Вели мне жить

Текст добавлен: 17 сентября 2016, 19:17

Текст книги "Вели мне жить"

Автор книги: Хильда Дулитл

Жанр:

Классическая проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

На следующий день картины, вместе с пшеничным полем, вернулись куда следует, и я благополучно забыла про Ивана. Постаралась выбросить его из головы, иначе я никогда не смогла бы забыть ту комнату.

Зато теперь я вспоминаю о ней без дрожи – ведь Белла сначала переехала вниз, потом и вовсе съехала.

А комната, как была, так и осталась. Я сижу сейчас у себя, в просторной, о двух дверях студии. Под скатом крыши стоит кушетка, крытая голубым покрывалом. Пол не вощёный – негде достать воск, зато в интерьере есть что-то голландское. На полированной столешнице плавает отражение: это розовая ветка в кувшине с картины Ван Гога – не самой известной, прямо скажем, его работы. Но мне почему-то вспомнилась именно она. А ещё раньше другая: опрокинутая корзина или горшок с маргаритками.

Вместе с воспоминанием об Иване в памяти всплывает рассказ. По-моему, он зародился в тот момент, когда я не поднялась к тебе в комнату. Впрочем, память здесь ни при чём – рассказ, наверное, жил в моём подсознании. Ван Гога держали в больнице неподалёку от Арля ^{122} . Выйдя оттуда, он продолжал писать – на грани помешательства. Одна из поздних его картин – пшеничное поле (он называл его «всходы»), где только-только начинают проклёвываться зелёные ростки. На переднем плане топорщатся жёсткие кустики. Вдали виднеется крыша фермы, похожая на плывущий по волнам корабль. Впрочем, нет, я пережимаю. Зачем объяснять живопись? Стоит только впасть в объяснение, и ты начинаешь писать рассказ. А на самом деле, всё должно быть иначе: пусть рассказ меня пишет, меня создаёт. Ты прав насчёт Великой матери, – Эльза сродни пшеничному полю. Эльза – Праматерь? Сложновато получается.

А если взглянуть твоими глазами, глазами Ван Гога? В тебе говорит талант. Тебя переполняет любовь. Так почему же стремление творить – пре-творить пшеничное поле, матерь богов – ставит тебя на грань безумия?

Силой таланта, силой гения (в древнеримском понимании этого слова) ^{123} ты хочешь стать кипарисом. Ибо, раз воплотившись вживе в кипарисовом ли дереве, в матери ли, ты уподобляешься богу. Причём не по формальной классической схеме (меня отталкивает возведение отдельных личностей в ранг героев, героев в полубогов и т. д.), а в высоком смысле богопочитания, которому причастны были друиды с их солнечным кругом, составленным из камней. Ты говорил о тёмном боге, но, поверь, ничего тёмного в том нет. И пусть помешался Ван Гог на служении своему богу, но опять-таки, злого умысла не было.

Он мог бы бросить писать, выйдя из лечебницы. Но ведь почему-то не бросил! Он упорно писал всходы да ещё поле спелой пшеницы с кипарисами на заднем плане. Потом застрелился.

Если ты думаешь, что я не пришла к тебе из страха, ты глубоко ошибаешься: ничего подобного у меня и в мыслях не было. Я лишь настаиваю, чтоб ты писал, – писал, не отрываясь, как Ван Гог.

Оказавшись в этом краю, я поняла, что финикияне, о которых ты мне писал, оставили свой след не только в виде тропы, проложенной от шахты к морю. А друиды – не просто создатели священного круга камней. В следах и тех, и других уже читались и будущие Артур, и Тинтажель ^{124} , и Круглый Стол. Чья-то воля угадывается в рыцарях Круглого Стола – Мерлина? Впрочем, любые параллели и сравнения – это натяжка. Просто я только сейчас поняла, что ты – часть этого мира. Вернее, я только сейчас это припомнила.

Заметь, я вовсе не говорю о расовом сознании или переселении души и прочей мистике. Любые попытки объясниться только портят дело, и всё-таки я попытаюсь. Ведь именно это не давало нам сблизиться.

