Текст книги "Цирк"

Автор книги: Хуан Гойтисоло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Не помню, – сказал Хорхито. – Во всяком случае, я рад, что спросил.

Две пары с криками промчались через лужайку, где сходились тропинки. Тысячеголосый хор лягушек и кузнечиков сливался в экзотическую симфонию. Из окон дома доносилось пение американцев.

– Мне тоже говорили, что у тебя есть невеста, – выпалила наконец Викки.

– Да что ты…

– И что вы собираетесь через год пожениться.

На крупное лицо Хорхито упал свет. Он просеялся сквозь сито листвы, но все же Викки отчетливо различала черты молодого человека.

– Это тоже совершенно не верно.

– Мне сказали, что это точно.

– Тебе наврали. Если хочешь, спроси у моего отца.

– У твоего отца? Зачем? – Викки бросила сигарету на тропинку. – В конце концов это твое частное дело.

Рука, неподвижно лежавшая на ее талии, дала себя почувствовать: Хорхито определил наконец местоположение застежки на юбке, и его пальцы поглаживали бедро Викки.

– А знаешь, ты очень странная девочка.

Она почувствовала напор его тела. Сдавив Викки в объятиях, Хорхито с силой прижал ее к груди. Она молча предоставила ему свободу действий, в глубине души гордясь собой.

Опомнилась Викки немного погодя, когда кто-то бесшумно проскользнул по тропинке, – кто-то совсем небольшой, сумевший пробраться там, где впору пролезть только мыши. Таинственное существо молча проползло на четвереньках по хвое и, замирая от страха, выжидающе остановилось по другую сторону сосны. Это был Панчо.

– Что ты тут делаешь? – испуганно воскликнула Викки, – Как ты нас нашел?

Ребенок ответил не сразу. Елозя коленками по земле, он отыскал на прогалине местечко, куда падал свет лампочки.

– Шоня шкажала, что вы в парке, и покажала мне дорогу.

Когда прошел первый момент оцепенения, Викки почувствовала, что щеки ее пылают от ярости: присутствие на празднике ребенка в техасской шляпе, с револьверами у пояса казалось ей почти оскорблением.

– А кто тебя сюда пустил? Разве ты не знаешь, что этот праздник не для молокососов?

– Я шкучал один, – сказал Панчо, чуть не плача. – Ш тем дуро, который ты мне дала, я пошел на карушель, а потом…

– Можешь убираться туда, откуда явился. Разве ты не видишь, что мы играем?

– Мама шкажала, чтобы ты не брошала меня одного, – хныкал ребенок.

– Да, но я дала тебе дуро, чтобы ты оставил меня в покое.

Панчо не ответил. Блестящая слеза скатилась по его носу и приготовилась капнуть на штанину техасских брюк.

– Ну, чего ты ждешь? – подстегнула его Викки.

– Я не жнаю, куда идти…

– Иди поищи Карлитоса и поиграй с ним в cowboys.

Панчо встал на коленки, собираясь покориться ее приказу. Чтобы помочь ему покончить с сомнениями, Викки сунула руку в сумочку и достала еще один дуро.

– Вот держи, а теперь, пожалуйста, убирайся.

– Ладно, ладно, – неохотно протянул мальчик.

Когда они остались одни, Хорхито снова попытался поцеловать ее, но после вторжения Панчо очарование рассеялось. Викки уступала его домогательствам почти что из чувства долга. Когда Соня объявила в микрофон, что игра окончена, Викки встала, испытывая чувство облегчения. Они молча отправились назад, к месту сбора. По пути к ним подходили с поздравлениями другие пары, тщетно стараясь выведать, где они прятались.

На террасе дурные предчувствия Викки оправдались. Ее подругам все-таки удалось пролезть на party, и они оживленно болтали с группой мальчиков.

– Мы должны были идти на ужин к Лус-Дивине, – говорила Монтсе, – но мама нас не пустила. Она сказала, чтобы ноги нашей не было в доме Уты.

– Кто же туда пошел? – спросила Лусила, умирая от смеха.

– Никто. Когда мы пришли, было больше шести часов, но дом был пуст.

– Какое несчастье!.. Бедная Лус-Дивина!..

Затем, обнаружив за своей спиной Викки, они обратили свои ядовитые насмешки против нее:

– Видишь, дорогая, мы тоже здесь.

