Текст книги "В поисках Клингзора"

Автор книги: Хорхе Вольпи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Неизвестные переменные

Берлин, июль 1943 года

Ближе к середине 1943 года я получил письмо от Генриха, где-тот просил меня о встрече. Марианну эта новость всполошила даже больше, чем меня, и целую неделю мы трое, включая Наталию, не могли спокойно спать. Затаив дыхание, мы ждали приезда Генриха, о причине которого он ничего не сообщил даже своей жене. Естественно, предполагалось самое худшее. Встретив Лени, я обнял его и изобразил жест раскаяния, заранее признавая свою вину. Лицо его было бледным и суровым, с морщинами, которых я раньше не замечал. Он поблагодарил меня за согласие принять его и, коротко поздоровавшись с Марианной, сразу же попросил разрешения переговорить со мной один на один в библиотеке.

– Что происходит, Гени? – спросил я, наливая в стаканчики портвейн. – Что за секреты? То тебя нет целые месяцы, то вдруг появляешься так неожиданно, что едва успеваешь повидаться с Наталией…

Генрих залпом выпил свой портвейн и заговорил еле слышным голосом:

– Густав, я благодарен вам за все, что вы сделали для нее. Ты не представляешь, как я рад возможности поговорить с тобой откровенно после всех наших прошлых недоразумений…

– Мы всегда оставались друзьями, – соврал я,

– Знаю, – хлопнул он меня по плечу. – Поэтому я и приехал. Знаешь, мне всегда хотелось брать с тебя пример. Ты точно знаешь свое место, твердо стоишь на ногах и занимаешься только тем, что тебе по душе, – наукой.

– Если бы все было так просто…

– Не стану томить тебя предисловиями, – возбужденно воскликнул он. – Речь пойдет об очень деликатном деле. Я лишь выступаю в качестве посредника… Нет, не подумай, конечно, и как друг, но в то же время я —посланник.

– Чей?

– Очень многих, Густав. Очень многих людей, которым, как и тебе, все это не нравилось с самого начала…

– Не понимаю, Гени… И не хочу больше говорить…

– Погоди, Густав, пожалуйста, выслушай меня. – Он взял меня за руку; в глазах его застыла мольба.

– Ну хорошо…

– Нас гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Мы ведем подготовку уже давно, но только теперь чувствуем себя достаточно сильными, чтобы осуществить наши планы… Вижу, не понимаешь, но, честно говоря, ты сам лишил меня возможности рассказать тебе обо всем… Поначалу Гитлер сбил меня с толку, так же как многих других, но очень скоро я опомнился. А когда началась война… Даже вообразить не можешь, чего я насмотрелся за эти годы, друг мой дорогой! И если я не заговаривал с тобой на эту тему, то только потому, что не хотел раньше времени подвергать тебя опасности.

– Я тебя предупреждал…

– Да, а я не послушал… Прости, прости мне мои былые заблуждения… – Он налил себе и выпил еще стакан вина. – Но теперь я другой, вот что важно. Повторяю: нас много, военных и гражданских, и мы полны решимости положить конец этому ужасу раз и навсегда…

– Немного запоздалое решение, тебе не кажется?

– Ты прав, но время еще есть. Мы должны попытаться, Густав! У нас был разговор о тебе. Нам требуется помощь ученого. Ты бы мог оказаться очень полезным…

Меня удивляло, что Гени говорил со мной о таком серьезном деле с беспечной откровенностью. А вдруг это ловушка? Вдруг он узнал все про нас и теперь хочет отомстить самым страшным образом?

– Мне очень жаль, Гени, но я не могу в этом участвовать, – произнес я задумчиво. – Слишком рискованно и слишком поздно… Теперь уж ты прости.

– Густав! – взмолился он. – Ты не можешь не помочь! Слушай, как мы поступим. Я отведу тебя на одно из наших собраний. Если согласишься с тем, что мы задумали, присоединишься. Если нет, сделаем вид, что вообще тебя не знаем…

– Ну хорошо, Гени, – вздохнул я, сдаваясь. – Дай мне подумать…

– Спасибо, Густав. – Он встал и обнял меня. – Я знал, что мы поймем друг друга, как в старые добрые времена!

