Текст книги "Избранное"

Автор книги: Хулио Кортасар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

– Нет, конечно, – сказал Медрано, благодарно отвечая на легкое пожатие ее руки. – Конечно, не для этого.

– Янцен? – спросил Рауль.

– Нет, Колосс, – ответил Лопес, и оба расхохотались.

Рауля позабавило, что он застал Лопеса в коридоре правого борта, совсем не там, где была его каюта. «Кружит здесь, бедняга, караулит, не встретится ли случайно, и т. д. и т. п. О влюбленный страж, pervigilium veneris [114]114
  Всенощная Венеры (лат.).


[Закрыть]. Сей юноша достоин купальных трусов получше…»

– Подождите минуточку, – сказал он, не зная, стоит ли ему хвалить себя за такое сострадание. – Мой атомный вихрь собирался пойти вместе со мной, но, наверное, отыскивает свою губную помаду или тапочки.

– Хорошо, – сказал Лопес с наигранным безразличием. Прислонясь к стене коридора, они продолжали болтать.

Мимо, тоже в купальном костюме, прошел Лусио; поздоровавшись с ними, он скрылся вдали.

– Как у вас настроение, не желаете ли снова пометать копья и бросить в атаку штурмовые отряды? – спросил Рауль.

– Не слишком боевое, че, особенно после ночного фиаско… Но, думаю, все же необходимо продолжать военные действия. Если только этот юный Трехо не опередит нас…

– Сомневаюсь, – сказал Рауль, посмотрев на него исподтишка. – Если в каждом походе он будет напиваться, как вчера… Незакаленным душам нельзя спускаться в кузню Плутона, так гласит мифология.

– Бедный малый, наверняка он хотел отплатить нам.

– Отплатить?

– Да, мы же не взяли его вчера с собой, и это, видимо, ему не понравилось. Я его немножко знаю, ведь я преподаю в его колледже; характер у него не из легких. В этом возрасте все хотят быть взрослыми, и они правы, только среда и обстоятельства часто играют с, ними злую шутку.

«Какого дьявола ты мне толкуешь о нем? – спрашивал себя Рауль, понимающе поддакивая Лопесу. – У тебя отличный нюх, приятель, все насквозь видишь, и вдобавок ты мировой парень». Он торжественно поклонился Пауле, выходившей из каюты, и снова посмотрел на Лопеса, который неловко чувствовал себя в купальных трусах. Паула была в черном купальнике, довольно строгом, в отличие от бикини, в котором она красовалась накануне.

– Доброе утро, Лопес, – сказала она игриво. – А ты тоже собрался пырять, Рауль? Мы там все не поместимся.

– Погибнем как герои, – сказал Рауль, возглавляя шествие. – Мамочка моя, да там уже вся компания, не хватает только, чтобы в воду залез и дон Гало со своим креслом.

На трапе бакборта показался Фелипе, а за ним Беба, которая грациозно вскарабкалась на перила, чтобы держать под наблюдением бассейн и палубу. Рауль и Лопес приветливо помахали Фелипе, и он робко ответил на их приветствие, думая о тех сплетнях, которые могло вызвать его внезапное заболевание. Но когда Паула и Рауль, весело болтая и смеясь, затащили его в воду, куда следом за ними бултыхнулись Лопес и Лусио, Фелипе снова обрел прежнюю уверенность и принялся весело резвиться. Вода смыла последние следы похмелья.

– Похоже, тебе стало лучше, – сказал ему Рауль.

– Да, все уже прошло.

– Осторожней с солнцем, сегодня снова печет. У тебя сильно обгорели плечи.

– Ничего особенного.

– Тебе помог крем?

– Думаю, что да, – сказал Фелипе. – Ну и устроил я вам вчера вечером. Извините, надо же, развезло у вас в каюте… Перегрелся я, что поделаешь…

– Э, пустяки, не беспокойся, – сказал Рауль. – С любым может случиться. Меня однажды стошнило на ковер у моей тетушки Магды, не упокой ее господи; но многие утверждали, что ковер после этого стал даже лучше; правда, тетушка не пользовалась симпатией у родии.

