Текст книги "Гас (ЛП)"

Автор книги: Холден Ким

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Когда музыка затихает, я чувствую себя истощенной. Не знаю, кто такие Кейт и Грейси, но у меня очень плохое предчувствие. Эти девушки явно были близки с этой семьей очень долгое время, но за все те месяцы, что я нахожусь рядом с семьей Хоторнов, их было не видно и не слышно.

Гас поднимается с дивана.

– Спасибо за это, Ма. Я пойду на улицу.

Ему нужно покурить. Или он пытается сбежать. Судя по его голосу, и то, и другое. Он не прячет эмоций. Даже когда Густов молчит, его эмоции говорят сами за себя.

Мне стоит оставить его одного. Я знаю это. Они только что позволили мне соприкоснуться с чем-то очень личным; мне следовало бы любезно принять это и заткнуться. Но я не могу. Я чувствую, что это ключ к чему-то важному; причина, по которой в Густове есть то, чего я не могу понять. Потому что на тех видеозаписях он был таким свободным и счастливым.

Выхожу на улицу и вижу, что он сидит в шезлонге на веранде и смотрит на воду. Я подхожу ближе, но он не обращает на меня внимание, а просто подкуривает сигарету и, о чем-то сосредоточенно думая, делает первую затяжку.

Я чувствую, что нужно спросить разрешение перед тем, как соваться к нему.

– Можно я присяду?

– Конечно. Сейчас время шоу, – спокойно говорит он, не отрывая взгляд от горизонта.

Не совсем то, чего я ожидала, но мне сразу становится легче от того, что мое присутствие одобрено.

– Время шоу? – спрашиваю я, усаживаясь в соседний шезлонг.

Держа сигарету между пальцами, он показывает на воду и смотрит на меня так, как будто я должна что-то понять.

– Закат. Время шоу, – отвечает он, поймав мой вопросительный взгляд.

Наконец, до меня доходит.

– О, – заикаясь, произношу я, а потом откидываюсь на спинку шезлонга и следующие десять минут мы с Густовом наблюдаем, как сияющий оранжевый шар опускается в воду. Мне хочется что-нибудь сказать, чтобы развеять эту пронзительную тишину.

– Не думаю, что я когда-нибудь смотрела на закат. – Так оно и есть. Я выросла в Нью-Йорке, городе суеты, шумихи и небоскребов. Нет, я знала, что солнце садится каждый день, но никогда не находила времени на то, чтобы вживую посмотреть, как это происходит. Теперь я чувствую себя обманутой, потому что это зрелище было невероятно захватывающим.

– Шутишь? – с подозрением глядя на меня, спрашивает он.

– Нет. Правда. – Интересно, сколько других чудесных и важных вещей я пропустила в жизни?

– Как можно дорасти до двадцати с чем-то лет и никогда не видеть заката? Тебя что, растили в пещере или в подземелье? Это же одно из самых прекрасных зрелищ, которое предлагает нам мать-природа и оно происходит каждый вечер. – Он широко раскрывает глаза, чтобы поддразнить меня. – Каждый чертов вечер.

Мне хочется засмеяться, но вместо этого я вздыхаю. Но даже вздох выходит радостным, потому что я не могу скрыть того, что мне очень хорошо.

– Знаю. Но я выросла в Нью-Йорке...

Он с ухмылкой обрывает меня на полуслове:

– Ну я же говорил, что в пещере. Это объясняет твой акцент.

Я смотрю на него, не в силах оторвать глаз.

Он смотрит на меня.

А потом мы оба начинаем смеяться.

– Я люблю Нью-Йорк, но да, там невозможно наблюдать за закатом. Слишком много небоскребов и мало горизонта.

– Ты скучаешь по этому?

– Иногда.

– А тебе нравится здесь? В Сан-Диего? – Его пристальный взгляд мог бы нервировать меня, если бы он так внимательно не слушал. Большинство людей, с которыми я имела дело, говорили, но не слушали. Даже те, кто очень близок мне. У них были собственные проблемы, которые отвлекали их от того, чтобы уделять все свое внимание мне. Но это нормально. Я понимаю. Я и сама так делаю. Слушаю краем уха, а концентрируюсь на чем-нибудь другом. Это называется многозадачность. Именно так я и живу. А Густов нет. Он полностью отдается всему, что делает.