– К твоему сведению, Соня сегодня и нас пригласила.

– Ты думала, что будешь единственной гостьей?

Викки не удостоила их ответом. Очень прямая, под руку с Хорхито, она направилась к столу, где сеньора Лопес в окружении американских моряков прикрепляла медали парам выигравшей стороны.

* * *

Приятно удивленные ребятишки охотно повиновались. Цепляясь за редкие ветки миндаля, которые пощадила разрушительная ярость Уты, они по сигналу Ненуки спустились с ограды и гуськом, словно углубляясь во вражескую территорию, поднялись на галерею, где, скрестив свои маленькие руки, их ожидала с видом судьи Лус-Дивина.

Элиса разглядывала детей сквозь грязное стекло кухонного окна. Друзья Ненуки были маленькие худые замарашки. Непокорные волосы, как у всех жителей этого бедного квартала, падали им на лоб буйными кольцами, из-под век сверкали темные глаза. Они жались друг к другу, как деревенская отара, внезапно покинутая своим пастухом.

– Ну, чего вы ждете? Ешьте. Все это – для вас.

Недоверчиво, словно опасаясь подвоха, ребятишки приблизились к столу. Они пожирали пирожные взглядом. Наконец Ненука схватила кусок пирога и отважно вонзила в него зубы. Остальные выжидали, настороженно косясь на Лус-Дивину. Видя, однако, что опасность им не угрожает, дети накинулись на еду и принялись запихивать в рот огромные куски, почти не разжевывая их.

Элиса поставила на поднос чашки с шоколадом и понесла их к осажденному буфету галереи. Завидев ее, ребятишки отпрянули от стола, но, едва Элиса отошла, возобновили свою атаку. Они еще не были вполне уверены в своем праве и торопились съесть побольше.

Вернувшись в кухню, Элиса поглядела в окно, ища взглядом дочь, но та успела убежать с галереи. Элиса нерешительно оперлась о дверной косяк. Шумная радость ребятишек причиняла ей боль. После недолгого размышления она решила проверить, не ушла ли Лус-Дивина к себе в комнату.

Дверь была заперта, и ключ торчал изнутри. Элиса постучала и прислушалась. Ее первое впечатление подтвердилось: Лус-Дивина плакала. Элиса постучала сильнее, но ее настойчивость привела лишь к тому, что рыдания стали громче.

– Деточка!..

– Оставь меня в покое!.. Я никого не хочу видеть!..

Элиса отступилась. Двери всех комнат были распахнуты, и дом показался ей ужасающе пустым. Она заторопилась в гостиную, чтобы не слышать детских криков, но, проходя мимо входной двери, вдруг остановилась. Кто-то, спотыкаясь, поднимался по лестнице, и эти шаги отдавались в ее сердце, как удары барабана. Человек позвонил у двери и – о чудо! – вставил в замок ключ.

– Ута!..

Муж шагнул вперед, чтобы обнять ее, и, еще не успев поцеловать Уту, она догадалась, что он пьян. Несмотря на теплую погоду, Ута был в пальто, из кармана которого выглядывало горлышко коньячной бутылки. С всклокоченными волосами, остроконечной бородкой и вздернутыми треугольником бровями он походил на чертика, чудесным образом сошедшего со страниц какой-то сказки.

– Иисус! Какая неожиданность! – От волнения она не находила слов. – Когда ты приехал?

– Ты видишь – только что.

– Но ведь до девяти поездов нет…

– Легко догадаться, деточка, что я приехал не поездом.

– Тогда… – Элисе хотелось заплакать: каждый раз, встречая Уту после его отлучек, она с трудом сдерживала слезы. – На чем же ты приехал?

Вместо ответа Ута выразительно помахал руками. На голой стене прихожей по-птичьи заплескалась его тень.

– Прилетел.

– Ута!.. Я говорю с тобой серьезно…

– И я отвечаю тебе, деточка, со всей серьезностью: прилетел. Купил в Мадриде стрекозьи крылья…

Он сделал вид, будто ищет что-то, и начал рыться в карманах, но наткнулся на бутылку и остановился.

– Что-то я не нахожу их. Странно! Я думал, они при мне. Они были светлые-светлые, как шкурка голубого крота. Не знаю, должно быть, их у меня стащили.

