Текст книги "Эй, дьяволица (ЛП)"
Автор книги: Хулия Де Ла Фуэнте Мигаллон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
Она опять смеётся. До тех пор, пока моя рука не пробирается под её топ, не сжимает грудь, а затем не скользит вверх, чтобы обхватить её шею, пока я проникаю глубже, ощущая её ягодицы прижатыми ко мне.
Теперь смеяться перестала, да?
Я обвожу пальцами её клитор, зная, что ей это нравится.
Она начинает дрожать, и я прикусываю кожу у основания её шеи.
– Вот так, Дьяволица.
Лифт останавливается раньше нашего этажа. Двери открываются, и мои руки тут же размыкаются, приобретая невинный вид.
Входит сотрудник техобслуживания, и мы, возможно, выдавливаем из себя самые фальшивые улыбки в истории.
Мы выпрямляемся, но всё ещё остаёмся прижаты друг к другу. Я всё ещё в ней. Юбка надёжно скрывает это от посторонних глаз.
Наш попутчик, не обращая на нас внимания, утыкается в телефон.
Колетт впивается мне ногтями в руку, когда я снова, едва заметно, двигаюсь внутри неё.
Я сдерживаю смешок и, не отводя взгляда от незваного спутника, продолжаю. Ситуация меня заводит и забавляет одновременно. Хотя… скорее, заводит. Намного больше, чем забавляет.
Поэтому, когда лифт снова останавливается, я тут же хватаю её за талию, прижимаю к зеркалу и, глядя на наше отражение, позволяю себе наконец сорваться. Быстро. Грубо.
Буквально на пару секунд.
– Всё вылилось в тебя, – выдыхаю, запрокидывая голову.
Она снова смеётся.
– Новый рекорд, охотник?
Сегодня мне точно не похвастаться выносливостью.
– Ты просто слишком хороша.
И факт, что я снова чувствую её влажность, только подтверждает это… Теперь, когда угроза гангрены окончательно снята.
Но, похоже, лифт был для меня слишком волнующим аттракционом, потому что, добравшись до номера, я понимаю, что мой лучший друг решил устроить забастовку.
Я стараюсь исправить ситуацию по проверенной методике, дважды доводя её до оргазма, но мой гордый инструмент всё равно отказывается сотрудничать.
Я чувствую себя идиотом, но Колетт лишь улыбается, целует меня в губы и тянет за руку.
– Пойдём танцевать.
Ведь именно ради этого мы сюда и приехали.
Ночь не могла сложиться лучше.
Музыка – огонь, атмосфера – потрясающая, а компания – лучшая из возможных. Это социальные танцы, так что мы часто меняем партнёров, чтобы учиться и просто веселиться с разными людьми, но в конце концов всегда возвращаемся друг к другу. Ближе, чем с кем-либо, потому что мой взгляд не отрывается от её глаз.
Колетт смеётся без остановки. Я кручу её, наблюдая, как взлетает подол юбки, и думаю: в какой момент она перестала быть Дьяволицей и превратилась в Колетт? Когда её рот стал извергать смех, а не клыки? Когда я перестал носить свои серебряные кольца, забросив их в самый дальний угол ящика, чтобы иметь возможность касаться её кожи в любое время, не обжигая её?
Эти вопросы кружатся вместе с нами под мягким светом клуба, среди аккордов сальсы, бачаты, кумбии и кизомбы.
Она явно не профи и не знает всех шагов, но двигается хорошо и быстро учится. В моих руках она расслаблена, доверчива, и это делает её лёгкой для ведения – я помогаю ей выглядеть эффектно, блистать. Она надувает губы, бросает мне дерзкие взгляды, кокетливо играет волосами, как те опытные танцовщицы, за которыми наблюдала.
Она заставляет меня смеяться. Заставляет её обожать. Заставляет чувствовать, что грудь полна счастья, потому что ей явно хорошо. А если ей хорошо, то и мне тоже. Мы дурачимся, подначиваем друг друга, находим тысячу поводов, чтобы прижиматься и касаться снова и снова.
Я думаю, что рядом со мной самая красивая девушка в этом зале. И мне даже не нужно смотреть на остальных, чтобы это понять. Я просто знаю. Я счастлив. Настоящий, безусловный, здесь и сейчас. С ней.
Когда вечер подходит к концу, мы забираемся на заднее сиденье моей машины, потому что не можем перестать касаться друг друга, целоваться, смеяться, как пьяные подростки.
