355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Хуан Гойтисоло » Цирк » Текст книги (страница 10)
Цирк
  • Текст добавлен: 31 октября 2016, 01:44

Текст книги "Цирк"


Автор книги: Хуан Гойтисоло



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Да. Его мать рассказала мне об этом сегодня утром в церкви. По-видимому, он скрывал свое решение н объявил о нем только вчера за обедом.

– Ах, какое это потрясение для несчастной матери, как она, должно быть, расстроена!.. – сказала Магдалена.

– Это естественно. Разлука с сыном поначалу всегда причиняет боль…

– Но теперь она просто в восторге. Она говорит, что если на то божья воля…

– Когда у человека есть к чему-то призвание, не нужно ему препятствовать, – заметил дон Хулио.

– Я сказала ей то же самое. Если бы вы ее видели: глаза у бедняжки были полны слез».

– Поистине Рехина права, – сказала донья Кармен. – Этот человек не стоит такой семьи.

– Смею тебя в этом заверить. Я знаю обеих его дочерей.

– Несчастные, как они, должно быть, страдают! Иметь такого отца…

– И мальчик тоже очень достойный…

– Святость расцветает везде.

Пока они разговаривали, Ким подошел к дону Хулио и подал ему телеграмму. Дон Хулио прочел ее и нахмурился.

Однако он продолжал болтать как ни в чем не бывало, словно телеграмма не имела для него особого значения, но донья Кармен сразу заметила, что голос его звучит несколько принужденно. В течение нескольких минут он с беззаботным видом рассуждал о всяких пустяках, но в конце концов беспокойство превозмогло.

– Извините меня, – сказал он, поднимаясь, – Мне нужно уладить одно дело.

После его ухода беседа стала менее оживленной. Донья Кармен прочла на лицах своих приятельниц озабоченность и любопытство.

– Что бы это могло у него случиться? – произнесла Магдалена, высказав наконец вслух мучавший всех вопрос.

– Дела, надо думать, – ответила донья Кармен.

– По-моему, тут что-то другое, – неопределенно намекнула Эльвира.

– Другое? – заинтересовалась Рехина. – Что именно?

Эльвира окинула взглядом зал, словно хотела удостовериться, что ее никто не услышит.

– Знаете девушку, которая преподает английский язык в школе?

– Эту, с короткой стрижкой, свояченицу Сантьяго?

– Да.

Она еще помедлила, подогревая любопытство своего кружка. Ее маневр, как она и предполагала, принес желаемый результат. Приятельницы доньи Кармен не сводили с Эльвиры больших, как тарелки, глаз. Эльвира самодовольно откашлялась.

– Так вот… – начала она.

* * *

После того как Селия передала Атиле записку, в ее жизни наступила неожиданная перемена. Тонкая невидимая стена, отделявшая ее от остального мира, упала, как спадает кожа со змеи. Лишенные привычных масок и покровов, люди и вещи предстали перед ней в новом свете. Впервые за долгое время она не чувствовала себя одинокой, подобно больному в изоляторе. Словно какая-то другая женщина, гораздо сильнее ее, приняла решение раз и навсегда взять на себя полную ответственность за все свои поступки. Мир больше не был замкнутым и враждебным лагерем, против которого ей приходилось бороться, не получая ни от кого подмоги. Теперь она была его частью, как будто ей неожиданно протянули руку.

Испытывая не поддающееся определению чувство неразрывной связи с миром и единства со всем в нем сущим, Селия начала свою обычную прогулку по знакомым местам. Город, который долгое время не желал ее замечать и даже с трудом выносил ее присутствие, теперь, казалось, раскрыл ей свои объятия. Ярко разукрашенный по случаю праздника, он развернул высоко в небе свои флажки, и девушке чудилось, что он радостно встречает ее после долгого изгнания.

Селия побродила по холмам вблизи кладбища, прошла по дороге, где Атила впервые заговорил с ней, тропинкой спустилась к заливу, и все эти места показались ей теперь иными, дорогими и милыми, едва она поняла, что, вероятно, никогда больше их не увидит. Сидя на камнях, где утром сидели нищие, она подождала, пока солнце скроется за горами. Тогда она встала все с тем же ощущением необычайности окружающего и какой-то легкости во всем теле и в удивительно прозрачных сумерках пошла обратно в город.

