Текст книги "Южане и северяне"

Автор книги: Хочхоль Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Значит, вы так заболели, – сказал человек по прозвищу Камень-картошка из Мунчхона.

– Чушь какая-то! Не надо было поворачивать назад, а нужно было идти вместе с другими людьми.

– В том-то и дело. Сам не знал, что происходит: повернул в обратную сторону. Наверно, навстречу смерти.

– Не умереть, а жить хотел – скажите правду!

Батат лукаво заметил:

– Эти антинаучные феодальные пережитки попахивают мистикой. Товарищи, разве можно в наше время говорить о таких вещах? Надо снова заняться вашим начальным образованием.

В ответ Ёнбёнский Товарищ сказал:

– Эй, Товарищ Батат, не воображай себя таким умным. Сам-то знаешь, что такое суеверие?

И тут же продолжил:

– Не знаю, суеверие это или нет, но я рассказываю то, что сам испытал во сне до освобождения страны, – говорил Ёнбёнский Товарищ.

Тут один из присутствующих поддержал рассказчика из Ёнбёна:

– Иногда во сне можно увидеть очень странные предсказания. Например, говорят, что если видишь дом у колодца с черепичной крышей, то окажешься в тюрьме.

Ёнхынский Папаша подхватил этот рассказ:

– Тогда после этого сна надо войти в такой дом.

Говорили и о других небылицах, связанных со сном.

Например, кто-то сказал:

– Говорят, что будет плохо, если во сне на тебя нападает собака. Тогда обязательно случится какая-то неприятность.

– Правда, такой сон сбывается. Например, за день до получения повестки о призыве на меня во сне напала собака.

– Нет, это неверно, потому что на второй день все пошли по пути славы.

– Именно так! А что может предсказывать «поросячий» сон?

– Об этом все знают…

– Говорят, что самым хорошим предзнаменованием является сновидение с высоким светлым небом. Тогда все твои желания сбудутся…

– Эх! Совсем ничего не понимаете! По-вашему, выходит, что, если один раз увидишь хороший сон, это изменит судьбу на всю жизнь.

– Вот беда с вами! Вы все еще сильно заражены пережитками феодализма…

– Говорят, что если во сне рыбак ловит рыбу, то это предвещает что-то дурное.

– Почему дурное?

– Я этого не знаю. Если хотите знать, спросите у сна.

– Хочу спросить, но как это сделать?

Ким Сокчо громко захохотал. У участников этой группы была привычка – заполнять свободное время болтовней о сновидениях.

В это время откуда-то донёсся печальный крик большой горлицы. Прислушиваясь, Ёнхынский Папаша сказал:

– Пожалуйста, потише. Это большая горлица.

Все приутихли, а печальный крик всё усиливался. Ёнхынский Папаша снова заговорил:

– Вы знаете, о чем поет эта птица? Если кто знает, пусть скажет.

– О чем? Как-то я слышал об этом, но позабыл. Да, точно вспомнил: «умерли жена и зять», «умерли жена и зять» – вот что означает этот крик.

– «Умерли жена и зять. Дочь осталась вдовушкой». Если действительно этот печальный крик обозначает потерю столь близких людей, то, пожалуй, можно плакать до хрипоты, – сказал Ёнхынский Папаша.

– Вы говорите какую-то чепуху. Дело в том, что «ку-ку» обозначает просто цифру 81 как конец подсчета[17]17
  «Ку» в переводе с корейского означает число 9. Соответственно 9, помноженное на 9, равняется 81 (ку-ку).


[Закрыть], – возразил кто-то.

– И это верно, – согласился другой.

Больше на эту тему говорить не стали. Все приутихли.

Дорога, по которой двигалась колонна, была извилистой, поэтому спокойное море с левой стороны то появлялось перед нашими глазами, то снова исчезало. Когда смотрели на море с высокой точки, нам казалось, что оно находится далеко от нас за сосновым бором. А иногда казалось, что оно равнодушно плещется совсем близко. Наш отряд двигался двумя колоннами, между которыми с пистолетами на боку шли командиры взводов, облаченные в новую форму. В сумерках они были похожи не на командиров, а скорее на прогуливающихся бездельников.

2

В первую ночь мы прошли вдоль моря и к утру добрались до уезда Кочжин. Уже светало. Согласно распоряжению начальства мы расположились в частных домах. В больших комнатах размещалось по десять человек, а в маленьких – по пять-шесть.

