Текст книги "Я хочу рассказать вам о..."

Автор книги: Хорхе Букай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Справедливый судья

Как всегда, после революции в моей голове мысли начинали проясняться и приходить в порядок.

Сколько раз за свою жизнь я пытался проникнуть в непостижимую тайну любителей дешевых покупок «из-под полы».

Я никак не мог объяснить себе, почему нет конца жертвам «развода на деньги».

Что творится в голове у человека, покупающего океанский лайнер за пару монет?

Как мошенники находят себе сообщников?

Почему неглупый человек, заплатив смешную цену за товар, обнаруживает, что получил всего лишь красиво упакованные отбросы?

Теперь у меня наконец был ответ: все жертвы мошенников в какой-то момент думали, что им это выгодно. Большинство из них радовались в душе, предвкушая будущие прибыли. Многие гордились собой, какие они ловкие и как они обвели другого вокруг пальца…

Происходило ли со мной то же самое, когда я заглатывал наживку?

Да, разумеется, я вел себя точно так же.

И это именно то, что я делаю всегда, когда меня выбирают.

«Тот факт, что меня выбирают…» – это просто возможность ухватиться за любое приятное моему слуху заверение или обещание.

«Тот факт, что меня выбирают…» Эта фраза сама по себе напоминает наживку.

Само выражение «попасться на крючок» намекает на это. На то, что заглатываешь крючок с насаженным на него соблазнительным дождевым червяком или, хуже того, с привлекательной, разноцветной и яркой мухой… из пластмассы!

Меня выбирают, я заглатываю наживку… Что за люди эти рыбаки? Какие червяки мне больше по душе?

Обещания вечной любви…

Мечта о том, чтобы меня принимали таким, какой я есть…

Высокая оценка и признание окружающих…

Желание быть во всем первым и увидеть то, чего не видел никто…

Тщеславное желание выделиться…

Попытка другого увидеть во мне мой собственный идеал…

Безоговорочное присутствие рядом со мной другого человека…

И столько еще всего…

Столько!

Я заметил, что с годами, с опытом и с духовным ростом я учился все быстрее выплевывать проглоченные крючки… Но как быть с оставленными ими ранами?

– Как быть с ранами, Толстяк? – спросил я его. – Как быть с ранами? Ты учишь меня пренебрегать мертвыми и бесцветными дождевыми червями. Все время указываешь мне на пластиковых мух, чтобы меня не посадили на крючок, но, как мне кажется, ты не объясняешь мне, что делать, чтобы не пораниться. Наверное, судьба доверчивых людей вроде меня – это постепенно, с течением жизни, покрываться шрамами от проглоченных и выплюнутых крючков. Я, по крайней мере, не хочу больше никаких ран, Толстяк. Я не хочу, чтобы другие решали, наносить ли мне раны или залечивать их. Не хочу…

– Это цена, Демиан, это цена, которую ты платишь. Ты помнишь розу из «Маленького принца»?

– Да, я знаю, о чем ты: «..должна же я стерпеть гусениц, если хочу познакомиться с бабочками…»

– Вот именно, – подтвердил Хорхе.

Я замолчал, погрузившись в свои мысли. Мое состояние можно было описать как смесь боли, возмущения, смирения и бессилия.

Потом я пожаловался:

– Я все думаю, что лжец получает слишком большую выгоду с минимальными затратами.

– Иногда – да, а иногда и – нет, – сказал Толстяк. – У лжи много минусов. В любом случае, самое худшее во лжи – это то, что она НЕ ПРИНОСИТ ПОЛЬЗЫ… Рано или поздно любая ложь выходит на поверхность, и все ее кажущиеся достижения рассеиваются, как туман после восхода солнца… И больше того, иногда жизнь вершит свой суд, и обман оборачивается против лжеца.

Хорхе прикрыл глаза, вспоминая.

– Сейчас будет сказка… – догадался я.

– Да, сейчас будет…

После смерти Льен Цзу, его жена Цзуми, его старший сын Линг и двое младших сыновей остались в полнейшей нищете.

