Текст книги "Парикмахер"

Автор книги: Христиан Шюнеманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

15

Каким образом телефон оказался в постели? Зачем он звонил? Я нащупал ладонью трубку. Она лежала в ногах у Алеши.

– Да, слушаю.

– Томас, как дела? Все paletti? – Это был Клаус-Петер, репортер из утренней газеты «Мюнхнер морген». Что ему на этот раз от меня надо?

– Сколько времени?

– Ровно девять. А ты еще спишь? Ну, я не могу! Томми еще спит. Один? Нет, конечно же, не один. Угадал? – Клаус-Петер мекал, как козел.

– Чего тебе? Ты хоть радио выключай, когда разговариваешь по телефону. Или, лучше всего, перезвони мне позже.

– Ты уже слышал, что полиция нашла орудие убийства?

– Нет. Я об этом ничего не знаю. Подожди. – Я осторожно потянул на себя одну из простыней. Алеша перевернулся на живот. Он спал с открытым ртом. На его загорелой коже светлела полоска, как будто кремовые плавки. Я закутался в простыню. За дверью, на балконе, я оборвал на левкоях засохшие листочки. На церкви начали бить часы, словно приветствуя меня. В самом деле, девять часов.

– Что же за орудие убийства? – спросил я.

– Я рассчитывал узнать это от тебя.

– Представления не имею. С чего ты взял, что оно найдено? – Может, комиссарша нарочно мне не сообщила?

– Это к делу не относится, – ответил Клаус-Петер.

– Значит, сам выдумал.

– Томас, в городе ничего не происходит. Мне требуется новый всплеск в этой истории, иначе читатели забудут про убийство. У тебя есть хоть что-нибудь? Умоляю, хоть намекни!

– Знаешь, это твои проблемы. Мне не на что намекать.

– Считаешь ли ты возможным, что Александра была лесбиянкой?

– Совсем неудачный ход.

– Тут ничем не приходится брезговать. А может, тебе известно, что творится в женской редакции, в этом гадюшнике?

– Одни мужские фантазии.

– Лучше, чем вообще ничего.

– Я только знаю, что у Александры были довольно большие проблемы с деньгами.

– Ну вот, уже какое-то начало.

Клаус-Петер, с его настырностью, всегда ухитрялся вытащить из человека информацию. Может, я сделал ошибку, намекнув ему про деньги?

– Но это, собственно, ни для кого уже не секрет, – поспешил я добавить.

– Карточные долги? Рулетка?

– Не думаю, скорее такие долги, что просто накапливаются, когда человек много ездит, покупает дорогие вещи и все такое.

Молчание.

– Ты записываешь? – поинтересовался я.

– Александра жила не по средствам. Да… никакой сенсации в этом я не вижу. От такого сообщения со стула не упадешь.

– Извини, только я ничего не могу тебе рассказать про рэкет, тайные встречи в мотелях и деньги, оставленные в дупле дерева.

– Может, воздержишься от ехидства?

– Всего наилучшего, Клаус-Петер! Чао!

Я клокотал от досады, что именно Клаус-Петер оборвал мою счастливую ночь. Я решил как можно скорей выбросить из головы его звонок. В ванной я переключил ручку на холодную воду и, как всегда, заорал во всю глотку. В это время Алеша заглянул в дверь.

– Томас, к тебе пришли!

Я не слышал звонка в дверь и удивился.

– Кто пришел?

– Совсем-совсем молодой парнишка. Но зайти отказывается.

На лестнице стоял Кай, ужасно смущенный. Он протянул мне конверт с черной каймой. Сообщение о похоронах Александры.

– Мне хотелось передать его вам лично, – сказал он.

Я покрутил конверт в руках.

– Спасибо тебе, Кай.

– Еще я буду рад, если вы придете на траурный прием. Тогда я приготовлю рыбу.

– Что ты приготовишь? Да что ты остановился на лестнице? Заходи в квартиру!

– Я не хочу вам мешать. Правда.

Я схватил Кая за руку и втащил через порог в холл.

– Кажется, у меня найдется кофе. Ты пьешь кофе?

– Могу. У вас за ухом осталась пена.

За дверью ванной шумел душ, на кухне в самом деле дымился кофе. В духовке горел свет, на противне стояли маленькие остроконечные колпачки из теста. Я достал чашки.