– А багаж?

Элиса испугалась, обнаружив, что он вернулся с пустыми руками. Кожаные чемоданы как в воду канули.

– Багаж, естественно, идет поездом. – Ута произнес эту фразу с большим апломбом. – Не мог же я лететь с грузом. На пути было слишком много гор – Гуадаррама, Ането, Монблан, Гималаи… Не говоря уже о болотах и реках…

Элиса начинала понимать. Уклоняясь от прямого объяснения, Ута часто излагал события косвенно, прикрывая их флером фантазии.

– Ты прилетел на самолете?

– Пожалуйста, деточка, избавься от этой дурной привычки прерывать меня, когда я тебе что-то объясняю… О чем бишь я?… Ах, да, о дороге!.. На пути пропасть рек. Перелетая через Эбро…

Когда они вошли в столовую, мальчишки, толпившиеся возле буфета, перестали есть и, опешив, уставились на Уту. Затем, словно приведенные в действие единой пружиной, они кинулись к нему, протягивая руки, и запрыгали вокруг, будто повинуясь некой таинственной команде. Те, кто уже спустился в сад, как одержимые карабкались на перила галереи и на цыпочках балансировали над пропастью.

Не слушая увещеваний Элисы, вопя, мяукая, воя, рыча и хлопая в ладоши, они подняли устрашающий гам в честь зажатого между камином и ставнями Уты, который тщетно пытался перекричать их.

Дети точно опьянели, каждый старался произвести как можно больше шума. Казалось, они с самого начала только и ждали прибытия Уты, чтобы учинить галдеж. Они стучали ложками, вилками, ножами по столу, окнам, тарелкам. Каждый лез из кожи вон, чтобы превзойти соседа. Один мальчуган принес из сада ночной горшок и принялся бить в него, как в барабан.

Суматоха прекратилась так же неожиданно, как и началась. Словно по взаимному уговору, ребята вдруг перестали кричать. Те, кто обнимал Уту, отпустили его. Барабанщик еще некоторое время продолжал выбивать дробь, но остановился, заметив, что, кроме него, никто больше не шумит.

Тыльной стороной руки Ута вытер мокрый от пота лоб и откашлялся, собираясь обратиться к ребятам с речью. Но вдруг он спохватился и спросил:

– А где дочка?

Элиса объяснила ему все в двух словах: Лус-Дивина хотела устроить для своих друзей ужин, но те по неизвестной причине ее подвели.

– Где же она? Пошла за ними?

– Нет. Бедняжка заперлась в своей комнате.

– Заперлась, говоришь?

На миг лицо Уты омрачилось. Сияющая ясность его взора померкла, глаза заволоклись печальной дымкой. Но это длилось всего лишь мгновение.

Он сообщнически подмигнул Элисе, и брови его подскочили вверх.

– Не может этого быть!.. Моя детка грустит?… Пойдем-ка!..

Он с торжественным видом покинул комнату, но тотчас же, шагая так же стремительно, вернулся. На гвозде, вбитом в стенку, висел тюрбан из ярко-красного шелка. Ута возложил его на свое чело, словно корону, и к радости детей прошелся вокруг стола.

– Ну? Как по-вашему?

На буфете лежал серебряный колокольчик, несколько месяцев назад выигранный в тире. Ута взял его за язычок и снова направился к двери. У порога он обернулся. Ребятишки наблюдали за ним с жадным нетерпением. Он знаком велел им молчать.

На цыпочках, словно боясь кого-то разбудить, он пересек прихожую. Элиса и дети следовали за ним. Ута остановился перед комнатой Лус-Дивbны и приложил ухо к двери.

– Деточка!.. – позвал он.

– Кто там? – еле слышно откликнулась девочка.

– Маг Коинур, который пришел разбудить тебя.

Лус-Дивина помедлила с ответом. Среди воцарившейся в квартире тишины послышался скрип пружин ее кровати.

– Я хочу спать. Я никого не хочу видеть.

Ута снова приблизил ухо к двери и тихо позвенел колокольчиком.

– А что, если маг Коинур привез тебе подарок?… Что если он подарит детке ту вещь, которую она у него просила?

Наступило молчание. Лус-Дивина, казалось, размышляла. Элиса слышала из коридора, как она ворочается на кровати. Наконец шорох ее шагов по кафельным плиткам возвестил, что Ута выиграл партию.