Проклятие Кундри

Геттинген, июнь 1947 года

Войдя в кабинет, я увидел красноречивые следы бессонной ночи на его лице – два черных круга под глазами, землистый цвет кожи, ссохшиеся губы. Его несчастный вид свидетельствовал о том, что сомнения, посеянные мной накануне, дали обильные всходы и за ночь превратились в дремучие заросли.

– Что вам здесь надо? – закричал он на меня с плохо скрываемой неприязнью. – Я же сказал, что больше не хочу вас видеть…

Не обращая внимания на его невежливый тон, я спокойно сел перед ним, как делал это уже много раз.

– Мои подозрения подтвердились, Фрэнк?

– Идите к черту, Линкс!

– Фрэнк, я по-прежнему остаюсь вашим другом, – сказал я миролюбиво. – Меня беспокоит ваше состояние, и меня беспокоит судьба расследования.

– А меня – нет! К черту расследование и к черту Клингзора!

– Фрэнк, – продолжал я, – вы не можете так говорить. Понимаю, вам сейчас несладко; нет ничего хуже, чем убедиться в предательстве человека, которому всецело доверял…

– Кому и знать, как не вам!

– Надо идти вперед, – пропустил я мимо ушей эту колкость. – Я все же думаю, мы не отклонились от правильного направления.

Бэкон не удостоил меня даже взгляда. Он упорно изучал свои пальцы, будто надеясь отыскать у себя под ногтями разгадки всех тайн Вселенной.

– Да, надо идти вперед, – промолвил он. – Только, боюсь, без вашей помощи, Густав.

– Побойтесь бога, Фрэнк, вы не можете отказаться от меня потому лишь, что именно я раскрыл перед вами истинные намерения Ирены. Это напоминает, как в древности казнили гонцов только за то, что они приносили плохие вести.

– Хватит нести чушь, Густав! – Взгляд Бэкона впился мне в лицо. – Я вам больше не доверяю. Никому не доверяю. Не знаю даже, приблизился ли я к истине за все эти месяцы, или меня водили вокруг да около. А не знаю главным образом по вашей милости…

– Чем же я не угодил?

– Густав, прекратим этот бесполезный разговор, – сказал он с напускной твердостью. – Благодарю вас за оказанные услуги, но на этом наше сотрудничество закончено. А теперь оставьте меня.

– Но, Фрэнк… – пробормотал я с искренним сожалением.

– Больше не о чем говорить, профессор Линкс. До свидания.

– Это несправедливо, – не сдавался я. – Вы не можете отделаться от негативного влияния той женщины… Я доказал ее нечестность, но вам не удается преодолеть предвзятое мнение обо мне, навязанное ею…

– Вас это уже не касается, профессор…

– Что ж, видно, придется уйти, – нехотя согласился я. – Но прежде позвольте поведать одну историю. Помните, в начале расследования я рассказал вам содержание первого акта оперы Вагнера «Парсифаль»?

– Да, помню, – холодно ответил Бэкон.

– Перед уходом перескажу второй акт оперы. Чувствую, должен это сделать.

– У меня нет никакого желания выслушивать вас сейчас, профессор.

– Как я упоминал в прошлый раз, в финале первого акта Парсифаль присутствует на пиру, устроенном рыцарями Грааля в замке Монсальват. Там герой становится свидетелем страданий Амфортаса, лишенного милости Господней. Парсифаль не снисходит до жалости к королю, считая, что мучения Амфортаса – заслуженное возмездие за грехи его…

– Густав, я не в настроении… Оставьте меня в покое.