Фелипе улыбнулся, не сразу сообразив, в чем дело. Он обрадовался, что они снова стали друзьями, ведь на пароходе, кроме Рауля, и поговорить было не с кем. Жалко, что Паула была с ним, а не с Медрано или Лопесом. Ему хотелось поболтать с Раулем, но он видел ноги Паулы, свисавшие с борта бассейна, и просто умирал от желания сесть с ней рядом и выведать, что она думает о его заболевании.

– Я сегодня попробовал вашу трубку, – сказал он потупясь. – Изумительная, а табак…

– Надеюсь, лучше того, который ты курил вчера вечером, – сказал Рауль.

– Вчера вечером? А, вы хотите сказать…

Их никто не мог слышать – семейство Пресутти, громко повизгивая, резвилось в противоположном конце бассейна. Рауль вплотную приблизился к Фелипе, прижав его к брезентовому борту.

– Почему ты отправился один? Я не оспариваю твоего права ходить, куда тебе заблагорассудится. Но по-моему, там внизу не слишком безопасно.

– А что со мной может случиться?

– Возможно, ничего. Кого ты там видел?

Он чуть было не сказал: «Боба», по вовремя спохватился.

– Одного из этих типов.

– Которого, того, что помоложе? – спросил Рауль, заранее уверенный в ответе.

– Да, его.

Подплыл, брызгаясь, Лусио. Рауль сделал какой-то знак, которого Фелипе не понял, и поплыл на спине в другой конец бассейна, туда, где весело плескались Атилио и Нелли. Он полюбезничал с Нелли, которая робко восхищалась им, и вместе с Пушком стал учить ее держаться на спине. Фелипе некоторое время наблюдал за ними, неохотно отвечая на вопросы Лусио, и наконец вскарабкался и сел рядом с Паулой, загоравшей с закрытыми глазами.

– Угадайте, кто я.

– По голосу очень симпатичный молодой человек, – сказала Паула. – Думаю, ваше имя не Александр, ведь солнце греет вовсю.

– Александр? – удивился учащийся Трехо, закоренелый двоечник по древнегреческой истории.

– Да, Александр, Искандер, если вам так больше нравится. Привет, Фелипе. Ну конечно, вы папа Александра Великого. Рауль! Пойди сюда, послушай, это просто чудесно! Теперь только не хватает, чтобы появился юноша и предложил нам македонский салат.

Фелипе сделал вид, что не понял насмешки, и усиленно стал взбивать кок нейлоновой расческой, которую достал из кармашка трусов. Вытянувшись, он подставил спину еще не жарким, ласковым утренним лучам.

– Ну как, опьянение прошло? – спросила Паула, снова закрывая глаза.

– Какое опьянение? Я просто перегрелся на солнце, – сказал Фелипе, встрепенувшись. – Тут все думают, будто я выпил целый литр виски. Знаете, однажды, когда кончился учебный год, мы с ребятами отпраздновали… – Далее следовал рассказ о том, как все валялись под столом в ресторане «Электра» и только непобедимый Фелипе добрался домой в три часа ночи, пропустив две порции «чинзано» и «биттер», потом «небиоло» и неизвестно как называвшийся сладкий ликер.

– Какой вы крепкий! – сказала Паула. – Почему же на этот раз так сплоховали?

– Да это не от выпивки, просто я долго сидел на солнце. Вон вы тоже сильно загорели, – добавил он, пытаясь найти выход из положения. – Вам очень идет, у вас прекрасные плечи.

– Правда?

– Да, прелестные. Наверное, вам об этом много раз говорили.

«Бедняжка, – подумала Паула, не открывая глаз. – Бедняжка». Но она имела в виду не Фелипе. Она прикидывала цену-, которую кое-кому придется уплатить за грезу, еще один человек погибнет в Венеции и останется жить после смерти, a sadder but not a wiser man [115]115
  Печальный, но не мудрый человек (англ.) – измененная строка из «Баллады о старом моряке» Самюэля Колриджа.


