Текст книги "Алгорифма"

Автор книги: Хорхе Луис Борхес

СЫНУ

 
Не я тебя зачал, но те, чьи кости
Давно в земле, тебя родили мною,
И лабиринт любовей стал виною
Того, что гены выпали как кости
 

 
И появился ты, моей злак ости.
К Адаму нисходящий глубиною
Давидов корень, ты ли слабиною
Всеобщей порчен? Выкусисякости
 

 
Не держишь ли в кармане шестопало?
Я ощущаю наше мы, в котором
Взошли твои потомки на простором
 

 
Поле страны, зерно чьё не пропало.
В тех, кто ушёл я, но и в приходящих,
И вечное – в явленьях преходящих.
 

КОНЕЦ

 
Сын старый без истории, без рода
И племени, чуть было не погибший
За то, что проповедовал прогиб шей,
Пророк жестоковыйного народа,
 

 
Исчерпывает дни в пустынном доме,
Вдвоём быв, что теперь – воспоминанье,
За гневное порока поминанье
Блистательно пирующих в Содоме.
 

 
Чудесное не редкостнее смерти.
Воспоминаний жертва то священных,
То тривиальных, за ноздрей прещенных
 

 
Зажим публичный предан крути-верти
Над углями в оковах. Бог ли, Случай,
Никто, дай мне чело с звездой двулучей!
 

К ЧИТАТЕЛЯМ

 
Пусть другие гордятся написанными страницами,
А я буду хвалиться прочитанными.
Я так и не стану филологом.
Не буду исследовать наклонения, склонения,
Трудную мутацию букв,
Дэ отвердевающее в тэ,
Отождествление гэ и ка,
Но через всю жизнь пронесу одержимость языкознанием.
Ночи мои были заполнены Вергилием.
Знать, а потом забыть латынь, тоже обретение, потому что забвение – это форма памяти, её смутное подземелье, вторая секретная сторона монеты.
Когда напрасные любимые явленья
Исчезли насовсем из моих глаз, лица и страницы, я начал изучать металлозвонный язык, которым прославляли предки мечи и одиночества.
Сейчас, спустя шесть столетий после Последней Тхулы,
До меня доходит твой голос, Снорри Стурлусон.
Юноше перед книгой приличествует дисциплина, образующая верное знание.
В мои года подобное начинание – авантюра, граничащая с ночью.
Я никогда не расшифрую древние языки Севера,
Не погружу алчные руки в золото Сигурда,
Дело, за которое я взялся, необъятно
И мне его хватит до конца дней, не менее таинственное, чем этот мир и чем я, подмастерье.
 

ВЕЩИ

 
Трость, монеты, цепочка, замок, что податлив,
Черновик, я который уже не прочту,
Карт колода, доска, помнящая ночь ту,
Книга, скрипка, цвет чей пуще кофе гадатлив,
 

 
Вечеров монумент, эдакий букводатлив,
Чьей услуги я вновь вот и не предпочту,
Потому что скажу лучше стенам речь ту,
Ну а к скифскому зелью больной митридатлив.
 

 
Пурпур зеркала западного, чья заря
Иллюзорна, напильник, гвоздь, рюмка. Как слуги
Молчаливые вещи свои нам услуги
 

 
Предлагают, порой даже очень не зря.
Вещи переживут человека, не зная,
Что мы есть. Жизнь у них совершенно иная.
 

ОДИССЕЯ, КНИГА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

 
Железный меч уже исполнил мести
Нелёгкий долг, ну а стрела с копьём
Меча труд довершили. Вместе бьём
Развратного и радуемся вместе.
 

 
Под звон тетивы поражён на месте
Жених последний Пенелопы. Пьём
Вино Итаки – пусть хмур окоём
И Арес гневен: нет за месть отмести!
 

 
Привыкшая к одру не для двоих,
Царица на плече спит мужа (их
Любовь сильней разлук), сраму не имя.
 

 
Кто человек, который обошёл
Вселенную как пёс, а дом нашёл,
«Никто», ещё солгавший, моё имя?
 

ЧИТАЮЩЕМУ

 
Невозмутимым будь. Разве две даты
Судьбы твоей, о достоверность праха,
Тебе да не даны, чтобы без страха
Смотреть ей в очи, в небо как солдаты?
 