– Подарок? Какой подарок?

– Открой дверь и увидишь.

Как бы для того, чтобы помочь ей покончить с сомнениями, Ута снова потряс колокольчиком… Послушная манящему звону, девочка повернула в замке ключ. Все замерли в ожидании. Лус-Дивина высунула головку.

– Где он? – спросила она.

Волосы завесой падали ей на плечи, еще мокрые от слез глаза блестели. Ута схватил ее за талию, поднял в воздух и расцеловал. Ребятишки наградили его аплодисментами.

– А подарок? – спросила девочка.

Ута на руках отнес ее в столовую, посадил на стол и начал обследовать свои карманы.

– Что тут есть?… А ну, посмотрим, что тут есть!..

Наконец он вытащил какой-то футляр и открыл его. Внутри помещалась крохотная разноцветная карусель, которая, если нажать пружину, начинала кружиться под навязчивый мотивчик.

– Нравится?

Девочка ничего не ответила и не взяла игрушку. В знак одобрения она издала лишь какой-то нечленораздельный звук и нетерпеливо спросила:

– А велосипед?

Лицо Уты под сияющим мишурой тюрбаном выразило комическое негодование.

– Вот это здорово!.. Точь-в-точь, как ее мать!.. Видно, они воображают, что я стану тащить на себе весь груз… То-то мы зажили бы припеваючи…

– Ты купил велосипед? – с надеждой выспрашивала Лус-Дивина.

– Деточка!.. – Ута жестикулировал, как актер, обращающийся к обширной аудитории, – Твоему отцу цены нет, и он любит тебя больше всего на свете, но не может же он лететь по воздуху с велосипедом в руках. Это запрещено законом, который именуется законом тяготения.

– Я хочу велосипед.

– И он у тебя будет, деточка. Но не сейчас. Как бы я ни старался, я не могу вытащить его из кармана. Сегодня папа привез тебе музыкальную шкатулку, и, если ты хоть немного любишь папу, ты должна его поблагодарить.

– Спасибо, – сказала девочка безучастно.

– Нет, не так. Нужно сказать: большое спасибо, папочка, и поцеловать его в щеку.

– Большое спасибо, папочка, – прошептала девочка, целуя его.

– Ага!.. Так-то лучше!.. Теперь, – прибавил он, обращаясь к остальным, – раз мы собрались все вместе, нашу встречу нужно отпраздновать.

– Отпраздновать? – спросила Ненука, – А как?

– Поиграть во что-нибудь. Да мало ли?… Скучно смотреть, как вы тут бездельничаете…

Все замолчали, видимо, размышляя.

– Можно поиграть в прятки, – предложил наконец один мальчик.

– Или в фанты.

– Для этого нужны девочки.

– Без девочек. Все равно.

– Нет. Без девочек не интересно.

Хранившая до того молчание Лус-Дивина вдруг сказала:

– Можно поиграть в карнавал.

– В карнавал?

– Да, в карнавал.

– Но у нас нет масок…

– Ну, так что же? Я могу их сделать, – с готовностью предложил Ута.

Не дав им времени ответить, он торопливо сбросил пальто и переворошил ящик комода, где хранились его эскизы. Там лежало с полдюжины масок, вырезанных им из шляпных картонок.

Схватив палитру и кисть, Ута принялся обрызгивать картон краской, окруженный почтительным восхищением ребятишек, которые наблюдали за ним, раскрыв рты.

Элиса со вздохом покинула столовую и пошла на кухню мыть тарелки. Увлеченный своей работой, Ута не заметил ее ухода. Столько времени он скитался, вертелся то в одну, то в другую сторону, подобно флюгеру, и теперь вдруг маски совершенно завладели его вниманием.

Хотя он был дома уже целый час, Элиса еще ничего не знала о результатах его поездки. Встречаясь с ней взглядом, Ута словно под тяжестью вины опускал глаза. В данных обстоятельствах это могло означать только одно: его отец не уступил. Элиса прервала мытье посуды и вытерла руки о юбку. Присев на табурет возле плиты, она открыла тетрадку, куда записывала все расходы. С учетом квартирной платы за последний квартал долги доходили до пятнадцати тысяч. На этот раз ничто не сможет их спасти.