[Закрыть]… Подумать только, даже от такого малыша, как Хорхе, можно услышать уйму веселого и даже остроумного. А у этого лишь кок да заносчивость – больше ничего… «Вот почему они похожи на статуи, впрочем, еще хуже – они и в самом деле статуи и снаружи и внутри». Она догадывалась, о чем думал Лопес, одинокий и рассерженный. Настало время подписать перемирие с Ямайкой Джоном, бедняжка, наверное, убежден, что Фелипе нашептывает ей любезности, и она благосклонно его слушает. «Что было бы, если бы я пустила его к себе в постель? Красный как рак, не знающий, что делать… Нет, что делать он знает, но как бы он вел себя до и после, а это по-настоящему важно… Бедняжка, мне пришлось бы обучить его всему… просто поразительно, мальчика из „Le Blé en Herbe“ тоже звали Филиппом… Ах нет, это уж слишком. Надо будет рассказать обо всем Ямайке Джону, как только у него пройдет желание свернуть мне шею…»

Ямайка Джон рассматривал свои ноги. В тиши, наступившей после того, как семейство Пресутти вылезло из бассейна, и которую нарушал лишь далекий смех Хорхе, он мог бы поговорить с Паулой не повышая голоса. Но вместо этого он попросил у Медрано сигарету и закурил, пристально глядя на воду, где отражение облака изо всех сил старалось сохранить форму груши «вильямс». Он вспомнил сон, приснившийся ему на рассвете и, вероятно, повлиявший на его настроение. Время от времени он видел такие сны: на этот раз ему снилось, будто одного его приятеля назначили министром и он присутствовал на церемонии приведения к присяге. Все шло хорошо, приятель был отличный малый, но Лопес чувствовал себя несчастным, словно любой человек на свете мог быть министром, только не он. В другой раз ему снилась свадьба этого же приятеля, этакое помпезное бракосочетание, которое не обходится без яхт, экспрессов и самолетов. Но пробуждение всегда было тягостным, и только под душем он приходил в себя. «У меня же нет никакого комплекса неполноценности, – убеждал он себя. – А во сне я всегда так несчастен». Он задавал себе вопрос: может, я недоволен жизнью, своей работой, домом (дом, правда, принадлежал не ему, но жить на всем готовом у родной сестры – разве не удачное решение вопроса?), своими случайными и неслучайными подругами? Все это оттого, что нам вбили в голову, будто сны сбываются, а может, как раз и нет, и я напрасно порчу себе кровь по пустякам. Под таким солнышком да в таком путешествии надо быть круглым идиотом, чтобы терзать себя.

Только войдя в воду, Рауль посмотрел на Паулу и Фелипе. Так, значит, трубка оказалась превосходной, а табак… Но Фелипе солгал ему насчет похода в кузню Плутона. Нет, эта ложь его не задевала, Фелипе почти благоговел перед ним. Другому он не постеснялся бы сказать правду, в конце концов, ему это ничего не стоило. Но ему Фелипе лгал потому, что невольно чувствовал сближающую их силу (которая только возрастает, чем больше натягивают тетиву, как у хорошего лука), он лгал ему и, сам того не ведая, своей ложью как бы вознаграждал его.

Приподнявшись, Фелипе с наслаждением потянулся: голова и торс его четко вырисовывались на фоне темно-голубого неба. Рауль прислонился к брезенту и словно ослеп: он уже не видел ни Паулы, ни Лопеса, а лишь слышал свои собственные мысли, словно произнесенные в полный голос где-то в глубине, как под сводами; эхом отдавался крик его мыслей, рождавшихся вместе со словами Кришнадасы, столь неуместными в бассейне, в совсем иное время, и в совсем ином теле, – и все же они будто по праву принадлежали ему, да ему действительно принадлежали все слова о любви: и его собственные, и Кришнадасы, слова из буколик и слова человека, привязанного к ложу из цветов, где его медленно и сладостно пытали. «Любимый, у меня только одно желание, – услышал он поющий голос. – Я хочу, как колокольчики, обвивать твои ноги, чтобы всюду следовать за тобой, всегда быть с тобой… Если я не привяжу себя к твоим ногам, к чему тогда петь песнь о любви? Ты всегда перед моим взором, и я всюду вижу тебя. Когда я вижу твою красоту, я готов любить весь мир. Кришнадаса говорит: „Смотри, смотри“». А небо, окружавшее статую, казалось черным.

XXXIV

– Бедный парень, – говорила донья Росита. – Посмотрите на него, ходит один как неприкаянный, ни с кем не знается. По-моему, это стыд и позор, я все время говорю мужу, правительство должно принять какие-то меры. Какая же это справедливость: если ты шофер, значит, торчи весь день где-нибудь в углу?

– Он, кажется, симпатичный, бедняжка, – сказала Нелли. – А какой большой, ты заметил, Атилио? Как медведь!

