Текст книги "Вели мне жить"

Автор книги: Хильда Дулитл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Встала и стоит. «Может, присядете?» Джулия держалась с ней немного чопорно, – так до войны обращались к человеку незнакомому, или к тому, с кем тебя связывало шапочное знакомство, словом, к гостям. Белла пришла «в гости». Иначе для чего бы она принарядилась? Всего какой-нибудь час назад они столкнулись с Беллой на лестнице, когда Джулия выходила набрать в кувшин воды, – она ещё обратила внимание, что на Бёлле её обычные жакет и юбка. «Я вижу, вы переменили платье». Стала бы Белла без причины надевать своё зелёное платье – значит, есть тому причина?

– Я просто зашла поговорить.

– Да, с тех пор как заехали Фредерики, нам и поговорить некогда, так ведь?

– Совсем некогда.

– Только чай и пьём, – заметила Джулия.

– У меня осталось немного вермута, – сейчас принесу, – по-своему расценила её слова Белла, и не успела Джулия и глазом моргнуть, как она уже унеслась к себе наверх и через минуту вернулась с бутылкой вермута.

– Устроим себе небольшой праздник, – сказала Джулия. – Где-то у меня были припасены бокалы.

Она подошла к книжному шкафу и открыла нижний ящик, где они с Рейфом держали всякую всячину – обувь, совок для мусора и прочее. – Да, вот они, – и с этими словами она извлекла из отдельно упакованной коробки два венецианских бокала: она никогда не выставляла их при гостях из боязни, что разобьют. Конечно, для вермута они не годятся, но сегодня ей захотелось достать именно их. – Они не очень подходят для вермута, но если на дно капнуть чуточку, – пояснила она Бёлле, – то можно вообразить, что пьёшь старое бренди.

Наливая, Белла не поскупилась.

– Многовато, – заметила Джулия.

Они сели друг против друга за большим столом, на котором Джулия наводила порядок как раз перед приходом Беллы.

– Рейф пишет?

– Да, конечно, Белла. А, собственно, почему вы – почему вы?..

– Сама не знаю, зачем спросила, – Белла задумчиво повертела в руке венецианский бокал. – Ей-богу, не знаю.

– Это зелёное стекло подходит к вашему платью. Венецианское – не то, чтоб старинное… А ведь, правда, существует поверье, что сроку венецианскому стеклу – как дружбе? Стоит человеческим взаимоотношениям дать трещину, и стекло «гаснет». Я очень берегу эти бокалы.

– Я раньше их у вас не видела, – откликнулась Белла.

Она не догадалась сказать (или не захотела?): «Они ваши с Рейфом». Наверное, знала.

– Это наши с Рейфом бокалы, – не преминула заметить Джулия.

– Я рада, что вы зашли, Белла. Она повернулась к книжному шкафу, порылась в коробке, доставая ещё один.

– Поставим этот для Рейфа.

Теперь на столе стояло три бокала.

– Я хотела сказать, – начала Белла, – что… что Рейф скоро возвращается.

– Да, – подтвердила Джулия. – И что же?

Белла продолжала – видно было, что заранее заготовила речь.

– Знаете, я никогда ни о ком особо не заботилась. И дальше с вызовом: – «Мне всегда везло на любовников».

– А я здесь причём?

– Я хочу сказать – ну, словом, я никогда не разбивала семейные пары. Я не собиралась быть разлучницей.

Хорошо – и что дальше?

– Этот вермут напомнил мне о Риме. Мы всегда пропускали там перед обедом рюмочку вермута: говорят, если принять небольшую порцию хинина – а он как раз содержится в вермуте – то шансы подхватить малярию резко снижаются.

– Как интересно, – заметила Белла.

И тут только Джулия её разглядела – будто увидела впервые: не дрогнувшие мускулы лица; ровно лежащий грим – словно она его только что аккуратно и со знанием дела нанесла. То был предмет насмешек Рико – Беллин грим: он всякий раз зубоскалил по этому поводу с Эльзой. «Представляешь, у неё разные оттенки», поделился он с ней открытием после того, как осмотрел содержимое Беллиного трюмо. Раньше ему это сделать не удавалось: Белла проводила дни напролёт в своей «светёлке», а Эльза с Фредериком сидели у неё внизу.

