Текст книги "«Шпионы Ватикана…» (О трагическом пути священников-миссионеров: воспоминания Пьетро Леони, обзор материалов следственных дел)"

Автор книги: И. Осипова

Отъезд из Воркуты

Осенью 1954 года начались разговоры об отъезде иностранцев; никто не мог сказать куда: на родину или в отдельные лагеря, где, согласно международному праву, не будет принудительного труда, – о том, дескать, идут дебаты в ООН.

Немцы с начала лета все больше отлынивали от работы, хотя за это наказывали зоной строгого режима: их завалили посылками, особенно из Западной Германии, и они смотреть не хотели на большевистские каши и супы (Советы дивились такому изобилию и солидарности). Но игра была опасна: несмотря на улучшения, зону спецрежима никто не закрывал. До Воркуты дошли, кроме того, слухи о массовом расстреле в мае-июне 1954 года в Кенгирском лагере в Казахстане: на отчаявшихся людей, просто забастовавших, двинули танки, и пятьсот заключенных, мужчин и женщин, погибли на глазах у Круглова, бериевского преемника. Так поступили с забастовщиками в эти сравнительно мягкие времена, и так в СССР будет всегда: и не только с забастовщиками, но со всеми, кто попытается выступить коллективно и независимо.

Слухи об отправке иностранцев стали подтверждаться в первой половине декабря 1954 года. За два-три дня до моего отъезда у меня состоялся забавный разговор с офицером, прибывшим, похоже, из Москвы; меня, видимо, пытались вербовать, проверяя результаты долголетнего перевоспитания. Вначале офицер намекнул на перспективу освобождения, заявив: «Времена меняются, дела заключенных пересматривают, и многих возвращают к семьям». Потом он спросил, какого я мнения о знакомом русском, эмигранте в Риме. Я ответил, наверное, чересчур наивно, потому что офицер, осмелев, напрямую спросил о миссионерах, которых я, по словам свидетеля, знаю, «они вроде где-то на севере Советского Союза». Я ответил, что никого не знаю, а если бы знал, то не сказал.

– Почему же?

– Потому что это было бы изменой моей религии.

– Да что вы! Речь о предателях народа, которые прикрываются религией. Это шпионы империализма, они засланы для подрыва пролетарского государства. Если разоблачите их, сделаете доброе дело!

– Ах, доброе! Конечно, нехорошо, если кто-то под прикрытием религии занят шпионажем. Тогда что ж вы требуете того же и от меня? Если я начну шпионить за подозреваемыми в шпионаже, я тоже буду шпионом, а не священником.

– Как вы можете сравнивать? То враги народа, а вы будете другом.

– Ах, другом? И, работая на вас, я буду хорошим священником? Так знайте, что если те священники работали на Америку, то это не так плохо: в Америке обеспечена свобода религии, а в СССР нещадно преследуют религию.

Услышав такое, офицер отпустил меня. Но накануне отъезда из Воркуты снова состоялась попытка получить у меня сведения, более гнусная. 14 декабря иностранцам велели готовиться к отъезду. Я сдал большой вещевой мешок, одеяло, простыню и тому подобное, попрощался с друзьями и среди них с единственным священником, проведшим у нас несколько недель, отцом Величковским[121]121
  Справка о Василии Величковском приведена в Приложении V. – Прим. сост.


[Закрыть], редемптористом, первым встреченным мною на Воркуте. Потом сложил пожитки в два мешка и деревянный чемоданчик с двойным дном – я сам смастерил его около года назад, чтобы спрятать кое-что от надзирателей. Получил причитавшиеся за последние полтора месяца сто сорок рублей, которые поделил между напарниками, как я уже рассказывал.

Следующей ночью я не сомкнул глаз; скоро после полуночи я встал отслужить мессу. А потом ко мне привязался один зек: именно в ту ночь он захотел узнать, к кому обращаться по духовным надобностям, окажись он на свободе. Но на сей раз МВД подослало совсем простачка: несмотря на притворную дружбу со мной, он был явный приверженец коммунизма.