Примерно в 11 часов утра, когда солнце было уже высоко в небе, я решил сделать обход личного состава и заглянул в соседний убогий домишко под соломенной крышей. Здесь расположились компании, в которых верховодили Ёнбёнский Товарищ и Ким Докчин из Хамхына. К моему удивлению, каждая из групп занимала отдельную комнату. И вдруг я вспомнил, что еще на рассвете, когда мы вселялись в частные дома, эти группы боролись за большую комнату с деревянным полом. В конце концов «выходцы из Ёнбёна» уступили, и группа Ким Докчина заняла внутреннюю комнату. Именно в ходе решения этого вопроса две группировки впервые столкнулись открыто.

Вместе с тем в компании хамхынского человека Ким Докчина почему-то оказался и мистер Чо Сынгю. Заглянув через широко открытую переднюю дверь, я увидел его в дальнем углу. От неожиданности я выпалил:

– Ой! И вы остановились в этой комнате?

В ответ Чо Сынгю только чуть улыбнулся, скривив губы.

В это время постояльцы двух комнат убирали и мыли посуду после еды. Другие шли стирать и сушить портянки. Ян Гынсок, человек из Яндока, заметив меня, предложил войти в дом. Он как раз собирался чистить зубы, используя соль вместо зубной пасты.

С правой стороны, в глубине полутемной комнаты, люди из компании ёнбёнского лидера, закончив с едой, тоже вроде занимались уборкой, но их не видно было. Я был немного удивлен тем, что господин Чо Сынгю находится в компании людей из Хамхына и Яндока. Еще можно объяснить нахождение Ким Сокчо в группе, возглавляемой Ёнбёнским Товарищем, – у них была похожая судьба. Здесь же ситуация была иной…

На человека по имени Чо Сынгю я впервые обратил внимание еще три дня назад. Дело в том, что все северные корейцы, в том числе и я, при обращении друг к другу по привычке употребляли слово «товарищ», например «товарищ Ким Сокчо». Однако при общении с Чо Сынгю все всегда говорили «господин». Вероятно, это объяснялось его возрастом, а также, прежде всего, его внушительным внешним видом.

Три дня назад в дождливую погоду этот человек вместе с Каль Сынхваном был вызван в главное управление бригады из резервного батальона. Однако по неизвестной причине вечером того же дня он вернулся назад на попутном поезде один. Вид у него был довольно неказистый, одежда промокла под дождем.

– Что случилось? Почему вы вернулись один? – спросил я, ошеломленный.

– Вернулся. Ну и что? – ответил он сухо.

– А где товарищ Каль Сынхван, который уехал вместе с вами?

– Он остался там. Сказал, что ищет там какого-то человека.

– Что значит, ищет человека? Он же не на рыночной площади. Вы же всегда были вместе.

– Всегда были вместе? – переспросил Чо Сынгю. Вместо ответа он лишь усмехнулся.

Больше мы не касались этого вопроса.

Я посмотрел на него и сказал, чтобы он поужинал в столовой и вернулся в свое подразделение. Про себя же подумал, что он похож на глупого дворника. Я посмотрел на него как бы другими глазами, и мне показалось, что он мне нравится. Видимо, он был совсем непрактичным человеком, коли не смог воспользоваться столь счастливым случаем – вызовом в штаб бригады. Я тогда подумал про себя: как же отличаются эти два члена Трудовой партии Южной Кореи. С этого момента я внимательнее изучил факты его жизненного пути и ничего предосудительного в них не нашел. По сравнению с Каль Сынхваном, который в любой толпе выделялся своим высоким ростом и неизменным черным свитером, Чо Сынгю был совсем незаметным. Я с трудом мог представить его в куртке или в костюме с галстуком до призыва в армию.