Понимаешь, мне не дано быть тебе матерью. Праматерь нужна мне не меньше, чем тебе.

Я держалась на расстоянии не только из-за твоего таланта. Безусловно, сила личности и литературная одарённость значат очень много, и всё-таки не в них одних дело. В том огромном романе, что ты послал мне, блистали крупицы благородного металла – золота ли, олова – словом, той субстанции, за которой финикияне когда-то плавали за тридевять земель. Увы, извлечь это богатство из твоей рукописи у меня не было ни сил, ни способностей. Но я всегда знала, что это произведение высокой пробы. Все твои сочинения таковы, даже если я с тобой спорю или не разделяю твоих убеждений. Я знаю: они отмечены печатью гения. В искусстве у тебя особая стать, и проявляется она, я полагаю, при сравнении твоего писательского кредо с принципами, которые в живописи исповедовал Ван Гог.

По-моему, это родство легко установить по отдельным фразам или строчкам из писем. А главное, вы схожим образом воспринимаете мир: вспомни опрокинутый горшок, корзину с маргаритками, наконец, истоптанные башмаки.

Как никто Ван Гог ощущал древний магнетизм земли и умел передать его в живописи. Мы видим, как ветер пригибает к земле его пшеничные колосья и они дрожат, и в этом трепете чувствуется не только страх перед стихией, но и ликование, и собственная сила.

В эпицентре циклона всегда покой.

Ты говоришь: «женщина женщиной, мужчина – мужчиной». Не знаю, что тебе сказать на это, а в то время не знала тем более. Но когда дело доходит до любви к кипарису или персиковому дереву, – любви в понимании Ван Гога, – всё приходит в движение, начинает жить. Жить как ребёнок, что вот-вот появится на свет, – говорила я про себя, сидя за столом, где горела свеча. Ван Гог сливается с кипарисом, приникает к цветущей фруктовой ветке, становясь с нею одним целым, и они светятся, они – gloire.

Поклонение природе здесь ни при чём, если только под природой не мыслится дух. Ты называл меня «живой душой», но ожила я лишь тогда, когда ты позвал меня: «Давай уедем». Мы и уехали: здесь, в этом краю, я живу тобой, претворяю тебя. Служу тебе, открывая тебя в каждой малой частице земли.

Будущее темно, и всё же войне скоро конец. Я уже без страха вспоминаю Лондон, мне уже снится старый дом и Иванова комната наверху. Я мысленно поднимаюсь по широкой лестнице, вхожу в коридор и толкаю деревянную дверь, а за ней – последняя, узкая лесенка. Я представляю, что за дверью в комнате спишь ты. Вспоминаю утро и твои слова: «Ты пела во сне. Я проснулся и понял, что плачу».

Предисловие Натальи Рейнгольд
Нимфа на такси: кино версия «джазового» романа

Литературно биографический очерк

Многие читали роман Олдингтона «Смерть героя», или хотя бы слышали о нём. А если нет, то без труда найдут в библиотеке или в Рунете перевод 1961 года Норы Галь, благо издавался он в бывшем СССР десятки раз. Причина известности понятна: вместе с книгами Ремарка и «военными» романами 1920-х Хемингуэя, он образует своеобразный «триптих», посвящённый первой мировой войне. Однако, едва ли читатель догадывается, что история, рассказанная в «Смерти героя», послужила сюжетом для книги другого автора.

О том, что роман Олдингтона имеет автобиографическую подкладку, специалисты, конечно, «ведали», но не писали. В советское время полагали, что разбираться в биографической подоплёке произведений – всё равно что заглядывать в спальню через замочную скважину: неприлично! Литература подлежит серьёзному анализу в терминах борьбы направлений, классов, группировок. С этой «глобальной», как сегодня говорят, точки зрения, какое нам дело до того, что в «Смерти героя» Олдингтона за действующими лицами стоят определённые прототипы (разумеется, со всеми известными поправками на ироническую дистанцию между героями произведения и его автором)? Что Джордж Уинтерборн – это сам Олдингтон, Элизабет Пастон – Хильда Олдингтон, его первая жена-американка, на которой он женился в 1913 году и с которой развёлся в 1938-м, хотя расстались они гораздо раньше, ещё в 1917-м, Фанни Уэлфорд, подружка Элизабет, – это тоже реальное лицо, некая Дороти Йорк?