– Ну уж медведь, – сказал Атилио. – Я же помогаю ему поднимать кресло со стариком, так думаешь, он намного сильнее меня? Толстый, это да, одно сало. Настоящий увалень, а вот, к примеру, схватись он с Лоссом, тот уложил бы его в два счета. А как ты думаешь, че, победит Русито в схватке с Эстефано?

– Русито очень хороший, – сказала Нелли. – Дай бог, чтоб он выиграл.

– В последний раз он победил хитростью, по-моему, punch [116]116
  Удар (англ.).


[Закрыть] у него уже не тот, но ногами он работает здорово… Похож на Эррола Флинна в фильме про боксеров, ты видела…

– Да, мы смотрели его в Боэдо. Ах, Атилио, мне фильмы про боксеров совсем не правятся: бьются в кровь и вообще, кроме драки, ничего не показывают. Никаких чувств, что за интерес.

– Ха, чувства, – сказал Пушок. – Вам, женщинам, подавай только прилизанного красавчика, который без конца целуется, а больше вы и знать ничего не хотите. А в жизни все по-другому, уж я тебе говорю. Жизнь, ее понимать надо.

– Ты это говоришь только потому, что тебе нравятся фильмы про бандитов, но стоит показаться на экране Эстер Уильямс, как у тебя слюнки текут, думаешь, я не замечаю.

Пушок скромно улыбнулся и сказал, что вообще-то Эстер Уильямс настоящая конфетка. Однако донья Росита, пробудившись от дремоты, навеянной завтраком и разговором, решительно заявила, что нынешних актрис ни в коей мере нельзя сравнить с теми, что были в ее время.

– Это точно, – сказала донья Пепа. – Вспомните хотя бы Норму Тэлмейдж и Лилиан Гиш, вот это были женщины! А Марлен Дитрих; как говорится, скромницей ее не назовешь, но какое чувство! Помнишь, в том цветном фильме, где священник спрятался у мавров, а она ночью выходила на террасу в прозрачных белых одеждах… По-моему, она плохо кончила, такая уж судьба…

– Ах да, помню, – сказала донья Росита. – Там ее унес ветер, да, какое чувство, как же, как же.

– Да нет, это не тот фильм, – сказала донья Пепа. – Это другой фильм, в нем еще священника звали Пепе, не знаю, как дальше. Там все пески да пески, а какие краски.

– Да нет же, мама, – сказала Нелли. – Та, что с Пепе, совсем другая, это картина с Шарлем Буайе. Атилио тоже ее вплел, мы еще ходили с Нелой. Помнишь, Атилио?

Пушок, плохо помнивший фильм, принялся передвигать кресла с дамами, чтобы уберечь их от солнца. Сеньоры смущенно хихикали и повизгивали, но были несказанно довольны, потому что теперь бассейн открывался перед ними как на ладони.

– А эта-то уже затеяла разговор с мальчиком, – сказала донья Росита. – Меня всю так и переворачивает, как подумаю, какая она бесстыжая…

– Но, мама, не такая она… – сказала Нелли, которая разговаривала с Паулой и все еще находилась под впечатлением веселых шуток Рауля. – Ты совсем не желаешь понять современную молодежь, вспомни, как мы ходили в кино смотреть Джеймса Дина. Ты только подумай, Атилио, она порывалась уйти и все твердила, что они бесстыжие.

– Вообще-то эти стиляги не очень порядочные люди, – сказал Пушок, подробно обсуждавший фильм с приятелями в кафе. – Уж такое у них воспитание, что с них возьмешь.

– Будь я матерью этого парнишки, я бы послушала, о чем они говорят, – сказала донья Пепа. – Наверняка нашептывает ему такое, что ему рано знать. Слава богу, если этим дело кончится…

Остальные согласились с ней, многозначительно переглянувшись.

– А вчера вечером она перешла все границы, – продолжала Донья Пепа. – Надо ж, отправилась в темноте на палубу с женатым человеком, на глазах его супруги… Ох, и лицо у нее было, я-то хорошо видела, бедный ангелочек. Надо прямо сказать, веру совсем потеряли. Вы видели, что творится в трамвае? Можешь хоть падать от усталости, а они преспокойно сидят себе, уткнувшись в журналы с детективами да с этой Софи Лорен.