Уверенность, что она покинет эти места навсегда, настроила ее на прощение и забвение. Селия вновь вернулась мыслями к семейной сцене за обедом, стремясь найти оправдание поведению Матильде и Сантьяго. Если рассуждать без излишней горячности, родные вовсе не желали ей зла, как ей представлялось вначале. Матильде, например, в простоте души своей уверена, что блестящий брак может составить счастье девушки. Толкая ее в объятия дона Хулио, она лишь со всем пылом добивалась того, что представлялось ей разумным.

Что касается Сантьяго, то справедливости ради следует признать, что Селия не имела никакого основания презирать его. То, что он работал на предприятии дона Хулио, объясняло очень многое. Становясь на сторону Матильде, он просто думал о том, что это упрочит его положение. Все предельно ясно, и Селия готова была их извинить. В конечном счете они старались для ее же блага, а она обманула их ожидания.

Теперь, избрав свой собственный путь в жизни, Селия могла совершенно свободно говорить с ними, объяснить им причины, по которым считает себя вынужденной уехать, уверенная, что ее поймут. Рисуя в своем воображении последний разговор с родными, девушка почувствовала вдруг неожиданный прилив нежности. Матильде и Сантьяго перестали казаться ей пошлой, скучной и надоедливой супружеской парой. Она уже не возмущалась, что они во всем требуют у нее отчета. Теперь они были для нее случайными попутчиками, которых она скоро покинет. Их фигуры растают вдали, и она тотчас же их забудет.

Решив отбросить все, что могло бы омрачить их образ в час расставания, Селия старательно припоминала минуты, когда родные бывали с ней добры и ласковы.

Оставалось еще покончить с доном Хулио, но на этот счет Селия не испытывала особого беспокойства. Дон Хулио – человек умный и поймет, что эту партию он проиграл. Поставленный перед свершившимся фактом, он неизбежно вынужден будет смириться. Для успокоения совести Селия решила написать ему письмо после свидания с Атилой, объяснив причины своего отъезда.

Больше часа она блуждала по знакомым улицам, ни на секунду не теряя ощущения необычности окружающего мира и в то же время собственной отрешенности.Она наблюдала праздничное веселье, но со стороны, как туристка, которая завтра уезжает, внутренне чуждая всему, что происходит вокруг.

Сознание того, что она видит Лас Кальдас в последний раз, повлияло на всю ее душевную настроенность и явилось причиной поступков, которые при иных обстоятельствах не пришли бы ей в голову. Так, вместо того чтобы поскорее уйти прочь, как бывало прежде, она, заслышав звуки оркестра, исполнявшего сарданы, остановилась на площади. Знакомое зрелище утратило в ее глазах свою обыденность, Селия глядела на танцы, словно видела их впервые. Нечто похожее произошло и на ярмарке. Селия много раз бродила по ней раньше, но при этом испытывала одну лишь скуку, а в этот вечер она рассматривала ярмарочные балаганы со странным волнением. Воздух был наполнен криками ребят, завыванием сирен, рычанием громкоговорителей и треском выстрелов. Чувствуя в горле какой-то комок, она мысленно прощалась с автомобилями, каруселью, качелями, лотереей и тирами. Никогда, никогда она больше их не увидит. У нее на глазах невольно выступили слезы.

Потом пришла очередь церкви, Пасео, колониального квартала и Музея XIX века. Селия брела без всякого направления, не слишком раздумывая, куда ведут ее ноги. На Кубинской улице она столкнулась с Хуаном Божьим человеком и попрощалась с ним тоже. Но идиот, когда она обратилась к нему, только твердил, весь во власти необычайного исступления: «Сегодня четверг». Наконец пробило восемь, и Селия медленно свернула к аллеям «Лабиринта». Луна скрылась за облаками, и, когда кончились ряды фонарей, ничего не стало видно. Селия шла по краю тротуара, ориентируясь по черным квадратам взрыхленной под деревьями земли, Хотя сердце ее неистово билось, голова была ясной. Она знала, что объясниться с Атилой будет нелегко, однако слепая вера в себя заставляла ее бросить вызов трудностям.