 
«И дважды можно (дерзок как всегда ты!)
В одну и ту же реку под хор аха
И оха хор войти. Как? А прибраха
К себе – разве не я? Оба брадаты!»
 

 
Эпохи сны теперь другие тоже —
Ни бронза и ни золото. Подобен,
Как ты, Протею мир. Образ удобен.
 

 
Так знай, что ты и тень – одно и то же.
И лучше думай, что в каком-то смысле
Ты уже мёртв. Ну, кто ты? Карамысли!
 

ПЕСЧЕЗНА

 
Подобная как тени от колонны,
Которая движением неспешна,
И той реке, сравнима что успешно
С неразуменьем, к коему все склонны,
 

 
Будто нельзя в одни и те же воды
Войти два раза, хотя нам родная
В них вместе с нами входит тень земная.
Смел аргумент – слышны ли чьи отводы?
 

 
Субстанция пустынная, что столь же
Нежна, сколь тяжела, имеет место
Собрата быть солярного нам вместо
Эмблемой бездны. Плача здесь юдоль же.
 

 
Явился инструмент аллегоричный
Гравёров, иллюстраторов словарных,
Чьё место в пыльных лавках антикварных
Там, где товар стоит уже вторичный,
 

 
Но с шахматным слоном, сломанной шпагой,
Громоздким телескопом и сандалом,
Искусанным гашишем (вещь скандалом
Попахивает: смоль скоблит с шипа гой!)
 

 
Кто б не остановился перед строгим
Стеклянным инструментом в деревянной
Оправе, что с косою травовянной
Штрихом Дюрер явил нерукодрогим?
 

 
Из конуса прозрачного в песчезну
Опять песок сбегает осторожный,
А златый холмик взороприворожный
Растёт, славя мгновенную исчезну.
 

 
Мы любим наблюдать за символичным
Песком, что ускользает, истощаясь,
С мгновеньем каждым даже не прощаясь,
Исчезнувшим уже, а не наличным.
 

 
Ему подобен и песок столетий —
История земли остроконечна,
Как холм песчезны, но и бесконечна,
И есть переворот мгновененолетий.
 

 
Песка не остановится паденье.
Я обескровлюсь, не две склянки с прахом,
Чей символ смерти обдаёт нас страхом
И за песком ревниво наблюденье.
 

 
Столп облачный и огненный, карфаго —
Римские войны, Симон Маг, седьмица
Вещей земли вiд сакського вiдмiдьця
Норвежському – всё жертвы хронофага
 

 
Стеклянного сего, хрупка чья струйка
Несметного песка, а я не вечен,
Ибо плотян, ущербен и увечен…
Слова вновь эти, Борхес, соркеструй-ка!
 

ТЫ НЕ ДРУГИЕ

 
Ты не спасёшь написанное теми,
Кого твой страх оплакивает, ты не
Другие, лабиринта центр в пустыне
Шагов своих в сгущающейся теми.
 

 
Агония Христа или Сократа,
Ни сильного Сидхарты золотого,
Чьё тело умереть опять готово
В лучах зари – не велика утрата! —
 

 
Тебя спасти не смогут уже. Прахом
Написанное стало и на ветер
Ты говоришь, но близок ада вечер,
 

 
Ночь Бога бесконечна. Вник со страхом
В конец свой и в миг смерти – с дерзновеньем:
Я стану каждым длящимся мгновеньем!
 

ADAM CAST FORTH

 
Где сад Эдемский или он приснился? —
Свой разум на рассвете вопрошаю
И сам себя вопросом утешаю.
Адам, вкусив свободы, изменился.
 

 
Неужто же сон Бога в грех вменился
Сновидцу? И я тоже согрешаю
Во сне, что здесь себе не разрешаю,
Там дозволяю – вот и объяснился
 

 
Феномен сна! В Эдем есть возвращенье
По пробужденью и греха прощенье
Как сна, война в котором бесконечна
 

 
Каина с Авелем, где хрип убитых
И рык где убивающих. Бог спит их.
Меч изострён. Стрела остроконечна.
 

