карт, цифр и тщательнейшей исследовательской работы. Будучи совершенно чуждой университетскому миру, я с трудом сходилась с работавшими там людьми. Однако проведенное в центре время не пропало даром. В первый же день мне объяснили, как по аэрофотоснимкам, сделанным на протяжении нескольких лет, специалисты определяют изменения окружающей среды, вызванные слонами, и показали лабораторию, где путем вскрытия устанавливают причины смерти животных. Не раз приходилось видеть, как слоны вырывают с корнем деревья, а львы убивают свою добычу, но подобное методическое собирание статистических данных для ЭВМ оказалось для меня новостью.

Очень скоро мне стало понятно, что планы создания множества национальных парков для защиты диких животных наталкиваются на серьезные проблемы. Будущее животных зависело не только от законов, охраняющих их от охотников. Стоял вопрос об увеличении популяций животных и быстром исчезновении деревьев. Никто не знал, что мешает восстановлению лесов – слоны с их аппетитом или ежегодные пожары в саванне. Ученые находили ответы лишь на отдельные вопросы. Несколько лет назад со всей серьезностью поднимался вопрос об «устранении» слонов Серенгети, но теперь, при получении новых данных, проблема потеряла свою срочность. Наука медленно идет вперед. Во время дискуссии каждый специалист оперировал своими собственными убеждениями, которые зачастую полностью противоречили высказываниям предыдущего оратора, но каждый из них говорил так убедительно, что диву даешься, как им иногда удается достигнуть согласия. Ученый всегда анализирует и подвергает сомнению все общепризнанные идеи и факты. Когда был затронут вопрос о целесообразности существования парков, мнения разделились. Идеалисты продолжали стоять на своем. К счастью, африканцы, живущие среди дикой природы, не забивают себе голову подобными проблемами. Когда они не могут что-нибудь объяснить, они говорят: «Шаури йя Мунгу» («Божий промысел»), и, наверное, они правы.

Настало время начать подсчет слонов и буйволов. Но тут над нашими головами сгустились тучи, и разразилась гроза. Самолеты из других парков пролетали над институтом и просили, чтобы за участниками присылали машины. Институт гудел в ожидании важнейшего события. На аэродроме появлялись все новые и новые лица. Пилоты готовили самолеты к полетам.

Вечером Гарвей Кроз собрал всех пилотов, штурманов, учетчиков на короткий инструктаж по слонам и буйволам, а также для раздачи карт, кинокамер и пленок и указания зон работы. Имелось шесть самолетов и десяток пилотов, которые летали по четыре часа. Для перекрытия секторов парка в первый же день надо было, чтобы большинство пилотов совершило по два полета. Самолеты могли заправляться на взлетно-посадочных полосах в саванне, куда заранее доставили горючее.

Через двое суток мы получили окончательные результаты – 2000 слонов и 50 000 буйволов.

Вечером был устроен прием по случаю успешного завершения операции. Так как основной целью был подсчет слонов, то прием состоялся на территории семейства Кроз. Нани Кроз напекла хлебцев и кексов, потратила несколько часов на приготовление соусов, нашпиговала пряностями свиную грудинку для жаркого, присланную из Найроби на специальном самолете. Мы с Анни Нортон Гриффит установили большую палатку и раздобыли стулья, столы и посуду. Солнце кануло за горизонт, словно растворившись в горной долине. Самолеты пронеслись над нами и покачали крыльями, как бы говоря: «Ждите нас». Мы наполнили все кружки свежим пивом – мучили жара и жажда. Праздник начался.

Под выцветшей крышей палатки неровным светом горели свистящие ацетиленовые лампы, вырывая из тьмы бумажные цветы и фольгу, намотанную на подпорки. Стол украшали большие глиняные котлы с горячей остро приправленной пищей и маленькие букетики диких сильно пахнущих цветов. Под открытым небом на раскаленных углях жарилось мясо. Такие праздники в саванне – редкость, а потому мы вырядились в самые лучшие из своих повседневных нарядов. По веселым лицам пробегали сполохи света, вырывавшегося из распахнутой двери палатки. Гремела музыка. Босоногие люди танцевали на траве, где ночью львы, гиены и шакалы подчистят остатки нашего пира. Большинство мужчин было в зеленом – униформа парков, но некоторые надели фуляр, или яркую рубашку, или брюки – вполне допустимая вольность ради праздника. Иэн изменил своему обычному костюму и появился в длинном желтом африканском платье, его светлые волосы развевались по ветру.