– В начале второго акта Парсифаль оставляет замок Монсальват и направляется на юг ко дворцу Клингзора… – Непонятное волнение охватывало меня по мере того, как я продолжал рассказ. – Угадайте, для чего ему понадобилось идти в те края? Себя испытать, друг мой. Парсифаль хочет узнать свою силу. Может показаться, им движет тщеславие, но то, что он собирается сделать, есть также выражение чистоты его души: подвергнуть себя соблазну порока, сгубившего Амфортаса… Представьте себе картину: Парсифаль шествует по заколдованным тропам, и кого же он ищет? – все ту же женщину «жуткой красоты», которая в свое время совратила Амфортаса. Он желает ее, Фрэнк, желает больше всего на свете. Но желает для того лишь, чтобы отвергнуть, чтобы оказаться сильнее короля… Речь идет о своего рода ордалии, о мистическом поединке с прошлым. Тогда Клингзор решает пойти навстречу желанию юноши. Иногда нет ничего ужаснее, чем получить то, чего страстно желаешь, вам не кажется? Парсифаль делает свою ставку в игре, входя во владения дьявола, и тот готов на нее ответить…

– Знаю, куда вы клоните, Густав, так что давайте закончим на этом…

– Нет, не знаете, Фрэнк! И не можете знать, – возразил я и продолжал: – Дамы и господа! Начинаем поединок двух миров! В этом углу вы видите молодого Парсифаля, в противоположном – старика Клингзора. Сперва Хозяин Горы посылает навстречу Парсифалю целый легион прекрасных, как цветы, девственниц, юных, почти девочек, и совершенно голых, которые бросаются к нему, целуют и ласкают и всячески дают понять, что его ожидают неземные услады… Так и могло все быть: он погрузился бы в вечное блаженство, но Парсифаль сопротивляется… И знаете почему? Для него такое испытание – слишком легкое. Для него все эти девушки будто и не существуют вовсе. А по какой причине? Да очень простой: Парсифаль желает только одну женщину, жаждет опьяняющих объятий лишь соблазнительницы Амфортаса. Она – его единственная избранница! Так же, как есть только одна истина, Фрэнк! И он готов добиваться ее любой ценой, преодолевая все препятствия…

– Красивая.история, Густав, но я устал… Я – не Парсифаль, а наш Клингзор, вероятнее всего, не дьявол, если он вообще существует…

– Вы ничего не поняли, Фрэнк! Ни-че-го… – разволновался я. – Клингзор хорошо осведомлен об устремлениях своего соперника и, как я уже сказал, принимает вызов. Парсифалю и в голову не приходит, что разыскиваемая им с таким упорством женщина, это орудие в дьявольских руках, есть не кто иная, как Кундри, то самое удивительное создание, встретившееся ему на горе Монсальват… Коварная обольстительница! И вдруг они оба оказываются друг перед другом, глаза в глаза, посреди густого леса, непременного места действия рыцарских романов… Парсифаль не в состоянии оторвать от нее взгляда; теперь она кажется еще прекраснее; ее тело, обнаженное, как сама истина, ослепляет юношу… Кундри покорно ждет, когда мужчина овладеет ей, стоя перед ним в позе Венеры Боттичелли. Весь дрожа, наш Парсифаль в ужасе осознает, что вот-вот перестанет сопротивляться и потерпит поражение так же, как в свое время Амфортас, что желает Кундри больше, чем спасения души, любит ее сильнее, чем Бога…

И тут происходит чудо. Кундри подходит вплотную и целует Парсифаля – тот, повторяю, не в состоянии отвергнуть ее. И тем не менее этот поцелуй Кундри обращается против Клингзора и его царства тьмы, так как ею движет не страсть, не похоть, не сладострастие, но – увы! – сострадание… В сознании девушки вдруг возникает образ раненого Амфортаса.

Тревожное чувство охватывает Кундри, она рассказывает Парсифалю, как однажды ей явился сам Спаситель, но при виде следов его мучений девушка лишь посмеялась над ним. С тех пор этот смех преследовал ее, и единственным способом отделаться от него было заставить кого-нибудь согрешить… Парсифаль возмущен таким богохульством и отстраняется от нее. Кундри в ярости проклинает Парсифаля, Клингзор с высоты своего замка делает то же самое. Но проклинать уже поздно. Парсифаль победил. То, что происходит дальше, – лишь довершение триумфа. Клингзор спускается из дворца в сад и вступает в поединок с Парсифалем. Сжимая в руках свое оружие, копье Лонгина, Клингзор пытается поразить им противника, но оно отказывается ранить юношу. Теперь все, что требуется от Парсифаля, – осенить жилище Клингзора знаком святого креста, и огромный замок, царство видений и призраков, колдовства и прорицаний, рушится до основания… Это похоже на Апокалипсис, Фрэнк, на Всемирный потоп, трагический конец целой эпохи… Парсифаль оборачивается к Кундри и говорит ей: «Ты знаешь, где найти меня…» После этих загадочных слов занавес падает.