Действительно, автобиографическое измерение мало что добавляет к пониманию литературы. Да и сама литература не личными подробностями из жизни писателей жива – правда, по иным причинам, нежели те, на которые ссылались советские литведы.

Только здесь у нас особый случай.

Оказывается, другую версию истории, изложенной в «Смерти героя», и об этом вузовские учебники литературы, увы, молчат, – написала женщина: та самая, что у Олдингтона выступает под именем Элизабет Пастон, а в литературе XX столетия известна как Хильда Олдингтон, Хильда Дулитл, Хельга или X. Д. Её роман «Вели мне жить» (I960), предлагаемый вниманию читателя, не то что никогда не переводился – не упоминался в российской печати.

Кто же такая X. Д.?

Мы «знаем» о Хильде Дулитл (1886–1961) по сборнику «Слышу поёт Америка» (1960), где было напечатано несколько переводов её стихотворений. Но мы никогда не связывали с ней литературу потерянного поколения. Да и какая может быть связь между поэтом классических, мифологических тем и парнями, воевавшими на Западном фронте в первую мировую войну?

Оказывается, самая прямая!

Дело в том, что X. Д. описывает то же время, те же события, что и Олдингтон в романе «Смерть героя». И делает это как женщина-поэт: не срезая острые углы, не копаясь в мелких чувствах и обидах. Собственно, о таком грезили феминистки нескольких поколений как об идеале: заполучить историю, рассказанную с «обеих» – мужской и женской – точек зрения.

Это тем интереснее, что события, даты, повороты сюжета очень похожи. И притом представлены, истолкованы, «поданы» каждым совершенно по-своему, хотя одинаково талантливо. Это сравнимо с тем, как в давние времена устраивали поэтические турниры на лучшее описание, скажем, розы. Только здесь объектом «состязания» оказывается первая мировая война и судьба молодого поколения.

Совпадений нет. Всё разное – взгляд, оптика, манера письма, оценки, общая тональность разговора… Зато сложенные вместе створки «складня» дают объёмное, стереоскопическое изображение. Вот бы опубликовать оба романа под одной обложкой!

И что ещё интересно, – в романе X. Д. действует «звёздный» состав прототипов, которые легко угадываются за фигурами персонажей: Ричард Олдингтон, Д. Г. Лоренс, Фрида Лоренс, сама X. Д. и другие, менее известные русскому читателю большие имена англоязычной литературы XX века. С опубликованием романа «Вели мне жить» мы расширяем своё знание о судьбах творцов мировой литературы прошлого века.

А это всегда полезно. Если мы не хотим остаться с чёрно-белым изображением истории современной культуры и бесцветными, утратившими всякий смысл формулировками «ведов» о «мелкотравчатых» темах американской поэтессы Хильды Дулитл, которая, вопреки их предсказаниям, в I960 году стала первой женщиной, награждённой почётной медалью за вклад в поэзию, присуждаемую Американской Академией искусства и литературы, то, я думаю, мы с вниманием и интересом прочитаем мадригал X. Д. «Вели мне жить».

* * *

«Меня зовут Хильда. Это имя папа нашёл в словаре», – так начинает X. Д. свои воспоминания, которые хранятся в архиве Йельского университета. Не правда ли, напоминает «Моби Дика» Мелвилла: «Меня зовут Ишмаил»? Вполне по-американски: подчёркнутое «Я» звучит как открытие Нового – или Старого – Света, а указание на то, что имя родитель отыскал в словаре, вызывает в сознании образ Господа, нарекающего детей своих.