– Здесь тесно. Эльза сообщила, что они сегодня вечером идут к Молли Крофт – договариваться. Вроде появилась возможность им переехать через пару дней в тот коттедж.

– А как же…? – Белла осеклась.

– Что – «как же»?

– Эльза говорила мне, что вы с Рико…

Ах вот как, – оказывается, Эльза ей сказала! А больше она ей ничего не рассказывала?

– Я решила, что всё уладилось, – ответила Белла. – И поэтому сильно удивилась, когда в первую ночь после их приезда вы остались здесь, а не пошли ко мне наверх.

Ну что на это скажешь?

Она объяснила, с трудом подбирая слова:

– Видите ли, то есть я хочу сказать, – всё это непросто. В тот день – помните, вы с Эльзой ещё вернулись из магазина? – мы с Рико остались вдвоём. Так вот, он вообще ни о чём таком не заговаривал.

– А вот Эльза говорит, что вы писали друг другу, и всё было решено. И я думала, что вы с Рико…

Надо же, оказывается, она думала, что я с Рико.

Как-то Рико заметил, что у Беллы скрытая форма истерии. Похоже на то. Белла сидела перед Джулией притихшая, – ни дать ни взять кукла с ярко-розовыми щёчками, с зачёсанными назад, блестящими от лака волосами, с подведёнными вверх, к вискам, уголками глаз. Говорила она бесцветно, – все американцы говорят так на одной ноте, – не сравнить с богатыми модуляциями эльзиного певучего голоса, да и с энергичной манерой Рико, любителя подчёркивать отдельные слова, тоже мало общего, а уж о бархатной интонации Рейфа, благодаря которой каждое его слово превращалось в поэзию, – вообще говорить не приходится. Голос Беллы был под стать её кукольному виду. К тому же, она была слишком напряжена: чувствовалось, что внутри у неё всё дрожит. Ещё минута, и она сорвётся на крик «О Боже!» Не надо до этого доводить… Хотя с чего, собственно, ей впадать в истерику? Джулия заметила примирительным тоном:

– Нам всем пришлось нелегко…

Не могла же она пересказать Бёлле слова Рейфа, которые он повторял из письма в письмо: «С Беллой у меня ничего серьёзного… так, забыться на время. В мыслях у меня одна ты».

Вот и в последнем его письме то же самое – да все его письма такие! Впрочем, зная Рейфа, она предполагала, что Бёлле он пишет всё наоборот, особенно, если вспомнить, какие он посвящает ей стихи про мирт и гиацинты. Секрета из стихов Рейф не делал: последние опусы про любовь и войну он вообще заставил Джулию прочитать. «Вот, возьми», сказал он, вручая ей стопку переписанных стихотворений. «Я написал их для Беллы». Чёрт побери, как всё стало публично! Что-то здесь не так.

Вот и Белла разоткровенничалась. Зачем ей это надо? Играла бы себе спокойно роль одалиски, – она так подходит к её подрисованным глазкам и двум шпилькам, заколотым на японский манер в высокую причёску, – вылитая мадам Баттерфляй! Кому-то ведь надо быть мадам Баттерфляй. Белла идеально подходила для этой характерной роли: в зелёном платье, с гримом, с вздёрнутыми «домиком» чёрными ниточками выщипанных бровей, с тёмными, чуть раскосыми глазами. Одна беда: характера под этой внешностью не было никакого – так, пустота.

Как там сказал Рико? «У неё скрытая форма истерии».

– Сигарету? – быстро, пока кукла не сломалась, и на ковёр не посыпались детали – колёсики и пружинки, – предложила Джулия.

– Нам всем приходится нелегко, – повторила она, ища спички.