В лагере Усть-Уса

Через реку Воркута мы переехали, не увидев реки: ее запирал толстый слой льда, а нас – воронок. На вокзале мы встретились с лагерниками из разных лаготделений, почти все были иностранцы. Через двадцать четыре часа нас выгрузили из вагона; мы находились уже по эту сторону Полярного круга, у впадения Усы в Печору, поблизости от поселка Инта. Семь лет я не видел деревьев, и увидеть даже здешние чахлые было большой радостью.

За два дня до Рождества меня перевели в зону строгого режима: причиной могло стать мое досье или ответ лагерному начальству на вопрос, намерен ли я выйти на работу. Я при всех ответил, что если принудительно, то да, а если свободно, то отказываюсь (иностранные заключенные уже поняли, что как политические и иностранцы имеют право не работать). Канун Рождества я провел дневальным в сушилке в нашем бараке, сам на это вызвавшись в надежде, что смогу спокойно отслужить две-три мессы. Но удалось отслужить одну, на коленях перед ящиком, в углу, так как двое охранников против обыкновения надолго уселись у печки.

Начальство и в режимной зоне уговаривало нас выходить на работу; так, однажды кто-то из офицеров упомянул холодную войну. Я стал доказывать, что в ней виноват Советский Союз, поскольку на четырехсторонних встречах он единственный всегда выступает против.

– Как ваша фамилия? – резко спросил один офицер.

– Не имеет значения, – сказал я и отошел.

В наказание за отказ от работы начальство лишало посылок, так что рождественские праздники получились довольно скудными. И открытки опять перестали выдавать тем, кто был осужден судом или Особым совещанием на советской территории.

В Абези

Как помнится, 20 января 1955 года почти все мы были переведены в лагерь в Абези. Мы проехали на поезде вдоль нижнего течения реки Усы до места впадения в нее Воркуты и оказались как раз на арктическом Полярном круге.

Здесь меня сразу же настигла беда: во время обыска у меня забрали вместе с тетрадью и другими заметками на немецком языке листки, содержащие пять месс. Охранник сказал, что после цензуры эти бумаги мне будут возвращены, но все мои неоднократные протесты и запросы к начальству были бесполезны. На первый запрос начальник культурно-воспитательной части сказал с упреком:

– У вас там молитвы!

– Тоже мне, опасность для Советского Союза! – ответил я. – Так-то вы следуете указанию Хрущева! Он же заявил прошлой осенью, что с религией нужно бороться наукой, а не насилием!

– Хорошо, посмотрим, а после вернем.

Все это были только слова: пришлось восстанавливать свой маленький служебник по памяти, в виде кратких заметок. В этом небольшом лагере было очень много стариков и инвалидов. Нас, иностранцев, держали изолированно на карантине почти месяц и больше не докучали работой, даже когда перевели в общую зону.

Во время карантина я в последний раз увидел северное сияние, как мне кажется, это был вечер первого явления Непорочной Девы Марии в Массабельском гроте в Лурде. Я созерцал эту картину долго, настолько долго, насколько мог терпеть той ночью мороз. Это было самое красивое северное сияние за восемь зим, проведенных здесь. На сей раз это была неописуемая роскошь красок в колыхании и волнении сияющих лент и стрел! Казалось, Пресвятая Дева на молчаливом небесном органе последний раз аккомпанировала строфе, в эти годы добавленной мной к песне отца Паоло Делл’Ольо «Когда я думаю о Тебе, прекрасная Мадонна…»:

 
В долгом оцепенении тундра
Томится под белым покровом.
Ее луч, носитель жизни
Скрывает солнце от святого и кающегося,
Как Солнце правды и благости
В Твоей сияющей улыбке,
Северное Сияние, безмятежное и святое,
Свет странников, Дева Мария.
 

