Текст книги "Дело полковника Петрова"

Автор книги: И Горбатко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Я старался не следовать её примеру. Люди в Советском Союзе воспитаны таким образом, что рассматривают почтительное отношение как пережиток царского режима и относятся к этому с подозрением. Я уже знал, что даже хорошие манеры и соблюдение общепринятого этикета могут оказаться неправильно ими восприняты. Поэтому, если мне нужен был устраивающий меня характер отношений с Пахомовым, мне следовало придерживаться манеры поведения, которая была свойственна Пахомову и другим официальным советским представителям. Когда он был саркастичным, таким же становился и я; когда он был груб, я становился, по – возможности, даже грубее.

Эта позиция начала приносить свои плоды и способствовала тому, что Пахомов стал доверять мне некоторые весьма деликатные вещи. Он спросил меня о происхождении Белы Уинер, о том, что мне известно о ней, что я о ней думаю, могу ли я кое-что выяснить о ней и сообщить ему результат.

Я всегда был очень осторожен, когда возникали подобного рода вопросы, мне не хотелось связывать себя обязательствами, которые могли скомпрометировать мою репутацию из-за чужих дел. Я всегда оставлял себе дополнительные возможности, используя фразы типа "она, по-видимому, . . ", "она сказала мне", "она говорит", "мне рассказали . . .". Что бы я ни сообщал, я всегда стремился дать понять Пахомову, что мне свойственна сдержанность в оценках, и я не сужу только на основании поверхностных впечатлений. Такая линия поведения не только в определенной степени освобождала меня от ответственности, но и, по всей видимости, увеличивала мой авторитет в его глазах.

По другому обстояло дело с Клодницкой. Она любила в людях хорошие манеры и комплименты, а также очевидные признаки наличия культурных запросов. Фактически в ходе общения с присутствующими на этих встречах мне приходилось играть разные роли, чтобы у каждого из них сложилось различное впечатление от общения со мной. А для всех вместе я старался представить себя как человека, который любит хорошо пожить, получает удовольствие от веселой жизни с обилием хорошей пищи и напитков. Я считал, что такая моя репутация всегда обеспечит выход из любой затруднительной ситуации. Я позволял себе выглядеть человеком материально обеспеченным, преувеличивал объем доходов от моей медицинской практики и всегда проявлял настойчивую инициативу, когда речь шла об оплате каких-то общих расходов. Одним словом, я стал настоящим бонвиваном. Я знал, что такое поведение должно нравится людям с русским характером и привлечет ко мне тех (некоторые из них окажутся для меня полезными), кто не может позволить себе расходовать деньги так свободно. Однако, играть такую роль постоянно было очень не просто, так как мне стало тяжело выдерживать напряжение от многих обязанностей. Моя медицинская практика росла, а симфонический оркестр, которому я посвящал тридцать часов в неделю, превратился в настоящую рабочую нагрузку. Но я продолжал все это изо всех сил, и в один из вечеров начала 1951 года в кабаре клуба мне довелось осуществить знакомство, которое оказалось чрезвычайно важным.

Уже некоторое время Разумов и его приятель – новый австралиец по фамилии Дукин – говорили мне о молодой русской женщине, которая посещает клуб. По их словам, она – студентка медицинского факультета, а её отец большая шишка в Москве. Именно в этот вечер я познакомился с ней – с Лидией Мокрас. Лидия была довольно молодой высокой блондинкой и на этот раз пришла в сопровождении какого-то чеха. Я припоминаю, что в конце вечера они вдвоем уехали домой.

В течение последующих нескольких месяцев я ничего больше о ней не слышал. Затем в один из дней ко мне позвонила Клодницкая и попросила приехать в клуб. Там проходило занятие клубного драматического кружка, и Лидия принимала в нем участие. С того вечера я время от времени видел Лидию. Она удивила меня тогда, да и сейчас удивляет, хотя мне уже удалось узнать её значительно лучше. По всей видимости, у неё на каждый день была новая история и новое настроение. Один день она говорила об СССР в восторженных выражениях, а на другой день у неё не находилось для коммунистов ни одного доброго слова. Я думаю, что она могла быть двойным агентом, и мне до сих пор не ясно, на чьей она стороне.