ПОЭМА О ДАРАХ

 
Упрёк или слезу я всё равно чью
Не заслужу. Как мастерски Создатель
Вручил мне, ироничный наблюдатель,
Два дара сразу: книги вместе с ночью.
 

 
Весь этот град томов, преподнесённый
Глазам без света, что читают только
Во снах, ошеломил меня настолько,
Что я совсем опешил, потрясённый.
 

 
Но атласы, альбомы словари и
Тома без счёта стали недоступны,
Хоть наважденья их и неотступны,
Как манускрипты, что в Александрии
 

 
Пожрал пожар. От голода и жажды
Тантал страдал в Аиде, окружённый
Водою и плодами. Погружённый
В раздумья, не единожды, не дважды,
 

 
Стократ Тантал, бреду вдоль книжных полок
Слепой библиотеки бесконечной,
Порой снимая книгу без конечной
Цели прочесть что-либо: мрака полог.
 

 
На мир воззренья Запада, Востока
В рядах энциклопедии. Веками
Писалось то, что трогать лишь руками
Теперь могу, одаренный жестоко.
 

 
Вот символы, вот виды космогоний,
Династии, геральдика – всё это
В подарок для незрячего поэта!
Слепца какая дольше из агоний?
 

 
Свет, сладкий свет отныне мне заказан.
Со мной теперь и тросточка всегда та.
Я, представлявший Рай себе когда-то
Библиотекой, так зачем наказан?
 

 
Я знаю, некто, имя чьё – не случай,
Вновь так распорядится здесь вещами,
Что этот мой – чей тянут зуб клещами,
Да вытянуть не могут? – злополучай
 

 
Уже принял другой, по галереям
Бредущий, со священным страхом стены
Ощупывая – слепы все сластены
И гнусны все, вредящие евреям.
 

 
Кто из двоих поэму эту пишет,
Я вместе с тенью, тень вместе со мною?
Но ходит кто за плотию иною,
Мёртв заживо, хотя здоровьем пышет.
 

 
Анафема за то на нас обоих.
Мир этот изменяется и блекнет.
Надежды в нём для двух умом калек нет.
Как наказал Всевышний неслабо их!
 

МОРЕ

 
Юное море, море Одиссея,
Оно же – мусульманского Улисса —
Симбада-Морехода, тоже лиса!
Однако, вижу в нём во всей красе я
 

 
Эрика Рыжего и кабальеро,
Себя не выделявшего в толпе и
Элегии за раз и эпопеи
О родине творца. Ну, не карьера…
 

 
И море Трафальгара, что воспело
Историю Британии, чья слава
Воинственна, а как надменноглава!
 

 
Но вот оно опять волной вскипело…
Хвала твоим победам бесконечна,
Британия, вот только ты не вечна.
 

САМОУБИЙСТВО

 
Не покину ночную звезду,
Не покину и ночи, оставив
Итог дел на земле и доставив
Радость тем, кто клевещет за мзду.
 

 
Колесничий, имею узду
Своим чувствам, смирив их, заставив
Слушать разума голос, поставив
Так его, чтоб хвалили езду.
 

 
Я ещё упаду в борозду
Злаком добрым, потомство наставив,
Не на меч паду, душу преставив,
 

 
Я ещё потопчусь по грозду!
По одесному узнан бразду
И ошуйному Царь, скач отставив.
 

ЛУНА

 
История в весьма далёком прошлом,
О чём я рассказать теперь намерен,
Но да не молвят: «Врёт, как сивый мерин!»,
Случилась, уже пылью запорошлом.
 

 
Задумали исчислить универсум…
Один учёный муж в забвенье жеста —
Хватило бы нулей – один уже ста
Равняется, гугол-число разверз ум! —
 

 
Вписал последний стих в большую книгу
И был уже готов себя поздравить,
Кабы вдруг не случись ему направить
Взор в небеса: где лунному песнь игу?
 

 
Хоть сказка ложь, но ей весьма удобно
Изобразить попытку пересказа
Словами нашей жизни… Облака за
Как главное ушло, луне подобно?
 