В Абези я встретил многих католических священников, среди которых трое были латышами. Познакомился также с православным монахом, уроженцем финской Карелии; с ним я много раз беседовал, и он рассказал мне много интересного о «Церкви» Алексия. Здесь я упомяну только его имя и фамилию – Иоганн Матси, а позднее мы услышим его самого.

Сейчас же я тороплюсь закончить дневник своих последних дней за Полярным кругом, отправляясь в место, своего рода больничный центр, где хранятся бренные останки по крайней мере двух исповедников веры: достойнейшего епископа Григория Лакоты и почтенного священника из Закарпатья, отца Ортутая.

Там я встречу апостольского администратора, монсеньора Кукурузинского[122]122
  Справка об Адольфе Кукурузинском приведена в Приложении V. – Прим. сост.


[Закрыть] – того, кто принес последнее религиозное утешение епископу Григорию: его после десяти лет заключения задержали в лагере еще на полгода, а потом отправили отбывать ссылку в той же Абези[123]123
  Епископ Григорий Дакота скончался в Абези 12 ноября 1950 года. – Прим. сост.


[Закрыть]. В числе его достижений – обращение русского писателя, философа и поэта Льва Платоновича Карсавина[124]124
  Справка о нем приведена в Приложении V. – Прим. сост.


[Закрыть]. Советы арестовали Карсавина на территории Литвы, и погиб он в 1952 году в том самом лагере Абези[125]125
  Лев Платонович Карсавин скончался в Абези 20 июля 1952 года. – Прим. сост.


[Закрыть], на четвертом лагпункте, где написал еще много сонетов и последнюю работу «О бессмертии души». Надеемся, что эти последние плоды его прекрасного ума, доверенные товарищам по заключению, избегнут вандализма советских тюремщиков.

На этом маленьком лагпункте я нашел, помимо апостольского администратора, по крайней мере еще семь католических священников. Среди них были достойнейшие: двое – настоящие сыны религиозных гонений, ибо получили священнический сан в концлагере. Позднее я узнал, что рядом, на пятом лагпункте, находился Его Преосвященство епископ Телынайский, монсеньор Франциск Раманаускас[126]126
  Справка о Пранцискусе Раманаускасе приведена в Приложении V. – Прим. сост.


[Закрыть], литовец. Кроме того, я получил новости об отце Яворке, следы которого потерял с 1947 года: я узнал, что он провел несколько лет в этом же лагере, а в настоящее время отправлен в богадельню рядом с Потьмой. Оттуда он прислал известие о самом старом литовском епископе монсеньоре Матулянисе[127]127
  Справка о Теофилисе Матулянисе приведена в Приложении V. – Прим. сост.


[Закрыть], также пребывавшем в мордовской богадельне.

Когда я вернулся в Рим, то дал известия об этом достойнейшем епископе, которого уже занесли в список умерших.

В конечном счете я должен быть благодарен советским органам контрразведки за свое направление в больничный центр Абези, где встретил, прямо и косвенно, живых, мертвых или воскресших. Почему органам контрразведки? Потому что очень возможно, что моя госпитализация в больницу произошла по приказу самого СМЕРШа, хотя тогда я ничего не понимал в неожиданном распоряжении санитарного начальства, поскольку не обращался к врачам. Тогда литовского врача, пользовавшегося доверием большей части католических священников, считавших его схоластиком Общества Иисуса, то есть иезуитом первой ступени послушания, я даже и не подозревал. Когда же я вернулся в Италию и расспросил бывшее начальство Ордена в Литве, то узнал, что такого схоластика в Ордене никогда не было: тут-то и понял, в чем заключалась его тайна.

Однако я продолжал испытывать благодарность к советской контрразведке, считая, что благодаря мерам, принятым в отношении меня, я получил реальные выгоды, тогда как литовский доктор С. В. из моих разговоров с ним не получил никакой особенной информации для СМЕРШа, угрожавшего «смертью шпионам»[128]128
  Возможно, советская контрразведка все еще искала священников-«шпионов».