Она жила в квартире на Кембридж стрит в пригороде Сиднея Стэнмор и была замужем за чехом. Чем больше я видел её, тем больший интерес она проявляла к моим делам. Однажды она сказала, что для человека в моем положении не подобало бы состоять членом Русского общественного клуба. Людей, которые ходят сюда, австралийцы не очень жалуют, да и власти смотрят на эту организацию не совсем благожелательно. Но Лидия вся состояла из противоречий, и я никогда не мог понять, куда она клонит.

Вечером в субботу 7 июля 1951 года я, как обычно, отправился на представление в кабаре. Зал был полон, и я тщетно искал свободное место. Затем я заметил Лидию, которая приветливо махала мне рукой, приглашая к своему столу. Она была с Дукиным и тем же самым рослым чехом, с которым я её видел во время нашей первой встречи. После того, как я подошел к ним, Лидия встала из-за стола и пошла танцевать с невысоким, плотным мужчиной с седеющими волосами и круглым лицом. Он явно был русским. После танца она подвела его к столику и представила нас друг другу.

Это Владимир Петров, сказала она, новый советский консул.

Фамилия была мне знакома несколько недель назад Джофф Скотт спрашивал меня, известен ли мне Петров и слышал ли я о таком человеке.

Петров, пояснил он тогда, только недавно прибыл из Москвы и, судя по всему, пользуется в Советском посольстве значительной властью. Складывается впечатление, что оно прибыл специально для того, чтобы внести новые веяния в персонал Советского посольства. Если узнаете что-либо о нем, это будет представлять большой интерес.

Здесь сидит человек, который представляет большой интерес для Джоффа Скотта, подумал я. Мне не следует форсировать развитие событий, но насколько медленно могу я действовать? Очень медленно, решил я сам для себя. Из-за осторожности я ничего не потеряю.

Я чувствовал, что внешнее отсутствие проявлений интереса с моей стороны будет логично вытекать из моей прежней линии поведения в отношениях с Пахомовым и создаст благоприятное впечатление обо мне. Как только Лидия познакомила нас с Петровым, я сразу же начал фиксировать мельчайшие проявления его впечатлений и эмоций. Первый вывод был о его полнейшей бесстрастности. На круглом лице Петрова не отражалось не малейшего признака каких-либо чувств или эмоций. Когда он смеялся, это звучало от души, но смех никак не отражался в его глазах. Он смотрел на мир подозрительно и говорил мало.

Ходил он немного вразвалку, а татуировка якоря у основания его большого пальца на левой руке подтверждала мое впечатление о том, что когда-то в прошлом он был моряком. Я сразу же понял, что за бесстрастной малоподвижностью Петрова скрывается хитрый и живой ум.

Вскоре завязался разговор, но ни Петров, ни я не принимали в нем особого участия. Чех – приятель Лидии многословно выражал протест против оккупации Чехословакии советскими войсками.

Едва ли это тактично обсуждать такую тему с советским официальным представителем, подумал я, однако ни Петров, ни Лидия не проявляли признаков смущения.

Затем Дукин, дерзкий молодой украинец, изрядно опьянев от выпитого спиртного, начал хвастать своими подвигами в период своей службы лейтенантом военной части НКВД. Петров хранил холодное молчание.

Когда разговор перешел на мою деятельность в качестве врача и музыканта, Петров позволил себе произнести всего лишь несколько несущественных замечаний. Впечатление было такое, как будто он все знал обо мне ещё до того, как мы встретились.

По ходу вечеринки я заметил, что Петров становился все менее официальным. Он явно получал удовольствие от спиртных напитков и компании, и как только мы ушли от обсуждения политических вопросов, он проявил готовность принять участие в разговоре.

На следующий день в воскресенье я принялся тщательно анализировать ситуацию прошлого вечера. Чем больше я думал, тем сильнее у меня крепло убеждение, что Лидия преднамеренно оказалась промежуточным звеном между Петровым и мной. По крайней мере, для меня наилучшим и самым безопасным вариантом было рассматривать её именно в этом качестве. Я решил говорить с ней с расчетом на последующий интерес Петрова, то есть сообщать ту информацию, которая, в случае доведения её до Петрова, увеличит мои шансы завоевать его доверие. С другой стороны, теперь ко всему, что говорила мне сама Лидия, следовало относиться намного серьезнее, чем раньше. Я не мог не учитывать вероятность того, что иногда она могла действовать в интересах Петрова.