– Ой, сеньора, если бы я только вам рассказала… – подхватила донья Росита. – Да что ходить далеко, вот в нашем же квартале… Посмотрите, посмотрите на эту бесстыжую, мало ей, что завлекла вчера этого парня, она еще вдобавок вертит с учителем, а он-то, похоже, серьезный человек, такой скромный.

– Ну и что? – сказал Атилио, грудью защищая осажденный лагерь. – Лопес мировой парень, с ним можешь поговорить о чем хочешь, он ни капельки не задается, уж поверьте. И правильно, что не теряется, раз она сама чуть не вешается ему на шею.

– А куда же муж смотрит? – спросила Нелли, которая была в восторге от Рауля и не понимала его поведения. – Он-то, думаю, должен был обо всем догадаться. Сначала с одним, потом с другим, а потом, глядишь, и с третьим…

– Они такие, они такие, – сказала донья Росита. – Один ушел, и она тут же начинает точить лясы с учителем. А что я вам говорила? Ума не приложу, как это муж такое терпит.

– Такова современная молодежь, – сказала Нелли, не находя других аргументов. – Это во всех романах описано.

Закованная в броню морального превосходства и красно-синего пляжного платья, сеньора Трехо поздоровалась с присутствующими и заняла кресло рядом с доньей Роситой. Хорошо еще, что Фелипе отошел от Лавалье, потому что иначе… Донья Росита только выжидала подходящего момента, а пока оживленно обсуждала качку, завтрак, ужасные последствия тифа, если не Припять надлежащих мер и все не продезинфицировать, а также очень скорое выздоровление молодого Трехо, так похожего, особенно поворотом головы, на своего отца. Атилио, снедаемый скукой, предложил Нелли сделать пробежку, чтобы согреться после купания, а дамы, сомкнув ряды, стали показывать друг другу клубки шерсти и рассказывать, как кто провел утренние часы. А чуть позже (Хорхе во все горло пел песни, Персио подтягивал ему своим тонким мяукающим голоском) дамы пришли к заключению, что Паула – возмутительница спокойствия на пароходе и что подобные вещи нельзя допускать, особенно когда до Токио еще столько плыть.

Скромное появление Норы было встречено с живым интересом, прикрытым христианским сочувствием. Дамы наперебой старались подбодрить Нору; черные круги у нее под глазами красноречиво свидетельствовали о перенесенных страданиях. Да и как же иначе, ведь бедняжка совсем недавно вышла замуж, а ее мотылек уже не прочь упорхнуть в темноту с другой и заниматься там невесть чем. Жаль только, что Нора не слишком была расположена к откровенности: понадобилось все диалектическое искусство дам, чтобы постепенно втянуть ее в беседу, сначала упомянув о превосходном сливочном масле, поданном к завтраку, а затем об устройстве и убранстве кают и изобретательности матросов, соорудивших плавательный бассейн прямо посреди палубы, затем о фигуре и стати молодого Косты, о том, что утром у учителя Лопеса был немного печальный вид и что муж Норы молодо выглядит, по странно, что она не пошла с ним купаться. Возможно, ее немного укачало, дамы тоже не испытывали желания плавать в бассейне, по, разумеется, у них и возраст другой…

– Мне сегодня совсем не хочется купаться, – сказала Нора. – Чувствую я себя неплохо, но я мало спала и… – Она густо покраснела, потому что донья Росита посмотрела на сеньору Трехо, которая в свою очередь посмотрела на донью Пепу, а та на донью Роситу. Дамы все прекрасно понимали, сами были молодыми, но, так или иначе, Лусио должен был, как джентльмен, сопровождать юную супругу, чтобы вместе принимать солнечные ванны или купаться. Ах, эти молодые люди, все они одинаковые, очень требовательны, особенно сразу после женитьбы, зато потом им вдруг нравится гулять одним или с друзьями, рассказывать неприличные истории, а супруга сидит вяжет где-нибудь в уголке. Донье Пепе тем не менее казалось (это, конечно, было ее сугубо личное мнение), что молодая супруга ни за что не должна позволять мужу оставлять ее одну, так она лишь распускает его, и в конце концов он зачастит в кафе играть с друзьями в карты, а потом, глядишь, забредет один в кино, начнет поздно являться с работы, а уж потом и вовсе не известно, до чего докатится.