Когда глава семьи был еще жив, он работал от зари до зари на рисовых плантациях Ченга.

Большую часть зарплаты ему выдавали рисом, а остаток – несколькими монетами, которых едва хватало на минимальные потребности семьи, главным образом они шли на оплату учителей и учебников для Линга и его братьев.

В день своей смерти Льен Цзу вышел из дома, как всегда, еще затемно. По дороге на плантацию он услышал крики о помощи старика, которого уносил поток полноводной реки.

Льен Цзу узнал его. Это был старик Ченг, владелец плантации, на которой он работал.

Он не умел хорошо плавать, а чтобы войти в реку и тем более спасти старика, нужно было быть просто великим пловцом.

Он посмотрел вокруг себя, но в этот час на дороге никого не было… А если он побежит за помощью, это займет более получаса…

Что-то подтолкнуло Льен Цзу набрать побольше воздуха и броситься в реку.

Когда он доплыл до старика, течение потащило и его тоже.

Бездыханные тела обоих, так и не разжавшие скрюченных пальцев, которыми они вцепились друг в друга, были найдены в тихой заводи, в нескольких километрах ниже по течению…

Может быть, дети старика хотели обвинить Льен Цзу в смерти своего отца и, возможно, маленький Линг был слишком молод для этой работы, а может быть, как они сказали, не было столько работы на рисовых полях, но случилось так, что дети покойника отказались оставить за Лингом рабочее место отца.

Молодой Линг настаивал.

Сначала он сказал им, что в свои тринадцать лет он уже достаточно взрослый, чтобы выполнять такую работу. Потом он заявил, что унаследовал это место от своего отца. Затем он рассказал, какой он работоспособный и какие у него умелые руки. И когда все это не помогло, он стал умолять их, ссылаясь на материальные трудности семьи.

Ни один из его доводов не подействовал, и юноше предложили покинуть плантацию.

Линг возмутился, заговорил на повышенных тонах, напомнил о самопожертвовании отца, об эксплуатации, о правах, о справедливых требованиях…

Линг сопротивлялся, но его вытолкали взашей из конторы и выбросили на пыльную улицу…

С тех пор семья ела, только когда могла себе это позволить, благодаря любой временной работе, за которую брался Линг, и матери, шившей и стиравшей одежду для других людей.

Однажды в самый обычный день Линг вышел за ворота плантации, куда он отправился, как всегда, чтобы попроситься на работу, а ему, как всегда, сказали, что для него ничего нет…

Он вышел оттуда с поникшей головой, глядя в землю и на свои рваные сандалии.

Он пинал все камни на своем пути, чтобы дать выход своему горю.

Вдруг что-то попалось ему под ногу, и он услышал другой звук. Он поискал глазами этот предмет…

Это был вовсе не камень, а толстый кожаный кошелек, перевязанный веревкой и покрытый землей.

Юноша снова поддал его ногой.

Он не был пустым. Он издавал прекрасный звук, катясь по земле. Линг долго бил ногами этот кошелек, наслаждаясь производимым им звуком…

Наконец он поднял его и открыл.

В кошельке была куча серебряных монет… Множество монет! Он за всю свою жизнь столько и не видел…

Он их пересчитал.

Их было пятнадцать. Пятнадцать красивых, новых, блестящих монет.

И они принадлежали ему.

Он их нашел брошенными на земле.

Он пинал их ногой полчаса.

Он открыл кошелек.

Без сомнения, они принадлежали ему.

Теперь наконец-то матери больше не нужно будет работать, братья снова пойдут в школу, и все они смогут есть все, что захотят… каждый день.

Юноша радостно побежал в деревню за покупками…

Он вернулся домой, нагруженный продуктами, игрушками для братьев, одеялами и двумя красивыми платьями, привезенными из Индии, для своей матери.

Его возвращение было как праздник. Все были голодны, и никто не спросил, откуда еда, пока она вся не закончилась.

После ужина Линг раздал подарки, и, когда дети, устав от игры, легли спать, Цзуми сделала знак Лингу сесть рядом с ней.

Линг понял, чего хотела его мать.