В течение последующих нескольких недель Лидия ещё более настойчиво советовала мне выйти из состава членов клуба. Я обдумывал сложившуюся ситуацию в течение нескольких дней. Если совет исходил от Петрова, то в чем заключалась причина этого? Таких причин могло быть две.

Во-первых, он мог желать моего ухода из клуба, исходя из своего понимания интересов Советского Союза. Места такого рода, определенно, находятся под наблюдением австралийской контрразведки. Если Петров вынашивал мысль о моей вербовке в качестве советского агента, он обязательно захочет вывести меня из-под подозрения.

Во-вторых, нельзя исключать что это просто прием для моей проверки. Петров мог быть в курсе моей биографии. Он мог знать, что я не был коммунистом, и что мое участие в делах клуба началось сравнительно недавно. Я представил себе, как он задается вопросом, почему этот человек, занимающийся врачебной практикой, отвергает добрый совет и упорно посещает клуб, зная, что это может неблагоприятно отразиться на его карьере. Однако это вполне можно понять, если он работает на австралийскую контрразведку.

Глава Десятая

Я пришел к выводу, что свободно могу поэкспериментировать, сокращая свое участие в делах клуба, по крайней мере поэтапно. Если выяснится, что это было неправильное решение, я смогу объяснить свои действия возросшей загрузкой как по линии врачебной практики, так и в работе в качестве музыканта.

Когда я сообщил о своем намерении Джоффу Скотту, он аж взвился.

– Не валяйте дурака, – сказал он, – у вас прекрасное положение. Не надо ломать построенного.

Разговор с Джофом происходил в небольшом, только что организованном офисе прикрытия в пригороде Эджклиф, где он легендировал деятельность газетно-рекламного агентства. Для того, чтобы придать помещению видимость реального агентства, Джофф разложил по офису множество газетных и журнальных вырезок. Посещения этого места агентами было легко объяснить, так как почти каждому в какой-то период своей жизни хочется видеть свое имя напечатанным, то есть он эксплуатировал общечеловеческое желание прочесть о себе в газете или журнале.

Несмотря на аргументы Джоффа, которыми он давил на меня очень энергично, я решил следовать выбранным мною путем, но с соблюдением осторожности. В качестве первого шага я написал в комитет клуба письмо, в котором подал в отставку со своей должности. До этого я уже объяснил мои трудности Клодницкой и сказал, что буду готов помочь, когда потребуется.

Это не удовлетворило Лидию.

Уходите оттуда совсем, – сказала она. – Не оставайтесь даже членом клуба.

Я сразу не последовал её совету, но когда увидел, что моя отставка из комитета никоим образом не повлияла на мои отношения с Петровым, я решил, что надежнее будет уйти совсем.

Но Петров вел себя так, что мне было трудно понять, правильно ли я поступил. Как-то в один из этих дней Лидия, Петров и я зашли что-нибудь выпить в отель Канберра.

– Владимир Михайлович, Майкл ушел из клуба, – сказала Лидия. Петров в ответ что буркнул.

Лидия проявила настойчивость и повторила свое сообщение, как будто в первый раз её слова не были поняты. – Он совсем ушел из клуба.

Поскольку Петров не проявил никакой реакции, она повернулась ко мне. Скажите ему, Майкл, скажите сами.

Я пожал плечами и пояснил причину моего решения: – В общем то, да, произнес я. – У меня очень много работы.

Петров по-прежнему почти не проявил к этому вопросу интереса, и я так и не понял, имела ли эта информация для него хоть какое-то значение.

Этот инцидент внес путаницу в мое представление о роли в этом деле Лидии.

_ Агент она или дура?, – спрашивал я себя.

Вероятно, у меня было не совсем верное представление о вещах на этой стадии, и я придавал большое значение обстоятельствам, которые ничего не значили. А может быть мои сомнения вели меня и в правильном направлении.

Как бы то ни было, когда в следующий раз я встретил Петрова в клубе, он был со мной довольно любезен. Мы с ним разговорились и среди прочего он пожаловался мне, что его беспокоит боль в колене. Он попросил меня встретить его на Кингс Кросс и затем осмотреть его колено. Придерживаясь линии поведения, согласно которой в моем отношении к нему не было особой заинтересованности, я намеренно опоздал на встречу, и его на месте не оказалось.