В первый же день нашего знакомства он сообщил о себе, что ему, двадцать восемь лет, проживает он в провинции Кёнчжу, уезд Пхочон, что родился в семье служащих и работал на соевом производстве. В анкете не совсем отчетливо, видимо по совету Каль Сынхвана, было написано, что он является членом Трудовой партии Южной Кореи. В его автобиографии, конечно, были некоторые сомнительные моменты, но до поры до времени я не стал обращать на это особого внимания. Хотя со временем мои сомнения нарастали как снежный ком. Прежде всего, речь идет об отношениях между Чо Сынгю и Ким Сокчо. Возникал вопрос: почему они, будучи членами Трудовой партии, не приехали вместе? К тому же после отъезда Каль Сынхвана в отряде осталось только два члена партии. Казалось бы, они должны были иметь самые тесные связи между собой, но ничего подобного не было. Более того, Ким Сокчо с самого начала не захотел иметь никаких отношений с Чо Сынгю и Каль Сынхваном. Он открыто общался только с человеком из Ёнбёна, намеренно игнорируя Чо Сынгю. В связи с этим мое любопытство к последнему все более возрастало. Образ его, с мертвенно-бледным лицом, все время мелькал у меня перед глазами. Видимо, не случайно Чо Сынгю не стал жить в одной комнате с Ким Сокчо, а предпочел компанию хамхынских сослуживцев. Полагаю, что особенности его характера, а также своеобразная манера поведения послужили причиной тому, что он вернулся назад, в то время как Каль Сынхван остался в управлении бригады.

Вероятно, события развивались следующим образом. Каль Сынхван выступил перед начальством бригады в своей обычной напористой манере и убедил их в том, что он на Юге был активным борцом, искренним членом Трудовой партии и что готов идти до конца за правое дело. Ему поверили, и он остался в штабе бригады.

Чо Сынгю же наверняка вел себя робко, говорил мало и не произвел должного впечатления на начальство. Потому его и отправили обратно. Вообще в жизни Чо Сынгю всегда стремился быть в тени и тихо занимался своим делом, в отличие от Каль Сынхвана, который добивался своей цели любыми средствами. Таким было мое предположение.

Вместе с тем мне все время хотелось узнать, почему Чо Сынгю оказался именно в компании Ким Докчина из Хамхына. Я успокаивал себя тем, что это временно и произошло случайно. Эта мысль опиралась на событие, которое произошло в тот день около трех часов, после обеда. Вдоволь выспавшись, утром мы не знали чем заняться. Одни тупо сидели на месте, другие слонялись из одной комнаты в другую. А я пошел к красному дому с оцинкованной крышей, где остановились пять офицеров, подчиненных нашему главному начальнику. Дом этот был выше других, его окружала глинобитная ограда. Окна фасада смотрели во двор. Я вошел во двор и через стеклянную дверь сразу увидел главного начальника, сидящего вместе с подчиненными офицерами на деревянном полу. Они были раздеты по пояс и пили водку. Лица у всех было багровые от опьянения, на полу валялась пустая бутылка. К моему удивлению, среди прочих здесь были Ким Докчин и Ян Гынсок из Янъяна.

– Кстати, вот и он идет. Ведь это он? – громко сказал слегка опьяневший старший офицер, глядя на меня из комнаты. В этот момент почти одновременно с ним и мой непосредственный начальник, командир первого взвода, негромко сказал:

– Вот и вы пришли. А мы уже хотели посылать за вами. Как дела? Водочку умеете пить? – При этом он посмотрел в сторону Ян Гынсока. Я неуверенно стоял на месте, вспоминая все, что происходило на днях.

И тут Ян Гынсок, словно извиняясь, пробормотал:

– Я как раз хотел прийти за вами. Ведь я с самого начала хотел прийти сюда вместе с вами.

Вместе с тем он посмотрел на главного начальника, словно желая показать, что меня не было в его планах и сначала они думали прийти сюда только вдвоем с Ким Докчином.

– Ну, не стесняйтесь, заходите. Давайте по рюмочке. Затем хорошенько отдохнем, позже поужинаем и – в путь, – сказал в своей обычной манере сидевший слева от начальника командир 5-го взвода, младший лейтенант Ко Ёнгук.

В такой завуалированной форме он хотел скрыть случай, имевший место прошлой ночью на станциях Ёнбён и Хыпкок.

На небольшом обеденном столике стояли блюдечко с кимчхи из молодой редьки, чашечка со свежим чесноком, перец, соевая паста и сушеные водоросли. Мелко нарезанная рыба с пряностями и сушеная рыба были почти съедены. Без особого желания я опустился на покрытый циновкой пол. Я просто вынужден был присоединиться к этой компании. Младший лейтенант Ко Ёнгук, передавая мне пустую рюмочку, сказал:

– Давайте выпьем за взаимопонимание. Хочу предложить тост, хотя не совсем уверен, правильно ли я поступаю.

