Текст книги "Южане и северяне"

Автор книги: Хочхоль Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

2

Как человек Каль Сынхван мне не нравился, поэтому не очень-то интересовал меня. Но я вынужден был контактировать с ним и собрать его анкетные данные, чтобы передать вышестоящему органу.

Можно сказать, что этим добровольцам с Юга изначально не везло. Сначала все они – пятьдесят человек из разных провинций Южной Кореи – были собраны в Сеуле. Однако в последней декаде июля они оказались никому не нужными людьми: по существу, никто конкретно за них не отвечал. В хаотической обстановке тех дней каждая воинская часть, каждое учреждение прежде всего думало о собственном спасении. Этих бесхозных людей перебрасывали из одной инстанции в другую, словно волейбольный мяч на игровой площадке. Иногда в течение двух дней (а бывало даже каждый день) их то сдавали, то принимали различные организации. Например, из мобилизационного отдела направляли в интендантский, затем в какую-то тыловую часть, потом в штаб корпуса и т. д. Эта неразбериха продолжалась до августа, пока их не отправили на Север, где кое-как разместили в нескольких подразделениях.

Каль Сынхван как-то рассказал мне:

– Сначала в отряде было около ста человек, но постепенно количество добровольцев уменьшалось – удирали, кто как мог. Да и никакого контроля, по существу, не было. Для порядка утром и вечером делали перекличку. Сдающая и принимающая стороны не знали ни фамилий людей, ни их точного количества. Одним словом, не было никакого учета. Тогда я решил как-то остановить уменьшение численности нашего отряда. Как член партии я был обязан это сделать. Вообще кто-то должен сделать первый шаг для наведения элементарного порядка.

Формальным поводом для нашего разговора послужило его стремление рассказать, почему он не носит с собой партбилет. Однако, по существу, Каль Сынхван ничего конкретного не объяснил, все говорил о последних событиях в жизни добровольцев. При этом он не раз намекал на сугубо доверительный характер разговора. Однако я критически отнесся к его сообщениям, считая, что это его личное мнение, которое не может быть официально подтверждено. Вот почему, откровенно говоря, я с самого начала пропустил его слова мимо ушей. Полагаю, что точно так же поступали и те, кто сдавал и принимал этих несчастных добровольцев. Даже если кто-то и попытался навести порядок среди этих неорганизованных людей в той обстановке хаоса и неразберихи, это все равно ни к чему бы не привело. Вообще говоря, никого это и не интересовало, кроме Каль Сынхвана. На общем фоне он выделялся своим пылким характером.

Каждое воинское подразделение, принимая добровольцев, не получало никаких сопроводительных документов, поэтому его руководство абсолютно не знало, кто какую должность занимает в отряде. Вообще-то принимающая сторона особенно и не задавалась этим вопросом. И люди, передаваемые по такой упрощенной схеме, в том числе и Каль Сынхван, тоже постепенно привыкали к своему положению и старались сдерживать свое волнение при встрече с новым начальством.

Каль Сынхвану, возглавившему эту группу добровольцев с самого Сеула, по-видимому, тоже было неловко рассказывать о себе и о своей работе каждый раз при встрече с начальством новой воинской части. И это не случайно. Подчиненные ему добровольцы относились к нему вполне лояльно. Но в то же время каждый стремился решать свои проблемы самостоятельно, исходя из конкретной обстановки. Так что о внутренней сплоченности команды не могло быть и речи. К своей работе люди относились совершенно безразлично, вели себя как посторонние наблюдатели.

Каль Сынхван вынужден был приспосабливаться к этой сложной обстановке. Особенно трудно ему было найти точку соприкосновения с новыми начальниками очередных воинских подразделений, в которые добровольцев забрасывала судьба. Он хотел любыми способами выделиться из толпы новоприбывших, чтобы его как можно быстрее заметили. В данном случае он был похож на незадачливых школьных вожаков, которые стремятся во что бы то ни стало показать себя перед новым классным руководителем, когда переходят из одного класса в другой. Они уже с первого урока выпендриваются, чтобы выделиться на фоне других учеников. Так они стремятся сохранить свой статус в следующем классе. Это уже можно назвать проявлением властолюбия.