– Ты же не думаешь, что я их украл, – сказал он.

– Но никто не подарил бы их тебе просто так… – возразила его мать.

– Нет, никто никому не делает подарков, – согласился Линг. – Я все это купил.

– А откуда у тебя деньги, Линг?

И юноша рассказал матери, как он нашел кошелек с монетами.

– Линг, сынок, эти деньги не твои, – сказала Цзуми.

– Как это не мои? – возразил Линг. – Я их нашел.

– Сын, если ты их нашел, значит, кто-то их потерял. И только он – настоящий хозяин этих денег, – заявила женщина.

– Нет, – сказал Линг. – Кто их потерял, тот их потерял. А кто нашел, тот нашел. Я их нашел. И у них нет хозяина, они мои.

– Хорошо, сынок, – продолжала мать. – Если у них нет хозяина, они твои. Но, если хозяин есть, нужно вернуть ему его собственность…

– Нет, мама.

– Да, Линг. Вспомни об отце и подумай, что он бы тебе сказал.

Линг понурил голову и неохотно согласился.

– А как быть с монетами, которые я истратил? – спросил юноша.

– Сколько ты потратил?

– Две.

– Ладно, потом решим, как мы сможем их вернуть, – сказала Цзуми. – Сейчас иди в деревню и спроси у людей, не потерял ли кто кожаный кошелек. Начни от того места, где ты его нашел.

Снова с поникшей головой, но на этот раз за порогом своего дома, Линг жаловался на судьбу.

Придя в деревню, он зашел на плантацию и спросил у управляющего, не терял ли кто-нибудь чего-нибудь.

Управляющий сказал, что он ничего не знает, но постарается выяснить.

Вскоре к Лингу вышел старший сын старика и нынешний владелец рисового поля.

– Ты унес мой кошелек с деньгами? – спросил он сердито.

– Нет, господин, я нашел его на улице, – ответил Линг.

– Дай мне его! Побыстрее! – вскричал тот.

Юноша достал кошелек из-под верхнего платья и отдал ему.

Хозяин высыпал содержимое на ладонь и начал считать…

Юноша поспешил объяснить:

– Видите ли, господин Ченг. Я соберу недостающую сумму и отдам ее вам или отработаю.

– Тринадцать! Тринадцать! – завопил он. – Где остальные монеты?

– Я же вам объяснил, господин, – начал юноша. – Я не знал, что кошелек принадлежит вам. Но я верну вам деньги…

– Вор! – грубо прервал его хозяин. – Вор! Я тебе покажу, как брать чужое. – И он вышел на улицу, продолжая кричать: – Я тебе покажу… Я тебе покажу…

Юноша пошел домой. Он не знал, что в нем было сильнее: злость или отчаяние.

Дома он рассказал Цзуми о случившемся, и она его утешила.

Она ему пообещала поговорить с этим человеком, чтобы уладить дело.

Однако на следующий день посыльный принес повестку Цзуми и Лингу: их вызывали в суд за кражу семнадцати монет из кошелька.

Семнадцати!

В суде сын старого хозяина показал под присягой, что кожаный кошелек пропал с его стола.

– Это было тогда, когда Линг приходил просить работу, – заявил Ченг. – А на следующий день пришел этот мелкий воришка и сказал, что якобы «нашел» этот кошелек и спросил, не «терял ли его кто-нибудь». Какая наглость!

– Продолжайте, господин Ченг, – сказал судья.

– Разумеется, я сказал, что кошелек принадлежит мне, и, когда он мне его вернул, я тотчас же проверил содержимое и утвердился в своих подозрениях: там не хватало денег! Семнадцати серебряных монет.

Судья внимательно выслушал рассказ, а затем обратил свой взгляд на юношу, который, смущенный таким положением дел, не решался говорить.

– Что ты можешь сказать, Линг? Тебе здесь предъявили очень серьезное обвинение, – спросил судья.