[Закрыть].

Глава XXIX. Ураган

В балтийских странах

Прежде чем оставить полярные районы, я хочу собрать в единую главу некоторые фрагменты трагедии, пережитой Католической Церковью в странах, присоединенных к Советскому Союзу в годы последней войны. Эта глава – далеко не полная документация борьбы, на такое нужны тома и тома, да и осуществить это можно только тогда, когда снова засияет над той землей солнце свободы. Не претендует эта глава и на то, чтобы обобщить все написанное об этом на основании свидетельств до и после меня[129]129
  Сошлюсь хотя бы на издание: Aristide Brunello. La Chiesa del Silenzio. Roma, 1953.


[Закрыть], я хочу лишь как можно точнее передать то, что помню сам и помнят свидетели, с которыми я общался. Картина не полна и местами не точна, потому что иногда речь идет о делах весьма давних.

Завоевав эти земли, Советы не стали сразу открыто бороться с Церковью – это было бы неразумно, пока шла война с внешним врагом, им требовался мир в тылу. Однако они следили за ходом католической жизни, наблюдали за людьми и организациями, изучали характер и деятельность каждого епископа, каждого священника, каждого монаха и монахини, каждого наиболее заметного члена «Католического действия». В последние месяцы 1944 года многих уже поглотили советские тюрьмы, при таких масштабах посадок не удивительно, что в числе арестованных попадались и священники.

Но главный удар по столпам Церкви был нанесен к концу войны: начали уничтожать епископат и самых непокорных, не подчинявшихся новым хозяевам и бывших особенной поддержкой верующим. Большевики вознамерились разрушить единство Католической Церкви посредством отделения большой части духовенства от Рима и создания национальных Церквей или почти национальных, которыми в дальнейшем они могли бы манипулировать по своему усмотрению.

Подобный эксперимент не удался в балтийских странах. Имею в виду Литву и часть Латвии, поскольку не встретил никого, кто сказал бы мне о судьбе единственного католического епископа, служившего в Эстонии, а именно апостольского администратора монсеньора Профитлиха[130]130
  Справка об Эдуарде Профитлихе приведена в Приложении V. – Прим. сост.


[Закрыть], он бесследно исчез при советской власти в 1945 году.

Из латышских католических священников я встретил двух в Воркуте и трех в Абези; последнюю Пасху в Мордовии я отслужил с латышским епископом монсеньором Казимиром Дульбинскисом[131]131
  Справка о нем приведена в Приложении V. – Прим. сост.


[Закрыть]. Для небольшой католической общины Латвии это немало, хотя община эта, скорее, из привилегированных. Из трех епископов в 1955 году один оставался пока на свободе, пусть ограниченной; такую же имел и литовский епископ, единственный, который, как увидим вскоре, еще не сидел. Архиепископ Риги монсеньор Антоний Спринговиц еще и лишен семинарии, где воспитывается новое духовенство.

В лагере мне рассказали, как была закрыта рижская католическая семинария. Семинаристам навязали обязательное изучение дарвинизма и марксизма-ленинизма, притом эти дисциплины преподавали правительственные назначенцы. В первый год ректорату удалось найти выход, поставив вести эти курсы церковных преподавателей. На следующий год советская власть снова пошла в атаку, объявив негосударственных преподавателей некомпетентными. И снова церковной власти удалось не пустить чужих, подвергнув своих государственному экзамену по данным дисциплинам. Однако на третий год гражданские власти объявили ультиматум: или допустить государственных преподавателей, или закрыть семинарию. Церковное начальство закрыло семинарию.