Так и Каль Сынхван при каждом удобном случае пытался показать свою руководящую роль в отряде добровольцев начиная с самого Сеула, где он собрал этих людей. Конечно, его заслуги в отношении организации людей имеются, никто не отрицает. Вместе с тем он хотел не просто привлечь внимание, ему было необходимо, чтобы его оценили.

В первый же вечер на политзанятиях я кратко познакомил добровольцев с несколькими советскими военными песнями. До службы в армии я был членом городского молодежного клуба любителей поэзии. Поэтому без особых трудностей находил общий язык с молодыми людьми и, можно сказать, чувствовал себя уверенно среди них. Полагаю, что и слушатели вполне были довольны мной. Особенно радовались студенты, увлекающиеся стихами и песнями. Вот одна из этих песен:

 
…Льется над Доном военная песня,
Любимая провожает молодого казака.
Над полями и лугами зарождался рассвет,
Засверкала вода на реке,
Девушка на прощание дарила ему кисет…
 
 
...Проводы завтра, утром ранним.
С песней веселой ночь проведем,
Любимая улица, мне завтра в море.
Утро настанет, исчезнет туман,
С борта увижу платочек знакомый…
 
 
…В темную ночь на границе Приморья
Зорко глядит часовой молодой,
Страха не зная, стоит на посту.
В далекий путь меня провожая,
Любимая мне у ворот помахала рукой…
 

Вот такие отрывки песен я исполнял на русском языке, сопровождая определенными комментариями. Эти простые народные песни трогали слушателей, особенно молодых людей, гораздо больше, чем легкомысленные, бравурные японские военные песни.

Как известно, песня выражает естественные чувства человека. В те годы основная масса молодежи постоянно слушала только легкие популярные песенки. Они тогда назывались «модными». Но многим надоедало однообразие, им хотелось услышать более трогательные, близкие к сердцу песни.

Общаясь с этими молодыми людьми, я понял, как быстро веселая и мелодичная военная песня затрагивает душу слушателей. Как это помогает в агитационной работе. Не случайно первые занятия прошли очень успешно, а результат превзошел все наши ожидания. Офицер, поручивший нам воспитательную работу, был очень доволен. Больше всего он было поражен тем, что я знал так много советских песен. Вместе с тем, вспоминая тогдашнюю мою политико-воспитательную работу с этими добровольцами, я иногда думаю, что слишком увлекался советскими песнями и недооценивал народные песни своей страны. Тогда мне было невдомек, что некоторые из присутствующих были мною недовольны. К их числу относились Каль Сынхван и член Трудовой партии Ким Сокчо. Они были явно возмущены тем, что молодым людям так нравятся советские песни. Еще будучи школьником, я ходил в городской молодежный клуб, не только чтобы петь песни. Это помогало мне избежать участия в скучных политико-воспитательных мероприятиях, проводимых в школе. Разумеется, об этом никто не догадывался.

Итак, первый вечер отдыха удался. Он продолжался примерно два-три часа. Поскольку было уже поздно, я привел добровольцев в землянку, которая находилась в фруктовом саду. Сообщив распорядок следующего дня, я вышел на улицу. Незаметно следовавший за мной Каль Сынхван вдруг сказал:

– Извините, я хочу вам кое о чем сообщить.

Я думал, что он хочет поговорить со мной по поводу партбилета, о котором мы с ним разговаривали раньше. Высоко в небе облака закрывали луну, поэтому в саду было темно, хотя можно было разглядеть висящие на деревьях спелые плоды. Неподалеку журчал ручей, а во дворе одного из домов беззаботно лаяла собака. Была ранняя осень, и уже хорошо чувствовалась ночная прохлада, воздух был прозрачный. Вокруг царила таинственная тишина, в небе высоко над нами луна медленно катилась на юго-запад, то скрываясь, то показываясь среди плывущих облаков.

Несмотря на окружающую нас красоту, мне, как ни странно, было не совсем комфортно. К тому же первые слова Каль Сынхвана совсем испортили мне настроение. Когда он продолжил говорить, казалось, он делает это неохотно:

– Я хотел бы сообщить вам, что больше половины этих товарищей прибыли сюда не совсем по своей воле. Полагаю, что вы должны знать об этом.

– Что вы говорите?