Тут вмешался Ян Гынсок, заплетающимся языком он сказал:

– Нет, неправильно. Надо начинать с моего тоста!

Тут главный начальник остановил распоясавшегося подчиненного:

– Давайте пить, а не заниматься болтовней.

Ян Гынсок сразу умолк и посмотрел на начальника пустыми глазами. Сказал в ответ, что все понял. Глядя в мою сторону, тихонько добавил:

– Ну, прежде всего, примите пожелание от меня. Пусть всегда будет радость! – И тут же залпом осушил свою рюмку, тем самым желая показать, что он, мол, бывалый человек в солидных компаниях.

Вместе с тем я представлял, что хотел, но не успел сказать Ян Гынсок. Я также думал, что, вероятно, организаторами этой попойки были Ян Гынсок и Ким Докчин.

Во время вчерашнего ночного марша эти новобранцы, идя впереди первого взвода, непринужденно говорили с нашим главным начальником и с проводником. В это время с помощью наиболее покладистого командира 5-го взвода Ко Ёнгука начальство собрало деньги у сослуживцев для аренды удобного помещения, в котором затем устроило себе ночлег.

Опьяневший Ким Докчин тихо разговаривал сам с собой:

– Проводник из Косона был нормальным человеком. Мы предложили ему провести день вместе, но он, к сожалению, покинул нас.

Из этих слов можно было кое-что предположить…

Постепенно главную роль в этой застольной компании стал играть главный начальник. Он хоть и был изрядно пьян, но, как обычно, расхваливал себя. Чем больше он говорил, тем больше обнаруживал свою глупость. А подхалимы Ян Гынсок и Ким Докчин активно поддакивали ему. Например, Ким Докчин льстил ему:

– Ой, что вы говорите! Во времена японского колониального правления вы были коцыкаи[18]18
  Посыльный в годы японского колониального господства.


[Закрыть]! Значит, умели кататься на велосипеде? После окончания обычной школы вы один уехали на чужбину, а потом после освобождения поехали учиться в пхеньянскую школу русского языка. В то время как три старших брата по-прежнему оставались в уезде Коксан…

Главный между тем рассказывал, что трое или четверо выпускников русской школы, с которыми он учился вместе ещё до начала войны, стали офицерами. Они носили по четыре средние звездочки на погонах, а некоторые из них – и вовсе две[19]19
  Согласно северо-корейской системе того времени, четыре средние по величине звездочки на погонах обозначали звание «майор», две большие звездочки – «подполковник».


[Закрыть]. Конечно же, этими примерами он прежде всего хотел похвастаться перед собравшимися своими связями. Вместе с тем можно было предположить, что если он до сих пор находится в чине капитана и носит три маленькие звездочки, то в те времена, наверное, и вовсе был круглым дураком.

Хотя пирушка продолжалась недолго, главный начальник за это время показал всю свою ничтожность, а офицеры-новички поневоле становились объектом для язвительных шуток со стороны Ким Докчина и Ян Гынсока.

Я почувствовал легкое опьянение и пошел к дому, в котором остановился на ночлег наш отряд. Когда я вернулся, мой сосед по комнате Но Чжасун из Янъяна как-то странно посмотрел на меня. В комнате ёнбёнской компании царила мертвая тишина. Было слышно лишь, как шепчутся между собой бодрствующие.

Настроение у меня было паршивое, а тело в один миг вдруг стало вялым. Я незаметно подозвал к себе господина Чо Сынгю, и мы вместе пошли к берегу моря.

Заканчивалась вторая декада августа, но дни по-прежнему стояли теплые и солнечные. Казалось, война шла где-то далеко-далеко от нас. Мы сели на большой камень у берега и долго молчали. Глядя на горизонт, я первым прервал молчание:

– Мне кажется, что по лунному календарю сегодня шестое июля.

Затем чуть громче спросил:

– Вы написали, что ваш адрес – провинция Кёнгидо, Пхочон. Вы родились там?

Господин Чо мельком взглянул на меня и четко ответил, что родился в Сеуле, в Ёнсане.

– А с какого времени вы стали жить в Пхочоне? – уточнил я свой вопрос. Явно недовольный такими подробными расспросами, он резковато ответил, что живет там с 1947 года.