К этому времени Лидия сделала мне подарок – фотокамеру русская Лейка. Это была точная копия немецкой фотокамеры Лейка, но советского производства. На ней был нанесен номер серии и надпись на русском языке о том, что камера изготовлена в г. Харьков под руководством НКВД. Решив, что надпись несет в себе какой-то особый смысл, я немедленно связался с Джоффом Скоттом. Теперь я знаю, что никакого особого значения эта надпись не имеет. Много камер с аналогичной маркировкой продается за пределами России, особенно в Германии и некоторое их количество привезено в Австралию переселенцами из Европы. Наверное мне следовало знать это, так как я уже знал, что НКВД ( сейчас это МВД) имеет много функций помимо руководства секретной полицией. По сути дела это Министерство внутренних дел.

Как бы то ни было, я оказался не единственным, кто был введен в заблуждение. Джофф Скотт взял фотокамеру в свой офис, где её сфотографировали, прежде чем вернуть мне обратно.

Поскольку выяснилось, что сама по себе фотокамера не имеет каких либо особенностей, то следует рассказать о заданиях на которые Лидия посылала меня с этой камерой. По её указанию я фотографировал такие места, как крупный авиационный терминал в Маскоте, портовую радиолокационную станцию и военные сооружения.

Я и раньше испытывал недоумение по поводу некоторых действий Лидии, а теперь был совершенно озадачен. Я пересмотрел свое мнение о том, что она дура, и начал ставить под сомнение мою мысль о том, что она агент Петрова. Трудно было понять, что за игру она ведет. Однако, какая бы это ни была игра, она, определенно, проверяла меня в чьих-то интересах. Кто это был? Одно время я решил, что она, по-видимому, ведет проверку меня по заданию Службы безопасности. Эта мысль вызвала у меня такое возмущение, что я заявил протест Джоффу Скотту, который заверил меня, что никакой проверки не ведется. Я принял его объяснение, хотя оно не обязательно должно было соответствовать истине. Методы, применяемые Службой безопасности, многообразны, в чем мне пришлось убедиться позднее на более сложном и деликатном этапе работы.

Сама Лидия рассказывала мне так много различных невероятных историй, что я для себя выбрал только один путь: обеспечить себе гарантированную безопасность и не идти в отношениях с Лидией ни на что, кроме личных дел. Поскольку мы с ней встречались часто, я не мог позволить себе ослабления бдительности.

Через некоторое время после того, как я получил от Лидии фотокамеру в подарок , она сообщила мне, что на следующий день Петров будет у неё дома, сказала, чтобы я обязательно тоже пришел к ней. Когда на следующий день я появился у неё дома, в комнате уже было невероятно накурено. Лидия сидела с Петровым и ещё каким-то худощавым и высоким русским, с лицом мертвенно-бледного цвета. Он оказался водителем посольства по фамилии Кучаренко.

Они предложили мне бокал с напитком, и Петров без проявлений недовольства выслушал мое объяснение по поводу срыва по моей вине нашей с ним встречи. Я спросил его о колене, и он ответил, что оно его все ещё беспокоит. Поэтому я пригласил его в другую комнату, чтобы осмотреть колено. Насколько я мог судить по результатам осмотра, никакого заметного повреждения не было, и, тем не менее, я предложил ему определенный курс лечения. У меня сложилось впечатление, что Петров использовал жалобу на боль в колене в качестве предлога для встреч со мной.

Когда мы вернулись к остальным присутствующим, разговор перешел на занятия фотографией, и Лидия ярко и образно рассказала Петрову, как я помог ей сфотографировать аэропорт в Маскоте.

Настанет время, – объяснила она, – и наши самолеты будут приземляться в этом аэропорту.

Мы все четверо выпили за это событие. Все уже привыкли не обращать внимание на такие её высказывания. Лидия была склонна к экстравагантности и могла на следующий день так же легко предложить тост, враждебный Советскому Союзу.

В августе-сентябре 1951 года большинство моих встреч с Петровым проходило при посредничестве Лидии. Я встречался с ним в её присутствии в клубе или в её квартире, а иногда приглашал его на обед или в ночной клуб. Посещения ночных клубов Петрову нравились.