Мои пальцы бесконечно запутываются в её волосах, которые за вечер успели полностью растрепаться, а мой взгляд снова и снова скользит по ней, будто пытаясь выгравировать в памяти каждую её черту, дюйм за дюймом.
Прежде чем я успеваю осознать, мы уже снимаем одежду. Вернее, она снимает её с меня. А я… я в восторге. Не знаю. Будто парю. Никогда не думал, что счастье может так ударять в голову.
– Хочешь? – спрашиваю я.
Она отрывается от моей груди и, глядя лукаво, кивает.
И я, в очередной раз благодаря за тонировку стёкол, позволяю ей расстегнуть мои джинсы, устроиться сверху и просто наслаждаюсь тем, как она наслаждается.
– А ты что? – спрашивает она, заметив, что я не двигаюсь.
Я пожимаю плечами и улыбаюсь.
– Сегодня всё для тебя. – Я даю ей карт-бланш. – Используй меня, как хочешь.
Я не в лучшей форме – ещё не отошёл от сцены в лифте и до сих пор слегка оглушён этим вихрем эмоций, но она умудряется довести меня до нужного состояния, чтобы у меня встал. Она двигается в моих объятиях, касается себя, забирая столько удовольствия, сколько захочет. А я просто смотрю. Смотрю. Смотрю.
Её полуприкрытые глаза, запрокинутая шея, выражение полного блаженства… Клыки, мелькнувшие, как всегда, когда она возбуждена.
– Хочешь меня укусить?
Она стонет, вгрызаясь в собственную губу. Затем наклоняется к моей шее, вдыхает запах моей кожи, скользит по ней носом, оставляет влажный поцелуй, облизывая меня.
– Каждый раз, – выдыхает с мучительным стоном, потом снова отстраняется, покусывая свои губы.
Чтобы не укусить меня.
В голове всплывают слова брата: мы выбираем того, с кем можем быть собой, не скрываясь.
– Делай.
Её глаза широко распахиваются. Она смотрит на меня, будто ослышалась.
– Давай, – подбадриваю я. – Хочу попробовать. Хочу видеть, как ты получаешь удовольствие.
Сегодня всё для неё. Я по-прежнему плыву в каком-то странном опьянении счастьем.
– Нет.
– Да. – Раз она остановилась, я начинаю двигаться, чтобы вернуть ритм. – Давай. Ты же говорила, что делаешь это только когда получаешь разрешение.
А сегодня я хочу дать ей всё.
– Но… – колеблется она.
– Ты ведь можешь укусить меня, не причинив вреда, да? Всего чуть-чуть. Я же не превращусь.
Мы оба знаем, как это работает: чтобы стать таким, как она, мне пришлось бы выпить её крови… и умереть. Но она всё равно качает головой.
– Иди сюда.
Я притягиваю её ближе, целую, запуская пальцы в её волосы, двигаюсь, чтобы снова подарить ей удовольствие. Её губы отвечают мне, наши рты растворяются друг в друге.
– Колетт… – стону я на ее губах.
Она заглядывает мне в глаза. Там сомнение.
Я трусь кончиком носа о её нос, а потом киваю.
– Сделай это.
Глава 35. Последствия
Клыки!
Я распахиваю глаза в испуге. Рядом со мной мгновенно настораживается Постре. Мы в моей постели, и в комнату уже щедро льётся солнечный свет.
В голове туман, будто я вчера напился. Но я давно усвоил, что охотнику нельзя позволять себе такие глупости. Вчера я был пьян… ею.
О, чёрт.
Чёрт. Чёрт. Чёрт.
Я резко вскакиваю, но тут же хватаюсь за стену, чтобы переждать головокружение. Когда оно проходит, подхожу к зеркалу и осматриваю шею.
Твою ж…
Они там.
Воспоминание, которое разбудило меня.
«Сделай это».
Она снова целует меня, нежно, с благоговением, прежде чем опуститься к линии моей челюсти. Я вскрикиваю, когда чувствую укол в шею. Её пальцы крепко держат меня, и когда её лицо вновь появляется перед моими глазами, в нём читается блаженство.
А на её губах моя кровь.
Расширенные, потемневшие зрачки.
Я провожу пальцем по её губам, и она улыбается, затем целует мои пальцы, ведёт их к своей груди и прижимает к себе, когда снова впивается в меня зубами, не прекращая двигаться сверху. И кончает с моей кровью во рту.