– Там под душем ваш друг?

– Да, Алеша.

– А кто был тот, другой, в Английском саду? Я подумал, что он и есть ваш друг.

– Стефан? Тоже мой друг. Впрочем, скорее старинный приятель. Еще со школьных времен. Стефан мне вместо брата.

– А-а, а то я удивился.

Я налил нам по чашке кофе, потом снова поднялся и поставил на стол третью чашку. Аромат кофе смешивался с запахом теста.

– Молоко есть? – спросил Кай.

– Молоко? Нет. Я его не пью.

Кай скрестил на груди руки и откинулся на спинку стула. Я вскрыл конверт с траурной полосой.

– Пятница, одиннадцать часов. О'кей, я приду.

– Мой старик не хочет, чтобы вы там присутствовали. Но я подумал – да пошел он в задницу! Мама хотела бы вас видеть. – Глаза мальчика широко раскрылись, словно он пытался сдержать слезы.

– Когда умер мой отец, – сообщил я, – у меня вообще не было слез, я не мог плакать. Было странно. Все вокруг меня рыдали и выли, а у меня – ничего! Ни слезинки. Я думал, может, печаль придет потом, когда-нибудь, случится срыв или типа того. Но ничего так и не случилось. Уже десять лет, как его похоронили.

– Вы что, не любили его?

Я задумался.

– Нет, пожалуй, тоже любил. Но наши отношения никогда не были очень тесными. Он всегда соблюдал дистанцию с нами, детьми. А жаль.

– Вы скучаете без него?

– Не знаю. Об этом я как-то никогда не думал.

Кай с любопытством разглядывал Алешу, а тот остановился в дверях. В руках он держал спортивную майку, где был изображен стакан молока с подписью: «Wish you were beer» (Жалко, что ты не пиво). Одна подружка подарила ее мне много лет назад, а я совсем про нее забыл.

– Алеша русский, – сообщил я Каю и представил их друг другу. Мы смотрели, как Алеша надевал эту майку.

– Когда вы заметили, что у вас не та ориентация? – спросил Кай. – Что вы швуль?

– Я? Всегда это знал.

Алеша тоже подсел к столу.

– Швуль? Странное слово. По-русски говорят «голубой». Это такой цвет, словно небо.

– По-моему, так гораздо приятней, чем «швуль», – сказал Кай. – Мама как-то сказала, что, если бы не была такой дурочкой, то выучила бы русский. А мне больше нравится испанский.

– Александра и русский язык? Ради тех людей, которые привозят мускус? – спросил я наугад.

– Она и про это вам рассказывала? Но ведь это суперсекретное дело, никто не должен был знать.

– Она ничего мне не рассказывала, я сам догадался. Как, она в самом деле хотела участвовать в перепродаже мускусного масла?

– Гнусного масла.

– Мускус выдавливается из желез, что между задними ногами, – сообщил Алеша. – Бедных оленей просто выжимают.

– Но самое свинство в том, – добавил Кай, – что убивают также самок и молодняк, хотя у них нет никакого мускуса. Это преступление.

– Ты говорил с матерью об этом?

– Ясное дело. Мы с Антье показывали ей снимки, описывали все ужасы. Уговаривали, чтобы она не лезла в эту грязь. Бесполезно. При этом я был во всем виноват.

– Ты? Виноват? – переспросил Алеша. – Наши сибиряки занимаются этим, чтобы выжить. У них нет работы, нечем кормить семьи. Возможно, они в безвыходном положении. Но ты-то тут при чем?

– Я постоянно требовал денег! Из-за этого мы часто ругались. Но она все равно делала для меня, что только могла. И почему я ничего не соображал? – У Кая выступили на глазах слезы. – Мы все время ссорились. Постоянно. Даже в тот наш последний вечер.

– Когда? В какой вечер?

Кай подул на кофе.

– Кай, когда ты с ней поругался?

– В тот вечер.

– В тот самый, когда ее убили?

– Только вы никому не рассказывайте, слышите? Никому! Если бы я знал, что она… я бы тогда… – Кай говорил это прямо в чашку.

– Теперь расскажи все спокойно и четко, – приказал я. – Когда точно ты был у нее?

– Не знаю, возможно, где-то полдевятого.