– Нравится. Люди здесь другие. Никто никуда не спешит и старается уделять больше внимания общению. К этому сложно привыкнуть, но мне нравится, – не отводя от него взгляд, отвечаю я.

– Это потому, что Сан-Диего – лучшее место на земле, – подмигивает он мне и прикуривает новую сигарету. Сделав первую затяжку, Густов задумчиво смотрит на нее. – Почему ты никогда не жалуешься на то, что я курю? Ты ведешь здоровый образ жизни и тебе, скорее всего, это не нравится.

Я пожимаю плечами.

– Это не мой дом. Раньше я курила и знаю, как тяжело бросить. – Все просто.

Он продолжает изучать сигарету как какой-то неподъемный груз.

– Мне нужно бросить, – а потом чуть тише добавляет: – я знаю, что нужно. Но не могу. Я пытался. Много раз. – Густов смотрит на меня так, как будто хочет, чтобы я утешила его.

– Ты справишься. Наступит подходящий момент и у тебя все получится. Но ты должен захотеть. Никто не сможет сделать это за тебя.

Он кивает с серьезным видом и углубляется в свои мысли. Между нами устанавливается тишина, и я решаю воспользоваться этим, чтобы спросить:

– А кто такие Грейси и Кейт?

На лице Густова появляется нежная улыбка. Та улыбка, которая сидит у него внутри. Улыбка, которую мне хочется видеть каждый день. Потому что она делает его другим человеком.

– Мои лучшие подруги, – отвечает он.

– Судя по всему, ты знал их целую жизнь.

Он кивает, продолжая улыбаться.

– А где они? – нерешительно спрашиваю, я и меня снова охватывает странное предчувствие.

Густов поднимает взгляд вверх, к небу.

– Думаю, на небесах. Грейси ушла первой. Уверен, Опти выбила бы чертову дверь, чтобы попасть туда, если бы знала, что ее сестра находится внутри. Они вместе. У меня нет в этом сомнений.

– Прости, – говорю я, чувствуя, как по телу пробегает дрожь.

Он смотрит на меня, но, несмотря на улыбку, в его глазах больше нет веселья и радости.

– Да. Это грустно. Сегодня Грейси исполнилось бы двадцать два года. А три дня назад был двадцать первый день рождения Опти.

– Они были так молоды, – произношу я.

Густов снова кивает.

– Старые души. Молодые тела. Грейси заболела и умерла почти полтора года назад. Нас это застало врасплох. А Опти забрал рак. Это произошло в феврале. – Его улыбка гаснет окончательно, а вместо нее на глазах появляются слезы.

Я не знаю, что сказать, поэтому просто повторяю:

– Мне жаль.

Он снова кивает, как человек, погруженный в собственные мысли.

– Да.

Мне хочется обнять его. Никогда не испытывала этого желания ни к кому, кроме Пакстона и Джейн. Хочется утешить его, но я не хочу показаться навязчивой.

– Мне жаль, – эхом повторяю я. Надеюсь, он найдет хоть толику утешения в моих словах. Я не сильна в выражении чувств.

Его взгляд, все еще блестящий от слез, возвращается ко мне.

– А что за история с Майклом?

Вопрос застает меня врасплох.

– Какая история?

– Ты знаешь, что я имею в виду. Ну, так что? – Он говорит тихо, но так, чтобы я слышала его. Густов ничего не требует, он просто спрашивает.

– Бывший парень, – все, что отвечаю ему я.

– Прости, не хотел ворошить прошлое... или настоящее, – добавляет он. Густов как бы спрашивает, не вместе ли мы снова.

– Ничего страшного. Я рада, что все закончилось... – качая головой, произношу я, а потом замолкаю.

– Но ты все еще любишь его? – тихо спрашивает он. Черт, как бы мне хотелось, чтобы он не читал меня, как открытую книгу.