После этого я чувствовал себя разбитым. Мы просто лежали в обнимку на заднем сиденье машины, глядя на звёзды. Потом попрощались долгими поцелуями, которые никак не могли закончиться. Она отвезла нас с Джипито почти до самого дома, а дальше я уже сам докатился до гаража и постели.
Я опускаю лоб на холодное стекло зеркала. Вдох – и отражение размывается из-за моего дыхания.
Ну, хоть оно у меня ещё есть.
Какого чёрта я натворил?
Потому что среди крыльев архангела Михаила, охватывающих моё горло, среди татуировки святого воина, охотника, нашего проводника, виднеются два полузаживших следа. Метка предательства. То, что не укроется от глаз ни одного охотника. Метка вампира.
То, что я позволил сделать.
Я смотрю на Постре, терпеливо ждущую у меня за спиной. Она – единственная свидетельница моего позора. Вздыхаю и признаюсь ей:
– Это просто какая-то жопа.
Доме ржёт с моих шарфов, когда я выхожу из дома. Я бурчу что-то о простуде и о том, что при такой погоде ничего удивительного, при этом нарочито громко шмыгаю носом.
– Ага, если бы ты не разгуливал с голой жопой наперевес… – ухмыляется мой брат, закрывая за мной дверь.
Отец предлагает заварить мне один из своих чудодейственных травяных отваров.
Хорошо, что я не столкнулся с мамой. Клянусь, она чуяла мои страхи, будто я носил их на лбу, написанными крупными буквами.
Я завожу машину и уезжаю так быстро, как только могу. В следующий момент понимаю, что уже стою перед зданием.
Охранник меня терпеть не может. Это не мешает ему криво ухмыльнуться, открывая дверь.
– Прокурор сказал, что ты можешь пройти, – бурчит он, глядя на Постре, словно не решая, кто из нас вызывает у него больше раздражения.
Я моргаю. Даже не заметил, что она идёт за мной. Я на автопилоте. Не думаю. Не чувствую. Просто хочу покончить с этим.
Киваю и спешу внутрь.
Прежде чем осознать, я уже стою перед её кабинетом, откуда выходит светловолосая приветливая женщина с кипой бумаг.
– О, – улыбается она мне и, оставляя дверь приоткрытой, приглашает войти.
Подмигивает, проходя мимо, и по-дружески треплет Постре за уши. В другое время я бы улыбнулся в ответ, но не сейчас. Моё лицо застыло, эмоции замёрзли. Осталось только идти вперёд, вперёд.
– Эй, – Колетт удивлённо вскидывает глаза, когда замечает меня. Её лицо светлеет. Она подходит ближе и целует меня в губы. – И кого же ты привёл с собой?
Она приседает, гладит Постре за ушами, та радостно виляет хвостом.
Её улыбка озаряет лицо, делает его ещё прекраснее. Если она и так красива, то, когда улыбается… для этого состояния нужно придумать новую градацию красоты. Мысль бьёт меня по голове.
– Что-то случилось? – Её радость сменяется тревогой, когда она замечает, что я лишь натянуто кривлю губы.
«Да, Колетт. Конечно, случилось. Всё случилось».
Наверное, всё началось, когда я перестал видеть в ней Дьяволицу и начал видеть Колетт. Именно тогда баланс, который мы так тщательно берегли, рухнул.
– Вчера ты меня укусила. – Это не вопрос.
Она опускает взгляд, смущённая. Затем снова ищет мои глаза, словно цепляясь за них.
– Ты…
Ты сам попросил.
Ты сам разрешил.
Я не даю ей сказать этого. Режу слова напополам:
– Я знаю.
Я не хочу слышать. Я и так всё знаю. В этом-то и проблема.
– Я… – Она делает шаг ко мне. На её лице раскаяние, готовая сорваться с губ извинительная фраза.
Тянется ко мне рукой. Я отстраняюсь. Отвожу взгляд. Отступаю назад.
Я не могу её слушать. Не могу позволить ей прикоснуться.
Остаётся сказать лишь то, ради чего я пришёл. Единственное, что имеет значение.
Теперь я смотрю ей прямо в глаза. Жёстко, непреклонно:
– Не приближайся ко мне больше.
Она застывает, губы приоткрыты, взгляд полон боли. Потом опускает веки и, сжав губы, молча принимает мои слова. Когда снова поднимает глаза, её лицо уже безучастное, с насмешливой, напряжённой улыбкой.