– Тебя видел кто-нибудь?

– Не думаю.

– А швейцар?

– Я всегда вхожу через боковую дверь и поднимаюсь на четвертый этаж по лестнице. Терпеть не могу лифты! Мама специально дала мне ключ от двери.

– И ты был у нее в кабинете?

– Да.

– Расскажи-ка по порядку.

– Там нечего особенно и рассказывать. Я хотел взять у нее денег. Она отказалась их дать. На ее столе опять лежало письмо от тех, кто привозит мускус. Я сказал ей, чтобы она с ними не связывалась. Мама ответила, что дело все равно застопорилось. Тут же упрекнула меня, что я не даю ей зарабатывать деньги, а сам постоянно их требую. Она была права. Но тогда я еще этого не соображал. Обижался. Мне казалось, что она плохо обращается со мной. Тогда она просто меня выгнала.

– Ты видел там еще кого-нибудь?

Кай помотал головой.

– Кого-нибудь из ее коллег, скажем, Клеменса Зандера?

– Мама проводила меня до лестничной площадки, за дверь редакции. Но никого, кроме нас, на этаже не было.

– Он не говорила тебе, что ждет кого-нибудь?

– Не знаю. – В глазах Кая стояли слезы. – Она дала мне десятку и сказала, что ей еще нужно поработать. Вероятно, она собиралась встретиться с этим чуваком с косметикой, ну, с тем, что косметикой занимается. Я швырнул ей деньги под ноги и ушел. – Кай заплакал.

– Что за «чувак с косметикой»? Ты имеешь в виду менеджера из фирмы «Клермон»?

– Допустим.

– Загорелого такого?

– Да, его. Она была с ним вась-вась.

– Как это, «вась-вась»? В смысле работы?

Алеша что-то пробормотал по-русски.

– Что? Да нет, что я могу знать? Я тоже ничего не знаю. Только, пожалуйста, не говорите ничего полиции. Пускай оставят меня в покое. Они уже достали меня во как!

Я хотел ответить, что мне очень жаль, но не нашел нужных слов.

16

Когда, собственно говоря, тут у нас, в Глоккенбахском квартале, появились радужные флажки? Словно мы в Сан-Франциско. Флажки гомосексуалистов развеваются перед такими барами, как «Нил», наклеены на витрине «Тилипы», где я заказываю каждую неделю цветы для своего большого стола, а еще чуть подальше, у «Макс amp; Милиан» – мужчины покупают там почтовые открытки и любовные романы. Алеша ценит такие флажки, считает их прогрессом. Говорит, что в Москве голубые прячутся. Правда, в моем салоне такого флажка нет. Но я и не собираюсь как-то оправдываться. Ведь ко мне приходят люди ради хорошей прически, а не чего-нибудь другого.

По дороге в «Арозу» я рассказал Алеше, что в семидесятые годы отцы города совершенно запустили красивые здания с башенками и эркерами. Квартал планировался под снос. В то время создавались колоссальные транспортные оси, город приспосабливали к автомобилям.

– В Советском Союзе при Брежневе творилось то же самое, – поддакнул Алеша.

Да. Теперь дома прошли санацию, фасады покрасили светлой краской, какой они, вероятно, никогда и не знали за минувшую сотню лет. Теперь тут живут художники, интеллектуалы, киношники, журналисты. Да еще я. Мы тут неплохо устроились. Ханс-Сакс-штрассе походит на открытую, уютную квартиру, где можно прекрасно прожить всю жизнь.

Беа и Ким сидели снаружи, у входа в «Арозу». Я представил им Алешу. Женщины знали его лишь по моим рассказам. Все трое обменялись сигаретами, и Беа сказала:

– Сатурн и Рак позитивно влияют на семейную жизнь.

Только не у нее. Встреча с интернетным знакомым, челюстным ортопедом «с прекрасными зубами и благородным профилем» принесла разочарование. Свои любимые сигареты она могла курить лишь на кухне под вытяжкой. Так что у этого ортопеда не было шансов стать ее супругом номер пять. Только тут я вспомнил – ведь я не позвонил Беате после обеда, как мы договаривались. И Стефан напрасно прождал меня утром на Рейхенбахском мосту. Плохой я друг.