Книга третья

Законы предательства

Закон I. Все люди слабы

Почему мы такие слабые? По той простой причине, что не ведаем, чего ждать от будущего. Живем в нескончаемом сегодняшнем дне, снедаемые желанием узнать свою судьбу. Следовательно, все мы суть невольные искатели сами не знаем чего. И что же мы делаем, чтобы скрыть от себя нашу слабость? – Изобретаем, выдумываем, творим. Не устаем думать, что брошены в эту пучину недаром, что чей-то извращенный ум поставил перед нами хитрую задачу – разрешить хоть какое-нибудь из наших сомнений.

Следствие I

Среди всеобщей неразберихи всегда найдется человек, способный обратить в свою пользу чужое неведение. Кто-то обязательно возвысится над остальными и присвоит себе право на обладание истиной. В какой момент слабый превращается в сильного? Ответить на этот вопрос несложно. Если кому-то удастся заставить поверить остальных в то, что он лучше их знает будущее, значит, он способен диктовать свою волю другим. Как указал Макс Вебер, власть есть не что иное, как умение с наибольшей вероятностью предвидеть чужое поведение.

Гитлер был ясновидящим, он мог управлять себе подобными благодаря своему божественному (или дьявольскому) дару, который позволял ему видеть дальше, чем остальные. Для него будущее было таким же ясным, как настоящее. Как же после этого не признавать с горечью собственное ничтожество и не восхвалять изрекаемую им Истину?

Закон II. Все люди лживы

Если, в соответствии с теоремой Геделя, любая аксиоматическая система содержит неразрешимые утверждения; если, в соответствии с релятивизмом Эйнштейна, не существует абсолютного времени и пространства; если, в соответствии с принципом неопределенности, причинность уже не годится для уверенного предсказания будущего; и если у каждой отдельной личности имеется своя отдельная правда – это означает, что существование всех нас, созданных из одинаковой атомной материи, есть неопределенность. Наши убеждения, таким образом, неизбежно половинчатые.

Следствие II

Лживость въелась в наше сознание и в нашу душу, как червь-паразит в плоть жертвы. Мы обманываем по самым разнообразным соображениям, иногда – просто по привычке, поскольку, затерявшись в бескрайности Вселенной, даже не знаем, кто мы. Если я не могу сказать сам о себе, что говорю правду, как могут быть в этом уверены остальные?

Закон III. Все люди – предатели

Предателем может стать лишь тот, кто твердо придерживается хотя бы одного убеждения, верит хотя бы в одну жизненно важную истину и тем самым обрекает себя на роль разрушителя. Такого ждет трагическая и жестокая участь; он низвергает устои собственной системы, ведет войну против себя, ломает принципы своего существования. Решусь даже дать определение крайнего случая: только тот настоящий предатель, кто в итоге самоуничтожается. А вот как Оскар Уайльд высказался на этот счет: люди губят лишь то, что любят.

Следствие III

Влюбленные защищают свою любовь как единственную истину на свете, как высшую ценность на земле, как высшую религию и подавляют всех непосвященных с беспощадностью и жестокостью диктаторов и палачей. Они верят, что их правота служит им оправданием.

В Америке лейтенант Фрэнсис П. Бэкон лгал двум женщинам, важнее которых для него не было никого и ничего на свете, – Вивьен и Элизабет. Я, в свою очередь, лгал Генриху, Марианне, Наталии… Во всех случаях любовь служила нам искуплением грехов. Мы и ведать не ведали, что все абсолютные величины – из которых любовь самая великая – порождают предателей.

Диалог первый: о том, как забывается история

Лейпциг, 5 ноября 1989 года

– Вы не могли бы включить эту лампу?

