Текст книги "Дело полковника Петрова"

Автор книги: И Горбатко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Горбатко И
Дело полковника Петрова

ГОРБАТКО И.

ДЕЛО ПОЛКОВНИКА ПЕТРОВА

Как я развел высокопоставленного представителя МВД с коммунизмом.

Майкл Бялогуский

Введение

Когда 3 апреля 1954 года полковник Владимир Михайлович Петров покинул советское посольство в Канберре и попросил политического убежища в Австралии, он стал центральной фигурой одной из самых громких дипломатических сенсаций своего времени.

И хотя Королевская комиссия, назначенная после побега Петрова, выявила потрясающие свидетельства советского шпионажа в Австралии, истинный масштаб дела Петрова тогда ещё не был полностью осознан. Географическая изолированность Австралии лишила остальной мир возможности реально ощутить драматизм и значение событий, которые происходили до и после начала слушаний комиссии.

Представляя сейчас читателю все это дело в полном объеме, я могу с уверенностью заявить, что мне одному известно большинство его фактов, так как именно я был секретным агентом и принимал в нем участие с начала до конца.

Значимость дела полковника Петрова для западных демократий особенно ярко проявилась в эпизоде, который произошел в один из февральских вечеров 1954 года за два месяца до побега Петрова.

На самом остром этапе работы по этому делу, мою квартиру посетил заместитель генерального директора Австралийского Агентства по Разведке и Безопасности мистер Ричардс. Такое посещение был довольно необычно, и вскоре стало ясно, что визит Ричардса носил совсем не светский характер.

– Понимаете, доктор, – сказал Ричардс, – в разработке Петрова есть один аспект, который может придать этому делу характер вехи в истории. Такое возможно только при условии, если он добровольно примет решение перейти на нашу сторону.

– Как вы знаете, после смерти Сталина произошло заметное изменение во внешней политике Советского Союза. Правительства западных демократических государств очень хотели бы знать, отражают ли эти изменения истинные тенденции в политике советского правительства или это была просто уловка, имеющая целью внушить нам ложное ощущение безопасности. К настоящему времени мы не располагаем достаточным объемом надежной информации, чтобы определенно принять первую или вторую версию. Если Петров перейдет на нашу сторону, и если он, как мы это предполагаем, действительно является высокопоставленным сотрудником МВД1, тогда он сможет дать нам ответ на этот вопрос.

Оба "если" стали реальностью.

Теперь уже всем известно, что в апреле 1954 года Петров перешел на Запад. Также известно, что он действительно занимал высокое положение в структуре МВД. И именно в этом заключалось огромное значение перехода Петрова, значение, которое ускользнуло тогда от внимания многих исследователей – международников.

Некоторые из них сравнивали дело полковника Петрова с делом Игоря Гузенко, но это едва ли корректное сравнение. Гузенко был шифровальщиком в советской дипломатической миссии в Канаде. Он был мелким служащим, в функции которого входили только шифрование и дешифровка. Он, судя по всему, передал неоценимую информацию, которая привела на скамью подсудимых Ханса Фукса, Аллена Нан Мэя и других. На этом его ценность начинается и на этом же она заканчивается, то есть на разоблачении советской сети шпионажа среди ученых – атомщиков.

Петров же, помимо официально занимаемых им постов третьего секретаря и заведующего консульским отделом посольства, был ещё полковником МВД и руководителем сети МВД в Австралии. До своей командировки в Австралию, он четыре года пробыл руководителем сети МВД в Швеции – стране, которая традиционно и заслуженно считалась одним из центров международного шпионажа.

Являясь представителем МВД, он имел прямую связь с Москвой, и в этом отношении его положение скорее всего, было равным, если не выше, чем у посла. Его информации, скорее всего, больше доверяли, так как он был единственным дипломатом посольства, чьи передвижения по территории Австралии не ограничивались местными властями. И можно предположить, что в целях создания Петрову условий для целенаправленного выполнения поставленных перед ним разведывательных задач, Москва должна была ознакомить его со своей внешнеполитической стратегией. Поэтому, помимо возможности передачи сведений в отношении многих активных и потенциальных советских агентов в Австралии, Петров располагал уникальной информацией по структуре и организации руководящего центра МВД в Москве, его функциональным подразделениям, методике и особенностям вербовки, а также местам внедрения зарубежной агентуры МВД. Кроме этого, одной из служебных обязанностей Петрова был прием и отправление дипломатических курьеров, а также встреча и сопровождение вновь прибывших сотрудников посольства. Это позволяло ему получать значительную информацию о происшествиях в среде советских дипломатов и сотрудников МВД в Великобритании, Соединенных Штатах Америки и других странах.