– Мы с Лусио очень независимые, – слабо оправдывалась Нора. – Каждый из нас имеет право жить своей собственной Жизнью, потому что…

– Вот она нынешняя молодежь, – сказала донья Пепа, оставаясь при своем мнении. – Каждый тянет в свою сторону и в один прекрасный день обнаруживают, что… Конечно, это я Не про вас говорю, деточка, вы же сами понимаете, вы такие славные, но уж поверьте моему опыту, я вот воспитала Нелли, и если только рассказать, чего мне это стоило… Да вот за примерами ходить недалеко, если вы и сеньор Коста не будете глядеть как следует, я не удивлюсь, если… Но я не хочу быть нескромной.

– Это не называется быть нескромной, – поспешила заметить сеньора Трехо. – Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, и полностью с вами согласна. Я тоже, поверьте, должна следить за своими детьми.

Нора начала понимать, что весь этот разговор относится к Пауле.

– Мне тоже не очень нравится поведение этой сеньориты, – сказала она. – Правда, это не мое дело, но у нее такая странная манера кокетничать…

– Мы как раз об этом и толковали, когда вы пришли, – сказала донья Росита. – Буквально то же самое. Настоящая бесстыдница.

– Ну, я этого не говорила… По-моему, она просто рисуется своим легкомыслием… и конечно, вы, сеньора…

– Ну, разумеется, деточка, – сказала сеньора Трехо. – Я не потерплю, чтобы эта девица, или как ее там, продолжала приставать к моему мальчику. Он сама невинность, вы только представьте, ему всего шестнадцать лет. Да разве только это… Она, конечно, не удовольствуется одним флиртом, выражаясь по-английски. Да что далеко ходить…

– Закрути она только с учителем, это бы еще куда ни шло, – заявила донья Пепа. – Хотя тоже не очень хорошо, раз уж обвенчалась перед богом, так не заглядывайся на другого мужчину. Но сеньор Лопес, кажется, такой воспитанный, может, они действительно только разговаривают.

– Настоящая вамп, – сказала донья Росита. – Муж у нее очень симпатичный, но если бы мой Энцо увидал, как я болтаю с другим мужчиной, хоть он у меня и не грубиян, но наверняка так просто это не обошлось. Женитьба – дело серьезное, я всегда это говорю.

– Я знаю, о чем вы думаете, – сказала Нора, опуская глаза. – Она пыталась приставать к моему… к Лусио. Так вот, ни он, ни я всерьез этого не принимаем.

– Понятно, деточка, по все же следует быть осторожной, – сказала донья Пепа, чувствуя с неудовольствием, как рыбка срывается у нее с крючка. – Очень легко сказать, что вы всерьез этого не принимаете, но женщина всегда женщина, а мужчина – мужчина, как говорил, уж не помню, в каком обозрении, Монтгомери.

– О, не надо преувеличивать, – сказала Нора. – Что касается Лусио, то я совершенно спокойна, а вот поведение этой девушки…

– Этой потаскушки, – поправила донья Росита. – Выскочить за полночь на палубу с чужим мужем, когда законная супруга, простите за выражение, как невинный ангелочек, остается смотреть…

– Ну, это вы слишком, – сказала сеньора Трехо. – Не надо преувеличивать, донья Росита. Сами видите, девочка относится к происшедшему философски, а ведь она заинтересованное лицо.

– А как еще я должна относиться? – удивилась Нора, чувствуя, как маленькая цепкая рука начинает сдавливать ей горло. – Такое больше не повторится, вот все, что я могу сказать.

– Да, возможно, – сказала сеньора Трехо. – И все же я ни за что не позволю кружить голову мальчику. Я уже сказала мужу все, что думаю, и, если эта девица снова начнет свои приставания, я и ей все выскажу начистоту. Бедный мальчик считает своим долгом оказывать ей любезность, потому что, когда ему вчера стало нехорошо, сеньор Коста помог и даже сделал подарок. Представьте, какое затруднительное положение. Но вы только посмотрите, кто к нам идет…

– Не солнце, а божья кара, – провозгласил дон Гало, отсылая шофера жестом циркового фокусника. – Ну и жарища, сеньоры! Так вот я перед вами с почти полным списком, который и представляю на ваш снисходительный суд.

XXXV

– Tiens, tiens [117]117
  Ну-ну (франц.).


[Закрыть] профессор, – сказала Паула. Лопес сел с ней рядом на краю бассейна.