– И да, и нет. Это сложно – отвечаю я, и, пользуясь моментом, интересуюсь:

– А что насчет женщины, с которой ты ходил на свидание пару недель назад? Это твоя девушка?

Несколько секунд он смотрит на меня в недоумении.

– Клер? Черт, нет. Она классная девчонка. По крайней мере, сейчас. Но нет. Определенно нет.

Не знаю почему, но от его слов мне становится легче.

Он вздыхает и возвращается к нашему разговору. Но что-то изменилось. Я чувствую это. Теперь в его словах звучит боль.

– Любовь – это та еще штучка.

Я откидываю голову на спинку шезлонга и поворачиваю ее так, чтобы видеть Густова. Он снова пристально и открыто смотрит на меня. Густов честен, добр и самое главное – не осуждает меня.

– Да, ты определенно прав, – соглашаюсь с ним я.

Не знаю как, но я чувствую, что его сердце тоже разбито.

– А ты когда-нибудь любил?

– Однажды, – моргнув, произносит Густов.

– И как долго?

Подняв глаза к небу, он отвечает:

– Двадцать один год... и три дня.

В этот момент меня осеняет. Кейт. Он говорит о Кейт. O своей Опти. Не удивительно, что от него осталась лишь оболочка. Он потерял любовь всей своей жизни. В этот раз я не сдерживаюсь. Опустив ноги, ставлю их на пол между нашими шезлонгами и пересаживаюсь к нему. Устраиваюсь на краю, напротив его бедра, и просто смотрю. Как будто спрашивая разрешения. Обычно я не делаю ничего подобного. Обычно я не предлагаю утешение. Густов хватает края моей футболки и сжимает их в кулаках. Теперь его глаза умоляют: выпрашивают о дружбе, утешении, поддержке. Ему нужно выпустить все из себя. Я могла бы начать анализировать, обдумывать все это, но вместо этого... просто медленно наклоняюсь, пока моя голова не устраивается у него на груди, и крепко, так чтобы почувствовать тепло его тела, прижимаю к себе. В тот момент, когда его руки обвиваются вокруг меня, я понимаю, что никто и никогда не обнимал меня по-настоящему. Это же – самое настоящее объятие. Так должно ощущаться соприкосновение людей. Оно должно ощущаться... человеческим. Чтобы не осталось ничего, кроме одного человека, который чистым, бескорыстным по своей сути касанием оказывает поддержку другому. И я знаю, что Густов тоже чувствует это, потому что его грудь несколько раз вздрагивает, и он начинает плакать. Я держу его в объятиях до тех пор, пока у него не выравнивается дыхание. А потом он пересаживает меня так, чтобы наши головы лежали рядом, а мое тело прижималось к его боку. Мы продолжаем крепко обвивать друг друга руками. И это говорит мне о том, что ни один из нас не хочет отпускать другого.

– Давай просто немного полежим вот так? – спрашивает он дрожащим голосом, от которого у меня щемит в сердце.

– Конечно, – отвечаю я, потому что тоже не хочу, чтобы это заканчивалось.

Его объятия, слезы, "обнажение" души и человечность – я чувствую их всем своим сердцем. Я чувствую себя живой и переполненной эмоциями, сильными, как прилив, который угрожает затопить тебя под толщей воды. Но ты знаешь, что этого не случится, потому что твое сердце справится, оно удержится на плаву, во что бы это ни стало. Это слепая вера... надежда или, что-то, по крайней мере, близкое к ней. Ростки слабой, рьяно сопротивляющейся надежды, которую я чувствую в нас обоих. Надежды, захороненной очень глубоко внутри.

Среда, 1 ноября (Гас)

– Можно задать тебе вопрос?

Я немного нервничаю, потому что, знаю, что она закроется. А я хочу, чтобы открылась, как вчера вечером. Не хочу делать ни шагу назад в наших отношениях. Хочу, чтобы она доверяла мне настолько, чтобы рассказать свою историю. Я учусь высказываться и хочу, чтобы она сделала то же самое. Потому что от этого становится гораздо легче. Но больше всего я хочу, чтобы рядом со мной она чувствовала себя "Скаут", даже если никогда и не была самой собою с кем-нибудь еще. Она настолько сдержана, что это, должно быть, изматывает ее. Я хочу, чтобы Скаут сняла с себя эту ношу. Каждый заслуживает того, чтобы жить свободным.