– Конечно, – отвечает он мне. – Как вы себя чувствуете сегодня?

Как я могу себя чувствовать? Мне столько раз задавали этот вопрос за все прошедшие годы, что он потерял для меня всякий смысл. Как отличить день ото дня, когда живешь целую вечность? Когда все дни одинаковые, когда мгновения чередуются, похожие одно на другое, когда само время перестало существовать? И все-таки этот новый доктор мне симпатичен. Те, что приходили до него и докучали мне вопросами, рецептами, советами, не обладали искренней готовностью Ульриха сострадать и помогать, выдающей в нем неопытного медика, карьера которого обречена на неудачу. Его назначили моим лечащим врачом лишь несколько дней назад, и он с самого начала не произвел на меня впечатления надзирателя или любителя чужих откровений, как другие, а наоборот, мне показалось, что ему почему-то действительно интересно выслушивать мои воспоминания. Ну и времена настали – нынче никому нет дела до прошлого!

Ульрих вежлив, услужлив и почти с благоговением называет меня «профессором», хотя я об этом его не просил. Иногда он рассказывает о том, что происходит снаружи, в диком и чуждом для меня мире. Даже читает мне вслух газеты с видимым восторгом, который я не разделяю. Похоже, новый руководитель Советского Союза, очередная подделка Сталина, выражает готовность освободить свои колонии, включая жалкий ошметок Германии, где мы находимся. «Началась новая эра», – говорит мой ночной гость, но я лишь саркастически улыбаюсь в ответ.

Стены комнаты вдруг озаряются светом тысячи солнц, будто от вспышки атомного взрыва. Никогда раньше не выглядели они такими белыми, со всеми своими ржавыми пятнами и грязной паутиной, и такими не похожими на тюремные.

– А вы как чувствуете себя, доктор? – спрашиваю я в свою очередь, имитируя его тон.

– Очень хорошо, спасибо, профессор Линкс, – с радостной готовностью отвечает тот. – Боль в боку по-прежнему ощущается? Боль… Я даже не знаю, что означает это слово.

– Можно спросить вас? – говорит он, присаживаясь ко мне на кровать. – Кто вы?

Он что, не знает?

– Я – Густав Линкс, математик Лейпцигского университета, – с важностью представляюсь я. – По крайней мере, так записано в моем личном деле. Вы разве не читали?

Ульрих показывает мне свои желтоватые зубы.

– Да я не об этом. Я знаю, как вас зовут. И знаю, что вы здесь уже больше сорока лет, – говорит он с извиняющимся жестом.

– Что же вы хотите, чтобы я вам сказал? – спрашиваю я, чуть приподнимаясь.

–Правду.

– Правду! Опять эта старая песня, – отвечаю. – Правду! Да кому она нужна…

– Я просто хочу узнать вас получше. Поближе познакомиться.

– Ответы на все вопросы есть в моем личном деле, – упорствую я. – Или его уже сожгли за ненадобностью?

– Хочется услышать от вас лично. Хочу подружиться с вами. Расскажите!

Какая польза кому-то знать о моей жизни? Даже мне нет никакой пользы. Но небесно-голубые глаза Ульриха почему-то вызывают у меня доверие. Он напоминает мне чем-то лейтенанта Фрэнсиса П. Бэкона, и я соглашаюсь. Терять мне, собственно, нечего.

– Это долгая история, – начинаю я. – Будете слушать?

– Я готов.

– Сколько вам лет, доктор?

– Двадцать девять.

– Вам приходилось слышать о покушении на Гитлера 20 июля 1944 года? – спрашиваю, заранее зная, что он ответит. Конечно нет…

Заговор

1

Госпиталь, невыносимо яркий, колющий глаза свет. Пациент начинает с трудом приходить в себя, будто силится очнуться не от сна, а от самой смерти. Над ним склоняется спасший ему жизнь хирург Фердинанд Зауэрбрух. Наблюдает с профессиональным хладнокровием человека, рядом с которым смерть проходит каждый день. Полковник Клаус Шенк фон Штауффенберг открывает глаза и пытается сфокусировать взгляд на лице врача. Постепенно чувства возвращаются, и он понимает, что руки не слушаются его. Острая боль пронизывает тело – оно словно насквозь проколото булавкой, как бабочка в коллекции.