 
Вот значит что писать по вдохновенью!
Прочтя, на это что б сказали вы вот,
Разве не тот же сделали бы вывод:
«О главном умолчал он по забвенью,
 

 
Обширную коммерцию с луною
Ведя свою и давнюю». Не помню,
А вспомню – на весь космос пробимбомню,
Как встретилась луна сперва со мною.
 

 
Меж тем известно: у мутаций лунных
Своя есть красота: однажды ночью
И я по вышних сил уполномочью
Её увидел, глыб певец валунных.
 

 
Волхвом в Халдее звали буквоведа
И звездочётом в Уре – рифмосклада…
Луны дракону сложена баллада
И в Англии… Кровит луна Кеведо.
 

 
Но прежде о луне, что кровью стала,
Кроме иных ужасных разнопрочеств
В книге чудес свирепых и пророчеств
Глаголет Иоанн сердцедостало.
 

 
А ещё раньше, как гласит преданье,
Перстом писал на зеркале грек кровью,
Ученики чьи с бровной лицегровью
По лунным пятнам делали гаданье.
 

 
Огромный волк в пустыне умирает.
Есть миф, что зверя странною судьбою
Было сорвать с небес ценою любою
И умертвить луну в миг, догорает
 

 
Последняя заря когда и ночи
Полярной наступает время. Север,
Который населяет народ-всевер,
Хранит легенду, и не зря он очи
 

 
Сощурил, на огонь глядя, что бездна
Морей в тот день каюк из ногтей мёртвых
Поглотит, потому что разум мёртв их,
А ноздри любят вонь, что сернопездна.
 

 
В Женеве или в Цюрихе со мною
Случилось, что стал юноша поэтом,
И сразу – я поймал себя на этом —
Очаровался полною луною.
 

 
Из скромных вариантов с достохвальной
Старательностью я искал эпитет,
Опять боясь, что прежде слово хитит
Этот Лугонес с наглостью бахвальной.
 

 
Янтарь, песок и цвет слоновой кости,
А также белизна юного снега
В стих позднего потомка печенега
Конечно напросились сразу в гости.
 

 
Тогда я думал, что поэт подобен
Адаму, называющему вещи
В Эдеме именами судьбовеще…
К читателю путь был не без колдобин.
 

 
Как учит Ариосто, умирают
Сны на луне сомнительной и время
Теряется на ней, в земле как стремя,
Которое, найдя, не подбирают.
 

 
Аполлодор три формы Артемиды
С собачьей, лошадиной и кабаньей
Ваяет головой, а сколько бань ей
Посвящено… Виждь грека без хламиды!
 

 
Гюго серп золотой зато мне дарит,
А вот ирландец, том чей предо мною,
Трагическою чёрною луною
Ошеломляет, что аж небо старит.
 

 
Луной мифологической покуда
Я занимался, за углом сияла
Обычная луна. Чья б изваяла
Рука тебя? Взялась ты там откуда?
 

 
Есть среди слов одно – его я знаю
И тотчас вспоминаю, представляя,
Но буквы его не переставляя,
Иначе честь мундира запятнаю!
 

 
(Что носят астронавты, побывали
Которые не на луне ли разве,
Флаг водрузив на ней, чьи вились разви
В вакууме, возможно что едва ли?)
 

 
Слово луна, я это знаю тоже,
Содержит буквы, вот ведь как бывает,
Перестановка коих убивает
Страну, чей флаг сумняшися ничтоже
 

 
Ею же опозорен. Это слово
Того, кто мат английскому поставит,
Судьба ли, случай в оный день заставит
Прочесть – и языка не станет злого.
 

РУБАЯТ

1

 
Звучит во мне персидское наречье,
Я вижу рук протянутых навстречье,
Одна рука Ирана, а другая —
Израиля, но мир будет и в Двуречье,
 

 
И в Палестине, вижу не врага я
Еврею и в арабе, возлагая
На мудрость их надежду: безупречье
В вере какой? Но есть воля благая,
 

 
А есть и злая, на неё обречье —
От красных помидоров, огуречье,
Но знает лука то стрела тугая:
 

 
Лучше с салатом мир, чем чебуречье,
А с ним война. Капуста дорогая,
Дай погляжу, ты какова нагая!
 