В это время произошла существенная перемена в моих отношениях со Службой безопасности и в моем статусе в Службе.

Оперативные расходы на шпионскую игру становились слишком высокими, чтобы покрывать их из кармана агента, даже если бы он и был процветающим в материальном отношении человеком, а я таковым не был. Служба безопасности по-прежнему выделяла мне десять долларов в неделю. Эта сумма была определена весьма произвольно на ранней стадии моей оперативной деятельности, когда ещё не было ясно, окажутся ли её результаты существенными или нет. По мере углубления работы, я стал посещать ночные клубы, получая от Службы сумму на уровне школьного пособия. Кроме того эта работа не позволяла мне расслабиться круглые сутки и семь суток в неделю, что весьма отрицательно сказывалось на моей врачебной практике. Финансовое бремя стало для меня непосильным.

Я объяснил ситуацию Джоффу Скотту и попросил утвердить для меня смету оперативных расходов и выделить в соответствии с ней деньги, которые я, при необходимости, мог бы брать на проведение конкретных оперативных мероприятий. Он отнесся к моей просьбе с пониманием, но предупредил, что удовлетворить её в рамках его отдела невозможно. Тем не менее он признал, что в этом вопросе назрела необходимость в новых подходах и пообещал поставить этот вопрос перед своим начальством.

Однако ничего не изменилось, и поэтому пришло время, когда я позвонил Скотту и сказал ему, что вынужден выйти из игры. В результате Скотт пригласил меня к себе домой для встречи с заместителем генерального директора Ричардсом. Ричардс, хорошо сложенный смуглый симпатичный мужчина в возрасте за сорок, вызывал к себе доверие и, судя по всему, правильно понял мою просьбу. Однако до самого конца нашей беседы вопрос о деньгах оставался на втором плане. Главной темой разговора стал Петров, и я подчеркнул важность поддержания с ним того характера отношений, который уже сложился.

Ричардс не дал никаких обещаний, но я почувствовал, что мне удалось в определенной степени убедить его, по крайней мере, в вопросе о деньгах. Вскоре после этой встречи Скотт сообщил мне, что на будущее мне нужно будет подготовить смету расходов. Появились признаки того, что его отдел начал понимать важность направления, в котором продвигалась моя работа.

Через несколько месяцев после моей беседы с Ричардсом моя работа со Скоттом прервалась. Меня передали на связь к Норту, мужчине мощного телосложения и сильного характера, который умел делать свое дело. До этого он проходил юридическую подготовку, и это позволило ему правильно разбираться и понимать тонкости и скрытые тенденции развития ситуации, в которую я оказался вовлечен.

Меня перевели из Управления безопасности, которое занималось подрывной деятельностью, в Управление контрразведки.

Непосредственным результатом этого стала перемена в представлении отчетов. Вместо трудоемкого составления официального отчета, которое я находил очень утомительным, я диктовал Норту, который вел стенографическую запись. Помимо избавления от работы по написанию отчетов, эта практика дала возможность сообщать Норту все мелкие, но весьма существенные подробности, которые сами по себе не имели особого значения, но в совокупности давали понимание обстановки, что в контрразведке очень важно.

Глава Одиннадцатая

В октябре 1951 года, когда меня передали на связь к Норту, Петров пригласил меня отметить советский государственный праздник 7 ноября в доме советского посла Лифанова в Канберре.

Столица Австралии Канберра – это необыкновенный город, и он практически мало известен даже большинству австралийцев. Его появление, подобно появлению г.Вашингтона, было результатом воплощения идеи о том, что столица государства должна быть построена несколько уединенно и служить местом пребывания правительства и основной массы служащих, занятых в правительственных учреждениях. Она была детищем молодого американского архитектора-идеалиста по имени Уолтер Бэрли Гриффин, проект которого одержал победу на всемирном конкурсе. Поскольку ему не нужно было заботиться о потребностях промышленности и торговли, он получил возможность построить идеальный город. В какой-то степени ему это удалось, так как Канберра – это город редкой красоты. Город построен несколькими кругами. В центре, в окружении парков, деревьев, кустарников и цветов расположен парламент и здания правительства. По внешней окружности другого круга в диаметрально противоположных точках на расстоянии друг от друга около мили находятся два образцовых торговых центра под названием Кингстон и Сивик. В круге, находящемся на некотором отдалении, расположены предместья, различающиеся в зависимости от доходов населяющих их чиновников и служащих, но все высокого уровня.