Хильда Дулитл родилась 10 сентября 1886 года в Бетлеме, штат Пенсильвания, в семье, во всех отношениях незаурядной. Её мать, Хелен Евгения Дулитл, урождённая Волле, преподавала музыку и живопись в бетлемской семинарии моравов – христианской общины, мистического братства, чьи предки, спасаясь от преследований и католиков, и протестантов переселились в 1730-х гг. из Богемии в Пенсильванию, где и основали первую общину моравов. Члены семейства Волле, матери Хильды, были прямыми потомками тайного богемского братства, известного в истории как «потаённая» церковь, «невидимая» церковь, знаменитая Unitas Fratrum. И как знать, возможно, от матери, натуры артистической, Хильда унаследовала не только поэтический талант, но и любовь к Греции, откуда, как известно, вышли и славянская письменность, и христианская вера моравов? Во всяком случае, первую букву в своём псевдониме X. Д. Хильда Дулитл всегда объясняла как обобщение судеб всех женщин всех времён и народов – X это Хелен, Елена по-гречески, это Хильда, это Икс, это загадка: «Мать – всегда муза, творец, что для меня имеет особый смысл, поскольку имя моей матери – Хелен, Елена».

Тем не менее, в семье «всё крутилось», как вспоминала позднее Хильда, вокруг её отца, Чарльза Лиэндера Дулитла, – выдающегося математика, астронома, университетского профессора сначала в Бетлеме, а затем в Филадельфии, куда семья переехала в 1895 году. Американский поэт Уильям Карлос Уильямс, близко знавший семью Дулитлов, на всю жизнь сохранил глубокое впечатление от встречи с учёным, поразившим его своей преданностью науке; «Как сейчас помню, – высокий старик, чуть сутулый, с белой развевающейся бородой. Он бился тогда над изучением сезонных отклонений земли от своей оси… Так вот, его жена рассказывала, как ей приходилось на рассвете, холодными январскими ночами подниматься к нему в обсерваторию с чайником горячей воды: оказывается, за ночь, во время его многочасовых бдений, у него бакенбарды примерзали к стеклу телескопа».

Хильда была единственной девочкой среди шестерых детей в счастливом семействе Дулитлов. Естественно, родители души не чаяли в дочери, – независимой, своенравной, одарённой и красивой. Тот же Уильямс (не его ли X. Д. «вывела» в романе под именем Летта Барнса?) вспоминал, как написал ей ко дню рождения – 13 января 1905 года – стихотворение: «Мне пришлось сильно попотеть, создавая акростих… А она, злодейка, только посмеялась надо мной. Ты, говорит, корпел над ним? Да оно должно было слететь у тебя с языка, как песня!»

Не стоит удивляться высоким поэтическим запросам Хильды – ведь в числе её поклонников был не только Уильям Карлос Уильямс, но и Эзра Паунд. Молодые люди познакомились в 1901 году, а четыре года спустя, Хильда Дулитл и Эзра Паунд объявили о помолвке. В то время они были студентами: Хильда училась в колледже Брин-Мор, а Эзра – в университете Филадельфии. Помолвка, не закончившаяся свадьбой из-за вмешательства родителей Хильды, имела, тем не менее, решающие последствия для молодой женщины: когда уехавший в 1908 году в Европу Паунд вернётся в 1910-м году на короткое время в Нью-Йорк и станет уговаривать Хильду поехать в Лондон, – а та уже всерьёз переводила Феокрита и Гейне и писала стихи, – то Хильда навсегда определит свою судьбу.

В 1911 году, после четырёхмесячного турне по Европе, которое она совершила вместе с матерью, Хильда поселилась в Лондоне с твёрдым намерением заниматься поэзией.

В Лондоне тех лет бурлила литературная жизнь. В ресторанчиках Сохо уже несколько лет подряд встречались Т. Э. Хьюм, Ф. С. Флинт, Шторер, обсуждая возможности верлибра, японские танка и хайку. За чашкой чая в библиотеке Британского музея встречались Эзра Паунд и Ричард Олдингтон, читали друг другу стихи Анри де Ренье, Реми де Гурмона и собственные пробы пера. Позднее Паунд напишет в эссе «Ретроспектива»: «Весной или летом 1912 года мы втроём: X. Д., Ричард Олдингтон и я решили, что договорились о трёх принципах поэтического творчества:

– давать «предмет» напрямую, независимо от субъективного или объективного взгляда,

– полностью отказаться от использования лишних слов, которые «не двигают» изображение,

– о ритме: двигаться вслед за музыкальной логикой фразы, но не в такт метроному».