– Дайте мне, пожалуйста, сигарету, я оставил свои в каюте, – сказал он, почти не глядя на нее.

– Этого еще не хватало! Кажется, я швырну в океан эту проклятую зажигалку. Ну ладно, а как мы почивали?

– Более или менее сносно, – ответил Лопес, все еще думая о снах, которые оставили у него привкус горечи. – А вы?

– Пинг-понг, – сказала Паула.

– Пинг-понг?

– Да. Я вас спрашиваю, как вы себя чувствуете, вы мне отвечаете, а потом спрашиваете, как я чувствую себя. Теперь я вам отвечаю: прекрасно, Ямайка Джон, прекрасно, несмотря ни на что. Светский пинг-понг так же приятен и глуп, как выкрики «бис» на концертах, открытки с поздравлениями и миллион подобных вещей. Восхитительная мазь, которая идеально смазывает колеса мировых машин, как говаривал Спиноза.

– Из всего сказанного мне больше всего понравилось, что меня назвали моим настоящим именем, – пошутил Лопес. – И я крайне сожалею, что не могу сказать «большое спасибо», выслушав ваши умозаключения.

– Настоящим именем? Ну что ж, Лопес, согласитесь, оно звучит довольно-таки ужасно. Так же, впрочем, как и Лавалье, хотя последнее… Да, герой стоял за дверью и получил целую обойму – как не вспомнить этого яркого эпизода из истории.

– Ну если мы обратились к истории, то Лопес был не менее ярким тираном, дорогая.

– Когда говорят «дорогая» таким тоном, каким вы только что изволили сказать, меня просто тошнит, Ямайка Джон.

– Дорогая, – повторил он, понизив голос.

– Вот так лучше. И все же, кабальеро, позвольте напомнить вам, что дама…

– Ну хватит, – сказал Лопес. – Довольно паясничать. Или поговорим серьезно, или я уйду. С какой стати мы со вчерашнего вечера подпускаем друг другу шпильки? Сегодня утром я встал с намерением никогда больше на вас не смотреть или сказать вам в лицо, что ваше поведение… – Он рассмеялся. – Ваше поведение… Впрочем, кто я такой, чтобы говорить о вашем поведении. Идите переоденьтесь, а я вас подожду в баре, здесь я вам ничего не скажу.

– Вы станете читать мне мораль? – спросила Паула кокетливо.

– Да. Идите переоденьтесь.

– Вы очень, очень, очень рассердились на бедненькую Паулу?

Лопес снова рассмеялся. Они посмотрели друг на друга, словно встретились впервые. Паула глубоко вздохнула. Давно уже она не испытывала желания подчиняться, и оно показалось ей странным, но почти приятным. Лопес ждал.

– Согласна, – сказала Паула. – Пойду переодеваться, профессор. Всякий раз, как вы возьмете менторский тон, я буду звать вас профессором. Но мы могли бы остаться и здесь, юный Лусио только что вышел из бассейна, никто нас не слышит, и если вы желаете сделать мне важное сообщение…

С какой стати она должна ему подчиняться?

– Бар всего лишь предлог, – сказал Лопес по-прежнему тихо. – Есть вещи, о которых уже нельзя говорить, Паула. Вчера, когда я дотронулся до вашей руки… Вот о чем надо говорить.

– Как вы прекрасно изъясняетесь, Ямайка Джон. Мне приятно слушать такие речи. Приятно, когда вы злитесь, но и приятно видеть, когда вы смеетесь. Не сердитесь на меня, Ямайка Джон.

– Вчера вечером, – сказал он, глядя ей в лицо, – я возненавидел вас. Из-за вас я видел дурные сны, из-за вас у меня во рту горько, и я чуть было не испортил себе утро. Я пошел в парикмахерскую, хотя мне это было совсем не нужно, просто чтобы чем-то занять себя.

– Вчера вечером, – сказала Паула, – вы вели себя очень глупо.

– А разве вам так необходимо было пойти с Лусио на палубу?

– А почему я не могу пойти с ним или с кем-то другим?

– Мне бы хотелось, чтобы вы догадались об этом сами.

– Лусио очень симпатичный молодой человек, – сказала Паула, гася сигарету. – В конце концов, я собиралась лишь посмотреть на звезды, и я их видела. И он тоже их видел, уверяю вас.