В любой стране с тоталитарной формой правления секретная служба играет более значительную роль в выработке внешней политики, чем в странах парламентской демократии Запада. Это особенно верно в отношении Советского Союза из-за его добровольной изоляции. Основным источником информации, от которого зависит советское правительство, является сеть политического шпионажа, руководимая его дипломатическими представителями за рубежом, то есть МВД.

По крайней мере так обстояло дело до июня 1951 года. Затем появилось шокирующее сообщение об исчезновении двух высокопоставленных представителей британского Форин Оффиса2. Теперь уже едва ли есть сомнения в том, что всё это время эти два человека находились в Москве и использовали свои знания западной психологии и методов проведения внешней политики в интересах Кремля.

Этим, по моему мнению, объясняется драматическая смена политического курса СССР в отношении Запада после смерти Сталина в марте 1953 года. Маленков, избавившись от Берии, и укрепив таким образом свои личные позиции, мудро последовал совету тех двух людей, которые оказались способны дать его – совету Бёрджеса и Маклина.3 И действительно, последующая благожелательная политика Маленкова по отношению к Западу на начальном этапе оказалась успешной.

Великобритания и Франция понимали, что новое советское правительство нуждается в доверии, и что самой разумной политической линией в этих обстоятельствах было бы выждать и посмотреть на результат. Маленков, по-видимому, желая подтвердить мирные намерения своего правительства, открыто заявил, что в Советском Союзе планируется переход к расширению производства товаров народного потребления за счет тяжелой промышленности. А западные государственные деятели в это время ожесточенно дискутировали по поводу перевооружения Германии и дальневосточной политики.

Затем, в апреле 1954 года произошел побег на Запад Петрова. Я полагаю, что информация, которую он передал западным державам по поводу реальных советских намерений, сделала более жесткой их позицию по отношению к Советскому Союзу и ускорила ратификацию Договора о перевооружении Германии.

Ослабление позиций Маленкова в феврале того же года мировой прессой характеризовалось как "очередная чистка в Москве" и, по моему мнению, совершенно ошибочно. Если верно мое предположение относительно ценности переданной Петровым информации, то для правительства в Москве больше не было оснований продолжать делать вид, что оно сохраняет благожелательную позицию по отношению к Западу, и Маленков уступил власть в пользу военной хунты.

Однако нет свидетельств и того, что это было результатом какой-то чистки. Наоборот, многое свидетельствует в поддержку версии о том, что это был заговор, в котором участвовал и сам Маленков. Кульминацией этого заговора был приход на его место Хрущёва, который, кстати, был свояком Маленкова. Весь инцидент в этом свете выглядит не более, чем простая перемена декораций.

И, по-видимому, причиной всего этого был Петров.

В интересах американского читателя мне бы хотелось объяснить задачи и функции Королевской комиссии по шпионажу, которая была назначена вслед за побегом на Запад полковника Петрова.

Комиссия была назначена генерал-губернатором Австралии сэром Уильямом Слимом 3 мая 1954 года для расследования и подготовки доклада по следующим пунктам:

(а) Информация, которую Владимир Михайлович Петров передал в отношении ведущегося против Австралии шпионажа и других, связанных с этим видов деятельности, а также вопросы, являющиеся следствием или вытекающие из этой информации ;

(б) Осуществлялся ли шпионаж или попытки шпионажа представителями или агентами Союза Советских Социалистических Республик и, если это так, то кем именно и какими методами ;

(в) Имела ли место противозаконная передача какими-либо лицами или организациями в Австралии информации или документов таким представителям или агентам с явным или возможным ущербом для безопасности или обороны Австралии;

(г) Имела ли место помощь или содействие со стороны каких – либо лиц или организаций в Австралии такому шпионажу или такой передаче информации или документов; и, в целом, факты и обстоятельства, относящиеся к такому шпионажу или такой передаче информации или документов.