Остаток рабочего дня я провел в одиночестве в своем подземном кабинете, словно узник. Оформил заказы на доставку «утюга» для волос, убрал в архив отработанные бумаги, ответил на электронную почту, заметив при этом, что некоторые новости разносятся автоматически: Джереми в Лондоне знал, что Алеша приехал ко мне в Мюнхен. Ева в Богенхаузене была в курсе, что Клаудия собиралась прийти ко мне в салон. И она все-таки пришла.

Я ждал ее в салоне. Прошло больше часа, с тех пор как Керстин, последняя, убрала расческу и ножницы и удалилась со своей длинноволосой клиенткой, прическа которой получила приз на прошлой неделе. Алеша встречался с потенциальным покупателем статуэтки. Наконец, появилась Клаудия. Она протянула мне руку, как на деловой встрече – никаких поцелуйчиков в правую и левую щеки.

– Хочешь чего-нибудь попить? Или мне сразу тебя стричь? – спросил я.

– Пожалуй, не откажусь. Сначала попью. Но только самую чуточку.

Она присела на краешке дивана в глубине салона, так, словно он был не мебелью, предназначенной для этого, а какой-нибудь скульптурой, и стала листать номер «Вамп». Я зажал бутылку коленями, но не справился с пробкой – она выстрелила. Хлопок был крайне неуместным, как и пена, хлынувшая из горлышка. Праздновать нам было нечего. Я поднял из лужи сумочку Клаудии.

– За тебя, – проговорил я. Когда чокаешься этими узкими дудками, никогда не получается красивого звона.

– За то, чтобы все снова стало хорошо. – Клаудия была бледной, как шампанское в ее бокале. Она подержала напиток во рту и не сразу проглотила.

– Ты снова вышла на работу?

– С понедельника.

– Это отвлечет тебя от грустных мыслей.

– Конечно.

По Ханс-Сакс-штрассе прогрохотал мимо дома тяжелый грузовик, потом стало еще тише. Клаудия пила шампанское маленькими глоточками и оглядывалась по сторонам. Ей не нужна была прическа, ей требовался человек, с которым она могла поговорить про их общую подругу. Пожалуй, это и называется «соблюдением траура».

– Пойдем, – сказал я.

Будто поминальную свечку, она донесла бокал до кресла, где я стригу чаще всего. Там снова присела на краешек и оперлась о сиденье обеими руками.

– Александра тоже тут сидела? На этом кресле?

Я отложил в сторону пелерину и подвинул поближе еще одно кресло. Ах, Клаудия.

– Какой она была в тот вечер?

– Когда пришла в салон – возбужденной, нервной, но ушла, совершенно успокоившись. И была прямо счастлива и довольна своим новым платиновым цветом волос.

Клаудия покачала головой.

– Платиновый цвет. Как она только додумалась до такого? Ведь она была такая бледная.

– Выглядело это просто обалденно. – Тут я вспомнил про Кая, про его сегодняшний визит. Он был весь дерганый, потребовал, чтобы я сделал ему такую прическу, которая бы его изменила, причем сильно. Дома у него, мол, все жутко. Он выдвинул все ящики, просыпал на пол блестки, вывернул лампочки из светильников, но только еще больше разозлился. Я предостерег его, что окраска волос ничего не изменит: Александры все равно не вернуть. Потом все же выполнил его просьбу. Беа посмотрела на результат – красные, как помидоры, волосы.

– Совсем как мать. Всегда и во всем радикальный.

Это было несколько часов назад.

– Расскажи мне про твой последний вечер с Александрой, – попросила Клаудия. – О чем вы с ней говорили?

Я хотел подлить ей шампанского, но она накрыла бокал ладонью.

– Она сетовала на Холгера, – сказал я, – рассказывала про Кая, про работу, про какой-то конкурс или что-то в этом роде среди ваших читательниц. Жутко нервничала. Собственно, как всегда.

– Про меня она тоже что-нибудь говорила?

– Кажется, нет. Она все бредила новым бойфрендом.

Клаудия не отрывала глаз от маленьких пузырьков, всплывавших на поверхность в ее бокале. Казалось, она вот-вот разрыдается. Я поскорей продолжил свой рассказ.

– У Александры на пятках были огромные водяные мозоли. Она что, начала бегать? Вероятно, ради Кая? Или ради фигуры?