– Значит, в ряды добровольцев вы вступили в Пхочоне, – предположил я.

После напряженной паузы он нехотя ответил:

– Если сказать правду, я не по доброй воле стал добровольцем – меня случайно поймали на дороге. Конечно, у меня была возможность удрать, но я этого не сделал, потому что своими глазами хотел увидеть жизнь в Северной Корее. – Словно удивляясь своему откровению, он слегка усмехнулся, а затем добавил:

– Сегодня многие терпят огромные бедствия, и я не могу смотреть на это равнодушно.

Я подумал, что он говорит неискренне, но все же спросил:

– Значит, там вы впервые встретились с Каль Сынхваном?

– Да. По дороге на Север.

– Выходит, что вы присоединились к сеульским добровольцам в Пхочоне.

– Да. Именно так оно и было.

Поневоле у меня возникал вопрос: каким образом член Трудовой партии мог быть вот так запросто схвачен на дороге? Допустим, случается всякое. Но чем он занимался в уезде Пхочон после освобождения страны? Был служащим на соевом предприятии? Но член Трудовой партии должен был иметь более достойный пост. К тому же как член партии он должен был ходить в красной нарукавной повязке и никак не мог быть задержан.

– Как же остальные добровольцы узнали, что вы член южнокорейской Трудовой партии?

– По дороге я случайно разговорился с человеком примерно моего возраста, и мы вместе остановились на ночлег в одном частном доме. Ну и горазд же он молоть языком!

Я насторожился, услышав последние слова. Дело в том, что, когда я жил вместе с Каль Сынхваном в Тансалли, у меня тоже были кое-какие похожие мысли на этот счет. Полагая, что слова собеседника в какой-то мере правдоподобны, я осторожно спросил:

– А Каль Сынхван случайно не говорил с вами обо мне?

– В общем-то, да. Говорил. Но я называю его пустомелей не поэтому.

Поскольку разговор наш перетек в дружескую беседу, я решился уточнить свой вопрос:

– И все-таки, что он говорил конкретно обо мне?

– Говорил, что у людей, получивших образование на Севере, имеются определенные пробелы в вопросах классовой позиции. А также что у многих из них отсутствует последовательная идеологическая ориентация.

Соглашаясь с его словами, я ответил, что это вполне возможно.

Чо Сынгю продолжал:

– Впрочем, я не знаю, какие проблемы возникли у двух товарищей. И потому не могу судить о них. Одно бесспорно: не все вопросы решаются по одной определенной схеме. Суждения не должны основываться лишь на каких-то принципах. В реальной жизни все куда сложнее. Решение любого вопроса зависит от того, кто и как понимает проблему, А в данном случае проблема, возникшая между вами и господином Каль Сынхваном, пусть даже и незначительная, могла бы иметь неприятные последствия. К счастью, с отъездом Каль Сынхвана для вас все закончилось благополучно.

Удивленный откровенностью Чо Сынгю, я сказал:

– Впрочем, взаимная критика – это не так плохо. И она должна присутствовать в общении.

– Конечно, это так, – ответил Чо Сынгю, делая вид, что согласен со мной. И тут же добавил:

– Взаимная критика может быть эффективной только в том случае, если в партийной организации имеются подготовленные кадры. Люди, преданные делу партии и проникшиеся духом крепкой дружбы с товарищами по общей борьбе. В противном случае увеличится число раздоров. Недопонимание со временем превратится в ненависть друг к другу. В результате начнется политическая борьба за власть между различными группировками. Если это произойдет, то ни о какой серьезной работе уже не может быть и речи. Вчерашние борцы за справедливое дело превратятся в никчемных людишек.

Я тихо сказал, что для меня все это слишком сложно, но, мол, кое-что я все-таки уловил. Чо Сынгю моментально отреагировал на мои слова:

– Конечно, вам, наверно, трудновато понять такие вещи.

К моему удивлению, в течение тех нескольких минут, что мы разговаривали на равных, он превратился в другого человека. Прежде всего это проявилось в его высокомерной манере разговора. Я изо всех сил старался вернуть наши отношения в прежнее русло. С этой целью я задал ему вопрос:

– А что вы имели в виду, когда говорили, что Каль Сынхван – пустомеля?

Мне показалось, Чо Сынгю не спешит с ответом. Он как будто через силу выдавливал из себя слова:

– Уже в начале нашей встречи в Пхочоне я понял, что он несмышленый молодняк.