Почувствовав себя так, словно на меня вылили ушат холодной воды, я машинально отвернулся от него. В растерянности я пытался зацепиться за что-то взглядом и не сразу понял, что смотрю куда-то вдаль, словно стараюсь что-то разглядеть в ночи. Затем я заметил, как сверкают стекла его очков, отражая свет далекой луны. Он продолжал неуверенно рассказывать об основных испытаниях, которые перенесли добровольцы, и о том, что в той конкретной обстановке сам он не мог поступить иначе. Надо сказать, факты он излагал довольно умело. Особенно доверительно он говорил о Ким Сокчо:

– Есть еще один деликатный вопрос, который носит сугубо информационный характер. Речь идет о классовой позиции товарища Ким Сокчо. Много дней мне приходилось находиться рядом с ним в разных ситуациях, но я так до конца и не понял, какова его идеологическая, классовая позиция.

Движением одной руки я машинально остановил его и успел только сказать: «Вы говорите о Ким Сокчо?» – как тут же вспомнил, что среди прибывших добровольцев кроме члена партии Каль Сынхвана были еще два партийца. Один из них, мужчина в годах, всегда находился рядом с Каль Сынхваном, а другой был еще совсем молодой, примерно лет двадцати. Изучая анкетные данные добровольцев, я мысленно отметил для себя запись: «Ким Сокчо, 24 года, рабочий, печатник…» Я поневоле обратил внимание на молодого члена Трудовой партии Южной Кореи. К тому же был и другой повод: он вел себя чересчур свободно, даже в какой-то мере развязно. Он всегда сидел с Ким Чжонхёном в первом ряду, громко разговаривал и постоянно хихикал. Внешний вид его был довольно невзрачен: он носил поношенную тужурку, грязную, в масляных пятнах, как будто забрали его прямо с рабочего места. Роста он был невысокого, телосложения плотного. Сразу было видно, что он рабочий. На голове во все стороны беспорядочно торчали немытые волосы, похожие на плюску каштана, а на туповатом лице выделялся широкий, «картошкой», нос. Одним словом, он был совсем не похож на своего дружка из состоятельной сеульской семьи. Было совершенно непонятно, как могли эти люди подружиться. Они были разными не только по социальному происхождению, но и по уровню образования и культуры. По идее, между ними не могло быть ничего общего. Но каким-то образом Ким Сокчо, незаметно для себя, оказался пленен «чарами» Ким Чжонхёна и был этим очень доволен. Они всегда были рядом, Сокчо выполнял все желания своего друга, заботясь о нем, как о ребенке, играющем на берегу реки. Причем это все выглядело довольно естественно. Мне очень хотелось понять, что связывает этих людей, принадлежащих к совершенно разным социальным слоям. Возможно, именно поэтому Каль Сынхван как бы доверительно говорил об идейной неблагонадежности члена партии Ким Сокчо.

Я сделал вид, что меня это особенно не интересует, но, тем не менее, спросил:

– А вы сами-то можете доказать, что были членом Трудовой партии? Кто-нибудь из добровольцев может это подтвердить?

– Сейчас, к сожалению, нет, – сказал он, с трудом выдавливая из себя слова.

В это время высоко в небе из-за облака показалась луна, освещая тусклым светом печальное лицо моего собеседника. Он решил уточнить свой ответ:

– Сейчас таких людей нет. Однако если встречу товарищей, которые прибыли сюда, на Север, раньше, то можно будет подтвердить это. А также другие сведения о моей прошлой деятельности в Южной Корее.

– А что за товарищи?

– Я имею в виду тех, кто перешел на Север до и после 1948 года.

– А почему вы не перешли на Север? – задал я заведомо неудобный вопрос. И тут же добавил: – Впрочем, всем известно, что тогда на Юге была непростая политическая обстановка. В данный момент вряд ли есть возможность и необходимость говорить об этом подробно. Вместе с тем кое-какие вопросы все же еще остаются. Вы говорите, что большинство этих добровольцев попали сюда не по собственному желанию. Интересно, а как вы оказались среди них? Кроме вас среди добровольцев находятся еще два члена Трудовой партии. Одного из них зовут Ким Сокчо, имя другого не помню… Ну да ладно. Я уже подал сведения о вас в вышестоящий орган – то, что вы сами о себе написали. Знайте об этом.