Теперь Клаудия улыбнулась.

– Я знаю, отчего у нее такие мозоли. Туфельки из Венеции. Мы вместе покупали.

– Ах, так.

– Был день рождения, последний, который мы вместе отмечали. Ей исполнилось тридцать семь. Мы с ней шли от Сан-Марко, и знаешь, кого увидели на катерке у Академии? Комиссара Брунетти, представляешь? Мы с ней сразу же поняли, что это он. Точно таким мы его и представляли. Стали его преследовать, незаметно, разумеется, и в одной боковой улочке на витрине лежали эти самые туфли. Они оказались впору нам обеим. Я сказала – бери их ты, а Александра – нет, бери ты. Тем временем Брунетти куда-то скрылся.

На поверхность всплывали новые и новые забавные случаи, словно углекислота в напитке, который пьянил нас и провоцировал на смех. Хотя Клаудия едва притронулась к своему бокалу.

Часом позже я закрыл салон и помахал рукой старику Хофману – тот опять сидел на другой стороне улицы у входа в кино. Клаудия взяла меня под руку, как когда-то Александра. В этот момент я увидел темно-зеленый «БМВ» с берлинским номером, аккуратный промежуток между ним и бордюрным камнем. Что забыл Холгер Каспари здесь, в Глоккенбахском квартале? Может, он сидел вон там, в ресторане «Суши и соул»? Нет, его серебристо-серого ежика нигде не заметно. Я уменьшил шаг, подлаживаясь под Клаудию. Что мне Холгер?

Мы проголодались и хотели где-нибудь поесть. Возле «Оранга-бара» стоял его хозяин. Он помахал мне рукой и показал на свободный столик на тротуаре. Клаудия выбрала макароны с инжиром и изюмом, я заказал стейк и зажег фонарь на столике. Клаудия достала сигарету – коричневую с золотым фильтром. Александра иногда тоже курила такие.

– Следующий учебный год Кай начнет уже в Берлине, – сообщила она.

– Решено? – Я поднес ей зажигалку.

Клаудия затянулась, но тут же погасила сигарету.

– Почему-то они у меня не идут.

– Я считаю переезд Кая слишком поспешным шагом, – заявил я.

– Важно, чтобы мальчик занялся теперь делом, а не бил баклуши с этой самой Антье. В конце концов, он ведь пока несовершеннолетний.

Бедный Кай! Скоро он окажется в чужом городе, со строгим воспитателем – Холгером. Антье, первая любовь, останется в Мюнхене.

– Ты ведь еще недавно говорила по-другому, – возразил я.

– Томас, я не могу взять на себя ответственность за мальчика. Не могу заменить ему мать. Мне и так с ним тяжело. Он постоянно торчит у меня, выспрашивает про Александру, про нашу дружбу, наше прошлое. В Берлине он будет под присмотром, с отцом и той женщиной.

– С какой еще женщиной?

– Подругой Холгера.

– И она, значит, заменит ему мать? Как все легко и быстро!

– Да, – отозвалась Клаудия, – все происходит быстро. На фото эта женщина выглядит достаточно мило.

– Это она устроила Холгеру алиби?

– Что еще за алиби?

– Его алиби. Ведь не исключено, что Холгер приехал в Мюнхен за день до убийства.

Клаудия постелила на колени салфетку.

– Правда? – Она сидела совершенно прямо.

– Та женщина сообщила криминальной полиции, будто в момент убийства Холгер находился в Берлине. Но его автомобиль был в Мюнхене – вероятно, все это время. Но почему ему понадобилось ставить машину на парковку тут, а самому быть в Берлине?

– Возможно, Холгеру действительно нельзя верить. И я все делаю неправильно. – Клаудия нервно засмеялась. – Забавно уже то, что он расспрашивает меня обо всем. И о тебе тоже. Он ревнует к тебе сына, потому что мальчик доверяет тебе, постороннему человеку, а не ему, родному отцу. Ревнует ко мне, ведь я для Кая почти подружка. Холгер хочет разрушить все мосты, связывающие Кая с Мюнхеном и его прошлой жизнью.

– Возможно, это лучшее, что он может сделать, – согласился я, крутя в пальцах зажигалку. – Как ты думаешь, Холгер знает, кто оказался последней добычей Александры, кто попался ей на удочку? Кто ее последний любовник?