Ута пришел на кухню намочить кисточки, и, увидев его в этом ядовито-красном тюрбане, Элиса чуть не расплакалась.

Он удивленно оглянулся, но она промолчала, и Ута вернулся в столовую. Ребята с криками оспаривали друг у друга маски. Ута напевал песенку. Кто-то рассмешил его. Смех Уты, как вспышка яркого света, ножом вонзился в ее тело. Элиса слушала, как Ута смеется, и горло у нее сжималось. На лбу бисеринками выступил пот. С детьми Ута казался совершенно счастливым. Обращаясь к ним с речью, он пускал в ход всю шутовскую гамму регистров своего голоса. Необъяснимо тоскливое чувство, охватившее Элису, стало еще мучительнее. Какое-то смутное предчувствие говорило ей о приближении опасности. Она должна действовать, и действовать быстро. Но все вокруг словно вступило в заговор, чтобы она оставалась в стороне.Смех, крики, разговоры казались ей уловками, цель которых – отвлечь ее внимание от опасности. В дверь просунулась детская головка в зловещей маске. Элиса глядела на нее с ужасом. Она задыхалась. Она хотела сдвинуться с места, но продолжала сидеть. Точно околдованная следила она, как Ута снова надел пальто, и проводила его до двери, словно сомнамбула.

– Я выйду на минутку, деточка… Есть дело, которое мне нужно уладить… Потом я тебе расскажу в более спокойной обстановке… Приготовь мне ужин.

Жизнь, ко многим великодушная и всепрощающая, может для иных внезапно обернуться чем-то ужасным. Элиса всегда отвечала друзьям, которые указывали ей на безумства и сумасбродство ее мужа: «За меня не беспокойтесь. Я прекрасно знаю, на что иду». Пусть Ута моет ноги шампанским или прыгает в парке с детьми через скакалку – это ее не беспокоит. Жить с ним было все равно, что ступать по слабо натянутой проволоке, но Элиса с радостью шла на риск. «Все это для меня не имеет значения. Я его люблю». С презрительной улыбкой отвергла она преимущества нормального существования, вся отдавшись заботам о счастье Уты и дочери. «Несмотря на все невзгоды, я с каждым днем чувствую себя счастливее, все теснее связанной с ними». Она знала, что семья Уты тайком поговаривала о том, чтобы поместить его в какое-нибудь лечебное заведение. Под предлогом заботы о его счастье они старались помешать ему в будущем пустить на ветер состояние. К тому же с недавнего времени его здоровье ухудшилось: появились явные симптомы цирроза печени, предсказанного несколько месяцев назад врачом. Элиса знала об этих планах, однако они не тревожили ее. «Ута беззащитен, как ребенок, но я буду бороться за него до конца». Никто, никто не отнимет его у нее.

– Прежде я повешусь, – сказала она.

* * *

Они уселись за столик напротив стойки, украшенной церковными объявлениями и лубочными картинками. Шофер попросил коньяку и сифон с содовой. Его приятель – стакан мансанильи, Элпидио надел фартук, обслужил их и снова влез на свой табурет за стойкой. Когда незнакомцы заговорили, он невольно прислушался.

– Ничего себе поездочка, а?

– Хорошо, что все уже позади.

– Еще немного – и я бы не выдержал.

– Я тоже, хоть и не сидел за рулем. Эти проклятые повороты…

– Давно я столько не пил.

– Когда мы подъезжали, я для интереса подсчитал: не меньше десяти бутылок.

– Десять бутылок на троих – выходит больше чем по три литра коньяку на нос.

– Да. Три литра с четвертью, что-то около того.

– Черт побери! Нет, подумать только, – ведь этот тип пил больше нашего…

– Вынослив, как мул.

Из-за занавески задней комнаты появилась Хулия. По трагическому выражению ее лица Элпидио понял, что буря еще не улеглась.

– Папа отказывается попробовать пирожное, – сказала она скорбным голосом.

– Оставь его в покое, жена. Он потом съест.

– Нет, Элпидио, нет. Он говорит, что никогда больше не будет есть.

– Проголодается – передумает, – ответил муж. – Не видишь разве – он совсем как ребенок.

Хулия рухнула в плетеное кресло рядом со стойкой. Хотя глаза ее были совершенно сухими, она прижала к ним носовой платок, как бы осушая невидимые слезы.