Господин Каль Сынхван хотел сказать что-то еще, но ограничился словами «Спасибо, понял». Затем он потихоньку исчез, видимо считая, что теперь все его слова уже не будут иметь существенного значения.

Этот разговор оказался настолько неприятным, что я долго не мог успокоиться.

3

В тот момент все обстоятельства складывались так, что в качестве агитаторов и пропагандистов для вновь занятой территории Южной Кореи набирали старшеклассников средней школы на севере страны. Казалось бы, в новых парторганизациях и административных учреждениях, образованных на занятых территориях, должны работать настоящие члены Трудовой партии. Естественно, возникает вопрос: почему же члены Трудовой партии не были задействованы на юге страны, а оказались в рядах так называемых добровольцев, направлявшихся на Север?

Даже при детальном изучении сложно было найти этому разумное объяснение. Дело осложнялось тем, что кроме Каль Сынхвана среди добровольцев были еще два члена Трудовой партии Южной Кореи. Как ни старался я разобраться в этой «задачке», решение ускользало от меня. Впрочем, если даже, предположим, мне и удалось бы найти какие-то ответы в этом запутанном деле, все равно от этого не было бы никакой пользы.

Не знаю, чем это можно объяснить, но с самого начала мне не понравился ни он сам как личность, ни та роль, которую он играл в общественной жизни нашего отряда. Он не внушал мне никакого доверия. На мой взгляд, он был каким-то непрозрачным, вызывающим подозрение. Мне даже подумалось, что, быть может, возглавить этих добровольцев с самого Сеула ему помогла случайность.

С самого начала, когда мне поручили проводить идейно-политическую работу среди добровольцев, я ответил, что не подхожу для этого задания. Это было сказано отнюдь не из-за скромности, скорее – из-за собственной неуверенности. Дело в том, что в то время у меня, старшеклассника средней школы, еще не было определенной жизненной позиции. Я определился с ней через полтора месяца, после службы в армии. Тем не менее, другого выхода у меня не было – мне поручили эту работу, и я должен был ее выполнять.

Вообще, нас мобилизовали в обстановке полной неразберихи в обществе. Сначала в армию в качестве культурных работников были мобилизованы активисты Союза демократической молодежи. Нами же, старшеклассниками, никто конкретно не занимался. Дело в том, что между городским Комитетом народного образования, Союзом демократической молодежи и школьным руководством не было согласованных действий. Не случайно 500 здоровых старшеклассников слонялись без дела по школе. Тогда школа решила самостоятельно сформировать один батальон, связаться с соседней воинской частью и отправить туда новобранцев. Однако мобилизовали не всех сразу: кандидатов на службу отбирали серьезно. Из списка «подлежащих мобилизации» исключали неблагонадежных учащихся, к числу которых относились имеющие выговор или предупреждение. Отказывали также лицам с «нежелательным» социальным происхождением и негодным к воинской службе по состоянию здоровья. После такой сортировки осталось около 360 человек, из которых и сформировали батальон. Кстати, некоторые смышленые ученики, заранее знавшие о мобилизации, накануне дали деру. Что касается меня, я относил себя к категории пассивных. Как члена городского молодежного клуба, сразу меня не мобилизовали, ждали указания сверху. Честно признаться, втайне я мечтал быть участником большого хора на первом празднике в честь Объединения Родины.

Итак, первая группа новобранцев прибыла в воинскую часть, которая дислоцировалась в районе Мунчхона. Однако командование этого подразделения не было в восторге от такого пополнения личного состава. Как оказалось, они совершенно не готовы были принять этих новобранцев. Дело в том, что не было ни обмундирования, ни достаточного количества огнестрельного оружия, ни другого воинского снаряжения. Молодых людей, по-прежнему одетых в школьную форму, разбили на группы и раскидали по отдельным ротам. Например, в первую роту определили первую и вторую группы учеников, во вторую – третью и четвертую, а в третью роту – пятую и шестую группы. Старшеклассники не понимали, куда они доставлены – в сборный пункт или в воинскую часть. Но вместе с ухудшением обстановки на фронте их судьба наконец-то решилась. Их разбили на мелкие группы и вместе с другими бойцами отправили в район военных действий к реке Нактонган. Там многие из них стали жертвами бомбежек американских самолетов.