Принято полагать, что с этого заявления и начался имажизм – направление в англоязычной поэзии 1910-х гг., приверженцы которого – Ричард Олдинггон, X. Д., Эзра Паунд, Д. Г. Лоренс, Харолд Монро, Эми Лоуэлл, Д. Г. Флетчер, Марианна Мур, Мэй Синклер и Форд Мэдокс Форд – стремились к классической ясности образа и ёмкости стиха. Впрочем, сами молодые гении относились к себе иронически. Олдингтон вспоминал: «Как все американские экспатрианты, Паунд и X. Д. испытывали неуёмную страсть к чаепитию. Причём подавай им непременно самые-самые фешенебельные и дорогие чайные, что в Лондоне, что в Париже… Вот и получалось так, что мы всё время встречались в каких-то немыслимых идиотских кондитерских, куда ходят только старые девы. Поэтому нет ничего странного в том, что mouvemongимажизма родилось в чайной Королевского квартала в Кенсингтоне».

Но как бы ни был прав Олдинггон в отношении к поэзии имажизма и к названию движения, которое, как он полагал, Паунд «слизал» у французов (отсюда олдингтоновское пародийное mouvemong, слово, не существующее в словаре), – все трое вскоре вырастут из собственных деклараций и манифестов, как из коротких детских штанишек, – тем не менее, для каждого из названной троицы поэтов тот довоенный опыт оказался едва ли не определяющим в искусстве и в жизни. Для Хильды Дулиттл – точно, поскольку первый, кто непредвзято оценил её стихи и предложил их напечатать, был именно Эзра Паунд. В посмертно опубликованных воспоминаниях «Конец терзаний» ( End to Torment, 1979), – X. Д. возьмётся за них в 1958 году, узнав о том, что Паунда выпустили из психиатрической лечебницы Св. Елизаветы, куда он был заключён в 1946 году по решению трибунала как военный преступник, – она рассказывает, как первый раз в августе 1912 года показала Паунду свои стихи: «Но подожди, Дриада (так Паунд называл свою бывшую невесту. – Н. Р.)… ведь это же поэзия!» Он взмахнул карандашом. «Выкинь эту строчку, здесь сократи. Хорошее название – «Гермес на развилке»: мне нравится. Я пошлю его Хэрриет Монро в «Поэтри». У тебя есть ещё один экземпляр? Есть? Очень хорошо!

Посылаем этот… нет, лучше я перепечатаю его, когда получим ответ. Так подойдёт?» И он вывел крупными буквами внизу под стихотворением: «X. Д. Имажист».

Так, с лёгкой руки Эзры Паунда, Хильда Дулитл получила литературное крещение: отныне её зовут X. Д., и среди собратьев по поэтическому цеху она слывёт «лишённой наносного умничанья» и «обречённой на создание… поэзии высокой пробы» (из письма Эзры Паунда к Хэрриет Монро 1915 г.).