– Господин судья, я ничего не крал. Я нашел кошелек на улице. Я не знал, что он принадлежит господину Ченгу. Я действительно открыл кошелек и потратил часть денег на еду и игрушки для братьев, но это были только две монеты, а не семнадцать. – Юноша всхлипнул. – Как я мог украсть семнадцать монет, если в кошельке было всего пятнадцать, когда я его нашел? Я взял только две монеты, господин судья, только две.

– Давайте разберемся, – сказал судья. – Сколько монет было в кошельке, когда юноша его вернул?

– Тринадцать, – ответил истец.

– Тринадцать, – подтвердил Линг.

– А сколько монет было в кошельке, потерянном вами? – спросил судья.

– Тридцать, ваша честь, – ответил человек.

– Нет, нет, – вмешался Линг. – Там было всего пятнадцать монет. Я могу поклясться в этом.

– А вы могли бы поклясться, что, когда кошелек лежал на письменном столе, в нем было тридцать серебряных монет?

– Конечно, господин судья, – подтвердил тот. – Клянусь!

Цзуми робко подняла руку, и судья сделал ей знак говорить.

– Господин судья, – сказала она, – мой сын еще мальчик, и я признаю, что в этой ситуации он допустил несколько ошибок. Но в одном я могу вас уверить: Линг не умеет лгать. Если он говорит, что потратил две монеты, то так оно и есть. И если он говорит, что в кошельке было всего пятнадцать монет, когда он его нашел, то это тоже правда. Может бьггь, господин, кто-то нашел кошелек до…

– Достаточно, госпожа, – прервал ее судья. – Это моя задача, а не ваша решать, что же произошло, и вершить правосудие. Вы хотели что-то сказать, и вам было дано слово. Теперь садитесь и ждите моего решения.

– Вот именно, ваша честь, решения. Мы хотим правосудия, – сказал истец.

Судья сделал знак помощнику, чтобы тот ударил в гонг. Это означало, что судья готов объявить свой вердикт.

– Истец и ответчики, несмотря на то что вначале ситуация была запутанной, сейчас она прояснилась, – сказал судья. – У меня нет причин сомневаться в словах господина Ченга, который клянется, что у него пропал кошелек с тридцатью серебряными монетами…

Тот злобно усмехнулся, глядя на Линга и на Цзуми.

– Однако юный Линг уверяет, что нашел кошелек с пятнадцатью монетами, – продолжал судья, – и у меня также нет причин ставить под сомнение его слова…

В зале наступила тишина, и судья продолжил:

– Поэтому суду ясно, что найденный и возвращенный кошелек НЕ ТОТ, который потерял господин Ченг. И следовательно, иск не может быть предъявлен семье Льен Цзу. Тем не менее заявление останется в архиве, и истец получит обратно любой найденный и возвращенный в ближайшее время кошелек, содержимое которого изначально составляло тридцать монет.

Судья улыбнулся и поймал благодарный взгляд Линга.

– А что касается этого кошелька, юноша…

– Да, ваша честь, – пробормотал тот. – Я осознаю свою ответственность и готов заплатить за свою ошибку.

– Молчи! Что касается кошелька с пятнадцатью монетами, как я уже говорил, его до сих пор никто не востребовал и, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, – сказал он, краем глаза наблюдая за господином

Ченгом, – думаю, маловероятно, что кто-либо востребует. Поэтому считаю, что кошелек может считаться собственностью нашедшего его человека. Значит, он – твой!

– Но, ваша честь… – начал Ченг.

– Ваша честь… – открыл рот Линг.

– Господин судья… – хотела сказать Цзуми.

– Тишина! – приказал судья. – Дело закрыто! Освободите помещение…

Судья встал и, когда помощник ударил в гонг, быстро вышел…

Магазинчик правды

– Скажи мне, Хорхе, почти все понимают, что нужно посещать психотерапевта. Я знаю, что ты так не думаешь, и полагаю, что ты даже не считаешь нужной поголовную психотерапию. Но теперь я задаю себе вопрос, может ли каждый получить пользу от курса психотерапии.

– Да.

– Каждый?

– Скажем так: любому человеку, желающему получить пользу, этот курс поможет.

– Но почему кто-то может не хотеть получить пользу?