– Разумеется, охотник.
Несколько долгих секунд мы смотрим друг на друга, словно в поединке. Сжимаю челюсти, сглатываю.
– Отлично.
И ухожу, засунув руки в карманы, с разорванной в клочья грудью.
Хуже всего, что это не должно было причинять боль.
Глава 36. Братья и колья
– Она тебя бросила?
Молчание.
Доме щёлкает пальцами у меня перед носом, выдёргивая из оцепенения.
– А?
Я моргаю, пытаясь вспомнить, что он только что сказал, и брат фыркает от смеха.
– Девчонка, с которой ты зависал. Она тебя бросила?
– А. – Я пожимаю плечами, мрачнея. Родители велели нам собраться в гостиной, и теперь мы ждём, когда они появятся. – Нет.
Он снова смеётся.
– Да ну? А ведёшь себя как потерянный. Неделю ходишь мрачнее тучи, ровно столько же не уходил в загул.
Я моргаю.
– Всего неделя прошла?
Брат смеётся в третий раз.
– Ну вот, сам признался, что был по уши втрескан.
Я лениво шлёпаю его по плечу.
– Да ни хрена.
Он ржёт ещё сильнее.
– Спокойнее, братишка. Ты всего-то двадцать восемь лет искал своё сердечко. Не такая уж трагедия.
Мама входит в комнату, и мы мгновенно затихаем, выпрямившись как паиньки. Братские секреты. Она прищуривается, изучая наши честные, ни в чём не повинные лица. Хотя мы, конечно, виноваты. И не раз.
Но разбирать это она не хочет – лишь молча усаживается в кресло.
– Мне нравилось видеть тебя счастливым, братишка, – тихо шепчет Доме, наклоняясь ко мне. Отец как раз проходит и садится, между нами, прерывая обзор матери. Доме сжимает мою коленку с понимающей ухмылкой.
– Я не…
Я не был счастлив.
Не больше, чем обычно.
Не из-за неё.
Это был просто секс. Жёсткий, опасный – поэтому так и зацепил.
Я не скучаю по ней. Это всего лишь ломка. То, что легко вылечить хорошей встряской. С другой. С любой.
Я хочу объяснить ему это, но он лишь выгибает бровь и усмехается своей «Ну да, конечно, рассказывай» ухмылкой старшего брата, чем нереально бесит.
Я сжимаю губы, и он опять тихонько хихикает. В этот момент отец начинает говорить.
Последнее время дует пронизывающий ветер. Днём он режет кожу, ночью бьёт в окна, не давая заснуть, свистит в кошмарах. Деревья падают, крыши слетают, случаются несчастные случаи, а по улицам находят замёрзших птиц.
Можно было бы решить, что это обычная зима для юга Пенсильвании, но что-то в этом холоде неправильное. Что-то тяжёлое нависло над городом, тёмное, злое. Оно шепчет в ухо, что смерть была бы проще, чем пережить ещё один день. Два человека уже покончили с собой.
Я думал, что это только у меня крыша едет, но моя семья тоже чувствует что-то неладное.
– Анзу, – говорит отец.
– Демон ветра, – мгновенно откликается Доме, этот чёртов зубрила. Чешет подбородок. – Сложный клиент.
Отец кивает.
– И это мы ещё не ощутили его силу по-настоящему. Он идёт сюда, привлечённый той темнотой, что поселилась в этом месте.
– Он питается подавленной яростью, болью разбитых сердец.
Я закатываю глаза, пока отец согласно кивает на этот напыщенный «Я выучил конспекты, но всё равно не стану любимым сыном» монолог Доме.
Я проще мыслю.
Достаю полуавтоматический нож, раскрываю и втыкаю в стол.
– И как его убить?
– Эй. – Доме останавливает меня, когда собрание заканчивается. – Я просто хотел сказать, что если вдруг захочешь выговориться…
Я фыркаю. Да когда же он отстанет? Со мной всё нормально. Одна девчонка ушла – другая придёт. Их, слава богу, ещё много осталось, грех зацикливаться.
– Нет.
– … или можем сходить куда-нибудь, потусить…
Вот это уже звучит лучше. Я поворачиваюсь к нему с улыбкой.
– Теперь мне нравится, что ты говоришь.
Доме смеётся.
– Не сомневался, брат.
– Вечер по-братски, – объявляю я и протягиваю кулак. Мы делаем наш старый школьный ритуал рукопожатия.