Сломаемся, рассыплемся, взорвёмся – были и нету! Это запросто. С такой-то компанией – эдакой гремучей смесью в узкой пробирке! Это всё Рико виноват: его присутствие накаляло атмосферу, действовало как катализатор. На фоне тусклой унылой обстановки он выделялся, как след от ракеты в сером небе, он всех вышучивал и дразнил, под стать дикому шипящему коту. Реактивом служила Белла – она подогревала общие страсти. Рико, конечно, прав: здесь явный случай подавленной истерии. Именно поэтому она сейчас такая тихая. С подведёнными, чуть раскосыми глазами, в зелёном платье, с выщипанными «в ниточку» бровями – чем не усики бабочки? – Белла смотрелась как некое экзотическое существо. Баттерфляй? Редкая бабочка?

Блестящий жук, с твёрдыми надкрыльями, – вот кто такая наша Белла, и платье её зелёное – сплошная цельнометаллическая оболочка. Посмотришь на неё со стороны: сидит себе, потягивает вермут, – без сигареты, против обыкновения, – железная леди, да и только. Она даже двигается заученно, будто назубок знает свою роль, но боится сцены.

А чего ей меня бояться? Неужели думает, что я стану в такой момент показывать ей зубы? Да упаси меня бог. Люди на удивление не гибки – вот и Белла точно такая же. Ей трудно принять мысль о том, что их жизнь разом переменилась: появился кто-то третий. Эта перемена произошла как нельзя кстати: Иван в Петрограде, комнатка наверху пустует, а Бёлле с матерью, продавшей свою парижскую квартиру, негде жить. Так сама Белла рассказывает. И у Джулии нет оснований ей не верить. Их и так все кругом подозревают: Джулию в том, что она укрывает у себя немку, Рико – в неподчинении властям, а всех скопом – в антипатриотических настроениях. Так что Бёлле, конечно, необходимо выговориться, выпустить пар, так сказать. Рико тысячу раз прав: что-то глубоко запрятанное – истерия? – клокочет и бурлит у неё внутри.

«Моя мать живёт в ногу со временем»! Да разве кто-то спорит с этим, Белла? Она хорошо помнит свою встречу с г-жой Картер – это было до войны, в Лондоне: их познакомил Иван. Г-жа Картер работала тогда журналисткой, одевалась со вкусом, кормилась гонорарами. Отдать Беллу в школу искусств – это её идея. Она не терпела возражений и взрывалась по малейшему поводу: «Пусть женщина делает то, что ей вздумается! Это моё кредо, я на этом стою. Я верю в современную женщину». Однако в 1913 году никто не взялся бы определить, что такое «современная женщина» – даже сама г-жа Картер, а после 1914 года это понятие требовало особенно осторожного обращения. Сказать: «У современной женщины должен быть богатый опыт» – означало подойти к самому краю, к самой черте, станцевать на тончайшей проволоке.

По-своему г-жа Картер молодец, храбрая женщина – далеко не каждая в её годы, убелённая сединами, с прекрасно, впрочем, сохранившимся цветом лица, как у дам на портретах восемнадцатого века, решится на такие заявления. И всё же, всё же – слишком уж тонкая проволока, и слишком неподвижны стародавние границы. А тут ещё война и обычные военные тяготы. Тем интереснее реакция Рико! Едва познакомившись с г-жой Картер, он заметил, почёсывая левое ухо правой рукой – из-за спины, как очень ловкая обезьянка: «Жалко, что она так себя разбазаривает», и, осклабившись, замурлыкал, грассируя, как истый бонвиван: «Мадам Карр-те-рр, entrepreneuse». [10]10
  Предпринимательница (фр.).


[Закрыть]

– Вы не даёте ему свободно дышать! – бросила ей с вызовом Белла.

В бокале с вермутом вспыхнула искра, глоток – и золотистое пламя побежало по пустой пробирке, то бишь по её телу. А ведь это я первый раз после тех вечеринок пью вино, подумала про себя Джулия. Это золотистое пламя внутри, вспыхнувшее от капли алкоголя, создано несколькими неделями воздержания. Она смаковала каждую каплю; потом, допив, поставила бокал на стол. Пустое это всё! Главное – чудодейственный напиток, терпкий, как сок одуванчика, подумала она. Глоток вермута напомнил ей о том, как они с Рейфом пробовали шартрёз ^{73} в монастырских погребах под Фьезоле ^{74} – так, кажется? Надо спросить Беллу.