Надо сказать, что этот батальон оказывал противнику ожесточенное сопротивление, нанося врагу ощутимые удары. Но так было три месяца назад. Теперь же, 28 сентября, южнокорейская армия, освобождая свою территорию, успешно продвигалась на Север. Лишь остатки батальона Народной армии продолжали вести разрозненные бои в районе Саныма на берегу Восточного моря. К тому времени в подразделении не было и пятидесяти человек. Тем не менее, отдельные бойцы, отступив в горы, сражались до конца. Так, например, мой школьный друг Чхве Чунман, вооружившись автоматической винтовкой «Браунинг», добрался через Оге и Анбён до Вонсана и перед родной школой в Намсане бился до конца, пока не кончились патроны. Он хотел покончить с собой, но не успел и попал в плен. Этот рассказ я услышал позже от одного из очевидцев. Вот так трагически сложилась судьба наших спешно мобилизованных старшеклассников. По вине школьного руководства и общественных организаций эти ни в чем не повинные юноши стали «пушечным мясом».

Итак, 3 июля из пятисот третьекурсников^{13} нашей школы отобрали лучших ребят. Из них организовали один батальон и отправили на фронт. Но уже четыре дня спустя ситуация существенно изменилась. Теперь мобилизации подлежали уже не отборные бойцы – все ученики нашей школы получили повестки.

В связи с резким изменением общей обстановки в стране вскоре решилась и судьба участников хора молодежного клуба. Они не дождались выступления в день празднования Объединения. Их также в срочном порядке начали мобилизовывать в армию. Однажды нас собрали в актовом зале школы, которая находилась на северной окраине города. Прямо там, даже не дав возможности сообщить домой, после формального медосмотра нас зачислили в известный на всю округу 87-й десантный полк. Призывникам выдали новую военную форму, головной убор, стальной шлем, полный комплект белья, обувь с длинным голенищем, армейскую лопатку, автомат с патронами, алюминиевую миску причудливой формы в японском стиле и грубоватую миску для вареного риса в русском стиле. Одним словом, мы получили все необходимое, вплоть до нижнего белья и портянок.

Так и началась моя военная жизнь. Мне тогда было всего-то девятнадцать лет – я был еще учеником старшего класса средней школы. Тогда я имел довольно смутное представление о службе в армии. Прежде всего, мне хотелось больше общаться со сверстниками из Южной Кореи, чтобы узнать как можно подробнее о жизни южан. Откровенно говоря, меня мало интересовала моя идейно-политическая работа с подопечными добровольцами. Я откровенно радовался тому, что среди прибывших были два студента. Обычно они сидели рядом в центре зала. Один из них был студентом третьего курса Пусанского института рыбного хозяйства, а второй учился на третьем курсе в Сеульском университете на факультете английской литературы. Я заметил, что все относились к ним спокойно и уважительно. Это выглядело вполне естественно.

Рядом со мной сидел студент Сеульского университета, одетый в ярко-зеленую осеннюю куртку. Однажды я спросил его как бы невзначай:

– Студент рядом с вами тоже из Сеульского университета?

Он посмотрел на своего соседа в серой куртке и ответил:

– Нет. Он из Пусанского института рыбного хозяйства.

Тогда я поинтересовался, не родственники ли они. Он ответил, что нет, а затем уточнил, что они учились в одной школе и дружат с тех пор. А также рассказал, что они состояли в одной молодежной организации и вместе вступили в добровольческую армию Юга. Из его рассказа я более подробно познакомился с послевоенной ситуацией на юге страны. В числе прочего узнал, что этот студент Пусанского института рыбного хозяйства, когда началась война, преодолевая огромные трудности, шел на Север. Несмотря на то, что в то время мощный поток беженцев двигался в обратном направлении на Юг, Чан Согён дошел до передовой линии фронта около города Тэчжон, затем в поисках своего друга Чан Сеуна оказался в Сеуле, в районе Тхониндона. Там они встретились и вместе вступили в добровольческую армию как члены Союза демократической молодежи. По словам моего собеседника, несмотря на невзрачный внешний вид, его друг – Чан Согён – решительный, волевой человек.