– Вы мне все больше и больше напоминаете Иисуса Христа, – сказал Джон Оуэн.

Это был наш последний вечер с друзьями из Института Серенгети.

Всю ночь я прислушивалась к рыку львов и топоту копыт бесчисленных стад. Выли и хохотали гиены, отзвуки музыки долетали до моей комнаты – ночные шумы так и не позволили сомкнуть глаз. Под моим окном продолжалась жизнь, неизменная для антилоп гну, которые год из года мигрировали, пересекая Серенгети во всех направлениях. В период непродолжительных дождей их популяция росла. В тот год появилось 200 000 малышей. В «пиковые» недели сезона рождений каждые сутки рожало не менее 10 000 матерей.

Никогда мне не забыть одного рождения, которое довелось наблюдать как-то во время миграции. Всегда хотелось присутствовать при начале жизни и запечатлеть на пленке это событие. Увидеть и прочувствовать все тяготы родов. И вот, еще находясь в Серенгети, ранним утром я выскользнула из дома до того, как первые отблески зари вспыхнули на горизонте. Львы бродили так близко, что слышалось их дыхание, но они находились в блаженном состоянии обжорства. У меня была машина без фар, но с помощью подфарников удавалось освещать дорогу и двигаться довольно быстро. Ночью прошел дождь; дорога была скользкой, и когда я добралась до долины, то остановилась, боясь увязнуть. После походов, лазанья по горам и акробатических упражнений на деревьях в Маньяре я была в прекрасной физической форме. Мне хотелось вжиться в этот мигрирующий мир. Шум стоял невероятный. В свежем предутреннем воздухе дрожали миллионы звуков. С первыми лучами солнца я погасила подфарники и тихонько двинулась навстречу потоку мигрирующих животных.

Утро началось тысячами рождений. Подлинное сотворение мира: из тьмы рождалось утро, и солнце освещало новую жизнь. Повсюду, куда ни кинь взглядом, на тонких дрожащих ножках покачивались малыши, еще дымящиеся от горячих вод материнского лона, – они спешили встать и научиться бегать: нельзя было терять ни минуты.

Мать с любовью обнюхивала новорожденного, облизывала его – первой приветствовала его появление в мире. Но с самого рождения малыши были в опасности: вокруг повсюду виднелись как предупреждение следы смерти.

Ночью вволю пировали хищники: добыча была беззащитна. Рождение и смерть были неразлучны. Повсюду валялись кости, которым суждено побелеть от солнца. Высоко в пустом небе незаметными знаками грифы указывали, где лежит утренняя добыча. Львы с трудом волочили переполненное брюхо по земле.

Повсюду учились бегать малыши: вначале они делали несколько шагов и падали, но тут же поднимались и снова делали несколько шагов. Кровь и сила приливали к их конечностям, готовя к жизни в постоянном беге, ибо нужно уметь хорошо бегать, чтобы выжить.

Когда машина остановилась, животные вокруг меня застыли всего в нескольких метрах. Они смотрели на меня, как бы спрашивая, что я буду делать. Наброшусь на них? Как ни странно, моя персона, казалось, не особенно пугала их. Прямо передо мной одна из матерей легла на землю; роды длились минут пять-десять. И в то время, пока мать лежала на земле и рожала, она была легкой добычей для хищника.

Как только малыш появился, она поднялась, несколько раз слабо проблеяла, повернулась к нему, обнюхала и начала вылизывать, насторожив ушки. Я видела, как трепещут при каждом вдохе ноздри малыша и моргают его мокрые, липкие веки. Через несколько мгновений он, казалось, понял, что ему поскорее надо встать на ноги и бежать. Тогда у него появлялось девять шансов из десяти, чтобы выжить. Между моментом его рождения и моментом, когда он галопом понесся рядом с матерью, прошло не более четверти часа. Напади на него гиена в это время и встань на его защиту мать, у него остался бы на выживание лишь один шанс из десяти. Напротив, если мать бросается в бегство, увлекая за собой малыша, им удается удрать от хищника, если только малыш не затеряется в общем хаосе.