Разумеется, мы оказываемся в том же пабе, что и всегда. Где я её поцеловал, где её кожа горела, где я бесился от ревности, увидев её не одну, и где в итоге мы закончили танцами. Потому что в этой чертовой дыре больше просто некуда податься.
Когда вхожу и не нахожу её, вздыхаю с облегчением. Но в то же время чувствую, как кислый комок скручивает желудок.
И всю ночь ничего не могу с собой поделать – каждый раз, когда открывается дверь, поднимаю голову. Потом тут же опускаю её, как побитая собака. Не она. И это одновременно хорошо и плохо.
Если брат что-то замечает, он не подает вида. Я всегда подозревал, что он понимает гораздо больше, чем говорит.
– О, Вепа! – удивленно окликаю Мариам, когда она проходит мимо с подносом. Забыл, что она тут работает.
– Привет, – кивает она, возвращаясь после того, как разносит напитки.
– Это мой брат, – представляю я.
– Мариам. Рада познакомиться. – Она протягивает ему руку. Если разница в цвете кожи её удивляет, она этого никак не показывает.
– Взаимно, – отвечает Доме.
И… после пары секунд неловких улыбок она решает закончить разговор:
– Ну… – и, особо не прощаясь, уходит работать дальше.
– Слушай, – трогаю её за руку, – когда закончишь, если хочешь, подходи к нам.
Она смотрит на меня оценивающе, прежде чем ответить:
– Твоя кузина тоже будет?
Говорит негромко, и я уверен, что из-за музыки Доме не слышит.
Я качаю головой.
– Нет. Точно нет.
Её выражение лица смягчается, и она улыбается.
– Ладно. Тогда увидимся позже. – И подмигивает.
– Отлично.
Я тоже улыбаюсь, но, видимо, недостаточно искренне, потому что, когда ловлю взгляд брата, понимаю, что он меня насквозь читает.
– Ставлю на то, что это не она, – произносит он между делом, отпивая из бутылки.
Я сжимаю губы и делаю вид, что не слышал.
«Но могла бы быть», – отвечаю себе мысленно.
Должна быть.
Потому что с ней легко. Потому что она не пылает в моих руках. Потому что она не ставит под угрозу мою преданность и мой рассудок.
Она держит слово и, когда заканчивает смену, присоединяется к нам. Смеется с моим братом, разговор идёт легко, и мы от души веселимся, подначивая друг друга за дартсом.
Вечер проходит спокойно: наши родители отпустили нас без вопросов, ведь наш демон с ледяными пальцами пока не объявился. Нет клыков, нет рисков, нет предательства себя.
Доме решает, что пора домой.
– Ну… – бросаю взгляд на Мариам, которая делает вид, что не вмешивается, но явно ждет моего решения. – Я ещё немного останусь.
Брат кивает и пожимает мне руку на прощание, но при этом притягивает ближе и говорит прямо в ухо:
– Ты же знаешь, что клин клином не выбивают, да?
Я отворачиваюсь. Ненавижу, когда он заставляет меня чувствовать себя дураком.
– Это единственный способ, который мне известен.
Он улыбается с каким-то странным терпением и хлопает меня по плечу.
– Ну, удачи с этим.
Затем он кивает Мариам в знак прощания и оставляет нас одних.
Клин клином не выбивают.
Но сегодня ночью улыбка Мариам и тепло её тела помогают мне убедить себя, что мне этого хватает.
Глава 37. Ураган
Две ночи спустя мы стоим на кладбище, сражаясь с бешеным ледяным вихрем, матерящимся на всю округу.
Честно говоря, с этим анзу мы явно заигрались.
Мы знали, что он явится, и отец подготовил всё, чтобы попытаться сгустить его энергию, заставить его сделаться более телесным с помощью призывных ритуалов, потому что… ну, драться с ветром – удовольствие ниже среднего.
Мама, хоть и морщила нос, а скорее всего, еще долго будет ему это припоминать, всё же позволила отцу пойти договариваться с Дьяволицей. Я наблюдал за ними издалека, стиснув челюсти. Он просил её забрать гуля на эту ночь, чтобы мы могли использовать кладбище как поле битвы, щедро усыпанное защитными символами и пентаграммами, без посторонних злых существ, мешающих делу.
Она согласилась, и ни её, ни гуля нигде не видно. Похоже, наш демон её совершенно не интересует. После короткого разговора с отцом она лишь бросила на нас взгляд, отвернулась и ушла. Мы ей тоже не особо нужны.