Большему разрушению подверглась литовская Церковь. Я знаю, что в Литве был священник-отступник, он начал пропагандировать идеи национальной и раскольнической Церкви, но особого успеха не имел. Так что Советы, устраняя наиболее активное духовенство и все монашеские институты, получили множество мучеников и исповедников католической веры. Почти половина священников, которых я видел десятки за полярным кругом, – литовцы: самые молодые и ревностные были высланы со своей земли, большинство из них арестованы как предатели Родины и шпионы Ватикана[132]132
  Из них активные участники были расстреляны, например, священник Николай Петрович Таппер (справка о нем приведена в Приложении V); остальные отправлены в лагеря. – Прим. сост.


[Закрыть] или сосланы как «социально опасные элементы».

До того как в Литву вступил СССР, там было девять католических епископов, к весне 1955 года на свободе оставался один, если, конечно, можно назвать свободой те условия, в которых жил монсеньор Казимир Палтарокас. Переезжать из одного прихода в другой он имел право только с разрешения милиции; ему не разрешалось ни публиковать приходской листок, ни проповедовать Евангелие, ни открыть семинарию. Во времена кампании за «пролетарский мир» его привезли в Москву, чтобы он подписал этот документ. Как мог епископ в таких условиях окормлять свой народ, сплошь католиков? Правда, большая их часть была рассеяна между Ленинградом и Владивостоком, между Москвой и Новой Землей, там, где находились в узах и литовские епископы и священники; монсеньору Палтарокасу приходилось работать за девятерых, да и помогали ему немногие священники, старые и хворые, и чаще всего наименее образцовые.

По этому поводу литовцы рассказывали, что после аннексии их родины, в городах на улицах нередко можно было встретить пьяных монахов, то есть, по всей вероятности, коммунистов, разыгрывавших комедию, чтобы вызвать возмущение верующего народа. Всеми способами власти СССР пытались принизить Церковь в глазах верующих и осмеять религию. Не помню, в Каунасе или в Вильнюсе несколько лет назад из прежних сорока действовали только четыре храма. Придорожные кресты были разрушены, исчезли многочисленные, подчас прекрасные статуи Христа, молящегося в Гефсиманском саду; прежде их ставили в садах, дворах, на перекрестках, и были они особенностью и гордостью Литвы. Несколько лет назад большевики посягнули даже на самую чтимую святыню, знаменитую надвратную часовню Богородицы, литовское название – Аушрос Варту, польское – Остробрамская.

Вот что мне рассказал один заключенный поляк. Он встретил в Воркутинском лагере служителя этой часовни, главного спасителя священного образа. В ночь праздника в часовне горели большие свечи. Во сне служитель услышал голос: «Поменяй свечи у Матери Божией». Приказ удивил служителя: свечи могли гореть до утра. Он встал и пошел спросить священника, не тот ли приказал ему это; священник ответил, что ничего не приказывал, и велел служителю спать, а не думать о сновидениях. Призыв повторился еще и еще: наконец служитель и священник повиновались и сменили свечи. На другой день они принялись их рассматривать: одна свеча, огромных размеров, привлекала внимание; разломив ее, они нашли внутри взрывное устройство.

Рассказывали и о других чудесных явлениях, имевших место в Литве после вторжения безбожников; вот одно из самых известных. Однажды ночью возник странный свет над храмом. Собралась толпа, заговорили о чуде. Вмешалась милиция, чтобы разогнать людей и схватить виновника якобы обмана. Постучали к настоятелю, тот был уже в постели и ни о чем не знал. Милиция, однако, избила его, заставляя рассказать, как он устроил ночную иллюминацию. Настоятеля арестовали, а спустя пару дней следователь, выяснявший причину света, явился в местное отделение коммунистической партии. Он объявил, что возвращает партбилет, потому что уверовал в Бога.

В Галиции

Здесь гонения были более радикальными. Во Львове и других местах еще действуют немногие храмы латинского обряда; их посещают лишь остатки польского населения, и потому, возможно, власть терпит их. А немногочисленные церкви восточного обряда в трех восточных католических епархиях Галиции были осквернены расколом или, скажем точнее, полуофициальной советской «Церковью».