Первое заседание Комиссии состоялось в Канберре 17 мая 1954 года.

Члены Комиссии

Достопочтенный господин судья Оуэн (председатель) из верховного суда штата Новый Южный Уэльс.

Достопочтенный господин судья Филп из верховного суда штата Куинсленд.

Достопочтенный господин судья Лигертвуд из верховного суда штата Южная Австралия.

Адвокат, оказывающий помощь комиссии: У. Дж. В. Уиндейр, с помощниками Дж.А. Пэйп и Б.Б. Райли.

Официальным письменным и устным переводчиком комиссии в Канберре был назначен майор Артур Герберт Бирс. Майор Бирс был официальным переводчиком на конференциях в Москве, Тегеране, Ялте и Потсдаме. За службу в качестве переводчика на этих конференциях и, в особенности, за работу персональным переводчиком сэра Уинстона Черчиля он был награждён орденом кавалера Британской империи. Русские тоже оценили его работу в Тегеране и на последующих конференциях. В 1945 году Калинин от имени президиума Верховного совета СССР вручил ему орден Трудового Красного знамени.

Комиссия была назначена для расследования и подготовки доклада. В её полномочия не входило обвинять или осуждать кого – либо.

Они имела право вызывать на слушания по повестке свидетелей.

Свидетели были обязаны отвечать на вопросы комиссии, а их отказ мог привести к их обвинению в суде. Свидетели при желании имели право пригласить с собой адвоката, чтобы он представлял их на заседаниях комиссии. Однако адвокат не мог вести их защиту, так как на заседании их ни в чем не обвиняли.

Вся процедура заседания комиссии очень напоминала процедуру заседания британского суда, при котором каждый свидетель подвергается прямому и перекрестному допросу. В большинстве случаев свидетелей представляют их адвокаты – на заседании присутствовали несколько сотен свидетелей и около полусотни адвокатов.

Д е л о п о л к о в н и к а П е т р о в а

Примечание автора

Имена сотрудников Службы безопасности,

за исключением тех, которые занимают

достаточно высокие посты и ,в силу этого,

широко известны, изменены. Имена сотрудников

Федеральной следственной службы приводятся

без изменения, так как их открыто называли в суде,

так же, как и сотрудников гражданской полиции.

Глава первая

Сомнений не было, человек сзади следовал за мной. Когда я замедлил шаги, он тоже пошел медленнее и прибавил скорость, когда я сделал шаг шире. Я сворачивал в проулки и он делал то же.

Я заметил его только после того, как сошел с поезда, на котором приехал из города. Я провел этот день в здании, где заседала Королевская комиссия по делу Петрова на случай, если меня снова вызовут для свидетельских показаний. В это время комиссия заседала в Сиднее и меня вызывали для показаний несколько раз после того как я, в качестве главного свидетеля, подробно рассказал всю историю побега Владимира Михайловича Петрова из советского посольства с целью получения политического убежища в Австралии.

Хорошо еще, что меня в этот день не вызывали, так как я был бы не в состоянии выдержать град вопросов, которыми меня неизменно осаждали всякий раз, как только я оказывался на месте свидетеля. Всего лишь неделю назад я вышел из больницы после тяжелой хирургической операции гайморовой пазухи.

Я был настолько измотан от сидения в течение нескольких часов в зале суда Дарлингхёрст, где в Сиднее работала комиссия, что мне доставляла боль даже мысль о том, что нужно добираться до пригорода Эшфилд. Я бы предпочел оказаться дома в постели.

Но ехать было надо, и у меня не было другого выхода, как присоединиться на вокзале Уиниярд к вечерней толпе возвращающихся домой пассажиров.

То, что я не засек этот "хвост" в толчее в час пик, было неудивительным. Когда в Сиднее ездишь общественным транспортом в конце рабочего дня, неважно в каком направлении, то голова полностью занята только тем, как остаться целым. Моему преследователю повезло, хотя в то время я этого не знал, когда в Эшфилде мне не удалось взять такси и я решил идти пешком. Последствия моей недавней операции в сочетании с нервным истощением от участия в слушаниях вынудили меня двигаться довольно медленно и это в итого позволило мне обнаружить слежку.