И вот мы тут. Вся семейка Мюррей-Веласкес в сборе. Плюс Постре. Сражаемся с ледяными лезвиями, мчащимися на всех скоростях, и хлещущими нас ледяными потоками. Кажется, я видел в этом урагане пару глаз – ледяных, синих, беспощадных. Недосягаемых.
Нечему всадить оружие по самую рукоять. Не за что схватить. Нечего ранить или рассечь. Укутанный с головы до ног, я всё равно ощущаю, как воюю просто с воздухом, который пробирается под кожу, вырывает дыхание, а с ним – и всю волю к жизни.
Это не просто бесит. Это нечестно.
А, да, ещё у этой сволочи есть зубы. Осколки ледяных клыков вырастают, полосуют кожу – и исчезают.
Ну, не гад ли?
Неуязвимый. Неубиваемый.
Не знаю, в какой момент мы это осознаем. Кажется, все одновременно. Нам его не одолеть. Это выше наших сил.
Наши удары теряют ярость. Взгляды обмениваются поражением. Страхом.
Мы сами шагнули в пасть демона – и теперь он нас сожрёт.
И мы это знаем. Мы проиграем, но сделаем это вместе. Бежать – не вариант. Я, Доме и мама поняли это сразу.
Отец – нет.
Наверное, считает, что это его ответственность. Наверное, я бы сделал то же самое на его месте, если бы нашёл своего Френка, если бы у меня была жена и дети.
Он хочет выиграть нам время. Шанс сбежать.
Вступает в круг призыва и начинает повторять заклинания с удвоенной силой. Он использует гэльский – этот язык сильнее в разговоре с ледяными демонами, чем латынь просто потому, что ближе. Его голос звучит твердо, его выражение решительно, но мы знаем его слишком хорошо. Видим, как напряжены его плечи, как скрипят стиснутые зубы, как капли пота скатываются по виску, хотя вокруг мороз.
В руках у него – морозильная камера, подключённая к генератору в машине.
Да, весь антураж древнего мага пошёл насмарку. Но это был лучший контейнер для анзу, до которого мы додумались. Он должен напоминать существо по природе, чтобы оно само потянулось внутрь.
Мы все напрягаемся, увидев, как отец подносит морозильник. Он держит его высоко, не прекращая читать заклинания, словно в его руках – спасение мира, но… мы не ослабили демона достаточно. Мы должны были вымотать его перед этим моментом.
Отец торопится.
Он его отвлекает.
Он жертвует собой.
И это срабатывает мгновенно.
Демон слышит зов и издаёт яростный рев, который вспарывает нам барабанные перепонки. Он собирается в ледяную воронку, режет мне лицо осколками льда там, где маска не закрывает кожу, и швыряет на землю потоком пронизывающего холода.
Постре несётся ко мне, лает, касается моего лица ледяным носом. Я моргаю, стряхивая кристаллы льда с ресниц, и вижу сквозь метель – как снежная лапа обрушивается на отца.
– Папа! – кричу, вскакивая.
Я вижу кровь, вижу глубокие раны.
Но он всё ещё стоит. Держит морозильник, его губы не замолкают.
Мама тоже кричит и бросается на демона. Мы все бросаемся.
Но не можем пробиться. Мы лишь царапаем его штормовой след, едва пробиваясь вперёд.
Отец начинает качаться. Теряет слишком много крови.
Мы бьём ещё яростнее – но бесполезно. Ветер с ледяными лезвиями швыряет нас прочь, не оставляя ничего, на что можно напасть. Пули мамы бесполезны. Мои клинки тоже.
Я осознаю, что плачу.
Слёзы сына, который не готов хоронить отца, каким бы привычным ни было для него осознание, что рано или поздно хоронить придётся себя самого.
Я должен достать ядро анзу. Сейчас.
Должен…
И тут меня осеняет.
Отец падает на землю. Демон нависает над ним, смакуя победу, а нас, жалких мух, отмахивает порывами ветра.
Я стою за его спиной. Двигаюсь так быстро, как могу. Когда ветер сжимает меня в стальном кулаке, встаю, врываюсь в землю, опускаю голову, чтобы защитить лицо, и поднимаю халаджи.
Выдыхаю – резко, с силой всех эмоций, которые я держал взаперти, позволяя им наконец разорвать меня.
Я думаю о Колетт.
О её улыбке, её глазах, полных звёзд, о её лёгкости в движениях, о шутках, о её смехе на танцполе.