В этот момент я почувствовал, что кто-то пристально наблюдает за нами, и обернулся. И действительно, увидел человека, внимательно смотревшего на нас. Это был Каль Сынхван.

Прошло четыре дня. Я решил, что необходимо как можно скорее выяснить наши с ним отношения. Для этого я вызвал Каль Сынхвана на улицу, чтобы задать ему несколько вопросов. Ночь была довольно темная, в фруктовом саду царила тишина. С соседнего двора доносился дым от костра, отпугивающего комаров, и были слышны негромкие голоса людей, сидящих вокруг огня.

Я неожиданно повернулся к своему собеседнику и тихо спросил:

– Помните, несколько дней назад вы хотели что-то сказать о товарище Ким Сокчо? Так вот, я хочу знать, что конкретно вы хотели сообщить мне в тот вечер?

На востоке показалась поздняя луна, листья деревьев приобрели металлический отблеск; засверкали очки Каль Сынхвана, отражая лунный свет. Недолго думая, он ответил:

– Все это время я наблюдал за ним. Мне показалось, что как у члена партии у него низкий уровень сознательности и еще недостаточно развито чувство ответственности.

Я спросил, что значит «низкий уровень сознательности». Ответа сразу не последовало. Я спросил еще раз. Тогда он сказал:

– Ему будет все равно, если даже все сбегут отсюда. Его это совершенно не беспокоит. У него отсутствует дух солидарности, партийной ответственности и организованности.

– Раз вы взялись за эту работу добровольно, то должны показать пример этому товарищу. Партийная работа – непростое дело. Она должна быть гибкой в зависимости от обстоятельств и от людей, с которыми работаешь. Одним словом, все время надо использовать разные методы.

– Может быть. Я, конечно, не совсем разбираюсь в этих тонкостях. Но в данном случае я не вижу проявления даже малейшей партийной сознательности.

– Вы имеете в виду его отношения с Ким Чжонхёном? – уточнил я.

Каль Сынхван только иронически улыбнулся. В этот момент полная луна осветила его лицо. Я продолжал:

– Может быть, вы так говорите, потому что он чаще общается с Ким Чжонхёном, а не с вами, и ведет себя неподобающим образом?

– Конечно, и это есть.

Ему не понравился мой прямой вопрос. Раздраженным, достаточно резким тоном он ответил:

– Этот тип, Ким Чжонхён, – настоящий буржуазный выродок. И все.

Чтобы немного разрядить обстановку, я полушутя сказал, что с самого начала знал товарища Каль Сынхвана как чуткого и проницательного человека в шерстяном свитере и в очках. Каль Сынхван, как бы оправдываясь за свои резкие слова, четко и решительно сказал:

– Товарищ Ким Сокчо все еще находится в состоянии рабской покорности. У него нет никакого чувства собственного достоинства и гордости. Он аморальный человек. Уму непостижимо, как он мог стать членом партии. К тому же у этого человека совсем нет презрения к классовому врагу.

Слова «классовый враг» он произнес особенно подчеркнуто. В ответ я сказал ему:

– Разве чувство собственного достоинства проявляется только в формальных отношениях между людьми?

Снова оправдываясь, он ответил:

– Конечно, нет. Согласен с вами. Но член партии должен быть примером для подражания.

– Не кажется ли вам, что если член партии стремится во что бы то ни стало стать образцовым и совершенным, то в конце концов он может оказаться в плену формализма?

– Мне трудно что-либо сказать по этому поводу, так как я впервые слышу такие слова, – ответил он с некоторой иронией и легкой улыбкой взрослого, почти тридцатилетнего мужчины.

– Скажите, пожалуйста, как, по вашему мнению, в данной ситуации должен вести себя член партии по отношению к таким людям, как товарищ Ким Чжонхён?

– Прежде всего, их нужно сильно ненавидеть! Надо сделать так, чтобы земля горела под ногами таких типов. И никаких поблажек! Это будет самое справедливое решение!

– Конкретно, как это реализовать?

– Его надо перековать так, как это делает кузнец с куском железа на наковальне. Неужто вы не читали роман Островского «Как закалялась сталь»?