– Когда я смогу встать? – первым делом спрашивает он, ничуть не рисуясь.

– Это зависит от многого, – неопределенно отвечает Зауэрбрух. – Большинство ранений на теле не более чем царапины, а вот чтобы восстановить подвижность обеих рук, особенно левой кисти, потребуется долгий процесс реабилитации. – Точно так же рассуждали бы о ремонте танка или пистолета. – Боюсь, придется прооперировать еще раза два, не меньше.

– Сколько времени это займет? – настаивает Штауффенберг.

– Не знаю, – твердо отвечает хирург. – Несколько месяцев. Может быть, год…

Штауффенберг приподнимается, чтобы принять более достойную позу и тем самым сделать весомее свои слова. Яростно смотрит врачу прямо в глаза, словно перед ним враг или предатель, и, превозмогая приступ боли, цедит сквозь стиснутые зубы:

– У меня нет столько времени. Меня ждут неотложные дела.

2

– Лично мне все ясно, господа, – говорит генерал Бек тихим голосом, но его тон не оставляет сомнений – так бесшумный ветер точит и разрушает камень в горах. – Наша единственная надежда в том, чтобы освободиться от него.

Никто не осмеливается произносить имя вслух – даже здесь личность фюрера вызывает у присутствующих чуть ли не священный трепет, – однако все прекрасно знают, кого имеет в виду бывший начальник Генерального штаба сухопутных войск.

– Другого выхода нет, – поддерживает его еще один генерал, командующий берлинским гарнизоном Фридрих Ольбрихт.

– Нам срочно нужен исполнитель, – заканчивает Бек, предусмотрительно избегая произносить вслух слово «убийство».

3

10 августа 1943 года снова собирается petit comite [66]66
  Узкий круг


[Закрыть] в доме Ольбрихта. Генерал Хеннинг фон Тресков, командир элитных резервных подразделений фюрера, прибывает точно в назначенный час. После выполнения все еще принятых у заговорщиков условностей хозяин и гости перебираются в библиотеку. Там уже сидит молодой светловолосый подтянутый офицер, который при виде их вскакивает с места и отдает честь. Ольбрихт подходит к нему и совсем не по-военному кладет руку на плечо.

– Генерал, – обращается он к фон Трескову, нервно улыбаясь. – Позвольте представить: полковник Клаус Шенк фон Штауффенберг – наш человек…

4

– Надо еще раз все тщательно проверить.

На этот раз встреча происходит на квартире в Грюнвальде. Клаус фон Штауффенберг и Хеннинг фон Тресков как равные сидят друг против друга, понимая, что сейчас они решают будущее Германии и, в определенном смысле, всего мира, не говоря уж о своем собственном. Здесь же присутствует капитан Генрих фон Лютц, с самого начала принимающий участие в заговоре. Перед ними лежат листы бумаги с шифрованными записями и схемами, но все трое знают, что за условными значками и буквами, за цифрами и пробелами спрятан скрупулезно разработанный генералом Ольбрихтом план действий по осуществлению антигитлеровского государственного переворота.

– Мы не можем позволить себе ни единой ошибки, – продолжает фон Штауффенберг. – Если понадобится, будем сидеть здесь два дня.

– Вы правы, полковник, – соглашается фон Тресков, испытывая неловкость оттого, что младший по званию взял инициативу в свои руки. – Пройдем еще раз.

– Генерал Ольбрихт построил свою стратегию на уже существующей программе, – начал фон Лютц. – Главная мысль в том, что сразу после переворота вступает в силу чрезвычайный план, разработанный вермахтом на случай «внутренних беспорядков».

– Правильно ли я понял, капитан? – говорит фон Штауффенберг. – Вы хотите сказать, что мы воспользуемся планом Гитлера по подавлению заговора?