Современные потребности внесли определенные отклонения, которые, до известной степени изменили характер проекта, но общая картина оставляет впечатление города-сада – весной буйство красок цветения, а осенью полыхающая багрянцем и золотом листва специально подобранных деревьев и кустарников.

Этот расчет на прекрасное оказывает большое впечатление на приезжего и сам имеет эстетическую ценность, но для постоянных жителей города он оборачивается определенными бытовыми неудобствами. Для относительно небольшого города, расстояния оказались невероятно велики, и жители внешних предместьев отдалены от торговых центров точно так же, как и жители окраинных районов какого-нибудь большого города.

Другим несоответствием, которое поражает вновьприбывшего в Австралию, является отдаленность официальной власти от жизни всей страны в целом. Это является результатом борьбы между Сиднеем и Мельбурном, каждый из которых хотел бы добиться чести служить местом пребывания федерального правительства. Для того, чтобы выбрать более или менее нейтральное место для размещения правительства, была назначена специальная комиссия. В географическом и климатическом отношении выбранное ею место было великолепным, но оно оказалось на расстоянии 400 миль от Мельбурна и 200 миль от Сиднея. Из моих контактов по различным поводам с правительственными учреждениями я вынес убеждение, что если территориальная изоляция Канберры при взгляде со стороны и была восхитительна, она лишала официальных правительственных чиновников возможности быть в курсе того, чем живет и что думает вся страна.

Но, когда я пытался добраться до дома Лифанова, меня больше всего беспокоила сложность дорожного движения Канберры. Вскоре я запутался в казавшемся бесконечным лабиринте, и мне пришлось неоднократно спрашивать дорогу, прежде чем я наконец достиг района Муга Уэй, места проживания высших правительственных чиновников и дипломатов.

Прием у посла проходил в саду. Здесь я освежил мое знакомство с миссис Петровой, с которой я мельком встречался за несколько недель до этого, когда играл на концерте в Канберре. Меня ещё раз поразило то, насколько она выделялась среди жен других советских официальных лиц. Она выглядела оживленной, была со вкусом одета и её непринужденная манера поведения контрастно отличалась от поведения других жен, которые держались скованно, неловко, были одеты в немодные, плохо сидящие платья, а на их лицах не было косметики. Петрова, в отличие от других, была способна принять участие в светской беседе и отличалась общительностью.

Ее нельзя было назвать красивой, но она была, несомненно, привлекательной. Ее светлые до плеч волосы были хорошо ухожены, а голубые глаза всегда светились улыбкой. Изящного сложения и небольшого роста, она была одной из тех женщин, которые создают вокруг себя атмосферу живого обаяния.

Я был удивлен – по крайней мере на этой стадии – что она занимает в посольстве важный пост. Конечно, её внешность не соответствовала критериям, которые свойственны внешности карьерной женщины. Мне было трудно представить, что эта женщина, так любящая общественную жизнь, может быть бухгалтером и вести финансы посольства, а в качестве личного секретаря посла посвящена в дипломатические секреты международного значения.

На следующий день после праздника я отправился на частную вечеринку в дом Петровых. Их дом поразил меня своим аскетизмом обстановка была весьма посредственного качества и выглядела подержанной. Так могло выглядеть жилище рабочей семьи в нелегкие времена. Совершенно не было бытового оборудования и предметов, которые можно было бы ожидать увидеть в доме людей, принимающих у себя гостей определенного социального положения.

Вечеринка была организована в русском стиле, и если сам дом выглядел бедно, то стол оказался богатый. Среди гостей были чешский консул генерал Кафка со своей женой, два служащих персонала консульства, а также торговый атташе советского посольства. Вечер прошел в очень раскованной и приятной атмосфере.

Вскоре после этого я вернулся в Сидней. Я начал замечать, что всякий раз, когда Лидия, Петров и я собирались вместе, с нами всегда оказывался и корреспондент ТАСС Пахомов, который стал проявлять ко мне даже больший интерес, чем во время предыдущего периода нашего знакомства. Когда мы оставались одни, он подробно расспрашивал меня о моем прошлом, о том как и когда я выехал из Польши.