Вообще Паунд сильно, на всю жизнь повлиял на судьбу X. Д. – творческую и житейскую. Взять хотя бы название её первого, автобиографического, до сих пор не опубликованного романа «Нарисуй сейчас» ( Paint It Today), – оно, кажется, списано с заглавия известного сборника эссе Эзры Паунда «Создай новое» ( Make It New, 1934). В 1913 году, словно в отместку Паунду за неосуществившуюся мечту о браке, – а как наследница моравов X. Д. верила в первую любовь до гроба, – она выходит замуж за Ричарда Олдингтона. Два года спустя, уже во время войны, у неё родился мёртвый ребёнок. Примерно в это же время у Олдингтона начался роман с Бриджит Пэтмор. В 1916 г. Олдингтоны переезжают в Девон, и Ричард Олдингтон вступает добровольцем в армию. В 1917 г. молодая пара живёт какое-то время на два дома: в Корф-Касл в Дорсете, – там была расквартирована воинская часть, где служил Олдингтон, – и в Лондоне на Мекленбург-сквер, 44, где они встречали Рождество 1918 г. и где в декабре «приютили» Лоренсов, которых выгнали из их корнуоллского дома по подозрению в шпионской деятельности в пользу немцев (Фрида Лоренс, жена Дэвида Герберта Лоренса, была по национальности немкой, урождённой фон Рихтхофен). Как писал Лоренс Эми Лоуэлл 13 декабря 1917 г., «Хильда, как ангел, пришла нам на помощь – отдала свою комнату. Но вот теперь они с Ричардом вернулись в Лондон, и нам приходится съезжать – им самим негде жить – и отправляться за город: друзья предложили снять у них пустующий коттедж…Так что Олдинггоны сейчас в Лондоне… по-моему, они счастливы, во всяком случае, настолько, насколько позволяют нынешние обстоятельства. Мы вчетвером вместе провели немало приятных часов на Мекленбург-сквер – было по-настоящему весело, несмотря ни на что. Между прочим, вспоминали вас, нашу первую общую встречу в отеле Беркли». Один из «весёлых» эпизодов, упомянутых Лоренсом, читатель найдёт в романе X. Д. (Интересно, что его же по-своему пересказали и Ричард Олдинггон в книге «Жить ради жизни» ( Life for Life’s Sake, 1941), и Фрида Лоренс в своих мемуарах «Ветер, но не я…» ( Not I? but the wind, 1934)

В марте 1919 года у X. Д. родилась дочка Пердита. Вскоре после рождения дочери X. Д. познакомилась с молодой женщиной, литератором Уинифред Эллерман, выбравшей себе псевдоним «Брайер». Женщины подружились на всю жизнь, – именно Брайер подставила Хильде плечо в тот момент, когда все друзья покинули её, и ей приходилось очень трудно: в 1918-м погиб на фронте её младший брат Гилберт, а годом позже умер отец. В 1919-м Хильда и Ричард Олдинггоны расстались.

В тот же год X. Д. опубликовала перевод из Еврипида: партии хора из трагедий «Ифигения в Авлиде» и «Ипполит» (читатель найдёт этот факт в последней главке мадригала). Весной 1920 года она едет в Грецию, затем в Америку. Начинается десятилетие «кочевой» жизни художника: всё время в пути, на колёсах. X. Д., подобно Д. Г. Лоренсу, исколесившему в 1920-е полмира, путешествует по Европе, Африке, Египту, Греции – и пишет, и печатается. За десять лет были опубликованы пять поэтических сборников:

«Гименей» ( Hymen, 1921), «Гелиодора и другие стихотворения» ( Heliodora and Other Poems, 1924), «Сборник стихотворений X. Д.» ( Collected Poems of HD., 1925), «Палимпсест» ( Palimpsest, 1926), «Ипполит медлит» ( Hippolytus Temporizes, 1927) – и начата книга Her.

В 1930 году X. Д. снимается в фильме «Граница» ( Borderline), поставленном Брайер и её вторым мужем Кеннетом Макферсоном. В 1933-34 гг. она проходит курс консультаций у Зигмунда Фрейда в Вене – эту страницу своей биографии X. Д. опишет много лет спустя в книге «Дань Фрейду» ( Tribute to Freud, 1944–1948), опубликованной в 1956 г. Издаёт сборники стихов: «Алые розы под бронзу» ( Red Roses for Bronze, 1931), «Жена Пилата» ( Pilate's Wife), «Обычная звезда» ( Usual Star), «Два американца» ( Two Americans), «Кора и Ка» ( Kora and Ка), «Мира-Маре» ( Mira-Mare) и «Ёж» ( The Hedgehog). В 1938 г. журнал «Поэтри» присуждает ХД. литературную премию. Годом позже она заканчивает первый вариант автобиографического романа «Мадригал» – в окончательной редакции «Вели мне жить» ( Bid Me То Live).