– Не знаете, где они делают эту штуку – вермут, шартрез? – отвлекаясь от своих мыслей, спросила Джулия.

Ей хватило глотка, чтоб слегка опьянеть. Голова кружилась от янтарной капли огненного вермута. Белла поднесла бутылку к её бокалу, собираясь налить ещё.

– Нет, спасибо. Кстати, почему вы не закуриваете? – Табачный дым придавал опьянению остроту.

– Я равнодушна к сигаретам, а вот вы – вы – не даёте ему свободно дышать, слышите! – выпалила Белла на одном дыхании, будто отрабатывала заранее заготовленную реплику.

Она с таким же успехом могла сказать: «Холодный вечер, правда?» Или: «Вы верите в нечистую силу?» Кстати, о привидениях – каких-то демонов они с Рейфом тогда разбудили на Аппиевой дороге ^{75} у кладбищенского кипариса, что растёт над могилой Шелли, на которую они возложили венок из алых и белых камелий ^{76} . Они сплели его из опавших цветов – благо деревья росли здесь же, далеко ходить не надо. Цветок к цветку: алый, белый. Так и они с Беллой: две противоположности, лёд и пламень, холодный север и жаркий восток То-то Рейф спокоен: ему и выбирать не нужно – они с Беллой настолько разные, что это решает дело. Проще не бывает. Теперь очередь Беллы показывать коготки, выгибаться чёрной пантерой, накладывать лапу. Ещё бы! На днях возвращается Рейф, и ей надо успеть разрубить гордиев узел.

– Я больше не могу, – сказала Белла бесцветным голосом, на одной ноте, точно отыграла вызубренную роль и – сникла. Что-то здесь не так. Не похожа Белла на безобидного зелёного жука, мирно греющегося на солнышке. Нет, жук воинственно топорщил надкрылья, сучил лапками. Похоже, у нашего жука жало скорпиона – разве не так? Чем-то на этот раз всё кончится?

Сколько раз Джулия повторяла про себя эту фразу, но стоило Рейфу сказать: «Это последний раз, я больше не вернусь, следующего раза не будет, дай мне развлечься с Беллой, обещаю – это последний раз, мне надо забыться», – и у неё опускались руки: пусть всё остаётся, как есть.

– Он сам себе не принадлежит. Вы не даёте ему свободно дышать, – снова занудила Белла. – Со мной он думает о вас, – выдохнула она, наконец.

Беллу словно прорвало: она всё говорила и говорила, всё тем же бесцветным, монотонным голосом, и, слушая её, Джулии становилось страшно. Зачем Белла всё это мне рассказывает?

– Понимаете, – объясняла Белла, – у меня всё равно не было бы денег вырастить маленького.

Джулия отметила про себя это странное слово – «маленький». Кто – «маленький»? Уж не хочет ли Белла сказать, что была беременна от кого-то, ещё когда жила в Париже? В таком случае, это и вправду конец.

Впрочем, если подумать, столько раз наступал конец, столько раз последняя капля переполняла чашу терпения, что концов не сыскать, и всё давно быльём поросло. Так что конец ли это, ещё неизвестно. А Белла всё продолжала своё: «Понимаете, у меня мог бы быть маленький», словно застопорилась на этой мысли. (Когда, кстати, она сделала аборт?) Рассказывает, а сама смотрит тоскливо-тоскливо – как лань или газель. Видели когда-нибудь олениху, лишившуюся потомства, – она глядит потерянно, жалобно? Вот так и Белла – спрятала влажные глаза, пожала плечами, обтянутыми зелёным шёлком, и потянулась к бутылке с вермутом. «В конце концов», заметила, подливая себе в бокал, «наверное, я просто испугалась. Разве я смогла бы вырастить маленького?» Вопрос прозвучал так, будто она ждала, что Джулия кивнёт понимающе и скажет: «Да, конечно, всё правильно, вы поступили очень благоразумно».