– Звучит парадоксально, – признает Генрих, – но так оно и есть. Военное руководство убедило Гитлера в необходимости создать механизм действий на случай враждебного выступления миллионов иностранных рабочих на территории рейха под руководством коммунистов.

– Хорошо, дальше, – приказывает фон Тресков.

– Условное название плана военных– операция «Валькирия», – продолжает Генрих. – Если произойдет выступление рабочих или любое другое восстание внутри страны, все резервисты будут немедленно поставлены под ружье.

– Вы имеете в виду военнослужащих, уволенных в запас, молодежь, не призванную на службу, и пожилых мужчин, получивших военную подготовку? – спрашивает фон Штауффенберг.

– Боюсь, именно о них идет речь.

– И этих людей придется вести в бой? – полковник не скрывает сарказма. – Учтите, нам предстоит настоящая война, а не самодеятельный спектакль.

– Генерал Ольбрихт с самого начала разрабатывал операцию «Валькирия» с тайным намерением задействовать ее в ходе военного переворота, – подчеркивает фон Тресков. – Угроза красного бунта была лишь предлогом, чтобы заручиться согласием Верховного командования вооруженных сил, а на деле даже не рассматривалась.

Все трое одновременно делают глубокий вздох. Каждый из офицеров думает о том, что будущее – их будущее – зависит от этих подразделений резервистов и что те только чудом смогут противостоять хорошо вооруженным и обученным войскам.

– В соответствии с планом, – продолжает Генрих, – задействованные в операции «Валькирия» подразделения должны занять здания министерств, партийных ведомств, телефон, телеграф и радиостанции, а также концентрационные лагеря. Все военнослужащие СС будут разоружены, а те, кто окажет сопротивление, – расстреляны на месте.

– Самое важное, – поясняет фон Тресков, – заставить всех поверить в то, что покушение осуществлено продавшимися загранице Гиммлером и другими партийными иерархами, которые; убив фюрера, предали страну. Если мы хотя бы в течение нескольких часов удержим ситуацию под контролем, то, возможно, достигнем успеха.

– Было бы целесообразно внушить обществу уверенность в том, что мы сохраняем верность не только рейху, но и партии, – предположил фон Штауффенберг. – Это помогло бы избежать подозрений и дезертирства, по крайней мере на начальном этапе.

– Разумная мысль, – соглашается фон Тресков. – Может быть, нам даже следовало бы наши первые заявления сделать от имени партии.

– Но тогда мы рискуем не понравиться союзникам, – заметил Генрих.

– Скорее всего, да, – размышляет фон Штауффенберг, – но на данном этапе этот риск менее опасен, чем недоверие внутри страны. Стабилизировав обстановку, мы освободим руки для налаживания прямых контактов с союзниками.

Все трое несколько минут молчат, стараясь мысленно учесть все трудности, которые могут возникнуть в ходе осуществления плана. Потом Генрих опять берет слово.

– Как я уже говорил, серьезным недостатком операции «Валькирия» является то, что генерал Ольбрихт не имеет полномочий отдать команду к ее началу. В соответствии с существующим порядком только Гитлер может сделать это своим личным приказом.

– Характерная для фюрера предосторожность, – отмечает фон Тресков.

– Тем не менее есть одно исключение, – добавляет Генрих. – В самых крайних чрезвычайных обстоятельствах дать сигнал к проведению операции имеет право генерал Фридрих Фромм, командующий войсками резерва.

– К сожалению, несмотря на все усилия привлечь генерала Фромма к участию в деле, его пока нельзя считать нашим твердым сторонником, – вставил фон Тресков. – В случае если он откажется отдать приказ, у нас не останется другого выхода, как обезвредить его, а сигнал к началу операции даст генерал Ольбрихт, но тогда возникает опасность, что в прохождении команды по цепочке где-то появятся сбои.

– Слишком много ненадежных моментов, – задумчиво произносит фон Штауффенберг. – Но делать нечего, дольше тянуть нет времени.

– Что ж, тогда – вперед, – говорит фон Тресков поднимаясь, не глядя в глаза младшим по званию, чтобы не увидеть в них признаков страха или колебаний. – Alea jacta est (Жребий брошен).