– Ты всегда можешь задать мне вопрос, но это не значит, что я на него отвечу.

Этого я и боялся. Хотя и понимаю, что чувство самосохранения для нее – это привычка. Настолько, что она даже не думает, перед тем, как ответить.

– Откуда у тебя шрамы? – прямо спрашиваю я.

Я не из тех парней, что станут подслащивать пилюлю. А она не девочка-припевочка. Прямолинейность – самый легкий способ общения с ней.

– Это грубо, – практически равнодушно отвечает она, хотя я замечаю легкий шок в ее глазах. Это тема, которую она избегает любой ценой. Тема, которой она не знает, как управлять.

– Это не грубо. Это часть тебя, такая же, как карие глаза и ужасный характер. – Нетерпюха переводит на меня взгляд, в котором больше смущения, чем злости. Я встречаю его с улыбкой на лице, потому что она знает, что я шучу по поводу характера, а потом продолжаю: – Или твои обалденные ноги.

Она качает головой, не агрессивно, а скорее снисходительно, но в то же время твердо, и отворачивается к телевизору.

Выждав несколько секунд, я спрашиваю:

– И это все?

– Да. Это все.

– Мы не будем обсуждать эту тему?

– Нет. – Глаза Скаут прикованы к рекламе, но я знаю, что она не смотрит. A eе "нет" больше похоже на "может быть".

– Почему? – упорствую я.

– Я... не обсуждаю это. – Пауза между словами убеждает меня в том, что она в сомнениях. Как будто ей хочется рассказать, но она не знает как. После этого Скаут замолкает. Она все сказала.

Черт, я боюсь, что она просто встанет и уйдет, поэтому закрываю рот, несмотря на то, что в голове крутится миллион вопросов. У меня всегда много вопросов. Но я и правда хочу знать как? Когда? А почему? И где? В этом нет нездорового любопытства, и я не пытаюсь заставить ее чувствовать себя неловко. Я спрашиваю, потому что хочу, чтобы ей было уютно. В ее собственном теле. Во всех смыслах этого слова. Я хочу, чтобы она просто сказала: «Да пошел ты. Я такая, как есть. Никто не совершенен».

И это правда. Никто не совершенен. У одних людей шрамы снаружи, а у других – внутри. Но разницы никакой. Твой характер, сердце, сущность – вот, что имеет значение. Потому что это – настоящий ты. А все остальное, внешность и богатство – ничего не значащая фигня.

Суббота, 4 ноября (Скаут)

На пробежке мой телефон издает сигнал о сообщении. Я бросаю взгляд на экран и вижу сообщение от Майкла.

Заеду за тобой в 11:30.

Внутри все сжимается и меня начинает подташнивать, поэтому я вынуждена остановиться. Я не собираюсь снова с ним встречаться. Прошлый раз был просто моментом слабости и желанием разобраться в себе. Вместо того, чтобы продолжить пробежку я медленно бреду в сторону дома. Мне грустно и... стыдно.

«Я никуда с ним не поеду», – мысленно говорю себе я, снимая потную одежду в спальне.

« Я никуда с ним не поеду», – продолжаю повторять я, принимая душ.

Повторяю эту фразу, как мантру, расчесывая волосы.

И намазывая руки и ноги лосьоном.

И надевая платье.

И застегивая сандалии.

И хватая сумочку в одиннадцать двадцать пять.

И открывая входную дверь в одиннадцать двадцать семь.

И стоя на подъездной дорожке в одиннадцать тридцать, когда он подъезжает на своей арендованной машине.

И забираясь на пассажирское сиденье.

«Я никуда с ним не поеду», – повторяю я снова и снова.

И… еду с ним.

Лишь затем, чтобы сказать, что между нами все кончено.

Потому что в моем сердце... больше не осталось чувств к нему. Я отпустила его.

И теперь пытаюсь не думать о Густове.