2

 
Огонь – как пепел, плоть – как прах, теченье
Воды так – русло, жаждою мученье
Сильнее чтобы стало, оставляет:
Всё высохло, какое огорченье!
 

 
И путник жажду вновь не утоляет.
Ничто в него надежду не вселяет,
Но разума одно лишь помраченье,
Которое, как мухи, ослепляет.
 

 
Вот каково заморское ученье
О радости, той, чьё предназначенье —
Кропить водой, что души оживляет,
 

 
Но не в воронку, где коловерченье!
Закон принять свой силой заставляет
Содом весь мир. Зной землю попаляет.
 

3

 
Как ветра дуновенье, монумента
Век краток – чей воздвигните взамен-то?
А луч непостижимый Солнца правды
Сияет вечно в истине момента.
 

 
Есть комитет глубинной пробуравды,
И мрут как от полынием отравды,
Мадридский двор вам для эксперимента
Продемонстрирует путём отправды
 

 
На свет тот вертухая-недомента,
Ноздря любила чья вонь экскримента
Чужого нюхать. Вот лишил как здравды
 

 
Генсек песка, щебёнки и цемента
Смесителей. Май ласков, а яскравды
На сцене сколько! Нет ему оправды.
 

4

 
Песнь соловья услышать золотого,
Который ненавидит Льва Толстого,
Под утро можно на исходе ночи:
«Подонок корчил из себя святого!»
 

 
Увидит через внука пусть он очи
Денницы, ан не мамина сыночь и
Пошёл не в папу норова крутого
Чертёнок, не скулящий по-щеночьи:
 

 
«Раздули как слона, внутри пустого,
Из мухи, что на кучу сесть готова,
Льва толстого! Под зад ногой пиночи
 

 
Граф заслужил от мужика простого
Разом з Набоковим, що стогне по-жiночi.
В очочцi гея не сучок, бревно чи?»
 

5

 
Стихи эти луна твоей рукою
Записывает, а ещё какою
Планетою Бог ночью управляет,
Сам догадайся, светоч над рекою,
 

 
И до утра на небе оставляет
Сиять, так что и солнце удивляет
Иной своей о нём стиха строкою
Денница – экой рифмой обрамляет:
 

 
«Под чёрною над широтой морскою
Закат померкнул аркой и мирскою
Парижа суетой…» Что, впечатляет?
 

 
Каков гимн алкионскому покою!
И золото заката заставляет
Ржаветь он, чем в богатых жуть вселяет.
 

6

 
Нежнейшей ночью скромный под луною
Отобраз твой мерцает, ставший мною,
В бассейнах, чья немногим вторит вечным
Светилам гладь, звездой всего одною.
 

 
Чутьём каким, скажи, сверхчеловечным
Мой шифр ты разгадал, дрожаньем свечным
Горящий в вышине двойник, ценою
Какой – велик ли мёртвым счёт, увечным? —
 

 
Дался триумф, Архистратиг, войною
Пошедший на их рать, ту, что земною
Стала, пав с неба, Царь с лицом овечным
 

 
И силуэтом льва, греха виною
Не отягчённый душеизувечным,
Но с совестью здоровой, не больною?
 

7

 
Персидская луна и миг заката
Пустынного за гранью небоската
Вернулись и вчера сегодня стало.
Ты те, чьи лица прах, солдат Левката,
 

 
На женщину смотрящий чуть устало,
Ума которой так и не достало
Не от садиста девочку и ката
Родить, а от поэта. Всё, отстала…
 

 
Выходит, Гераклитова река та
Одной и той же может быть: рука-то
Те же слова, вода пролепетала
 

 
Те же свои короткие стоккато
И шорохи всё те же прошептала,
Как если б время и не пролетало.
 

ЛУНА

Марии Кодаме

 
Как много одиночества в луне!
Луна ночей и первого Адама —
Две разные луны, Маша Кодама,
Бессонницей полна луна вполне,
 

 
А также плачем – повернись ко мне! —
Настолько древним – ах ты, сердца дама,
Его химера, что из Нотр-Дама
Не оседлала, сев, как на коне —
 

 
Сколь древен род людской. Но не в цене
Мужчины без химеры, вид мадама
Имеющие. Что я тебе дам, а?
 