Теперь я начал применять некоторые уловки с целью проверки моего предположения и через некоторое время оно полностью подтвердилось. Если бы я оглянулся, это сразу же выдало бы мои подозрения, однако главная ливерпульская дорога, на которой находится довольно крупный торговый центр, предоставила мне некоторые возможности в этом плане. Я остановился и заглянул в одну из витрин.

Шаги позади меня на мгновенье затихли. Я вновь двинулся и то же сделал мой преследователь. Я почувствовал некоторую его нерешительность. Затем высокий темный мужчина быстро прошел мимо меня.

В моем мозгу быстро запечатлелся его образ: ростом – выше шести футов, хорошо сложен, возраст – слегка за тридцать. Мужчина прошел вперед несколько шагов и повернул голову, чтобы взглянуть через плечо назад. Тонкое лицо, усы, очки в роговой оправе.

Я сразу же понял, что уже видел его раньше, но в течение минуты или двух не мог вспомнить где и когда.

Затем внезапно до меня дошло[ГВН1] это тот человек, которого я часто видел на заседаниях комиссии по делу Петрова. Обычно он сидел в зале судебных заседаний, и когда я оборачивался назад, я всегда замечал устремленный на меня пристальный враждебный взгляд его черных глаз. Позднее полицейский детектив опознал в нем боевика местной коммунистической ячейки, одного из тех, кого полиция уже задерживала неоднократно.

Сейчас он продолжал смотреть назад и следить за моими движениями. Таким образом мы продолжали двигаться примерно с четверть мили до тех пор, пока я не улизнул от него, воспользовавшись представившейся возможностью.

Неожиданно я подошел к темному переулку, нырнул в него и нашел отличное место для наблюдения за моим преследователем. Четыре зеркала на колонне в аптеке отражали все его движения. Я с удовлетворением наблюдал за его растерянными метаниями и наконец он окончательно исчез, по-видимому решив, что потерял меня.

Этот инцидент сам по себе не имел большого значения, но при моем ослабленном физическом состоянии он несколько обескуражил меня, так как ясно свидетельствовал о внимании коммунистов ко мне, внимании, которое могло

быть только враждебным.

Мне хотелось знать, что произойдет дальше по мере развития этой ситуации. Я знал, что в моем ослабленном состоянии я бы не смог оказать сопротивление и ребенку. Что, размышлял я, нужно будет сделать, если этот инцидент будет иметь какое-то последствие или последствия.

Затем я внезапно осознал, что я просто глупец. – Что с тобой? спросил я себя. – А для чего у тебя пистолет под мышкой?

Все эти дни я носил с собой пистолет 32 калибра в кобуре подмышкой левой руки. Я говорю это не для того, чтобы поднять свою значимость. Это просто констатация факта, имеющего прямое отношение к моему делу. Я лично ненавижу пистолеты и испытываю неудобство оттого, что приходится носить его с собой. Иногда при одевании, бросая на себя взгляд в зеркало, я ловлю себя на мысли о том, что выгляжу как карикатурный бандит из американского гангстерского фильма.

Я вынужден постоянно носить пальто, как джентльмен викторианской эпохи, опасающийся обнажить рукава своей сорочки. Постоянное присутствие у меня подмышкой выпуклого предмета и ремней крепления очень надоедает и зачастую вызывает раздражение. Иногда в жаркий день мне очень хочется сбросить всю эту упряжь прямо в Сиднейский залив. Однако те, кто знает об этих моих проблемах, говорят, что я должен постоянно носить эти вещи при себе. Петров тоже говорит, что я должен.

Петров говорит, что советская разведка никогда не простят ему его побега. Любой из советских людей считает переход на Запад преступлением, но в сознании представителей их секретной полиции в Австралии это – самое тяжкое преступление.

– Если они так думают обо мне, – говорил Петров, – то насколько же они жаждут отомстить человеку, который дружески относился ко мне и руководил мной, человеку, через которого я добивался политического убежища, то есть тебе.

Петров, как я понимаю, опасается за свою жизнь и никто не знает лучше него, какова будет реакция советской секретной полиции в такой ситуации. Он, как сотрудник МВД, несомненно в прошлом должен был иметь дело с побегами и знает, каковы могут быть последствия этого.