***

Позабыв о ланче, он направляется прямиком в тот же самый отель, который находится недалеко от дома Одри.

Майкл даже забывает похвастаться своими достижениями, о которых всегда говорит для того, чтобы впечатлить меня. Он слишком торопится и, судя по всему, винить в этом нужно выпуклость на его брюках. Обычно Майкл гораздо лучше контролирует себя.

Он заезжает на стоянку позади отеля и, припарковавшись, сразу же хватает мою руку и кладет ее себе на пах. Когда моя ладонь касается его промежности, он закрывает глаза и со свистом втягивает воздух.

– Черт, я скучал по тебе, ангел. – Он скучал по моему телу, а не по мне.

Отпустив мою руку, он начинает лихорадочно расстегивать штаны. Под ними у него сегодня ничего нет; он не собирается тратить время зря.

– Ты знаешь, что делать, – говорит Майкл, закрывая глаза и откидывая голову на подголовник.

Я потрясенно оглядываюсь по сторонам. Даже и не собираюсь это делать. Да если бы и собиралась, то уж точно не здесь – днем... на гребаной парковке.

Не почувствовав никакого отклика, он открывает глаза. От возбуждения и злости их зрачки полностью расширены.

– Пошевеливайся, Скаут. – Майкл грубо хватает меня за волосы и прижимает мое лицо к своей промежности. – Отсоси, ангел. Сделай мне приятно.

От боли на глазах выступают слезы, но я отказываюсь открывать рот.

– Нет,– решительно возражаю я.

Он грубо отдергивает мою голову назад, вырывая при этом прядь волос. Никогда не видела его в столь безумном состоянии. Майкл выглядит и ведет себя как психопат.

– Что ты только что сказала? – сузив глаза от злости, сквозь зубы спрашивает он.

Я напугана, a здравый смысл кричит мне: "Уходи! Убегай". По щекам начинают катиться слезы, но я не знаю, что тому причина: страх, злость или боль. Потому что здесь и сейчас все эти три чувства одинаково сильны во мне.

– Отпусти меня, Майкл. Нас больше нет. Именно поэтому я пришла сегодня – чтобы сказать тебе, что не могу и не буду больше этого делать.

Майкл отпускает мои волосы, и не успеваю я ничего понять, как он уже на улице и обегает вокруг машины, чтобы открыть пассажирскую дверь. Я пытаюсь заблокировать ее, но не успеваю. Майкл хватает меня за запястья и сильно, до боли сжимает их. Он знает, как причинять боль. Раньше мы практиковали это для его удовольствия, но никогда не переходили границ. Теперь же он делает это намеренно... выкручивая запястья. И это срабатывает – я всхлипываю от боли.

Майкл прижимается губами к моему уху и горячо дышит в него.

– Ты моя, ангел. Только моя. А теперь, маленькая шлюшка, прекрати устраивать сцену и пошли со мной. Я собираюсь трахать тебя до потери пульса, а по-хорошему или по-плохому – зависит только от тебя.

От его угроз по коже ползут мурашки, и я уже не могу сдерживать рыдания. Меня начинает подташнивать, и через несколько секунд я извергаю содержимое желудка на асфальт и его рубашку.

Майкл мгновенно отпускает меня и отскакивает, но перед этим успевает заехать кулаком в лицо. От удара я падаю на землю, а перед глазами начинают мелькать звездочки. Слезы ручьем текут по моим щекам.

– Прекрати притворяться, Скаут. Слезы тебя не красят, – говорит он, с намерением оскорбить и обидеть меня, но я лишь хмуро смотрю на него в ответ. Никогда не видела такую сторону его характера, хотя он постоянно ведет себя как самовлюбленный эгоист.

Мне все еще страшно, но злость потихоньку начинает брать верх над моими чувствами.

Судя по тому, как Майкл с угрозой смотрит на меня, он собирается сказать что-то ужасное.

– Слезы только привлекают внимание к твоему лицу, – злобно усмехается он. – Помнишь, я говорил тебе, что ты прекрасна?

Я не произношу в ответ ни слова. Я помню. Майкл единственный человек, который говорил мне это.