 
Беременность? А как в нашей стране
Рожать? Так что иди ты… к Сатане.
Пусть он тебе прошепчет: «Yo te amo».
 

EL INGENIO

 
В любой рассвет чудес машина самой
Судьбе бесповоротной может случай
Счастливый ниспослать и злополучай —
Фортуне, богачи, локтекусамой.
 

 
Машину – в автомойке, в ванне – пса мой
Собачьей – спит на тёпленьком полу, чай,
Любимый пёсик? Истины улучай:
Имеет конь всего два колеса мой!
 

 
Судьбе бесповоротной самой может
Чудес машина случай на рассвете
Взять да и подарить, а на том свете
 

 
Богатство оказаться не поможет,
Но сильно помешает, так что к смерти
Богаты вы. Надежды поумерьте.
 

МОИ КНИГИ

 
Книги мои, что о существованье
Чтеца не знают, стали моей частью,
Черты словно лица, но, по злосчастью,
Которых быстролётно забыванье.
 

 
Тщетно его в кристалле добыванье
Рукой, что призывает к соучастью
Другую, и к ослепшим сопричастью
Душа привыкла – некудадеванье…
 

 
Я не без горькой логики считаю
Что главные слова мои страницы,
Не знающие, кто я, свет Денницы,
 

 
Хранят, но я их не перечитаю.
Да будет так! Умерших голосами
Звучать буду всегда. Судите сами!
 

ДВЕ ФОРМЫ БЕССОННИЦЫ

1

 
Что ночь без сна? Риторика в вопросе,
И мне ответ, конечно же, известен.
Это когда табак лишь в папиросе,
Летальный чей дымок недобровестен.
 

 
Петух, который разбирался в просе,
Пшеницу велел сыпать. Раз отвесть ин
От зёрнышка могу клюв ради роси
Давидовой – Жених пришёл невестин!
 

 
Себя узнал, конечно, в «Альбатросе»?
Тесей, изведал, сколько в мураве стен?
Повесить на струне, верёвке, тросе
 

 
Тебя хотели, так ты буревестен.
В урима и туммима царство бросе
И воле Бога астрагал со-вестен.
 

2

 
Себя бояться и на пике ночи
Напрасно имитировать дыханье
Уснувшего, да плоти трепыханье
Смирять в себе: «Емелька! Не сыночи!»
 

 
Когда же, наконец, сомкнёт он очи,
Разбойник, бунтовщик? Мракопиханье
И зеркала, пламен где полыханье…
Во сне, волчара, суку ощеночи.
 

 
Ворочаться, смыкать напрасно веки,
Горячка, а не сон, как если б чаю
Крепчайшего напился, и скучаю
 

 
Я по траве и как о человеке
Любимом говорю о ней. Стесняться,
Что бодрствуешь ты, сны когда всем снятся?
 

3

 
Произносить обрывки и фрагменты
Запомнившихся, ибо не избытых
Строк и стихов, как золото добытых,
И в жизни есть счастливые моменты.
 

 
Есть фразы, что тебе те постаменты —
На них стоят изрекии, и быт их
Всем интересен, Богом не забытых,
Ходячие, живые монументы!
 

 
Произносить фрагменты и отрывки
Запомнившихся в прошлом фраз, стихов ли,
Что от с луною длительной торговли
 

 
Мой мозг хранит, перебирать обрывки…
Порой иную фразу произносишь,
И целиком себя в неё привносишь.
 

4

 
Хотеть в сон погрузиться и не мочь
В сон погрузиться, за собою спящим
Подсматривать, искусственно сопящим,
И Стеньке больше нечем и помочь.
 

 
Не хочет жить по-старому, невмочь!
Увидеть в петле барина хрипящим
А не на ложе сна мирнохрапящим —
Вот цель его! Как бога превозмочь?
 

 
И вдруг – предтеча, первая промочь.
Кто будет тебя в этот миг сипящим
«Кукареку!», проснуться торопящим?
 

 
Хоть помнишь, с кем хотел ты изнемочь?
Заглядывал ли в скважную замочь?
Отмщу сторицей так кровокропящим!
 