– Это ужасно! – вздохнула она, – Ужасно!..

– Ты сама виновата. Вечно делаешь из мухи слона.

– Не станешь же ты уверять меня, что все это – чепуха.

– Я этого не говорю. Я хочу только, чтобы ты поняла: убиваясь, делу не поможешь.

– Как подумаю, сколько там было народу…

– Ну вот, опять старая песня. Что было, то быльем поросло.

– Я за него переживаю, – зарыдала Хулия, – Он так рассердился на меня за то, что я заставила его пойти туда. Он говорит, что никогда мне этого не простит.

– Не обращай внимания.

– О! Я, наверное, никогда больше не осмелюсь выйти на улицу…

– У людей есть дела поважнее, станут они об этом вспоминать.

– Если бы я хоть на мгновение могла вообразить, что так получится…

– Оставь, ничего тут страшного нет!..

– Проклятый Канарец…

Двое шведов, игравших в углу в карты, постучали ложечкой о стакан, требуя еще пару виски. Элпидио поспешил к их столу с бутылкой, льдом и сифоном. Хулии надоело растравлять свои раны, и она сочла за благо удалиться.

Элпидио снова сел на свой табурет за стойкой и набил трубку. Поставив локоть возле вазы с поникшими розами, он принялся наблюдать за сидящими у первого столика незнакомцами, притворяясь, будто разбирает груду долговых расписок, давно уже приведенных в порядок Хулией.

Приезжие прекратили разговор и не спускали глаз с двери. Шофер каждую минуту взглядывал на часы. Другой, переломив с полдюжины соломинок, барабанил толстыми пальцами по краю стола.

– Который час? – спросил он, помолчав.

– Двадцать минут восьмого.

– Парень заставляет себя ждать.

– Не заснул ли он на лестнице…

– Сказать по правде, меня бы это не удивило. Так налакаться!..

– Скорее всего, его пилит жена.

– Вряд ли. Бедная женщина наверняка давно ко всему привыкла.

– А вообще-то он забавный тип. С этакой чудной козлиной бородкой… Никогда в жизни я столько не смеялся.

– Я тоже. Он, кажется, ни секунды не может посидеть спокойно.

– Помнишь, как он сказал жандарму, что коньяк отравлен?

– А как он потешался над парнишкой?

– Вы серость, – передразнил шофер.

– Дон Хулио послал вас сюда для возбуждения умов.

– И пусть с вами ничего не случится, приятель.

– Именно. Пусть с вами ничего не случится.

Развеселившись, оба от души хохотали.

Шведы прервали игру и внимательно на них посмотрели. Но смех прекратился так же быстро, как и возник. Таксист зевнул и еще раз взглянул на часы.

– Он уже больше получаса торчит наверху. Не пойму, что его задержало.

– Скорее всего – половина, которая никак не кончит наряжаться.

– Ну, не знаю, что она там надевает… Разве что маскарадный костюм.

Его товарищ снова забарабанил пальцами по краю стола. Шофер наполнил стакан содовой и залпом выпил.

В конце концов, не выдержав, он поднялся с места и прижался носом к стеклянной двери.

– Ну что?

– Не видно.

– А если подняться наверх?

– Подождем еще минутку.

Шофер снова сел и зажег сигарету. Элпидио следил за ними сквозь смеженные веки. Из кухни донесся голос жены, которая спрашивала что-то о сыне, но он притворился, что не слышит. В беседе двух мужчин мелькали знакомые имена и детали. Исполненный любопытства, он спрашивал себя, кого же они ждут.

– Где ты, говоришь, подобрал его? – спросил тот, что помоложе.

– На Гран Виа. Он выходил из «Пасапога».

– Трезвый?

– Под мухой.

Наступила пауза. Оба, казалось, размышляли. Их лица постепенно все больше мрачнели, глаза с нескрываемым беспокойством обшаривали Пасео.

– Гляди-ка, вон там… Мне кажется, кто-то идет.

– Этот раскоряка?

– Да нет. Позади.

– Не вижу.

– Под руку с бабенкой…

Словно приведенные в движение единой пружиной, оба одновременно вскочили с места, но сразу же сели опять, явно разочарованные. Почти в тот же миг часы приходской церкви пробили половину. Шведы из своего угла в третий раз потребовали виски. Атмосфера явно накалялась.

– Вот был бы номер, если бы он натянул нам нос, – сказал наконец шофер.

– Ты думаешь?

– И думаю, и не думаю. Я только говорю, что это был бы ловкий номер.

Элпидио подал шведам виски. Шофер поднялся со стула и оперся о край стойки.

– В конце концов, что мы о нем знаем? Ничего. Он привез нас сюда и сказал: «Подождите меня минутку», а мы, болваны, клюнули.

Сигарета, которую он держал, от сильного щелчка отлетела к двери. Его товарищ тоже бросил сигарету и привстал, побелев как стенка.

– Не может быть, – пролепетал он.

Шофер ничего не ответил. Он резко повернулся и поманпл рукой Элпидио.

– Вы меня?

– Да. Подойдите-ка на минуту.

Элпидио спрятал бумаги в кассу. Выколотив из трубки табак, он с величайшим спокойствием приблизился к посетителям.

– Вы случайно не знаете господина с бородкой, который живет на верхнем этаже?

Элпидио не подал виду, что ожидал этого вопроса.

– Нет, – сказал он, – На верхнем этаже никто не живет.

Наступило очень короткое молчание. Шофер и механик обменялись взглядом.

– Ну, не в этом доме, так рядом…

– Ни в этом, ни рядом, нигде поблизости никакой господин с бородкой не проживает.

Приезжие смотрели на него в явном смятении. Рядом с бледным механиком лицо шофера казалось совсем багровым. Элпидио намеренно помедлил несколько секунд и потом прибавил:

– Я знаю одного сеньора, но он не живет на этой улице.

– Мужчина лет под сорок с козлиной бородкой?

– Мужчина лет под сорок с козлиной бородкой.

– У него голубые глаза и вздернутые брови?

– У него голубые глаза и вздернутые брови.

– Послушайте… – голос шофера чуть заметно дрогнул, и в его мрачных черных глазах затеплился огонек надежды. – Не могли бы вы сказать нам, где он живет?

– Подождите минуту.

Элпидио неторопливо направился к кассе и вернулся с аккуратной пачкой квитанций.

– Господин, которого вы ищете, живет на улице Буэнайре в доме номер четырнадцать.

– Как вы сказали?

Элпидио отцепил скрепку, соединяющую бумаги, и протянул квитанцию водителю такси.

– Сеньор Ута. Улица Буэнайре, дом четырнадцать.

Двое мужчин жадно склонились над бумажкой.

– Читайте, читайте, – благодушно сказал Элпидио.

Он с улыбкой предоставил незнакомцам пожирать глазами бумагу и, разыгрывая величайшее спокойствие, снова набил табаком свою трубку. В наступившей тишине слышалось только прерывистое дыхание двоих мужчин.

– Кой черт все это значит? – пробормотал тот, что помоложе.

Зажигалка осталась на полке бара. Элпидио сходил за ней и вернулся, напевая.

– Вы же видите. Это перечень его долгов за девять месяцев.

Шофер обратил к нему взгляд человека, находящегося в агонии. То, что произошло, казалось, действительно превышало его силы, его маленькие глазки в панике забегали.

– Значит, вы думаете…

– Не думаю, – сказал Элпидио, – а утверждаю, что, если упомянутый сеньор должен вам известную сумму денег, он не вернет ее по той простой причине, что ничего не имеет. – Элпидио сунул руки в карманы и выразительным жестом вывернул их. – Абсолютно ничего.

– Но это же мошенничество, которому нет названия, – воскликнул механик в ярости.

– Да, сеньор, правильно, мошенничество.

– Мы приехали на такси из самого Мадрида. Подсчитайте стоимость бензина за дорогу – больше чем пятьсот километров… И оказывается, этот подлец…

– Сочувствую, но считаю своим долгом предупредить, что вам лучше сразу распрощаться с надеждой взыскать с него хоть грош.

– Я убью его!.. – взревел водитель, налившись кровью. – Где, вы говорите, он живет?… Клянусь родной матерью, я пойду и пришью его.

– Спокойно, спокойно! – прервал его Элпидио, – Не торопитесь. Постарайтесь сохранить хладнокровие, оно вам еще пригодится.

Повернувшись к механику, он негромко сказал:

– Подождите меня минуту, пока я переоденусь. Я сам провожу вас. – Элпидио прошел в заднюю комнату предупредить жену. Он быстро возвратился в новом пиджаке и сел в такси.

– Езжайте направо, по Главной улице. Об этом деле нужно немедленно поставить в известность полицию.

* * *

После крестного хода донья Кармен и дамы из хунты направились в «Веселое казино», где незадолго перед тем начался традиционный праздничный бал. Основанное полвека назад, казино было закрытым клубом и не слишком стремилось к обновлению своего состава. Устраиваемые там празднества были очень популярны в старинных семьях колониального квартала, к которым принадлежали самые влиятельные особы местного общества. В противоположность кегельбанам и кабаре, плодившимся с некоторых пор как грибы, казино стремилось не допускать в свои залы туристов, дачников и выскочек.

Не менялось с годами и его внешнее оформление. Войдя, донья Кармен с нескрываемым удовольствием в этом удостоверилась. В казино чувствуешь себя как дома, так как знаешь, что старые привычные предметы остаются на своих местах. Обслуживающий персонал был ей тоже знаком – донья Кармен знала всех их с детства. Добрый Ким, в неизменном черном костюме, который он носил с незапамятных времен, всегда был услужлив и почтителен с ней и ее подругами. Завидев донью Кармен, официанты любезно провожали ее к оставленному для сеньоры столику.

Огромный салон заполняли знакомые. Оркестр, как и в прежние годы, разместился на небольшом, покрытом красным ковром помосте, где перед началом киносеансов обычно устанавливали экран. Флажки, полумесяцы, фонарики, кольца серпантина многоцветными гирляндами спускались с потолка. У дверей, как часовые, выстроились традиционные кадки с кипарисами. Невысокая лесенка соединяла обе половины помещения – внизу танцевала молодежь, а наверху стояли столики для солидной публики.

Донья Кармен и ее подруги заняли почетный столик возле самой лестницы. Узнав об их прибытии, дон Хулио подошел к ним раскланяться. Вслед за тем с прохладительными напитками явился Ким. Оркестр лихо играл какой-то современный танец (донья Кармен однажды пожаловалась, что с каждым днем исполняют все больше негритянской музыки вместо вальсов и пасодоблей), и приходилось повышать голос, чтобы собеседники вас услышали, Магдалена, Эльвира и Мария-Луиса молча наблюдали за танцующими. Флора еще не пришла.

– У бедняжки ужасная мигрень! – объяснила ее сестра.

В зале становилось все оживленнее. Все столики были заняты, и много народу ждало в вестибюле. Прибывшие подходили к донье Кармен, поздравляли ее с утренним блестящим успехом. Шум стоял адский, и разговаривавшие вынуждены были кричать.

– Я видел Отеческий приют. Это потрясающе!

– Думаю, другого такого нет во всей Каталонии.

– Я был среди публики. Позвольте мне вас поздравить!

Донья Кармен улыбалась. Кто-то пожелал узнать подробности скандала, разразившегося во время церемонии вручения медалей старикам, и разговор зашел о Канарце и его «подвигах».

– Я считаю, что по отношению к нему было проявлено чрезмерное терпение. Его поведение…

– Сегодняшний проступок переходит все границы, – сказала Эльвира. – Когда я услышала его голос, клянусь вам, я готова была не знаю что сделать…

– Он получил по заслугам, вам, вероятно, известно…

– Еще мало получил. Я бы ему все кости переломала.

В этот момент распорядитель объявил в микрофон танец с похищениями. Музыканты воспользовались перерывом, чтобы настроить инструменты. Публика разразилась оглушительными аплодисментами.

– Есть люди, которые не заслуживают выпавшего на их долю счастья, – сказала Рехина, когда стало возможно расслышать собственный голос. – Вы уже слыхали про его внука?

– Нет, – отозвалась донья Кармен. – А что такое?

– Очень хороший мальчик, тихонький такой, не знаю, видели ли вы его…

– Да-да, – подхватила Эльвира. – Мне говорили, что он первый ученик в классе.

– Так вот, оказывается, у мальчика есть призвание, он станет миссионером и поедет в Африку.

– Что ты говоришь! – воскликнула донья Кармен. – Миссионером?