Меня уверяли, что генетическое наследие регулирует количество матерей-защитниц и матерей, бросающихся в бегство. Первые намного уменьшают шансы своих малышей в борьбе за жизнь. Я готовилась стать матерью и знала, что при опасности брошусь на защиту ребенка, но, понаблюдав за жизнью животных, поняла, что лучше убежать, схватив его в охапку.

Грифы летели со всех сторон, планировали вниз, словно на парашюте, складывали крылья, вытягивали шею и с открытым клювом подходили на прямых ногах к добыче. Там, куда они опускались, было что поесть. Я взобралась на крышу машины. Хотя было еще рано, жаркое солнце светило вовсю, и везде грифы рвали убитых за ночь животных или подбирали то, что осталось после родов.

Когда наблюдаешь за грифами издали, они внушают отвращение, но, как и все в мире, они по-своему красивы и полны достоинства. Разве их можно осуждать за привычку питаться падалью или презирать за голую тощую шею, лысую голову и крючковатый нос? Гриф есть гриф.

На обратном пути я медленно двигалась по дороге среди моря антилоп гну. Стада животных разделяло расстояние метров в сто-двести.

Чуть дальше слева появились три гиены, которые поодаль друг от друга трусили по направлению к антилопам. Я не обратила на них особого внимания, считая, что они просто следовали за мигрирующим стадом и уже давно отъелись, ибо выглядели упитанными. Но вдруг они остановились, огляделись, принюхались и побежали дальше. Я двинулась вслед за ними. Меня обеспокоило их поведение, поскольку неподалеку на земле лежала самка, схватки уже начались, и малыш уже показался. «Этот пропал!» – подумала я. Животные вокруг бросились прочь, но мать не чувствовала опасности: хищники приближались с подветренной стороны.

И гиены обрушились на нее. Мать подняла голову, увидела их, вскочила одним прыжком и бросилась прочь. Но гиены подошли слишком близко. Они прыгнули, ухватили теленка и потащили его. Он отбивался копытцами, но его мгновенно разорвали на куски, словно бумажный листок. Я остановилась и разревелась, уткнувшись лицом в ладони. А потом пустилась в обратный путь, думая об ужасной участи матерей.

В саванне рождение – дело случая! Новорожденный гну несется галопом рядом с матерью и выживает; я оказалась свидетелем и другой судьбы. Но рождение животного мало чем отличается от рождения человека: одна мать может легко родить двойню в затерянной деревушке, а другая потеряет дитя в самой современной больнице.

Наутро мы летели над зеленой благоухающей землей и наблюдали за миграцией. Сверху казалось, что на земле царит мир.

После заключительного заседания в Институте Серенгети мы отправились в Маньяру. Самолет скользил между рифтовой стеной и зеркалом озера, и казалось, что опрокинулось само небо. Плотный свод зелени впитывал в себя солнце, ветви смоковниц, пинкнеи и прочих лесных пород накрывали землю своей тенью. В древесной саванне зеленые высокие травы под мертвыми акациями и густая последождевая растительность скрыли все следы разрушения леса, словно природа сама нашла решение и как бы сказала нам: «Зачем же мучить себя?» Мы пролетели низко-низко над травянистой посадочной полосой и убедились, что она свободна, а потом спикировали на Ндалу и предупредили о своем прибытии. Лагерь выглядел покинутым – ни дыма, ни машин, никого. Ничто не шелохнулось, только текла вода под залитыми солнцем скалами. Перед самой посадкой сердце защемило от радости, как это бывает каждый раз, когда колеса касаются земли. Мы выключили двигатель, и нас окружила тишина. Мы вернулись домой. Оставив багаж в самолете, пешком пошли к дому. Как приятно очутиться одним! Ни машин, ни людей – никто не встречает нас. С нами неразлучные компаньоны – генетты и Уиджи, они тут же поспешили на разведку, посетили муравьев и жуков и съели несколько кузнечиков, не толще былинки.