Когда она подошла к «Лабиринту», луна снова появилась из-за туч, и Селия сочла это добрым предзнаменованием. По мере того, как приближался решительный момент, она чувствовала себя все спокойнее и увереннее. От входа во все стороны сада расходились узенькие тропинки, пустынно белеющие в обморочном свете луны. Хрустя гравием, Селия свернула налево. До назначенного срока оставалось еще пять минут, но вспыхивающий огонек сигареты уведомил ее, что Атила уже пришел.

Тогда сердце Селии дрогнуло, и, не в силах больше сдерживаться, она, рыдая, побежала к нему.

* * *

Владения дона Хулио лежали в некотором отдалении от других построек. Чтобы подойти к дому, нужно было подняться по лестнице на насыпь, ведущую к городскому водохранилищу. Вдоль насыпи тянулась стена в два метра высотой с железной калиткой. Толкнув ее, вы попадали в эвкалиптовую аллею. В конце аллеи светился в ночной темноте круглый фонарь. Там был дом.

Как заранее договорились, Эредиа ждал их у калитки. Дон Хулио не оставил ему ключа от входной двери, но у Атилы был ключ, сделанный слесарем по слепку, который снял цыган.

– Оставайся здесь и сторожи, – сказал ему Атила. – Если что случится, предупредишь нас свистом. Мы откроем окно.

Атила углубился в аллею, за ним следовал Пабло. Тьма была такая густая, что они с трудом продвигались. Порой из-за туч появлялась луна и чертила на гравии мертвенно-серую татуировку. Земля в лохмотьях света напоминала солдатский маскхалат. Пабло слышал рядом тяжелое дыхание друга. Тропу покрывали листья, хрустевшие под ногами. Фонарь у входа еле проглядывал сквозь густые кроны эвкалиптов.

Незаметно для себя они вышли к палисаднику. Дом был большой, трехэтажный, тускло-красного цвета. Почти весь фасад оплетали жадные щупальца вьющихся растений. Огромные окна скрывались за жалюзи. Над дверью был крытый шифером навес, к которому был подвешен круглый фонарь. Поникшая гераць в двух вазах у подножия лестницы впитывала его желтоватый свет.

– Подожди.

Атила на цыпочках поднялся по ступенькам и вставил ключ в замок. Предварительно он обмотал руку платком. Несколько секунд Атила бесшумно возился с ключом. Неожиданно дверь подалась с необыкновенной легкостью.

– Поднимайся, быстро.

Стараясь не дышать, Пабло последовал за ним и очутился внутри дома. Здесь стояла непроглядная тьма. Только отсветы дверного фонаря местами немного разряжали ее. От дуновения ветра задрожали стеклянные подвески лампы. Атила тщетно искал выключатель. Не найдя его, они стали продвигаться по вестибюлю на ощупь.

– Где кабинет?

– По-моему, здесь.

Атила чиркнул спичкой. Словно крылья гигантских бабочек, по стенам, потолку, полу заметались тени. Комод, сундук, бюро помогли Пабло сориентироваться. Зеркало отразило его движения, придав им таинственность. К лестнице шмыгнул мышонок.

– Сюда.

Первый страх прошел, и Пабло почувствовал прилив энергии. Дверь кабинета была закрыта. Пабло открыл ее и зажег свет. В камине еще горел огонь. Пабло подошел к письменному столу и показал Атиле сейф. Его друг опустил штору и распахнул окно настежь. Потом он вытащил связку отмычек и стал перед сейфом на колени.

– А ты посмотри в ящиках.

Пабло повиновался.

– Не смей снимать перчатки, олух.

Пабло натянул их снова. Сердце у него билось не так сильно, как он ожидал, мало-помалу к нему возвращалось спокойствие. Ящики стола не были заперты. Бумаги, документы, квитанции компании – он все тщательнейшим образом просматривал. В одном из ящиков он нашел конверт с женской фотографией. На обороте потемневшей от времени карточки была надпись.

– Погляди-ка, что я нашел. Видно, у старика была любовь.