А потом – о её холодном взгляде, о сжатых кулаках, о том, как она молча кивнула, когда я сказал, что больше не хочу её видеть.
О том, как она просто приняла это.
Осколки мечты из серебра и черноты, рассыпающиеся в пепел.
Горечь её образа на моём языке.
Пустота, которую оставили наши воспоминания.
Вокруг меня вихрится снег, заставляя закрыть глаза.
Я открываю их – и демон уже передо мной.
Голодный.
Он жаждет «боли разбитых сердец».
Ну, братец, как видишь, я тоже умею учиться. Или хотя бы случайно запоминать твои конспекты.
И я вонзаю клинок в его ледяное сердце.
Глава 38. Ритуал
Ну, или пытаюсь.
Потому что демон не так уж и глуп. Он материализовался прямо передо мной, с жестокой улыбкой из ледяных сосулек, его грудь почти касается моего оружия – точно, как я рассчитывал. Но его ледяная рука сжимает мою, удерживает.
Я напрягаюсь, пытаюсь надавить, но его смертельный холод перекрывает мне кровь, угрожая отнять всю руку. Сжимаю зубы, направляя последние силы в лезвие. Еще чуть-чуть. Еще один дюйм. Словно толкаю целую ледяную глыбу.
На долю секунды я замечаю серебристую вспышку внутри его прозрачного тела. Затем демон вздрагивает, откидывается назад, и его хватка ослабевает. Теперь уже без препятствий мой халаджи вонзается в его грудь до самого эфеса.
И анзу взрывается.
А потом всё происходит слишком быстро.
Отец, собрав последние силы, читает заклятие, чтобы остановить кровь. Благодаря этому мы успеваем прижечь раны нитратом серебра, работая с точностью и хладнокровием людей, которым с детства приходилось каждую ночь бороться за свою жизнь. Затем, так как я самый быстрый за рулем, мчусь в больницу, и там его, наконец, зашивают.
Когда маме сообщают, что отец вне опасности, она смотрит на меня с гордостью, хвалит за то, что я убил анзу. Доме тоже гордится, обнимает меня крепко, как в детстве. Это новый взгляд для меня. Сколько лет я сам смотрел на него так же, мечтая хоть немного ему соответствовать. И вот теперь – наоборот. От этого внутри что-то сжимается.
Теперь на моем предплечье новая отметина. Крупнее остальных. Мама играла с линиями, чтобы придать ей особый оттенок – ледяной. Это не просто шип, это сосулька, чтобы я никогда не забыл свою победу. Целую неделю она будет ходить, расправив плечи, с улыбкой, на которой написано: Это мой сын. Она уже рассказала обо всем Альянсу, и мне приходят формальные поздравления. Еще и за того вампира, с которым я справился в одиночку. Ну раз уж хвастаться – то по полной программе.
Но когда я смотрю на этот шип, я не могу улыбнуться. Я знаю, почему он здесь. И из-за кого. Это не знак триумфа, а напоминание о потере. Доказательство, что я оставил окно открытым, и холод пробрался прямо в сердце.
Надо было его получше утеплить. Просто я никогда не думал, что оно может простудиться.
И всё же, разглядывая татуировку, я вспоминаю ту серебряную вспышку, что настигла анзу раньше моего лезвия. Именно она его сломила. В той буре ничего не было видно. Я подумал, что это Доме, но нет. Он бы упомянул. Отец был на земле, мама с ним. Кто-то спас нас. Меня.
А почести достались мне.
Я чувствую себя самозванцем.
Замечаю, как отец всё чаще смотрит на меня, когда я становлюсь тише, пассивнее. Его светлые глаза умеют читать то, о чём он сам предпочитает молчать. И от этого взгляда меня бросает в дрожь.
Мы берём несколько дней на восстановление – физическое и моральное. Отец, которому предписан строгий покой, заполняет это время, роясь в своих бесконечных древних кодексах. Ему всегда мало. Всегда остаётся еще одна тайна, которую надо разгадать.
Через несколько ночей он выходит на первую после ранения проверку территории, и я иду с ним. Выйти на воздух, почувствовать в пальцах вес оружия, подставить лицо лунному свету. Охотнику это необходимо, как воздух.
Мы оказываемся на кладбище. Думаю, это тоже своего рода необходимость. Запах гранита и кипарисов. Шёпот смерти.
А потом отец направляется к Дьяволице, и я понимаю, что, возможно, наш путь был не таким уж случайным.