– Я... лгал, – его усмешка становится еще шире и теперь напоминает оскал. – Как думаешь, почему мы всегда трахались в темноте? Да потому, что я не смог бы кончить, глядя на твое лицо. Но тебя оказалось просто затащить в постель, – брызгая слюной говорит он. – Да и киска у тебя что надо.

Его слова – как еще один удар в лицо. Именно в этот момент я понимаю, как он видел наши отношения. Я – добыча. Я всегда была для него лишь легкой добычей. Сломленной, как изнутри, так и снаружи девушкой. Он, должно быть, разглядел это в первую же встречу.

Я вскакиваю на ноги и бегу так быстро, как только могу.

Но в этот раз он меня не преследует.

На полпути к дому на мобильный приходит сообщение:

Увидимся через пару недель.

Четыре абсолютно безразличных слова. Как будто никакого безумия и не было.

Я ничего ему не отвечаю.

И никогда не отвечу.

Я больше не позволю ему обращаться со мной таким образом.

Дома никого нет, a время только перевалило за полдень. Я никогда не была так рада остаться в одиночестве, как сейчас. Направляюсь прямиком в ванную, снимаю забрызганное рвотой платье и выбрасываю его в мусорное ведро, следом туда же идут и трусики. Как бы мне хотелось развести костер и наблюдать за тем, как они сгорают, оставляя после себя лишь пепел. А еще хотелось бы сделать то же самое с воспоминаниями о нем и о том, что только что произошло. Сегодняшний день был кошмаром, но это в последний раз.

По моему лицу снова текут слезы, хотя, скорее всего, они и не прекращались. Я стою в душе, позволяя горячей воде обжигать кожу. Новая боль вытесняет из головы все мысли о старой, потому что сейчас мое тело это – сплошная открытая рана.

Майкл не пощадил меня.

Правая сторона лица опухла и болит.

В том месте, где он выдрал прядь волос, саднит.

На запястьях проявляются синяки – предательское напоминание о силе его рук.

Я чувствую слабость.

Мне больно.

А рыдания вот-вот перейдут в истерику.

Я не могу смыть его с себя.

Мне нужно отмыться от него.

Мне нужно отмыться от самой себя.

Мне плохо от того, что произошло. Он никогда даже близко не заходил так далеко.

Но я сама во всем виновата. Я поехала с ним, хотя знала, что этого не стоит делать.

Я продолжаю обвинять то его, то себя. То себя, то его. Я знаю, что виноват – он. Я, черт возьми, знаю это. Но мой чокнутый мозг постоянно оборачивает все против меня. В том, что люди плохо обращаются со мной, он винит только меня. Так я жила и живу. Те, кого я люблю, не знают, как любить меня в ответ. Они причиняют мне боль. Вот как они любят.

***

Когда вода становится холодной, я выхожу из душа и просто стою на полу, позволяя каплям стекать на плитку. В зеркале над раковиной я вижу девушку с опухшими красными глазами и синяком на правой щеке. Осторожно дотрагиваюсь до лица. Рядом с ним синяки на запястьях выглядят еще хуже, образуя ужасное фиолетовое трио. Неожиданно я замечаю небольшой порез между шрамом и синяком на щеке. Я вскрикиваю и делаю несколько шагов в сторону зеркала, чтобы рассмотреть его поближе. Он ударил меня левой рукой. Левой, черт возьми, рукой. "Гребаный ублюдок". На нем было обручальное кольцо, а я даже не заметила его, потому что все слишком быстро превратилось в кошмар. Этот порез оставило Его Обручальное Кольцо.

Мои плечи поникли, и я готова опять разрыдаться, но у меня ничего не выходит.

Я уже выплакала все слезы.

Не одеваясь, иду в спальню и заползаю под простынь. Мне нужно поспать.

Мне уже давно нужно нормально поспать.

Может, когда я проснусь, то представлю себе, что это был лишь кошмар. А еще, открыв глаза, я больше ни за что и никогда не стану общаться с Майклом снова.

Мозг сжалился над моим телом, и я быстро уснула.