Атила не обернулся. Стоя коленями на ковре, он все возился с сейфом. Пабло сунул фото в конверт и продолжил обыск. Мебель, как и вся комната, пропахла стариком. Запах был противный, тошнотворный – смесь застоявшегося табачного дыма и свинины.

«Элпидио – человек порядочный и не хотел марать руки».

Ему невольно приходили на память обрывки вчерашнего разговора. Старому дураку и в голову не пришло, что сын Элпидио тоже рук не замарает: Пабло предусмотрительно надел перчатки.

Эта мысль так развеселила его, что он чуть не расхохотался как ребенок. Стоя перед сейфом на коленях, Атила тяжело дышал. Пабло, даже не глядя на него, знал, что он весь в поту. Всякий раз, когда его друг чего-то напряженно желал, па лбу его бисеринками выступал пот и глаза приобретали странный блеск.

– Не открывается?

– Нет.

– Хочешь, я попробую?

– Погоди. Я еще попытаюсь.

Атила отвечал отрывисто, раздраженный тем, что его отвлекают. Пабло смотрел на него как зачарованный: они с Атилой в доме дона Хулио. Сцена казалась ему почти нереальной, словно он грезил наяву. В эту ночь они раздобудут деньги и отпразднуют свой успех в какой-нибудь таверне. С ними будет Хуана, и они решат, что делать дальше. Пабло хотелось немедленно уехать из города. Но Атила прав, говоря, что им следует еще на некоторое время задержаться в Лас Кальдасе.

– Иначе нас сразу же заподозрят.

Когда вызванный этим событием переполох уляжется, они в один прекрасный день без предупреждения покинут город и никогда больше не услышат ни об училище, ни о гараже, ни о школе. Все трое навсегда распростятся с прошлой жизнью. А когда их родители дадут знать в полицию, будет слишком поздно: к тому времени Атила, Хуана и Пабло перейдут границу.

– Ты думаешь, Хуана решится на… – начал было Пабло и смолк на полуслове, так как в этот самый момент, подняв крышку сигарного ящика, обнаружил, что он набит банковыми билетами.

Сердце Пабло, до сих пор спокойно стучавшее в груди, бешено заколотилось. Он облизал ry6jbi. Во рту у него сразу пересохло, горло было как резиновое.

Оглушенный, вытаскивал он одну за другой пачки по тысяче песет. Деньги были новенькие, они радовали глаз. Кучей свалив пачки на бювар, он пересчитал число купюр в каждой из них и помножил на количество пачек. Если только арифметика его не подводит в коробке восемьдесят тысяч песет.

– Атила…

На этот раз его друг обернулся. Пабло, задыхаясь, склонился над столом и показывал ему пачки денег, одну за другой. Атила побледнел от волнения. Под мышками у него двумя влажными кругами выступил пот, глаза – как у влюбленного – заблестели, точно два уголька.

– Черт! – произнес он не своим голосом. – Должно быть… По-моему…

Наконец он решился погладить деньги. Связка отмычек, которую он держал, неслышно соскользнула на пол.

– Где?… В каком месте?

Его лицо преобразилось от радости. Пабло почувствовал на своих плечах грубые тиски его рук, а на щеке – шершавое прикосновение губ.

– Они наши!.. Мы добыли их, Пабло!.. Они наши!..

Как восторженные мальчишки на ночном гулянье в канун дня Иоанна Крестителя, они пустились в сумасшедший пляс вокруг стола, возбужденно размахивая пачками денег и забыв о всякой осторожности.

– Наши!.. Наши!..

Опомнились они слишком поздно. Приказ, обращенный к ним, потонул в их истерических выкриках, и дон Хулио вынужден был повторить:

– Я сказал – руки вверх…

Его появление сразу же разрушило чары, но оба еще несколько секунд продолжали вертеться вокруг своей оси. В зеркале безжалостной пародией на исчезающую радость отразились их движения. Пабло глядел на револьвер дона Хулио, не смея поверить в его реальность.

– Бросьте эти шутки, иначе я буду стрелять.

Рука Атилы, потянувшаяся было к пресс-папье на столе, отдернулась.

– Сделайте два шага назад.

После мгновенного колебания оба одновременно повиновались.