Джулии ничего не оставалось, как предложить: «Расскажите, дорогая…», а Белла, кажется, только того и ждала: всё тем же унылым, бесцветным, слегка дрожащим голосом она продолжала: «Это был кошмар. Прихожу к женщине – она говорит мне: «Сейчас ещё не время, придёте, когда срок будет побольше». Пришла, а она говорит: «Слишком поздно!» И пришлось Бёлле идти, несолоно хлебавши, к другим «доброхотам». Страшно подумать! – Исполосовал Беллу скальпель какой-нибудь падкой на деньги подпольной специалистки по абортам – а что, разве бывают бескорыстные энтузиасты этого дела?

– Вам нужно быть осторожнее, – знающим тоном заключила Джулия. – В Париже, конечно, эти проблемы решаются проще.

Господи, а что если Белла таким образом намекает Джулии на то, что она снова забеременела?

– Нет, я действительно хотела ребёнка, – бросила Белла. Спьяну сболтнула или притворяется? – Знаете, со мной по соседству в одном квартале жила Полетта. Так вот она родила ребёнка, а его отец не вернулся к очередной побывке – убили.

Квартал, побывка – казённые слова! А ведь в этом мире казённых слов они теперь и живут. Может, Белла боится, что Рейфа убьют на передовой? И потом, непонятно, – она хочет от него ребёнка или уже беременна от него?

– Вы, случайно, не… не проверяли…? – выдавила из себя Джулия.

– Порой мне кажется, что всё это происходит не со мной, что Париж в моей жизни – это сон, – будто не слыша её, заметила Белла. И добавила: – После той драки таксистов – мы ведь пошли за ними и все видели – их положили прямо на тротуар, и убивали в упор, и мальчика… тоже…

Какого мальчика? Морского пехотинца, американца, сражавшегося на стороне Франции? Спросить, тот ли это самый «мальчик» – отец не родившегося ребёнка? Только вправе ли она задавать такие вопросы? Ведь она хорошо помнит первое появление Беллы в Лондоне: появилась эдакая шикарная дама, с лакированным чемоданом, круглой коробкой для шляпы, с дорогим ковровым саквояжем – совсем как в водевиле: примадонна проездом из Парижа в Лондон. Хорошие были денёчки: Белла зарабатывала тем, что писала заметки про парижскую моду для одного нью-йоркского журнала. Одна беда: нынче статьи о парижской моде не в почёте. Но Белла не унывает и по-прежнему трудится на благо цивилизации: «манжеты в этом сезоне носят длиннее, обратите внимание на новые fichu». [11]11
  Косынки (фр.).


[Закрыть]Так что Белла в своём репертуаре: одета по весенней парижской моде прошлогоднего военного сезона.

Окружающая обстановка лишь подчёркивала зыбкость и неустойчивость Беллиной натуры: рядом с ней все в комнате – книги, стол, даже два нелепых позолоченных стульчика и коврик при входе – казалось более прочным и надёжным, чем она сама. Белла – это всего лишь прибой, пена, оставленная на берегу девятым валом войны, докатившейся до Англии; Белла – это заморский невиданной окраски попугай, говорящий попка, повторяющий одно и то же без толку, точно кто-то вложил в его голову слова, а смысла их не объяснил. Попугайская трескотня! Бессмысленная, как и слова про ребёнка.

Разве способна Белла – эта заводная кукла, пишущая статейки про оборки и бантики, – хотеть…? А, кстати, чего она хочет? Да известно ли ей, что никто – н и к т о– не знает толком, чего хочет. Они просто просаживают время. Кто такой Рейф? Для Беллы он просто очередной любовник, молодой офицер на побывке – в увольнительной, как говорится. И все её хвалёные речи сводятся к одному: «У меня сегодня свидание со смертью». И всё это ерунда, что она якобы живёт полной жизнью: никто из них, и Белла в том числе, не знает, что это такое – жить полной жизнью. А, может, её сегодня просто развезло? Во всяком случае, Джулия никогда раньше не видела, чтоб Белла округляла глаза, стараясь скрыть невольные слёзы.