Клаудия передернула плечами.

– У меня есть кое-какие предположения. Что ты скажешь про вашего редакционного фаворита – Клеменса Зандера? Может, это с ним она занималась любовью перед смертью?

– Александра и Клеменс… – Клаудия смотрела куда-то сквозь меня. – Вот это штука! Вообще-то, я и сама могла бы додуматься до этого. – Клаудия засмеялась. Люди за соседними столиками повернулись к нам.

– Что тут смешного? – спросил я.

– Извини! – Она все никак не могла успокоиться. – Ох, этот Клеменс! – воскликнула она. – В самом деле, никого не пропустит, прямо хоть застрелись! Теперь и Александру! Как это получается? Как он это делает? Вероятно, потребность у него такая. Томас, пожалуйста, скажи мне одну вещь: правда ли, что мужчины с большим носом… то есть… правда ли, что у мужчин с большим носом и хвост тоже большой? Ну, скажи. Правда? – Она смеялась, а ее плечи ходили ходуном, поднимались и опускались, словно кто-то дергал за невидимые нитки. Внезапно она посерьезнела. – Что она тебе все-таки рассказывала? Как ты думаешь, у нее было все серьезно с Клеменсом? Сама я не говорила с ней об этом.

Вечер обещал затянуться.

Потом мы приземлились в «Морице». Клаудия заказала коктейль из фруктовых соков, я порцию «Олд фэшнд». Мы наблюдали за работой бармена. Свен действовал ловко и внимательно. Сахар и вода, чуточку апельсинового «оранженбиттер», кубик льда, все остальное наполняется бурбоном, потом ломтик лимона. Я всегда мечтал стать еще и барменом: слушать, смешивать напитки, выработать чувство меры и пропорций.

Клаудия сунула палец в мой стакан и облизала его.

– У этой штуки в самом деле старомодный вкус, – заметила она. – Как у ревности.

– Почему ты заговорила об этом?

– Из-за Александры. Ведь все могло сложиться совсем иначе.

– Как же?

– Ева часто засиживается до поздней ночи в редакции, причем как раз в последнее время. Потом она ходит, заглядывает во все комнаты. А на следующий день заявляет: «Прошу вас, дорогие дамы, навести порядок в ваших кабинетах. Редакция превратилась в настоящий свинарник».

– И что же? Какое это имеет отношение к убийству?

– Ну, возможно, она совершала такой вот обход. И ей, возможно, не понравилось то, что она обнаружила. Ведь по редакции ходят слухи.

– Ты имеешь в виду, про Еву и Клеменса? Я не верю! Ева замужем уже много лет, и ее брак, насколько мне известно, достаточно счастливый.

– Это всего лишь слухи. – Мобильный телефон на столике безмолвно вспыхнул синеватым светом, но Клаудия не обращала на него внимания. – Если бы у Евы была связь с Клеменсом и если бы она застала его с Александрой – тебе ясно, что это значит?

Я подпер щеку рукой и попросил Свена повторить. Тот кивнул.

Через полчаса мы стояли на тротуаре, меня слегка штормило, слегка. Выпил я многовато. Клаудия заявила, что превосходно себя чувствует, просто супер.

– Куда двинем теперь? – спросила она.

Ладно, двинем так двинем. Действительно, куда? В «Иван»? Там слишком много педиков, сказала Клаудия. В «Шуман»? Там избыток занудных журналистов, сказал я. Увешанные золотом посетители «Аромы» нас тоже не привлекали. «Ингес Каротте» – тоже не альтернатива. Клаудия что-то напевала, а я вспомнил, что Алеша собирался заглянуть в «П1». Тут Клаудия заявила, что мы должны этому помешать. В такси мы опустили стекло; лившаяся из приемника музыка смешивалась с ветром от быстрой езды. Клаудия пела удивительно красиво, у нее оказался чистый и светлый голос. Я представил себе, что мы будем мчаться вот так в ночи целую вечность, словно убегая от кого-то – возможно, от самих себя. Но чуть позже мне пришлось пожалеть, что я не отправился вместо этого домой.