– Никто не позволял вам поворачиваться.

Голос дона Хулио звучал сухо, в нем, казалось, не было ничего человеческого.

– Вы, Пабло, подойдите к письменному столу.

Пабло почувствовал, что его тело послушно движется, словно марионетка, которую потянули за невидимые нити.

– Соберите деньги и положите их в коробку.

Пабло исполнил это с некоторым трудом – у него дрожали руки.

– Теперь положите ее на прежнее место.

Пабло снова повиновался. По лбу его струился пот. У него было такое чувство, точно он играет в какой-то комедии.

– Вернитесь к своему товарищу.

Атила стоял посреди комнаты, подняв руки, но по его исказившемуся звериному взгляду Пабло понял, что происходит что-то необычное. Преодолев страх, он обернулся.

То, что затем случилось, развертывалось так стремительно, что он не успел вмешаться. Цыган Эредиа напал на дона Хулио сзади и выбил у него из рук оружие. И почти сразу же на дона Хулио набросился Атила и несколько раз ударил его ножом в грудь.

Дон Хулио оглянулся и рухнул, как кукла. Его руки, которые он поднял было к сердцу, медленно раскинулись по ковру, и кровь, выступившая пятнами на рубашке, пропитала пиджак и стала капать на пол.

Наступило молчание, все трое, тяжело дыша, глядели друг на друга, точно пьяные. Потом их взгляды снова устремились к телу.

– Мы его пришили, – хрипло сказал Атила. – Он мертв.

Атила стал коленом на ковер и приложил ухо к сердцу дона Хулио. Когда он поднялся, его щека была в крови. Эредиа глядел на труп как загипнотизированный, грудь цыгана тяжело вздымалась словно мехи.

– Старик подошел неожиданно и направился прямо в дом. Я не знал, что делать…

– Мог нас предупредить, – со злобой сказал Атила.

– Я свистел… Но вы не отвечали, тогда я вошел в дом.

Пятно на ковре расползалось. Бой часов в вестибюле напугал их. Последние умирающие головешки медленно догорали в камине.

– Я смываюсь, – сказал цыган, глядя на них почти с ненавистью.

– Подожди, не теряй головы.

Голос Атилы, по-видимому, вернул цыгану хладнокровие. Эредиа скрестил на груди руки и остался на месте. Атила обернул нож платком и сунул в карман. Его руки, как и руки Пабло, нигде не оставили отпечатков. Убедившись, что все в порядке, он открыл ящик стола, вытащил коробку с деньгами и показал ее цыгану.

– У нас есть деньги, понимаешь? Если не распускать нюни, ничего не случится. Ступай на улицу, чтобы тебя видели. Мы перелезем через ограду за домом, а перед тем, как уйти, высадим окно. Самое главное – запомни: в дверь мы не входили. Когда тебя опросят, говори, что он вернулся неожиданно и не сказал тебе ни слова. В воскресенье увидимся, и я отдам тебе твою долю. А теперь мы с Пабло идем в «Погребок».

* * *

Выйдя из дому, Ута допил коньяк. Мысли, время от времени проносившиеся в его мозгу, внушали ему страх. Он страстно желал ни о чем не думать. Все сказанное и сделанное за последние дни представлялось ему следствием предварительного соглашения.Это просто забавная цепь недоразумений, с которыми он может разом покончить одним мановением руки.

Поднимаясь по Кубинской улице, он ждал режиссерского знака. «Хватит, – должен сказать режиссер, выходя из какого-нибудь подъезда, – игра окончена. Ты великолепный актер». Люди, прячущиеся за ставнями и жалюзи, высунутся из окон, аплодируя мастерству его исполнения, и мальчики и девочки, друзья Лус-Дивины, возложат ему на голову лавровый венок.

Ута был уверен, что сегодня наступит финал. Между тем улица хранила настороженное молчание. Развесив на балконах флаги и ковры, жители скрылись в домах. На маленькой площади высилась триумфальная арка, несомненно, возведенная из уважения к нему. Проходя под ней, Ута отдал честь. С того момента, как он покинул Элису, у него было такое чувство, словно он ступает по воздуху, как случается во сне.