– Энтони де Мелло [20]20
  Мелло, Энтони де (1931 – 1987) – индийский иезуит, психотерапевт, священник.


[Закрыть]рассказывает чудесную сказку, которая поможет нам разобраться в этом вопросе.

Человек прогуливался по маленьким улочкам провинциального городка. У него было свободное время, поэтому он задерживался на несколько секунд у каждой витрины, перед каждым магазином, на каждой площади. Повернув за угол, он вдруг оказался перед скромным заведением без вывески. Заинтригованный, он подошел к витрине и прижался лицом к стеклу, заглядывая в ее темноту… Внутри он разглядел только пюпитр с табличкой, написанной от руки:

МАГАЗИН ПРАВДЫ.

Человек удивился. Он подумал, что название – это причуда хозяев, но даже не мог предположить, чем они торгуют.

Он вошел.

Подошел к девушке за первым прилавком и спросил:

– Простите, это магазин правды?

– Да, господин, какого рода правда вам нужна? Неполная, относительная, среднестатистическая, полная?

Значит, тут действительно торгуют правдой. Он даже вообразить не мог, что такое возможно. Прийти куда-то и купить правду – это замечательно.

– Полная правда, – сказал человек не задумываясь.

«Я так устал от лжи и фальши, – подумал он. – Не

хочу больше никаких обобщений и оправданий, обмана и подлога».

– Полная правда! – подтвердил он.

– Хорошо, господин. Следуйте за мной.

Девушка проводила клиента в другой отдел и, указав на продавца с суровым лицом, сказала:

– Этот господин вас обслужит.

Продавец подошел и молча ждал, что скажет клиент.

– Я хочу купить полную правду.

– Прекрасно. Простите, но известны ли господину наши цены?

– Нет. А сколько это стоит?

На самом деле, он был готов заплатить сколько угодно за всю правду.

– Если вы ее купите, – сказал продавец, – то навсегда потеряете душевный покой, такова ее цена.

Человек почувствовал, как мурашки бегут по спине. Он даже представить себе не мог, что это стоит так дорого.

– Спа… спасибо… извините… – запинаясь, проговорил он.

Человек повернулся и поспешно вышел из магазина.

Ему стало немного грустно при мысли, что он еще не совсем готов к абсолютной правде, что он еще нуждается в кое-какой лжи, чтобы перевести дух, кое-каких легендах и мечтах, чтобы не встречаться лицом к лицу с самим собой… «Может быть, позже», – подумал он.

– Демиан, совсем не обязательно, что на пользу другому человеку пойдет то, что хорошо для меня. Может так случиться, и это вполне справедливо, кому-то покажется, что это слишком дорого стоит. Каждый имеет законное право самому решать, какую цену он согласен заплатить за то, что получит взамен, и по логике вещей каждый сам выбирает, когда именно он хочет это получить, будь то правда или любая другая «польза».

Я не знал, что сказать.

А Хорхе добавил:

– Есть старинная арабская поговорка:

ЧТОБЫ РАЗГРУЗИТЬ ПАРТИЮ ХАЛВЫ, САМОЕ ГЛАВНОЕ – ЭТО ИМЕТЬ СОСУДЫ ДЛЯ ХРАНЕНИЯ ЭТОЙ ХАЛВЫ.

…С мудростью и правдой происходит то же самое, что и с халвой…

Вопросы

Сеанс начался с этой невыносимой тягомотины, случавшейся всякий раз, когда я приходил на прием, не зная, о чем говорить, и поэтому молчал. Или знал, о чем хочу поговорить, но почему-то не делал этого. Или понимал, что лучше бы мне вообще не ходить, но было уже поздно. Или Толстяку тоже не хотелось говорить, и он мне не помогал. Или он хотел мне помочь, но замолкал…

Это были молчаливые сеансы.

Вязкие сеансы.

Тяжелые сеансы.

– Я вчера написал кое-что, – сказал я.

– Да?..

«Краткий ответ», – подумал я.

– Да, – ответил я еще более кратко.

– И?.. – спросил он.

«Он снова меня “достает”», – подумал я.