Галицийский католический епископат был несгибаем. Москва решила поразить пастырей, чтобы рассеять стадо: сказано – сделано; в конце 1944 года семь местных католических епископов были арестованы[133]133
  Митрополит Иосиф Слипий, епископы Никита Будка, Григорий Дакота, Иосафат Коциловский, Станислав Латишевский, Григорий Хомышин, Николай Чарнецкий вместе с группой священников были отправлены в лагеря. – Прим. сост.


[Закрыть]. Мы уже встречали Его Высокопреосвященство архиепископа Львова Иосифа Слипого и апостольского визитатора монсеньора Николая Чарнецкого, а немногим раньше видели последнюю обитель монсеньора Григория Дакоты. О Его Преосвященстве Никите Будке[134]134
  Справка о нем приведена в Приложении V. – Прим. сост.


[Закрыть], генеральном викарии Львова, я слышал неоднократно как об арестованном в числе первых, но его дальнейшая судьба мне неизвестна. Я узнал о несомненной смерти (после страданий, пережитых в Киевской тюрьме) епископа Станиславской епархии Григория Хомышина (в 1946 году)[135]135
  Скончался 12 декабря 1947. Справка о нем приведена в Приложении V. – Прим. сост.


[Закрыть] и епископа Перемышля Иосафата Коциловского (в 1947 году)[136]136
  Справка о нем приведена в Приложении V. – Прим. сост.


[Закрыть]. Викарный епископ Станиславский отделался, думаю, ссылкой (и он, монсеньор Станислав Латышевский недавно скончался)[137]137
  Справка о нем приведена в Приложении V. – Прим. сост.


[Закрыть].

Еще не завершились аресты среди епископата, когда гражданская власть схватила самых влиятельных представителей рядового епархиального и монашествующего духовенства, а уже церковная московская власть вмешалась в дела галицийской Церкви (и по большей части в дела латинской и армяно-католической Церквей). Новый патриарх сразу же послал во Львов двух своих епископов[138]138
  Епископ Макарий (Овсиюк) и епископ Нестор (Сидорук). – Прим. сост.


[Закрыть] и священников, которые захватили украинский собор Св. Георгия и храмы, оставшиеся без священников. Патриарх также направил разоренной Церкви пасторское послание, полное клеветы на местную католическую иерархию и на самого Папу; под конец послание увещевало вернуться в лоно «истинной Русской Православной Церкви».

Рядовое духовенство, в значительной части уничтоженное, теперь было предоставлено самому себе; чтобы заставить его отречься от Рима, использовались и давление, и всевозможные уловки. Одним из орудий советской власти стал каноник Гавриил Костельник, богослов, который до тех пор пользовался авторитетом среди священников. Он побывал в Москве у патриарха Алексия и в Совете по делам религий и для начала создал «Комитет по присоединению греко-католиков к православию». Комитет был сразу же признан Советами как единственный орган, законно представляющий галицийскую Церковь. Главными помощниками Костельника были Г. Мельник и Антоний Пельвецкий, священники-отступники, представители двух суффраганных епархий Перемышля и Станислава. Это происходило уже в мае 1945 года.

Прошло около года; результаты деятельности Комитета были ничтожны. Решили подвести итоги: галицийское духовенство пригласили на заседание Собора, которое должно было пройти во Львове. На деле требовалось не подвести итоги, а подписать документ об объединении с Москвой. Большинство находящегося на воле духовенства отказалось принимать участие в подобном сборище; согласились лишь человек двести самых робких и неосмотрительных. Еще более неосмотрительны были те, кто 8 марта 1946 года отправился во Львов, собираясь выступить против предательства; явившись на собрание, они увидели не только правительственного уполномоченного по делам религий, но и отряд агентов МГБ.