– Читал. Как вы умудрились найти на Юге такие книги?

– Но ведь тогда было другое время и были другие обстоятельства.

– А сейчас мы живем в других условиях.

– Полагаю, что такой дифференцированный подход порождает определенное недоразумение. Классовая и идеологическая позиция должны быть всегда последовательными и четкими. Не так ли?

– Одну минутку. – Движением руки я остановил его и спросил: – Объясните конкретно, к чему вы клоните?

– Вы действительно не знаете и поэтому спрашиваете?

– В общих чертах я понимаю, что вы хотите сказать.

– Ну, тогда все в порядке, – резковато ответил он, а затем задал мне не совсем приятный вопрос:

– Если позволите, разрешите спросить: вы член партии?

Мне не хотелось отвечать на этот вопрос, но я сказал, что не являюсь членом партии, ибо пока не подхожу по возрасту. Я почувствовал, что он считает меня юнцом. Уверенным голосом двадцатидевятилетнего мужчины он негромко сказал:

– Я этот вопрос поставлю на собрании партячейки уезда. Правда, не совсем знаю, какая там сейчас складывается обстановка.

– Не торопитесь, вы успеете удовлетворить свое любопытство. Только такой момент пока не наступил. К тому же еще не установлено, являетесь ли вы членом партии. Не надо так спешить. Почему вы хотите мой вопрос ставить на партсобрании? Хотите сказать, что я безо всяких оснований защищаю Ким Чжонхёна?

– Речь идет не только о том, что вы заступаетесь за Ким Сокчо, который всячески извивается вокруг Ким Чжонхёна. Дело в том, что у вас нет четкой классовой позиции и идейной убежденности.

Я не курю, но в тот момент мне казалось, что я мог бы и закурить, и тут же невольно усмехнулся. Где-то вдали залаяла собака. Было похоже, что она находится не в ближайшей деревне, а в соседней или где-то за рекой. Вместе с тем этот лай наводил на грустные размышления: он как будто говорил, как прекрасна эта тихая летняя ночь, когда можно помечтать о светлом будущем, восстановить в памяти теплое прошлое родной деревни. Этот собачий лай словно спрашивал, зачем мы затеяли этот бессмысленный разговор в такую прекрасную ночь.

Я тихо спросил:

– Извините, пожалуйста, мне кажется, что вы, поднимая вопрос о взаимоотношениях между Ким Сокчо и Ким Чжонхёном, хотите продемонстрировать каким-то образом свою классовую позицию и идейную убежденность. Более того, может быть, хотите стать образцом для подражания. Если я сказал что-то лишнее, то заранее прошу извинить меня.

– Похоже, вы очень хотите поиграть словами, – сказал он небрежно. При этом он не употреблял слова «молодой человек». Но я почувствовал, что эти слова он произнес про себя, так как знаю, как ведут себя старшие при разговоре с младшими в подобных случаях.

– Как вы сказали? Вы хотите сказать, что я занимаюсь болтовней? Покорно благодарю вас. Послушайте, по-моему, это вы слишком увлекаетесь словесными играми и все время занимаетесь преувеличением значимости своей собственной персоны. Не смешите!

Я уже не стал церемониться и вместо вежливого слова «товарищ» стал употреблять слова «послушайте, вы». Затем напоследок сказал:

– Разумеется, я еще молод и пока не совсем хорошо разбираюсь в идеологических вопросах. В этом отношении вы правы. Но вы слишком выпячиваете свое собственное «я». Кроме того, если говорить откровенно и исходить из сегодняшней обстановки, то Ким Сокчо имеет ряд преимуществ перед вами. При нынешней ситуации вы говорите о гордости, достоинстве и об идейной последовательности. Это не серьезно. Ну, на сегодня хватит. Лучше, лежа в постели, внимательно послушайте звуки текущего неподалеку ручья, тогда, может быть, до вас дойдут мои слова.

Выпалив эти слова, я удалился. Вернулся во двор, где еще едва дымился костер, отпугивающий комаров, и по-прежнему стоял смешанный запах коровника и свинарника. Когда я вошел в комнату, офицер в полусонном состоянии спросил, все ли у меня в порядке. Я ответил, что все на месте и все в порядке. Затем медленно лег в постель.