– Это называется вопросы, но это вовсе не вопросы.

– И что ты хочешь делать со своими вопросами, которые вовсе не вопросы?

– Мне бы хотелось прочитать их здесь, вместе с тобой. Я их не перечитывал с тех пор, как написал вчера вечером. Я знаю, что не ищу ответов, поэтому мне не хочется, чтобы ты отвечал. Мне нужно, чтобы ты послушал. Я хочу сказать, что это мой взгляд на вещи, а не вопросы.

– Понятно… – сказал Толстяк и приготовился слушать.

* * *

Трудно, не так ли?

Почти невозможно?

Как живется не таким, как все?

Какой смысл жить в мучениях?

Можно ли жить по-другому человеку со здравым или светлым умом?

А если это не так, зачем я работаю над собой?

Зачем я прохожу курс психотерапии?

Какова задача психотерапевта? Лишать людей способности функционировать в обществе? Люди, наверное, об этом узнают, потому что это доставляет им страдания.

Какова моя роль в этом процессе?

Получается, что я меняю одни страдания на другие, а мне не остается даже утешения, что почти все их со мной разделяют?

Что такое психотерапия? Огромная фабрика фрустраций для «утонченных натур»?

Что-то вроде секты садистов, изобретателей невиданных, изысканных и эксклюзивных способов пыток?

Может, и вправду легче сильно страдать в реальной жизни, чем наслаждаться неведением в придуманной вселенной?

Как можно использовать полное осознание одиночества и экзистенциального компромисса с самим собой?

Какая польза, ради бога, какая польза от того, что ты привыкаешь не ждать ничего ни от кого? Если окружающий мир – дрянь, а люди в нем – дерьмо, если реальные события нашей жизни – тоска зеленая, можно ли излечиться, вымазавшись в экскрементах и плавая среди отходов человечества?

Может быть, правы те религии, которые предлагают нам утешение там в тех случаях, когда его нельзя получить тут?

Может, они правы в том, что возлагают всю ответственность на всемогущего Бога, который займется нашей судьбой, если мы будем себя хорошо вести?

Не легче ли вести себя хорошо, чем быть самими собой? И разве не намного проще и полезнее признать идею добра и зла, которую все признают как единственно правильную?

Или, по меньшей мере, не лучше ли поступать, как все остальные, демонстрирующие святую веру в нее?

Может быть, правы знахари, колдуны и волшебники, когда они хотят излечить нас при помощи магии нашей веры?

Наверное, правы те, кто делает ставку на неограниченные способности человеческого разума контролировать любую жизненную ситуацию?

Может, действительно не существует ничего вне меня, а моя жизнь – это страшный сон из вещей, людей и фактов, возникших в моем богатом воображении?

Кто поверит, что все происходящее – это единственно возможный ход событий?

А если и так, то нужно ли знать об этом больше?

Обязан ли другой человек понимать меня?

Обязан ли он принимать меня?

Обязан ли он слушать меня?

Обязан ли он одобрять меня?

Обязан ли он не лгать мне?

Обязан ли он учитывать мои интересы?

Обязан ли он любить меня так, как мне бы хотелось?

Обязан ли он любить меня так сильно, как мне бы хотелось?

Обязан ли любой другой человек любить меня?

Обязан ли он уважать меня?

Обязан ли он вообще знать о моем существовании?

А если никто не узнает о моем существовании, зачем я существую?

А если мое существование не имеет никакого смысла без других людей, как не пожертвовать чем угодно, да-да, ЧЕМ УГОДНО, чтобы этот смысл был мне доступен?

…И если путь от рождения до могилы мы проделываем в одиночестве, зачем мы обманываем себя, притворяясь, что можем найти себе спутников?

Толстяк покашлял.

– Ну и ночка была у тебя вчера, а?

– Да… – сказал я. – Черная, очень черная.

Мой психотерапевт протянул руки и знаками показал мне, чтобы я сел к нему на колени.

Потом Хорхе обнял меня, как ребенка.

Я почувствовал тепло и любовь Толстяка и так и просидел остаток сеанса молча, задумавшись…