В сороковые у X. Д. словно открывается второе дыхание. Она много и мощно пишет, хотя публикует крайне скупо. «Дар» ( The Gift), «Не падают стены» ( Wall Do Not Fall), «Дань ангелам» ( Tribute to Angels), «Зацветает жезл» ( The Flowering of the Rod), «У реки Эвон» ( By Avon River) – все эти вещи первого ряда написаны в 1940-е. Тогда же, в 1949 году, была закончена вторая редакция романа «Вели мне жить».

Обретённое дыхание и собственный поэтический голос не оставят X. Д. до конца. В 50-е она пишет поэзию, которая войдёт в «золотой запас» американской литературы:

«Елену в Египте» ( Helen in Egypt), «Любовь зимой» ( Winter Love), «Волшебное зеркало» ( Magic Mirror), Vale Ave. Литературные премии, что ей вручают в 1959 и I960 гг., лишь подтверждают её высокий поэтический статус.

Умерла X. Д. 28 сентября 1961 года под Цюрихом в Швейцарии, где жила наездами с 1922 года.

Опубликовав лучшее из написанной ею поэзии, уничтожив личную переписку, предусмотрительно завещав свои архивы душеприказчику и заперев в университетские библиотеки неопубликованное, X. Д. успела сделать едва ли не самое главное – она создала легенду: о себе и о своём поколении.

Этой легендой стал роман «Вели мне жить».

Редкий для Запада случай потаённой личной жизни писателя. Самиздата, если угодно.

* * *

Итак, о чём роман? Какова легенда?

Западные критики полагают, что «Вели мне жить» – это версия X. Д. её взаимоотношений с Дэвидом Гербертом Лоренсом, автором хорошо известных русскому читателю романов «Любовник леди Чэттерлей», «Радуга», «Сыновья и любовники» и блистательно написанных новелл. Первым это мнение высказал Джон Курнос, американский писатель русского происхождения, послуживший прототипом Ивана Левеки: в письме к X. Д., написанном сразу по выходе романа в свет, он зло высмеял её попытку представить дело так, будто Лоренс был влюблён в неё. При всей субъективности оценки, в ней есть здравое зерно: книга X. Д. – это roman a clef, буквально роман «с ключом», т. е. роман с прозрачными прототипами, которых автор и не думает скрывать.

Писать его X. Д. начала в 1921 году и работала над ним с большими перерывами вплоть до конца 1950-х. Сюжетное ядро романа составили события 1917 – начала 1918 гг.: самого драматического периода в жизни X. Д. и поколения художников, которым тогда, на пике первой мировой войны, было двадцать пять или тридцать. Личная драма совпала с трагедией поколения: вот её-то и попыталась избыть в начале 20-х X. Д., воображая Рейфа Эштона (Ричарда Олдингтона), Фредерико или Рико (Д. Г. Лоренса), Эльзу (Фриду Лоренс), Беллу, или Арабеллу (Дороти Йорк), Ванио, или Вана (шотландского композитора Сесила Грея), Ивана Левеки (Джона Курноса), Морган Ле Фе (Бриджит Пэтмор) и, разумеется, себя в роли Джулии.

Отложив рукопись, X. Д. вернулась к ней в 30-х по совету Фрейда, угадавшего в событиях пятнадцатилетней давности причину творческого кризиса X. Д. В течение нескольких лет она продолжала писать роман, «собрав» первую редакцию в 1939 году, а потом снова отложила рукопись. Вернувшись же к ней десять лет спустя в 1948-м, она уничтожила две трети текста, оставшееся переделала, перепечатала, назвала ту, вторую редакцию «Мадригалом» – и снова отложила. Закончила в конце 50-х. Издатель предложил своё название «Вели мне жить» – она согласилась, впрочем, настояв на подзаголовке: «Мадригал».

Роман писался сорок лет, – недаром X. Д сравнивала вызревание этой книги с процессом изготовления вина. У него свой вкус, своя особая стилистика.