Плакала Белла красиво, ничего не скажешь. Слёзы стекали, не оставляя следа на ровно наложенных румянах, которые уже стали притчей во языцех. Яблоневый цвет – так, кажется, назвал этот оттенок Рико? Нет, не так. Джулия вспомнила, как он однажды произнёс по-французски, в нос, имитируя речь продавца парфюмерного магазина, расхваливающего свой товар: «Это же настоящий fleur-cle-pêche!» [12]12
  Цветок персика (фр.).


[Закрыть]Сказал, как припечатал: с тех пор Джулия не воспринимала Беллу иначе как fleur-de-pêche, а её мать – как entrepreneuse. Но и это не всё. Рико рисует зло и точно, и карикатуру на Беллу он прилепил, где только мог, – и на шляпной коробке, и на веере. Но веер – штука хитрая! Раскроешь его, а там другой расклад: клубы ядовитого газа, визг шрапнели, а по ободку – надпись: «У меня свидание со смертью». Жизненный принцип, если хотите. Иначе не было бы у Беллы в Париже того молодого человека.

Убили красавца, и другого в военной форме, что теперь к ней ходит, тоже убьют. Кто следующий? Иначе она это и не воспринимала. Рейф для неё очередной офицер на побывке – в увольнительной, как она выразилась. Скоро он приезжает. А тут вдруг непредвиденное затруднение.

– Он не такой, как все, – выпалила Белла без всякого перехода, и Джулия не сразу поняла, что она говорит о Рейфе Эштоне.

– На самом деле он меня не любит. Я его не чувствую. Когда мы вместе, он думает о вас.

Как это знакомо! Как похоже на неё саму, – именно так Джулия говорит сама себе, точнее, думает, за неимением собеседника, про Беллу.

– Вы не даёте ему свободно дышать, – повторяла Белла. – Он ласкает меня, а мысли его витают где-то, словно одна половина его со мной, а другая – неизвестно где.

Сказать Бёлле, что с ней происходит то же самое? Скажу.

– Понимаете, со мной точно так же. Раньше я знала – он обо мне думает, а теперь нет. Даже легче, что его нет рядом.

– Я понимаю, – ответила Белла. – Он любит моё тело, но душой весь ваш. И предан он только вам.

Смешно было то, что в течение всего разговора с Беллой Джулию не покидало ощущение, что она смотрит на себя в зеркало, и, хотя и видит другое «я», другое измерение, но вместе с тем, это, несомненно, она собственной персоной. Это их Рейф так сблизил, а в действительности, между ней и Беллой нет ничего общего. И опять же, общее есть! В любом случае, Белла – человек прямой и не любит двусмысленных положений. Пусть она вампирша и играет амплуа любовницы, всё не так плоско. В этом платье она неожиданно становится похожа на героиню из пьесы восемнадцатого века. Они все немножко играют. И, конечно, она права: такой треугольник не может существовать бесконечно. Сказать «Я, наверное, выйду из игры» ещё не значит решить вопрос. «Вы сказали Рейфу?» «Да, вернее, нет». Впрочем, сообщила Белла Рейфу или нет, уже не имеет значения. Теперь важно только, чтобы Рейф приехал и сам разобрался. Это его дело. «Это дело Рейфа». Не будет Рейф ни в чём разбираться. Он опять скажет: «Подождём конца войны». Разве можно от мужчины ждать чего-то другого? Мужчины все одинаковы. Они с Беллой для них – просто абстракции, женщины, живущие с ними в одно время, точнее сказать, – женщина, их современница, по большому счёту, один и тот же типаж. Пусть так, но их-то треугольник не может оставаться в подвешенном состоянии. У Беллы всё пошло вразнос, и последние остатки былой роскоши – это лакированная шляпная коробка, яркая шаль с бахромой, да две черепаховые заколки для волос a la мадам Баттерфляй. Рейф для неё – очередной молодой офицер в увольнительной. Неужели они все одинаковы? «Как вам сказать, Белла…»

А что тут скажешь? Можно и до утра проговорить, но будет ли толк? «Не лучше ли положиться на Рейфа, но сначала, разумеется, надо дождаться его возвращения». Вопрос, вернётся ли он?