Временами страх возвращался. Навязчиво подступало воспоминание о долге хозяину такси и механику. Чтобы изгнать его, Ута принялся мечтать, как, переговорив с ним, дон Хулио признает справедливость его доводов и ссудит необходимую сумму денег. Проделка с телеграммой, подписанной именем Селии, будет забыта: Ута объяснит дону Хулио, что поступил так лишь для того, чтобы заставить его прийти на свидание, и старик, узнав об этом, с удовольствием посмеется над его хитростью.

Дав Уте небольшую передышку, во время которой тот уже успел построить планы о том, как купит пальто жене и велосипед Лус-Дивине, страх снова подкрадывался к нему, нашептывал на ухо, что дон Хулио не станет платить его долги и не даст ни гроша, сколько его ни проси. На мгновение Ута поддался отчаянию. Тогда он – человек пропащий.

– Если он не даст мне взаймы, я его убью.

Высказав вслух свое намерение посреди безмолвной улицы, еще празднично украшенной, он: снова обрел спокойствие. Деньги, в которых ему отказал отец, были необходимы для пропитания жены и Лус-Дивины. Поэтому он должен бороться, пока не достанет их, даже если придется ради этого исполнить свою угрозу.

– Я схвачу разрезной нож и вспорю дона Хулио сверху донизу. Потом я насыплю в мешок опилок и затолкаю этот бурдюк внутрь.

Его воображение заполонили леденящие кровь картины, напоминающие похождения гиньоля. У дона Хулио гладкое лицо, как у куклы. Ута почему-то был уверен, что стоит сделать на коже дона Хулио маленький надрез, и этот человек сразу опадет, точно воздушный шар, из которого выпустили воздух, не успев даже вскрикнуть. Его кровь разольется по полу и загустеет маленькими островками, отливающими зеленью, словно лишайник. Потом Ута вспомнил о дорожном разговоре и прибавил:

– Кроме того, Джонни обещал мне помочь.

Две женщины, разговаривая, переходили мостовую. Из осторожности Ута спрятался за олеандр. Выждав, пока они пройдут, он на цыпочках продолжал свой путь. По мере того как Ута удалялся от центра, улицы становились все безмолвнее. Колониальный квартал, чуждый лихорадочному веселью ярмарки, был, как всегда, погружен в сон. Время от времени ветер заносил сюда визгливую музыку аттракционов, и темные ветки олеандров вздрагивали как живые.

– Без свидетелей. Без свидетелей.

Он шел, держась в тени, прячась от обморочного света луны. Теперь он сожалел, что бросил Джонни. Джонни мог бы ему помочь, когда он окажется лицом к лицу с доном Хулио. Да нет же, у него опять разбегаются мысли: ведь Джонни тоже кредитор, он принадлежит к враждебному лагерю.

Опомнившись, он обнаружил, что поднимается по лестнице, которая ведет к водохранилищу. Идущая в гору улица слабо освещалась полдюжиной фонарей. Ветер намел на лестничных площадках огромные кучи листвы.

Ута толкнул калитку, стараясь действовать бесшумно. Хотя голова у него шла кругом, он сразу же нашел звонок, но ждать не стал и решительно шагнул в парк. Несколько минут он продвигался вперед, и ему уже показалось, что он заблудился, когда неожиданно среди хаоса лягушачьих оркестров перед ним возник погруженный в молчание дом.

Дверь была распахнута настежь; над входом горел круглый фонарь. Поддавшись магии этого безмятежного покоя, Ута неслышно пересек палисадник. Когда он поднимался по ступеням, ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отступить назад: к нему тянулись неподвижные стебли бугенвилий. Внезапно он понял, что все здесь ожидает именно его.

За дверью никого не было. Сдерживая дыхание, Ута вглядывался в прихожую, залитую тусклым светом фонаря.

– Есть тут кто-нибудь? – опросил он.

Он не получил ответа. Тишину вновь заполонили ночные звуки сада.

– Можно войти? – спросил он почти шепотом.

На этот раз не отозвалось даже эхо. Только самодовольно квакали лягушки.

Ута на цыпочках прошел в прихожую. Робкий свет фонаря помогал ему ориентироваться. Скрюченные бра потянулись к Уте. Они тоже, казалось, ждали его.