Алеша стоял перед «П1» в толпе других жаждущих, верней, чуть в стороне – сунув руки в карманы, насупленный, как всегда, когда хотел чего-то добиться. Сегодня вход сторожил дюжий швейцар, взиравший, словно сомнамбула, на разгоряченных людей. Я взял Алешу за щеки и поцеловал. Клаудия пробилась следом за мной. Я их познакомил. Алеша сообщил, что он тут не один. Недалеко от нас сверкали волосы Кая, красные как помидор. Он небрежно помахал нам, зажав под мышкой бутылку шампанского, а в руке открытую коробку – из нее торчали неряшливые куски пиццы. Кай с Алешей обошли уже несколько клубов – старый «Финанцамт» и другие, про которые я даже не слышал.

– Клубы, как у нас в Москве в девяностые, – сообщил Алеша.

– Полная противоположность таким сараям, как этот, – добавил Кай. Его зрачки поведали мне, что он хорошенько нюхнул кокаина.

– Но вам все равно понадобилось попасть сюда? – спросил я.

Я протискивался вперед. Клаудия крепко вцепилась в меня и тащила за собой Кая. Нас пропускали очень неохотно. Кто-то восторженно отреагировал на замечание, что сегодня тут при входе групповой секс. Открылась дверь, из нее выпустили шумную компанию. Со всех сторон поднялся визг – разглядели какую-нибудь знаменитость? Алеша жевал пиццу.

– Бон суар, месье Принц! – Загорелое лицо, ослепительная улыбка. Перед нами стоял Фабрис Дюра. – Mais vous etes omnipresent! Вы просто вездесущий! – «Чувака с косметикой» сопровождала стайка женщин, в которую затерлись двое-трое мужчин. Я еле успел окинуть их взглядом. Вероятно, всё коллеги из редакции журнала «Вамп». Они окружили Клаудию, охали, обнимали, жали руки, словно она поправилась после тяжелой болезни. Кажется, Евы среди них не было. Я представил всем Алешу. Кай повис на его плече, как добрый приятель. Дюра переждал этот взрыв восторга, потом пригласил нас присоединиться к компании и двинуть в «Легель».

– В «П1» слишком много футболистов.

Обронив эту фразу, он засмеялся, все подхватили его смех, и тихое возражение Алеши, что он не имеет ничего против футболистов, осталось незамеченным. Клаудия затерялась в толпе сослуживцев. Дверь в «П1» давно уже закрылась. Швейцар занял прежнее место.

Дюра что-то болтал, именовал меня своим другом и удивлялся, почему я не пришел на презентацию нового флакона. У меня как-то вылетело из памяти это мероприятие, хотя приглашение на него мне прислала еще Александра. Я лицемерно выразил сожаление. Дюра стукнул меня по плечу, потом пошел рядом с Алешей, разговаривая с ним по-французски. Откуда он знал, что Алеша говорит и на этом языке? Всегда ли этот хрен так себя ведет?

Кай ковылял рядом со мной.

– Нам с вами тоже нужно как-нибудь отправиться в путешествие – вдвоем, и больше никого, – заявил он.

– Да, безусловно.

– Скажите-ка, – проговорил через минуту Кай и смерил меня пристальным взглядом, – кажется мне или нет, что вы очень сильно надрались?

– Скажи-ка, – парировал я, – кажется мне или нет, что ты очень сильно нанюхался кокаина?

– Я могу и вам предложить понюшку. – Кай ухмыльнулся.

– Сейчас я возьму твою деревянную ногу и тресну тебя по рукам.

На мосту через Эйсбах разгорелась дискуссия, куда пойти дальше. Клаудия разговаривала с коллегами и, казалось, от души веселилась. Я оперся о парапет. Вчера мы тут наблюдали за серфингистами. Камень был теплый. Я сильно перегнулся через перила. Внизу бурлила черная вода, от нее струилась прохлада. У меня закружилась голова. За моей спиной смеялся Кай, визжали женщины, словно от щекотки. Внезапно Кай забрался на парапет и крикнул мне:

– Лезьте ко мне. – Он приплясывал. – Или слабо?