5

 
Это страх быть и ужас перестать
Быть, а рассвет сомнительный увидеть.
Себя за эти страхи ненавидеть,
Но на Содом Степан должен восстать!
 

 
Много терпеть, чтоб атаманом стать,
Умей, казак. Мужскую назови деть
В честь Хорхе – вот как нужно ясновидеть!
Поэт, довольно быть, ты должен стать!
 

 
Какие речи, а какая стать
У Емельяна: «Наяву сновидеть
За мной идущим дам, во сне предвидеть
 

 
Грядущее, звездой дам заблистать!»
Степана должен день скоро настать
И Емельяна. Ген куда в крови деть?
 

6

 
Что долголетие маститое? За тело
Страх, и не вечно будет оно юным.
Не прыгает, как тигр, котом баюнным,
Но от хорошей жизни растолстело.
 

 
Да, быстро жизни время пролетело.
Только вернусь я Дивом гамаюнным,
Чтоб вас солдатским юмором гальюнным
Чмонить, пидерасня, нежитьхотело.
 

 
Десятилетия бессонницы… Но вол
Погонщика остроконечной палки
Не слушается больше. Перепалки
 

 
С ним надоели. Разрядить бы ствол…
Моря и сфинксы (чуешь хлынь предтеки?),
Династии, сады… Биб-ли-о-те-ки!
 

7

 
В неведенье не быть: приговорён
Я к этой плоти, к голосу, противен
Который мне, мой вроде, а фиктивен,
Но из позывов тела сотворён,
 

 
И к имени, которым одарён,
К рутине памяти, неэффективен
Чей механизм, уж больно примитивен,
Работой чьей не удовлетворён
 

 
Ум – требовательный владелец замка,
Который разрушается, и самка
Тебе уже не даст, уставший зверь,
 

 
И к ностальгии по латыни, к смерти
И страху умереть… Всё, сны, химерьте!
Что ты воскрес при жизни, Борхес, верь!
 

РЕЧЬ

1

 
Тот, обнял кто жену, Адам, жена же
Зовётся Евой. Как в последний раз
Должно быть всё, но знает несураз,
Кому нести чего куда в бонаже!
 

 
Я сирота, нуждаюсь матронаже.
О, брось мне на пол коврик… Нет – матрац!
Псих, крикнувший их Горби: «Пи-да-рас!»,
Жить без врага я не умею нажи.
 

 
Впусти меня – как вол буду в сенаже,
Ртом молотящий, просто, без прикрас
Работающий челюстями. Враз
Уем, что приготовишь! При менаже
 

 
Жить буду у тебя, дикообраз,
А ты снимай картины, инсценажи…
Впусти волчару, сука, а то мраз!
Вскрой флюс мой, позаботясь о дренаже…
 

2

 
Я видел нечто белое на небе,
Мне говорят: «Луна это, бери!»,
Но словно ей, ты говоришь и Мне «бе!»,
По-волчьи воя: «Сука, отвори!»
 

 
В окне мерцает первая яснебь и
Уснули все, но лишь нетопыри
Ещё летают. Первый луч краснеби…
В повапленных гробах лишь упыри
 

 
Катаются по городу ночному
Обдолбанные, в них рылу свиному
Молящиеся, и нам делать что
 

 
Со словом-мифом? Мне деревья дали
Немного тли. Не жал я на педали
Велосипедика прозрачного зато.
 

3

 
Спокойные животные ко мне,
Чтобы я дал им имя, приближались,
Не стало в книгах букв, все разбежались,
На место возвращаясь лишь во сне.
 

 
Кто грезит наяву, часов во дне
Не наблюдает. Континенты сжались
И острова под воду погружались.
Британия окажется на дне.
 

 
Сказать кто смеет: по моей вине?
Ладони с белым камушком разжались
И он упал в колодец, отражались
 

 
Где лица в недопитом как вине.
Сказ о сучке в глазу и о бревне.
Величиной бревна все поражались!
 

4

 
Листая атлас, Англии я форму
Меняю взглядом за их секс-реформу,
И Фосфорос огонь изобретает,
А Юля примеряет униформу.
 