При обсуждении повестки дня слово давали только отступникам, среди которых выделялись два главных сотрудника Костельника, рукоположенные во епископы за несколько дней до этого раскольническим митрополитом Киевским. Присутствующих увещевали, запугивали, заставили отречься (кажется, простым поднятием руки) от латинской «ереси». В документах Собора написано, что решение о воссоединении с Москвой принято единогласно, но Москву, видимо, не удовлетворило ни единогласие, ни радостные телеграммы патриарху Алексию и генералиссимусу Сталину, так как сразу же после этого она приняла еще более решительные меры для еще более единодушного присоединения к Московскому Патриархату.

Отсутствовавшие на львовском Синоде поплатились: некоторые сразу, другие, большинство, прежде чем окончательно оказаться в руках правосудия, были еще раз призваны «одуматься» – их обязали явиться по одному в органы, где им предлагали подписать формулу подчинения патриарху Алексию. Отречения от Рима потребовали и у тех, кто принял участие в львовской сходке, – это условие было предложено как обязательное для того, чтобы продолжить служение. Фактически это условие было обязательно, чтобы просто остаться на свободе: кто не подписывал и к тому же не уходил в катакомбы, в конечном итоге оказывался в мире ином или в лагере, в лучшем случае в ссылке.

С монашествующим духовенством власти обошлись так же, как и с епархиальным, разогнав все монашеские общины, как мужские, так и женские. Еще до львовского Синода патриарх Московский определил новое устройство церковной жизни в Галиции (и в Закарпатье). Из двух русских епископов, появившихся во Львове уже в мае 1945 года, один, Макарий (Овсиюк)_,сразу же завладел Львовским собором[139]139
  Епископ Макарий (Овсиюк) управлял Львовской епархией с 9 апреля 1945 по 6 апреля 1951 года. – Прим. сост.


[Закрыть], другой, Нестор (Сидорук), был направлен в Мукачево[140]140
  Епископ Нестор (Сидорук) временно управлял Мукачевской и Ужгородской епархиями с 11 октября 1945 по 21 мая 1948 года. – Прим. сост.


[Закрыть]. Оставалось обустроить две суффраганные епархии, входящие в Львовскую митрополию. В отношении их Алексий принял необходимые меры за несколько дней до Синода, завершившего объединение греко-католической Церкви с русско-советской мачехой. Новыми пастырями стали местные священники, уже выслужившиеся помощью канонику Костельнику; мы с ними знакомы: это Мельник и Пельвецкий.

Следует отметить, что все эти епископы заняли престолы с помощью армии и в дальнейшем всегда оказывались под ее охраной. И, естественно, ей было поручено не только охранять новых «пастырей» от реальной опасности, но и наблюдать за их поведением. Прошло несколько лет, и на львовском престоле сменился духовный караул: злые языки говорили, что Макарий (Овсиюк) выполнил не на сто процентов план по доносам и другим подвигам в отношении старого духовенства. Каноник Гавриил Костельник, в отличие от обоих его подручных, не мог надеяться получить епископскую митру, потому что был женат, однако он находился под особой защитой НКВД: ему назначили личную охрану, особенно после того, как бандеровское подполье, призывая его отказаться от объединения с Москвой, предупредило, что иначе его сочтут изменником.

Словом, новая церковная иерархия чувствовала себя как волк в овчарне, которая осталась без пастуха, но все еще под охраной собак. Часть старого духовенства, сохранившая место ценой отречения, тоже испытывала неловкость перед Богом и людьми. Некоторые пытались примириться с Католической Церковью, другие, вновь обретя мужество, продолжали поминать Папу во всеуслышание, как принято на католической литургии по греческому обряду. Почти никто не смел или не хотел поминать патриарха Московского у себя в храме, по этой и по другим причинам отступники постепенно оказывались в лагерях или ссылке.

С другой стороны, верующие покидали храмы, оскверненные новыми пастырями и отрекшимися старыми, и шли в немногие храмы латинского обряда, где богослужения совершались немногими священниками-поляками, которых пока еще терпела советская власть.