Лопес ничего не ответил, но посмотрел на нее так, что Паула опустила глаза. Она подумала (скорее, даже не подумала, а почувствовала), что непременно должна отплатить ему за этот взгляд, но тут раздался крик Хорхе, а за ним и крик Персио. Они обернулись. Хорхе прыгал по палубе, показывая на капитанский мостик.

– Глицид! Глицид! Я же говорил, что видел там глицида. Медрано и Рауль, беседовавшие у тента, прибежали на крик.

Лопес спрыгнул на палубу и посмотрел наверх. Несмотря на ослепительные лучи солнца, он различил на капитанском мостике силуэт худого офицера с седым ежиком волос, который разговаривал о ними накануне. Лопес сложил ладони рупором и крикнул так громко, что офицеру пришлось посмотреть в его сторону. Потом сделал знак рукой, приглашая его спуститься на палубу. Офицер по-прежнему смотрел на него, и Лопес снова повторил свой жест, но так энергично, словно делал отмашку сигнальным флажком. Офицер исчез.

– Что с вами, Ямайка Джон? – спросила Паула, тоже спрыгивая вниз. – Для чего вы его позвали?

– Я позвал его, – сказал Лопес сухо, – потому что мне так захотелось.

Он направился к Медрано и Раулю, которые, по-видимому, одобряли его намерение, и показал им наверх. Лопес был так возбужден, что Рауль посмотрел на него с веселым удивлением.

– Вы думаете, он спустится?

– Не знаю, – ответил Лопес. – Может, и не спустится, но я хочу предупредить вас, что, если он не явится через десять минут, я швырну вот эту гайку в стекло.

– Превосходно, – сказал Медрано. – Это самое малое, что можно сделать.

Но офицер вскоре появился, как всегда немного нахмуренный и сдержанный, словно уже заранее отрепетировал свою роль и приготовил ответы на возможные вопросы. Он спустился по трапу правого борта, извинился, проходя мимо Паулы, которая насмешливо поздоровалась с ним. И только тут Лопес заметил, что стоит почти голый и что ему в таком виде предстоит разговаривать с офицером; и это почему-то разозлило его еще больше.

– Добрый день, сеньоры, – сказал офицер, отвесив полупоклон в сторону Медрано, Рауля и Лопеса.

Стоя чуть поодаль, Клаудиа и Персио наблюдали за этой сценой, не принимая в ней участия. Лусио с Норой куда-то исчезли, а почтенные дамы, смеясь и кудахча, продолжали болтать с Атилио и доном Гало.

– Добрый день, – сказал Лопес. – Вчера, если не ошибаюсь, вы сказали, что нас посетит корабельный врач. Но он не пришел.

– О, весьма сожалею. – Офицер, казалось, был поглощен пушинкой на рукаве своего белого кителя. – Надеюсь, ваше здоровье в полном порядке.

– Не будем говорить о нашем здоровье. Почему не пришел врач?

– Полагаю, он был занят с нашими больными. Вы обнаружили что-нибудь… симптомы, которые вас обеспокоили?

– Да, – мягко сказал Рауль. – Вокруг нас чума, как в экзистенциалистском романе. И между прочим, вам не следовало давать обещания, раз вы их не выполняете.

– Врач обязательно придет, можете быть спокойны. Я не хотел бы говорить об этом, но по соображениям безопасности – надеюсь, вы понимаете – необходимо, чтобы вы и… мы, скажем так, как можно меньше вступали в контакт… хотя бы в эти первые дни.

– А, тиф, – сказал Медрано. – Но если кто-нибудь из нас, я например, готов рискнуть, почему бы не пойти вместе с вами на корму к врачу?

– Но затем вам надо будет вернуться назад, и в этом случае…

– Ну вот, опять все сначала, – сказал Лопес, проклиная Медрано и Рауля за их вмешательство. – Послушайте, я уже сыт по горло, понимаете, что это значит? Мне осточертело это путешествие и вы, да-да, вы и все остальные глициды, начиная с вашего капитана Смита. А теперь слушайте: может, у вас там, на корме, в самом деле что-то неладно, не знаю, тиф или какие-то крысы, я только хочу предупредить: если двери по-прежнему будут заперты, я готов пойти на все, лишь бы их открыть. И когда я говорю, что готов на все, так оно и есть. Учтите.