Олдингтон определил «Смерть героя» как «джазовый» роман из-за синкопированной, импровизационной манеры изложения. Версию же X. Д. можно с полным правом назвать кино-версией. Не в смысле экранизации олдингтоновского текста, но опять же, по манере исполнения. «Наплывы», совмещения разных временных пластов, наезд камеры, крупный план, плоское изображение, сплюснутые лица на экране из-за того, что угол обзора неудобен зрителю, наконец, прямое изображение на страницах романа просмотра героями немого фильма в лондонском зале, приспособленном под демонстрацию киноленты под звуки аккордеона, исполняющего популярную солдатскую песенку времён первой мировой войны, – всё это делает книгу X. Д. интереснейшим ретро-романом, воспроизводящим в слове фото– и кино-стилистику 20-30-х годов прошлого века.

Роман тем более интересен, что X. Д. – поэт первой величины. Поэт классической темы. Как совмещаются ахейская Греция, хтоническая мифология и кино-коллажи 20-40-х годов – представить трудно, пока не прочитаешь его. Здесь поистине происходит чудо, о котором писала в эссе «Письмо к молодому поэту» Вирджиния Вулф: «такси танцуют с нарциссами» – ведь для модерниста нет желанней цели, чем сочетание классической традиции с техническими новациями 20 века. Не забудем: X. Д. снималась в немом кино, и, работая над романом, разумеется, опиралась на собственный опыт киноактрисы. Поражает та органичность, с которой поэт коллажирует слово, живописный образ с фотографией и кинокадром.

Собственно, по большому счёту, роман об этом: об инициации поэта. О поиске поэтом своей судьбы, о самоопределении. «Мадригал», – объясняла X. Д., – «это история, помещённая в историческое время. Вечная история поиска. Через всё написанное проходит история любви, рассказанная как миф или житие».

Какими видятся мир и век Дриаде, волею судьбы мчащейся сегодня на авто? Что за кино?

«Место действия её стихов нельзя отыскать на карте. Оно разворачивается в вечности», – писал когда-то о поэзии X. Д. английский поэт и критик Ф. С. Флинт. Попробуем и мы, наследники Цветаевой и Булгакова, сориентироваться в вечном «здесь и сейчас» X. Д.

Наталья Рейнгольд

ББК 84 (4 Вел)-44 Д 81

Составление серии, перевод, вступительная статья и комментарии Натальи Рейнгольд

Макет и художественное оформление Андрея Рыбакова

Д 81 Дулитл X. Вели мне жить. Мадригал / Пер. с англ., вступ. статья, коммент. Н. Рейнгольд – М. Б.С.Г.-ПРЕСС, 2005. – 302 с. (Post Factum).

ISBN: 5-93381-179-3

Хильда Дулитл. Вели мне жить. Мадригал

Директор издательства А. Гантман

Ответственная за выпуск Т. Бердикова

Корректор Т. Владимирова

Художник А. Рыбаков

Компьютерная вёрстка У. Кузина

Подписано в печать 03.06.2005. Формат 84x100 1/32 Бумага офсетная № 1. Гарнитура Гарамонд. Печать офсетная Усл. печ.л. 14,78 + вкладка 15,56.Тираж 3000 экз. Заказ № 3182

Издательство «Б.С.Г.-ПРЕСС»

109147, Москва, Большая Андроньевская ул., 22/31 Тел/факс (095) 980-21-59,912-26-51 E-mail: [email protected]

Отпечатано во ФГУП ИПК «Ульяновский Дом печати» 432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14

Книги издательства «Б.С.Г.-ПРЕСС» оптом можно приобрести по адресу: Москва,

Ул. Большая Андроньевская, д 22/31 Тел./факс: (095) 912 96 44; тел.(095)912 26 51

А также оптом и в розницу в книжном клубе Дворца спорта «Олимпийский»

(№ № 128, 173а, 295)

Тел.: (095) 688 57 36

В розницу книги издательства продаются в следующих магазинах Москвы:

Московский Дом книги Новый Арбат, 8 Тел.(095) 290-45-07

Дом книги «Молодая Гвардия»

Большая Полянка, 28 Тел. (095) 238-50-01