После небольшой паузы он сказал, что, по его мнению, членом партии этот человек стал случайно.

– Конечно, допускаю, – утверждал он, – что Каль Сынхван организовал добровольцев в Сеуле и привел их на Север…

Затем Чо Сынгю довольно подробно рассказывал, как в начале 1947 года в Южной Корее принимали в партию всех подряд:

– В это время началась громкая кампания «За пятикратное увеличение количества членов партии!» Тогда без разбора в Трудовую партию записывали всех желающих. Именно этим моментом, вероятно, и воспользовался Каль Сынхван, чтобы оказаться в рядах партии. Как известно, в третьей декаде 1946 года произошло объединение Компартии, Народной партии и Демократической партии и образовалась массовая политическая партия – Трудовая партия Южной Кореи. В той обстановке подобное объединение было продиктовано политической необходимостью. Так, собственно, и возникло движение «За пятикратное увеличение членов партии!» В той конкретной ситуации эта мера была направлена на то, чтобы помешать плану американской военной администрации полностью отделить южную часть Корейского полуострова от северной. По замыслу организаторов движения, именно члены новой партии должны были противостоять американскому плану раскола страны. Но эти добрые намерения привели к плачевным результатам. В партию попадали совершенно случайные люди. Нужно сказать, что временами людей даже затаскивали туда силком. А не желающих вступить в ряды партийцев даже пугали, обвиняя в пособничестве японским колонизаторам и в предательстве национальных интересов. Одновременно была облегчена процедура приема в партию. Достаточно было иметь две рекомендации от членов партии, и ты принят! Никакой проверки не было. Думаю, что именно в этой неразберихе товарищ Каль Сынхван и оказался в рядах партии.

На этом, собственно говоря, и закончился наш разговор. Господин Чо Сынгю был сильно возбужден и чувствовал, как мне казалось, свое превосходство надо мной. Я пытался сохранить свое достоинство и держал себя в определенных рамках. Вместе с тем меня все время мучил вопрос: почему же из двух членов партии, отозванных в главное управление бригады, один вернулся, а другой остался в штабе? В данный момент другие вопросы меня мало интересовали. Кроме того, у меня сложилось двойственное впечатление о Чо Сынгю. С одной стороны, мне показалось, что он преданный член партии. А с другой – возникал вопрос: как активный член партии мог быть схвачен где-то на дороге?

Мои сомнения частично рассеялись благодаря другому разговору. Чуть позже Чо Сынгю сказал откровенно:

– Разумеется, я знаю, что в течение нескольких дней вы сомневались во мне. Я также догадывался, что вы хотите знать, почему я вернулся обратно, а господин Каль Сынхван остался там.

На самом деле ответ довольно простой. Дело в том, что Каль Сынхван заранее знакомился со многими людьми, которые перебрались на Север раньше. Он постоянно твердил им, что являлся активным борцом на Юге страны. Я же рассказывал о себе только правду. Честно говорил, что в октябре 1945 года вступил в партию и работал инструктором в отделе партийного строительства в районной парторганизации Ёнма (Ёнсан, провинция Мипхо), затем в 1947 году добровольно вышел из партии, потому что работа в парторганизации не ладилась по объективным и по субъективным причинам. После этого в течение месяца жил в Пхочоне. Затем решил начать жизнь заново и вступил в ряды добровольцев. Выслушав, офицер среднего звена посмотрел на меня не очень приветливо, даже с подозрением. Этот холодный взгляд произвел на меня, мягко говоря, неприятное впечатление. Он повлиял на мое мнение не только об этом офицере, но и о Северной Корее в целом. Меня поместили в одной комнате, а Каль Сынхвана в другой. В течение двух-трех часов я один сидел в этой комнатушке. За все это время Каль Сынхван ни разу не показывался. И вот, спустя три часа, ко мне вошел сержант с особым значком и тихо сказал, чтобы я вернулся туда, откуда приехал. Еще он сказал, что я могу уехать в пять часов вечера на дополнительном попутном поезде. А в конце добавил, что товарищ, который прибыл со мной, останется. Ему предстоит встретиться с человеком, которого он давно искал. Вот так и закончилась наша совместная поездка: один остался там, а другой вернулся назад. Это было мое первое впечатление о стране с тех пор, как я прибыл сюда, на Север.