Я тоже знаком с советским складом ума и знаю, что советские люди не забудут. Серьезный удар, который испытал Советский Союз от реакции повсюду в мире на побег Петрова, дает полную уверенность в том, что всю оставшуюся жизнь мне придется сохранять бдительность. Но я не думаю, что опасность от советской системы будет носить прямой и немедленный характер. Как я уже говорил, я знаю советский склад ума и достаточно знаком с тем, как работает их система.

Они скорее всего понимают, что на этой стадии, когда все дело в разгаре, меры безопасности настолько строги, что любая попытка возмездия будет очень опасной. Они, вероятно, предпочтут выждать, полагая, что со временем меры предосторожности ослабнут и появившееся ощущение безопасности приведет к неосторожности и небрежности. Нет, если советская разведка действительно решила отомстить, это случится не скоро. Это произойдет, когда притупится бдительность и обстановка будет гарантировать успех.

Практика носить с собой оружие в законопослушной Австралии была для меня новой. Даже в наиболее критические моменты моей деятельности в качестве агента спецслужбы, у меня никогда не было необходимости в пистолете, и я не ощущал, что он может быть полезным. Оружие, требующееся агенту спецслужбы, должно быть намного более утонченным и деликатным. Необходимость применить такое грубое оружие, как пистолет, была бы с моей точки зрения признанием неудачи. Это признак недостатка мастерства и он означает, что где-то в расставленной мною сети я допустил ошибку.

В самом деле, те несколько кризисных моментов, которые имели место в ходе моих операций, произошли по вине моих друзей или тех, кто стали бы моими друзьями, если бы узнали, чем я занимаюсь, а вовсе не из-за действий моих противников. Иногда возникали невероятные трудности, а были случаи, когда бюрократия грозила буквально повязать аппарат Службы безопасности и поставить под угрозу всю конструкцию, которую я с таким усердием воздвиг.

Бывали времена, когда простые светские контакты могли быть опасными и фактически один или два раза они такими в действительности и оказались.

Один такой инцидент, сам по себе не имеющий большого значения, мог свести на нет результаты многолетней работы в момент наибольших ожиданий. Такое произошло в тот момент, когда Петров находился в неустойчивом психическом и эмоциональном состоянии. Он мог быть выбит из равновесия сущим пустяком.

В течение нескольких месяцев я арендовал квартиру в шикарном жилом районе по адресу: Кливден, шоссе Уолсли 22, Пойнт Пайпер. Это аристократическое предместье, где в последние годы начали строиться красивые многоквартирные жилые дома вперемежку с особняками богатых людей. Постоянными жильцами квартиры были сэр Хью и леди Пойнтер, которые находились за границей.

Квартиры в доме были шикарными и просторными, и их снимали люди, хорошо известные в обществе, а все окружение соответствовало этой атмосфере роскоши. Моя квартира № 9 была типичной для этого дома. Она была расположена на четвертом этаже, окнами выходила на залив и состояла из двух спален, комнаты прислуги, двух ванных комнат, большой гостиной, столовой, кухни и буфетной. Главная спальня и столовая были с балконами.

Но гордостью жильцов и владельцев дома был большой голливудского типа плавательный бассейн. Он был предназначен исключительно для жильцов дома. Для того, чтобы попасть в него нужно было спуститься по нескольким пролетам садовой лестницы в изобретательно оформленный уголок живой сельской природы, отгороженный от внешнего мира высоким забором. Несмотря на то, что жильцы гордились этим уголком, не многие из них пользовались им. Единственным исключением была миссис Леннокс Боуд, состоятельная и известная в обществе женщина, которая занимала квартиру напротив моей. Посещая бассейн, я часто видел её, принимающей солнечные ванны. Иногда она бывала одна, иногда – с мужем и друзьями. Супруги Леннокс Боуд и их друзья всегда приветствовали меня вежливо, но довольно сдержанно. До них, очевидно, доходили слухи о моих сомнительных связях – сомнительных с точки зрения состоятельных людей. Иногда у меня появлялось ощущение, что они хотели бы знать, как такой тип, как я, попал в этот дом.