Я рассказал ему, что с началом войны я через Литву выехал в Мемель5, а оттуда пароходом во Францию. Я всегда скрывал факт моего пребывания в Советском Союзе, так как если бы об этом стало известно, в отношении меня сразу же стали бы проявлять подозрения. К счастью, он не проявил особого интереса к этому вопросу. Это было очень кстати, так как в моей легенде были слабые места, и я почувствовал себя увереннее, когда он перешел к более безопасной для меня теме.

Пахомов интересовался тем, живы ли мои родители, где они и поддерживаю ли я с ними отношения. Здесь его цель была очевидной – если бы они жили в Польше, их бы, при необходимости, могли использовать в качестве заложников. У меня не оставалось сомнений по поводу причины этих опросов – Петров хотел пополнить мое досье.

Через несколько месяцев я обнаружил, что мое общение с Петровым стало перерастать в тесную дружбу. Всякий раз, когда он приезжал в Сидней – а его приезды происходили довольно часто – он всегда сразу же звонил мне и устраивал так, что мы посещали рестораны, ночные клубы и другие места развлечений. Иногда к нам присоединялась Лидия, однако чаще всего мы были с ним вдвоем.

В это же время я заметил некоторую неприязнь между Петровым и Пахомовым. Было ясно, что они не любят друг друга, и я задавался вопросом, нет ли в этой ситуации чего-либо такого, что я мог бы использовать в моих интересах.

Создавалось впечатление, что Пахомов контролировал мои отношения с Петровым. Зачастую он заезжал в мой офис и с наигранным простодушием спрашивал: Вы встречались на этой неделе с Петровым?

Это обычно ставило меня в нелегкое положение, так как я не знал, какой мой ответ Пахомову был бы предпочтительнее для Петрова, и с другой стороны для меня было нежелательным выглядеть в глазах Пахомова явным лжецом, если он располагал независимой информацией относительно наших встреч. Пахомов знал номер моей автомашины и, в случае обнаружения её на стоянке, мог принять меры к тому, чтобы выяснить, нет ли со мной Петрова. Поскольку корреспондент ТАСС почти всегда является сотрудником МВД, то отношения с ним не представляли для меня большого интереса. Их предыстория была не очень долгой, а Петров говорил мне, что Пахомов действует ему на нервы. Он предупредил меня о том, чтобы я ничего не говорил Пахомову, так как он, якобы, только и занимается интригами и приносит неприятности. Я воспринял это как признак возрастающего доверия ко мне, так как не совсем обычно, когда один советский представитель предупреждает в отношении действий другого советского представителя.

Однажды Петров сказал мне: – Этот ублюдок не пробудет здесь долго. Скоро он отправится назад в Москву. Моя единственная надежда заключается в том, что ему на замену пришлют парня получше, просто не смогут послать хуже, чем этот.

Вскоре после этого Пахомов покинул страну в результате, как я полагаю, соответствующих демаршей Петрова перед Москвой.

С ранних стадий моего знакомства с Петровым меня увлекала мысль о возможности склонить его на мою сторону, и я с целью выяснения реакции Службы безопасности поднимал этот вопрос в беседах с Джоффом Скоттом.

Я думал, что в Департаменте уже забыли от этом предложении, когда Норт вдруг неожиданно сам заговорил об этом. Для того, чтобы не было сомнений в отношении достоверности деталей, я приведу здесь отрывок из официальной записи беседы:

Один из сотрудников Службы безопасности задал Бялогускому вопрос о том, не давали ли когда-либо сотрудники советского посольства в Канберре каких-либо оснований считать, что они хотели бы остаться на жительство в Австралии. Среди прочего Бялогуский рассказал, что "Петров никогда не говорил, что хотел бы здесь остаться, но ему явно нравятся многие аспекты здешней жизни. Ему очень нравится Канберра и её климатические условия. Он пристрастился к садоводству и получает от этого удовольствие. По должности он является руководителем консульской секции посольства, много ездит по стране и складывается впечатление, что он сам выбирает маршруты и места для посещений. Я никогда не замечал, чтобы он опасался находиться в какой-либо компании или в каком-либо месте, которое не посещают другие сотрудники посольства, не считая торгового атташе. Помимо прочего, в его служебные обязанности входят встреча и проводы в аэропорту дипломатических курьеров, приезжающих в страну и возвращающихся в Москву.