 
Вот атлас как слепца рука листает.
От перегрева атмосферы тает
Полярный лёд. Вдохни-ка хлороформу,
Британия, чтоб, как палач пытает,
 

 
Не чувствовать. Под воду Атлантида
Погрузится. По грудь кариатида
Стоит, а через год уже по губы,
 

 
И вот – по темя. Шепчешь мне: «Прости!», да?
Я трупов, воссмердевшая Фетида,
Не воскрешаю. В бездну, душегубы!
 

5

 
Атлантов катастрофа постигает,
А в зеркале двойник подстерегает.
Стих Лилиенкорна хотя б один
Запомнивший, чем может, помогает,
 

 
Но он стихий, увы, не господин.
Година истечения годин
Для Англии (не он так полагает —
Компьютер) от полярных теперь льдин
 

 
Зависит. Катастрофа застигает
Врасплох тех, коммунистов кто ругает
Последними словами и блондин —
 

 
Черноволосых, как кнутом, стегает
Содомским языком, ловец ундин.
Нет. Гамлет – не Хаджа Насреддин!
 

6

 
Мне снится Карфаген и легионы,
Которые его опустошают.
Зачем вам красота, пигмалионы?
Ишь, с мрамором, гляжу я, не мешают
 

 
Вам яйца танцевать. Вас миллионы?
Нулей у наций статуи лишают,
Чиновники где – сексхамелионы
И однополый брак где разрешают.
 

 
Пусть по прыжкам в длину вы чемпионы,
Да легкопрыгов в рай не приглашают,
Мужчины там глядят в Наполеоны,
 

 
Однако перед женщиной плошают,
Но змеи жалят их и скорпионы.
Их тайное публично оглашают!
 

7

 
Меч и весы я вижу у Фемиды
С повязкой на глазах и неподкупной,
А снится мне убийство Артемиды…
Вдруг статуи не стало целокупной:
 

 
И меч разбит у дамы без хламиды,
И у весов нет чаш. В греха искуп Ной
Дал Хаму континент, где пирамиды,
А вам не дал купели чадокупной.
 

 
Ни собственника нет в любви, ни вещи
Ему принадлежащей в виде тела.
Чарльзу рога наставить захотела
 

 
С тобой, Вадим, Диана, да зловещи
Столбы тоннеля номерами больно.
Её убили. Ей было не больно.
 

8

 
Ну что ж, благословенно оскорбленье
За то, что раскрывает в нас способность
Творцом стать ада. Ждёт междуусобность
Атлантов, декаданс и ослабленье.
 

 
Диагноз – героином отравленье.
«На двух ослах вошла – сказал Спас – обность
Моя в Салим, и ваша обособность
Вас не спасёт, но будет потепленье,
 

 
Таянье льдов и многих потопленье.
Где армии твоей боеспособность,
Содом? Но твоё войско за пособность
 

 
Наркодельцам пылает как поленье
В огненной пещи». Что им преступленье
Через закон? Но к злу есть приспособность.
 

9

 
Крещаемый в реке крестился в Ганге,
И тот, кто смотрит на песок в песчезне,
Видит, как канет в навсегда исчезне
Империя. С собой сравнил Коган «ге»
 

 
Букву, на кран похожую. С кинжалом
Играющий предзнаменует смертный
Миг Цезаря, который не бессмертный,
А Соломон приходит к вам с кружалом.
 

 
Кто спит. Тот есть все люди, и кто грезит,
Сны видит человечества, не так ли?
Героем осознать себя в спектакле,
 

 
Который пьяных общество тверезит
Крутой расправой над англосаксонцем…
Но есть ли что-то новое под солнцем?
 

10

 
Всё происходит в первый раз, но вечно
Он повторим самовосчеловечно.
Читающий слова мои в миг этот
Мурлыкает, как лев, со мной овечно:
 

 
«Крещаем был с Христом в одной реке тот,
Кто перенял злодейский этикет от
Жидовской кодлы, душеизувечно
Калечащей младенцев, чьих в мешке Тот
 

 
Египетский обрезков (не остался
Ли там ещё один?) не досчитался,
Хотя пересчитал их многократно.
 

 
И сфинксу, что недавно лишь быть стался,
Эдип премудрый так и не достался.
Еврейский князь и мыслит не превратно».