Петров часто бывал в моей квартире, но я, по возможности, старался не афишировать его визиты, чувствуя, что ему хотелось бы, чтобы я сохранил их конфиденциальный характер. По-видимому, с моей стороны это была правильная линия поведения, так как однажды, когда я сказал вахтеру нашего дома, что это мой друг, доктор из Мельбурна Петров, как мне показалось, одобрил это. Однако теперь я почувствовал, что для Петрова больше не было необходимости в таких чрезвычайных мерах предосторожности. Ему нужно было лишь скрыть наши отношения от кругов, связанных с советским посольством и местными коммунистами.

Однажды воскресным солнечным и жарким утром я не нашел причин, по которым я не мог бы взять его с собой в бассейн. Когда же он разделся, готовый к плаванью, я почувствовал, что были, пожалуй, другие причины помимо конфиденциальности, по которым мне следовало бы воздержаться от этого. Петров стоял передо мной в странных спортивного вида зелёных атласных трусах, которые начинались чуть пониже пупка и доходили до колен. Они наверняка привлекли бы всеобщее внимание во время пикника на Кони Айленде.

Я не сказал ни слова, собрался с духом и беспокойством повел Петрова по садовой лестнице вниз в отчаянной надежде, что в бассейне никого не окажется. Моё отчаяние было оправданным. Рядом с бассейном миссис Леннокс Боуд и её муж беседовали со своим приятелем. Беседовали, по крайней мере, до тех пор, пока не увидели Петрова. Его вид поверг их в ледяное молчание. Я специально использовал слово "ледяное", так как в течение некоторого времени мне казалось, что от них в нашу сторону дует студёный ветер.

Я ощутил его обескураживающее прикосновение, но Петрова это никак не смутило. Он остановился, широко расставив ноги, и стоял неподвижно, зачарованно уставившись на эту группу. Напряжение для меня стало почти невыносимым. Я лёг и закрыл глаза. Через минуту, а может две, я осторожно открыл один глаз и . . . , о ! ужас !, Петров все в той же позе стоял и таращил на них глаза.

У меня промелькнула мысль, что их вид, по-видимому, являлся для Петрова олицетворением высокого западного уровня жизни. Конечно, были и другие причины тому, что он так упорно смотрел на них, но мне в тот момент пришла в голову только эта. Однако, вместе с этой мыслью пришла и другая о том, что нужно как-то нарушить эту картину, пока она не стала невыносимо тягостной.

– Владимир, очень жарко! – окликнул я его. – Почему бы вам не поплавать?

Моя хитрость удалась. Петров пришел в себя и прыгнул в бассейн, подняв в воздух тучу брызг. Я расслабился со вздохом облегчения от того, что ситуация, кажется, разрядилась.

Слава создателю, кажется пронесло, – подумал я.

Несколько минут я лежал удовлетворенный, а потом до меня вдруг дошло, что журчание разговора не возобновилось. Я резко приподнялся и сразу же увидел объяснение этому. Петров переплыл на мелкую часть бассейна и, неподвижно стоя со скрещенными руками в приспущенных зеленых атласных трусах, снова таращился на них.

– Владимир, – окликнул я, – как вода? Окликнул только для того, чтобы разрядить напряжение.

Владимир реагировал неохотно. – Хорошая, – произнес он и продолжал таращиться.

Я все больше приходил в отчаяние, но инициативу в этой ситуации перехватил у меня мистер Леннокс Боуд, который взял сито в виде совка, которое используют для очистки бассейна и направился к воде.

– Не почистить ли бассейн от инородных предметов, – произнес он с неприятной резкостью в голосе.

Внезапно я позабыл о неудобстве, манерах и прочих понятиях, которые обычно связывают с поведением в обществе. Мне стало наплевать, что чувствуют супруги Леннокс Боуд. Это было довольно серьезно, но я знал, что если бы Петров понял прозвучавшее высказывание, это могло бы повлечь откат назад в наших отношениях на том пути, по которому я с такими усилиями вел его. Без сомнения это было намного важнее, чем супруги Леннокс Боуд с их социальными условностями Я знал, каким неустойчивым было психическое равновесие Петрова.

Моля бога о том, чтобы он не понял этого высказывания, я устремился навстречу ему и завел разговор, чтобы отвлечь его и получить время для разрешения всей этой ситуации. К счастью, по реакции Петрова было видно, что он не разобрал, что было сказано, однако уловил неприязнь к себе в окружающей его обстановке.

– Не беспокойтесь, Майкл, – сказал он, – они не выкинут вас из этого проклятого дома.