Я держусь в стороне, стою, опустив взгляд, черчу носком сапога круги в пыли. Делаю вид, что мне всё равно. Но слушаю.
– Я нашёл ритуал, который освободит её, – говорит отец.
Оба поворачиваются к девочке-гулю.
После долгого перерыва Постре встречает её радостным лаем, виляет хвостом, обнюхивает, облизывает лицо. Та издаёт что-то вроде смеха и уходит с собакой, выслеживать мелких грызунов.
Колетт сжимает губы, сглатывает.
– Она будет страдать?
– Не должна. Это мирный ритуал. Призыв к покою, к вечному сну.
Она смотрит на гуля. Несколько секунд. Потом кивает.
– Когда?
– В новолуние.
– Значит, через два дня.
– Да.
Колетт делает глубокий вдох – хотя в нём нет необходимости – и снова кивает.
– Хорошо.
Отец чуть склоняет голову и уходит.
Я пытаюсь сдержаться, но всё же поднимаю взгляд. И холод проходит по моей спине, когда наши глаза встречаются.
Её взгляд – тёмный, бездонный. Полный боли.
Я понимаю, что, возможно, она вот-вот потеряет единственное, что напоминает ей о дружбе.
Мы с отцом уходим, я свищу Постре, чтобы следовала за нами.
Но её одиночество и боль остаются у меня в груди.
Две ночи спустя, как и было обещано, мы снова здесь: отец, Постре и я. Опять на кладбище, среди ладана, рун и начертанных в земле знаков. Не спрашивайте, я не разбираюсь, но покорно следовал указаниям отца, помогая ему готовить всё с заката.
Я сижу на корточках, устанавливая последнюю свечу на вершине нарисованного на земле многоугольника, когда чувствую, как сжимается живот – будто перед падением на американских горках, – а по спине разливается приятное покалывание, волосы на затылке встают дыбом. Поднимаю взгляд. Бах. Даже направлять его не нужно. Он сам тянется, как магнит. Как выстрел.
Вот она. Колетт, Дьяволица среди могил. И я понимаю: даже будь я слеп и глух, всё равно бы её нашёл. Потому что чувствую её внутри. Как компас, направляющий мои чувства.
Её глаза встречаются с моими, прямые, как стрела. Кажется, она тоже ощущает эту связь, от которой не сбежать. Две стороны одной монеты, бесконечно вращающейся в воздухе. Охотник и жертва, преследующие друг друга, не зная, кто есть кто.
Да, наверное, это заклятие держит нас в плену.
Я говорю себе: она вовсе не так красива, а я не такой дурак, когда она выходит из-за надгробий, а позади неё угасающий свет солнца истекает кровью. Распущенные волосы, венок из белых цветов, легкие волны ниспадают на соблазнительные линии её обнажённых ключиц. Простое белое платье, лёгкий ветер играет его подолом, скользя по её ногам.
У нас белый – цвет траура. Мы носим чёрное всю жизнь, но белое – для прощания. Свет, чтобы забрать страдания. Свет, чтобы вести души, посвятившие себя битве во тьме. Свет, чтобы отличаться от них, нелюдей, наших врагов и палачей.
Она не должна носить белое. Мы никогда не будем на одной стороне.
Я сжимаю кулаки и отвожу взгляд.
Она прекрасна, но это из-за проклятия.
Я скучаю по ней, но это из-за проклятия.
Я её ненавижу, но это – только моя вина.
Потому что это другая ненависть, не та, что испытывает мать, ненависть охотника к вампиру. Эта ненависть царапает и рвёт. Жгучая боль в груди, крик, застрявший в горле. Я хочу подойти, но стоит сделать шаг – я сгорю и забуду, кто я.
Когда она приближается, я отступаю к отцу. Он уже сидит на земле, скрестив ноги, перед ним раскрытая книга. Он и Дьяволица обмениваются взглядами. Кивок. Всё готово.
Мы ждем, пока земля разверзнется и Рони поднимется на поверхность. Разложившаяся, гниющая, тело, от которого смерть отвернулась.
С бесконечной нежностью Колетт вплетает ей в остатки волос цветы, надевает новое красивое платье – цвета охры, с оборками, – поверх её истлевших лохмотьев. Рони в восторге, кружится, смеётся, глядя, как летит подол. Потом бежит за своей левой рукой, которая отвалилась при выходе, и снова приделывает её к запястью.