Я полез к нему. Кай протянул мне руку, потащил наверх. Я балансировал на узком камне, потом набрал полную грудь воздуха и закрыл глаза. Голоса и шум куда-то удалялись. Мне в самом деле пора ложиться спать. Кто-то дотронулся до меня, я почувствовал на своей ноге чью-то руку. Я зашатался и хотел спрыгнуть назад, на мост. Нет! Не получилось. Мне вдруг стало страшно. Я стал падать. Александра, в ярком свете, ее волосы, черные, как круги у нее под глазами. Она вцепилась в меня, и мы падаем, всё падаем, словно в невесомости. Александра совсем близко, ее огромный рот, ее запах сандала и карамели. Мне больно. Я хочу отодвинуться, но не сдвигаюсь с места; пол липнет к ногам, словно его намазали клеем. Мать стоит тут же, закутанная в пелерину. Мне надо открыть глаза, но я не могу. Рано еще. Когда я их, наконец, открою, все будет позади. Какая боль! Почему мне не удается открыть глаза?

Простыня подо мной холодная и сырая.

Голос Алеши:

– С тобой произошел несчастный случай.

– Где я? – выдавил я из себя шепотом. – Я разбился?

– Ты опять дома. Теперь спи.

– Слава богу, – проговорил я, сначала по-немецки, а потом по-русски.

Матрас качался будто лодка. Рука осторожно пролезла мне под голову, как тогда, в Лондоне, во время урагана. Рядом были Алешины глаза, веснушки, потрескавшиеся губы. Какой удивительный сон! Проклятье, у меня болит глаз. Я попытался вспомнить, что со мной было. Я стоял на мосту, верней, на его парапете. Зачем я туда забрался? А потом? Неужели меня кто-то нарочно столкнул? Фабрис Дюра? Холгер? Разве я стоял на парапете не вместе с Каем? Кай, что ты сделал? Где ты был, Алеша? Болела голова. Воды, стакан воды. Жидкость освежает. Твои руки так чудесно пахнут. Все спокойно, мягко и тепло. Больше никаких волнений. Я в безопасности.

Не знаю, сколько часов я спал. Кто-то раздвинул гардины, свет меня ослепил. Я увидел букет роз. Рядом стояла моя сестра Регула.

– Все о'кей, – сообщила она. – Тебе наложили шов на лбу, выше глаза.

– Что-что? Когда?

– Вчера ночью. В отделении скорой помощи. Ты ничего не помнишь. Ты находился в шоке. Мы с Алешей привезли тебя домой сегодня утром. Тебе сейчас лучше? – Она засмеялась. – У тебя довольно дикий вид с этой пиратской повязкой. Теперь я знаю, как бы ты выглядел, будь ты забиякой и драчуном.

– К тебе уже заходила твоя учительница русского, – добавил Алеша. – Ведь она врач. Теперь она будет навещать тебя каждый день и наблюдать за твоим состоянием. У тебя сотрясение мозга. Рекомендован постельный режим.

– Меня кто-то столкнул с парапета. Я помню.

– Не волнуйся, Томас. Тебе еще повезло. В Эйсбахе уже гибли люди. Либо лежат теперь парализованные. А ты в буквальном смысле отделался подбитым глазом. Когда спадет отечность, покажешь свой глаз окулисту.

Какой постельный режим? Ведь у меня столько дел!

– Прими таблетки. Беа недавно заходила сюда. Сейчас она опять спустилась в салон.

Клиенты! Стрижки! Меня ждала работа. Тетрадь лопалась от записей. На Рейхенбахском мосту ждал Стефан.

– Вы видели, как я упал?

– Ты неожиданно исчез. Остальные ничего даже не заметили. Я увидел в воде твою белую рубашку. Сначала даже подумал, что этого не может быть, потом бросился вниз, на берег. Кто-то еще мне помогал. Полный кошмар. – Голос Алеши звучал все тише.

– Мне уже гораздо лучше, – объявил я.

– Дети нарисовали для тебя картинку, – сказала Регула. – Гляди-ка. – Голубой человечек с красно-белым спасательным кругом на животе. Рядом второй, с растопыренными руками и – с кружевными манжетами? Нет, с ластами.

– Какой сегодня день? – спросил я.

– Четверг.

– Завтра похороны. Я хочу попрощаться с Александрой.

Регула и Алеша переглянулись. Алеша молча покачал головой. Регула положила мне лед на виски. Потом оба разом заявили:

– В твоем состоянии? Не выйдет. Слишком рискованно.