Мне было наплевать, выкинут или нет, настолько сильным было мое облегчение от того, что Петров не понял прозвучавшего оскорбления. Я убедил его в том, что я не беспокоюсь, и предложил вернуться в мою квартиру. Когда мы поднимались по лестнице, я натянуто улыбнулся самому себе. Здесь были люди, которые могли очень многое потерять от любой угрозы сложившемуся социальному устройству и которые непроизвольно повели себя таким образом, что могли разрушить ситуацию, обещавшую большой положительный эффект для Австралии и всего западного мира. Ведь если бы Петров понял это, он мог бы изменить свою линию поведения и уберечь австралийскую коммунистическую партию и международный коммунизм от крупного поражения, если не сказать бедствия.

К счастью этого не произошло. Но этот инцидент показывает, насколько тонкой была грань между успехом и неудачей в одном из наиболее известных дел о шпионаже в современную эпоху.

Глава вторая

Я не отношусь к числу людей с твердыми политическими убеждениями. Меня раздражает, когда меня называют фанатичным противником коммунизма. Я не люблю фанатизм любого рода. Именно поэтому я готов бороться с коммунизмом, фашизмом и другими разновидностями тоталитаризма, построенными на фанатизме.

Я верю в права человека и в его право бороться, чтобы защитить эти права.

Я считаю, что даже в западных демократических государствах предпринимаются попытки свести на нет права человека, однако сохраняется одно большое право – поднять свой голос протеста без опасения получить пулю в спину. Это одно из основополагающих прав, наличие которого отличает Запад от Советского Союза и его сателлитов, и я готов бороться любыми средствами, чтобы защитить его. Это, без сомнения, долг всех граждан демократических государств.

И это является моим движущим мотивом во всем этом деле – мотивом, построенным на убеждениях, которые начали развиваться у меня задолго до того, как я бежал из Польши в эту страну.

Хотя я родился (19 марта 1917 года) в Киеве, столице Украины, я по происхождению – поляк. Оба моих родителя, хотя и поляки, окончили харьковский университет на Украине, отец – по курсу ветеринарии, а мать стоматологии.

Во время моего рождения Польши, как независимого государства, не существовало. 1917 год был годом революции в России и обстановка там характеризовалась хаосом анархией. Крестьянские банды рыскали по сельской местности; поджоги, грабежи и убийства совершались повсеместно.

В 1920 году Польша обрела статус независимого государства, и мои родители вместе со мной и моим братом Стефаном, переехали в её восточную часть. Я пошел в школу в городе Вильно и начал учиться в консерватории по классу скрипки. В 1935 году я поступил на медицинский факультет и одновременно продолжил учиться музыке, которая была (и, надеюсь, продолжает оставаться) главным моим интересом в жизни. Когда Германия в 1939 году объявила Польше войну, я был студентом-медиком пятого курса.

Вскоре пришли и советские армии – это было 17 сентября 1939 года – и именно тогда я впервые получил свое первое представление о Красной Армии.

Один из инцидентов, который произошел в то время, до сих пор сохранился в моей памяти. Советские солдаты поначалу держались отчуждённо, но через несколько дней отсутствие общения стало для них слишком тягостным, и они начали разговаривать с любым, кто понимал по-русски. Первыми вопросами, которые они задавали, были о том, почему люди так хорошо одеты, какие существуют праздники. Поскольку мы жили в довольно бедном городке, и одежда большинства людей была весьма скромной, мы пришли к выводу, что жизнь в тех местах, откуда пришли эти солдаты, по всей видимости, нелегкая.

В то время я не состоял ни в одной из политических партий. Антикоммунистическая и антисоветская пропаганда, которая зачастую появлявшаяся в довоенной польской прессе, не оказывала на меня большого влияния. Я считал, что коммунизм – это хорошая идея, а советский коммунизм – интересный эксперимент.

Поэтому я без всякой предвзятости или опасений смотрел, как бесчисленные советские танки катят по мощеным булыжником улицам Вильно. Часть жителей города испытывала некоторую нервозность, а меня переполняло любопытство, причем это любопытство нельзя было назвать недружественным.

Русские недолго пробыли в городе. Через несколько недель Советы передали город Вильно Литве, у которой были связи с нацистской Германией.