– Иду, иду, – пробормотал он.

Дом по-прежнему был погружен в летаргию, но нечто неуловимое, подобно дыханию спящего человека, выдавало, что он живет.Знамения упорно продолжали сопутствовать Уте, ведя его к гибели. Ковер сообщнически приглушал его шаги. Когда он очутился перед двумя дверьми, левая – от сквозняка – открылась сама.

Ута вошел почти против воли. Свет в комнате был погашен, но через распахнутое окно проникало сияние луны. Ветер разметал бумаги на столе и шевелил темную ткань тяжелых занавесей.

Посреди ковра лежал дон Хулио. Его застывшее лицо напоминало маску. Руки были широко раскинуты, ноги согнуты и слегка поджаты. На груди на рубашке темнело большое пятно. Ута словно зачарованный опустился на колени. Кровь, обозначавшая место, где была рана, притягивала его. Все еще не веря в реальность происходящего, он медленно протянул к ране руку.

Убийца.

Это слово пришло ему на ум внезапно, и Ута ошеломленно огляделся по сторонам. Круглый лик свидетельницы-луны насмешливо заглядывал в окно. Бросившись закрывать шторы, Ута понял, что попался в ловушку. Его порыв был равнозначен немому признанию, и со всех сторон сразу же поднялись голоса бесчисленных обвинителей. Громко обличая его преступление, в комнату ворвался сад. Пробудились вдруг эвкалипты, пальмы, магнолия, и все они злорадно показывали на его запачканные кровью руки.

Подавленный глухим тягостным воплем деревьев, Ута стоял неподвижно. Комната была во власти холодных колдовских чар луны. Занавеси конвульсивно вздрагивали от ветра. Ута в тоске сел рядом с трупом. Причина убийства могла быть только одна: несмотря на все угрозы, дон Хулио не пожелал дать ему денег.

– Джонни, – с мольбой позвал Ута.

Но шофер, сто раз обещавший ему свою помощь, покинул его в беде. Ута напряженно прислушивался к звукам в прихожей. Горло у него пересохло. В доме не было ни души.

– Элиса.

Жены тоже не было. Ута встал на ноги и вытер руки о пальто. Окно напоминало отверстую пасть зрительного зала, откуда за ним следили. В нем вдруг проснулся старый актер, всю жизнь разыгрывавший комедии. Он перевоплотился в безумную королеву, его шесты исполнились осторожности и тайны.

– Тш-ш-ш!.. Король спит…

Приложив палец к губам, он пошел по светлому от луны ковру, окруженный скорбным изумлением невидимых придворных дам.

– Не разбудите его…

Сцена должна развиваться естественно. Ута знал, что его подстерегает беспощадный взгляд десятков свидетелей.

– Король спит.

Наконец он достиг двери и вышел в прихожую. Там не было необходимости притворяться: желтый фонарь у входа разрушил волшебные чары. Ута нервно взглянул на часы.

– Мне нужно бежать отсюда, – сказал он.

* * *

План, предложенный Атилой, был прост, и Эредиа знал его назубок. На допросе цыган должен показать, что во время обхода улицы он неожиданно увидел возвращавшегося дона Хулио. Поскольку дону Хулио и раньше случалось приходить домой в неурочный час, сторожа ничуть не удивило его появление. Лишь через полчаса, наткнувшись на садовую лестницу, перекинутую через ограду владений сеньора Альвареса, цыган заподозрил неладное. Эредиа должен объяснить далее, что, найдя лестницу, он стал осматривать сад и, проходя мимо дома, обнаружил полуоткрытую входную дверь. Поскольку дона Хулио поблизости не было видно и он не откликался на зов, сторож решил войти в дом, нашел хозяина мертвым и немедленно позвонил по телефону в полицию. Прежде чем звонить, Эредиа должен подождать, пока часы приходской церкви не пробьют половину десятого.