6

1 июля 1944 года фон Штауффенберг становится начальником Генерального штаба войск резерва под командованием генерала Фридриха Фромма. Это одно из важнейших назначений за всю его карьеру, которое одновременно открывает благоприятную возможность для осуществления плана переворота и операции «Валькирия».

Фон Штауффенберг подозревает, что Фромм в глубине души догадывается о его истинных намерениях, но все его старания привлечь Фромма на свою сторону разбиваются о безмолвную стену недоверия. Как бы то ни было, новая должность еще больше укрепляет полковника во мнении, что именно он должен установить бомбу в Волчьем Логове, ставке Гитлера в Растенбурге.

7

Генерал Эрих Фельгибель, исполняющий обязанности начальника службы связи вермахта, соглашается участвовать в подготовке государственного переворота.

– Я позабочусь о том, чтобы из Волчьего Логова не прозвучало никакого сигнала тревоги.

– Отлично! – радуется Генрих.

– Только, господа, должен предупредить, что у нас будет мало времени, – добавляет генерал. – Я могу перекрыть сообщение с центральным отделением связи в Растенбурге, но учтите – у СС, гестапо и министерства внутренних дел есть автономные средства связи. Кроме того, нельзя полностью прерывать связь с фронтом, иначе кто-нибудь обязательно заподозрит неладное.

– Итак, генерал… – перебивает его фон Штауффенберг.

– Итак, в нашем распоряжении не более одного-двух часов, чтобы полностью овладеть ситуацией. Потом будет слишком поздно, господа…

10

20 июля, 10 часов 00 минут. Самолет с фон Штауффенбергом, его помощником Вернером фон Хэфтеном и генералом Хельмутом Штиффом приземляется на аэродроме в Растенбурге. Полковник сразу же направляется в «контрольную зону II», неся в руке чемоданчик с бумагами, которые понадобятся ему на предстоящем совещании. Обе бомбы, подготовленные к взрыву, спрятаны в чемоданчике Вернера фон Хэфтена, точно таком же, как у его начальника. В какой-то момент они должны обменяться ими.

Пока фон Штауффенберг находится в «контрольной зоне II, фон Хэфтен и Штифф ожидают его в ставке Верховного командования вооруженных сил.

11 часов 00 минут. Фон Штауффенберг встречается с генералом Вальтером Буле, и после короткой беседы оба направляются в бункер Гитлера в «контрольной зоне I» на совещание с генералом Вильгельмом Кейтелем, возглавляющим Верховное командование вермахта.

Закончив совещаться с Кейтелем, фон Штауффенберг спрашивает его адъютанта майора Эрнста Джона фон Фрайэнда, где он может оправиться и сменить рубашку. Фон Фрайэнд объясняет, как пройти к туалетам «контрольной зоны I». По дороге к фон Штауффенбергу присоединяется фон Хэфтен, и они обмениваются чемоданчиками. В туалете полковник начинает приводить бомбы и детонаторы в боевую готовность.

Неожиданно туда вбегает сержант Вернер Фогель. Штауффенберг едва успевает с помощью фон Хэфтена закрыть чемоданчик.

– Меня послал за вами майор фон Фрайэнд, – сообщает сержант. – Кажется, вам срочный звонок от генерала Фельгибеля.

Фон Штауффенберг благодарит сержанта и следует за ним по коридору. Из-за его вмешательства полковник успел установить взрыватель только на одной бомбе. Он утешает себя мыслью, что этого достаточно для ликвидации Гитлера.

12 часов 00 минут. Штауффенберг в сопровождении майора фон Фрайэнда спешит в бункер Верховного командования. Там его ожидает генерал Вальтер Буле. По пути Штауффенберг дважды отклоняет предложение фон Фрайэнда помочь ему нести чемоданчик.

Вместе с Буле фон Штауффенберг направляется в «контрольную зону» фюрера. Когда Штауффенберг и Буле входят в зал заседаний, совещание уже началось. Генерал Адольф Хойзингер, стоя у карты, докладывает обстановку на Восточном фронте. Кейтель объясняет фюреру, что Штауффенберг вызван для последующего доклада.