Однако, когда подошло время исполнить задуманное, возникло новое, непредвиденное обстоятельство. Приставляя к ограде лестницу, Эредиа увидел, как в сад, пьяно волоча ноги, вошел Ута. Цыган застыл на месте, не зная, что делать. Обнаружив преступление, художник сорвет все его планы. На мгновение Эредиа пожалел, что не решился выйти ему навстречу: отсутствие сторожа на месте, пожалуй, покажется следователю подозрительным. Но, если хорошенько подумать, убийство можно великолепнейшим образом свалить на Уту, стоит лишь с толком взяться за дело. Достаточно подстеречь художника, когда он выскочит из сада и побежит за жандармами. А следователю, надо объяснить, что Ута вошел в дом в тот момент, когда сам он совершал обход.

Эредиа, попыхивая сигареткой, оглядел улицу. Он медленно пересек площадь и, чтобы его слышали, громко постучал колотушкой. К несчастью, вокруг не было ни души. Без свидетелей трудно доказать свое алиби. Несколько минут он ходил по ступенькам то вверх, то вниз, гремя своей колотушкой, и наконец с облегчением обнаружил, что окно одной из вилл, выходящих на площадь, освещено.

Эредиа взглянул на часы: скоро Ута выйдет. Одна сигарета догорела, он зажег другую. Прикуривая, цыган заметил, что его рука дрожит. Надо успокоиться. Нельзя терять голову, сказал Атила. То, что случилось с доном Хулио, было неотвратимо. Эредиа это сразу понял. Старик относился к нему с подозрением. Зная его дружбу с Атилой, он сразу связал бы одно с другим. Иного выхода у них не было. Эредиа завидовал своим товарищам: Атила с приятелем спокойно отправились домой, а он должен оставаться здесь, один, ждать допросов и быть готовым ко всему.

Ута не появлялся. Прошло уже больше двадцати минут с того времени, как он вошел в дом. Цыган скрестил на груди руки. Что ж, он может сидеть там сколько пожелает. Тем труднее ему будет оправдаться. Если рассуждать хладнокровно, его послала сама судьба. Подозрения, которые в противном случае пали бы на сторожа, переходили на Уту.

В его голове роилось бесчисленное множество разнообразных проектов – на этот раз он не нуждался в изобретательности Ати-лы. Эредиа мог, например, войти в дом и захватить Уту в комнате дона Хулио. Цыган спокойно обдумал этот план. Поступив так, он окажется вне подозрений. Но прежде надо сходить в сад и убрать лестницу.

Внезапное появление в калитке художника не дало ему исполнить задуманное. Ута вел себя совсем не так, как предполагал Эредиа. Увидев сторожа, он явно испугался. Правда, он тут же овладел собой и с улыбкой приветствовал цыгана.

– Как поживаете, любезный друг? – Художник подошел к нему и похлопал его по спине. – А я, как видите, гуляю…

От него разило коньяком. Цыган заметил на его пальто пятна крови. Ута, видимо, понял это и ловко прикрыл их рукой.

– Но не смею вас задерживать. Заходите как-нибудь ко мне домой, поболтаем на досуге.

И шутливо кланяясь, он поспешно удалился. Эредиа отпустил его, не сказав ни слова. Время от времени Ута оборачивался и, как актер публике, посылал ему воздушные поцелуи. Опершись на выступ стены у калитки, цыган подождал, пока он не скрылся из виду.

После этого он пошел в сад, убрал лестницу в гараж, поднялся на второй этаж дома и снял телефонную трубку.

– Центральная, дайте мне один девять пять.

Сообщив жандармскому капралу о происшествии, Эредиа вышел на улицу. Хотя он не чувствовал страха, сердце его бешено колотилось. Жандармы уже бросились разыскивать Уту. Когда они явятся, Эредиа должен представить им стройную версию случившегося и постараться, чтобы подозрения пали на художника.

Через десять минут послышалось гудение мотора, сливавшееся с далекой музыкой, которая доносилась с ярмарки. Оно все нарастало и нарастало, пока наконец слева на площадь не выехал темный автомобиль.

Обогнув скверик, разбитый посреди площади, машина затормозила у подножия лестницы, и тотчас же полдюжины людей бросились по ступенькам вверх. Эредиа различил треуголки трех жандармов – капрала и двух рядовых, увидел хозяина «Убежища» и еще двух человек, которых он никогда не встречал.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю