Текст книги "Пророчество Корана"

Автор книги: Хесус Маэсо де ла Торре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Внезапно, когда Церцер уже почти согласился и собирался закрыть книгу, его рука замерла и дернулась. Скептический взгляд теперь излучал изумление. Сам он теперь чем-то напоминал жену Лота, сраженную небесной карой. Но вот «соляной столп» растерянно оглянулся и воскликнул:

– Клянусь бородой Моисея! Как же я не увидел!

Яго, ничего не понимая, придвинулся ближе и внимательно прочел пятую страницу с красиво выписанными золотыми буквами. От книги веяло застарелым запахом, а на странице находилась чарующая разгадка тайны, которую он так самоотверженно и долго искал. Церцер в упоении не меньшем, чем его младший коллега, громко прочел:

– «Коран, сура первая. Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Хвала – Аллаху, Господу миров, милостивому, милосердному, царю в день суда!»

Для Яго эти слова, которые в общем-то еще ни о чем не говорили, являлись подтверждением его догадок.

– Эта фраза достаточно красноречива, – ликовал он. – Перед нами первая страница Корана.

– Священная книга ислама, – с расширенными глазами подтвердил советник. – Откровение пророка Мухаммеда. Главная книга всех мусульман, о которой философ Раймунд Луллий говорил: «tan ben editat у demostrador de la unitat de Deu» [175]175
  Прекрасно сделана и показывает единство Бога (катал.).


[Закрыть]. Ты был прав, Яго, признаю. Ты настоящий искатель истины, самый упорный и грамотный из всех, кого я до сих пор знал. Теперь ясно, что султан спрятал текст в этом томе. «Жемчужина» конечно же. Он знал, что с годами она может попасть в руки христиан. Ну и хитрец!

Монахини, силясь понять, в чем состоит ценность находки, хранили молчание.

– В таком случае прошу у вас прощения за то, что вам говорила, сеньор Яго, – неловко пробормотала аббатиса, – вы и в самом деле обладаете этими качествами – самоотверженностью и упорством. Поздравляю вас.

– Тем не менее нам еще предстоит уточнить, что это и есть тот самый Коран аль-Мутамида, – сказал Яго. – На то, что это так, должен указать текст о Страшном суде. Толкователи и сведущие люди говорили мне, что это девяносто восьмая сура, которая называется «Ясное знамение». Заглянем туда.

Бер Церцер благоговейно листал покоробленные страницы, источавшие запах ветхости, и по мере просмотра становилось понятно, почему это издание Корана было запрещено ревнителями чистоты ислама как богохульное: на его полях красовались прекрасно выполненные цветными красками изображения растений и животных, чудесные в своем многообразии. Созерцать их было наслаждением. Все присутствовавшие убедились, что книга – настоящая сокровищница миниатюрной живописи. Яго и Церцер любовались многочисленными фрагментами золотой росписи, которые, хотя и потускнели от времени, сохранили свое великолепие. Так, сура «Корова» содержала изображения домашнего скота в синих тонах индиго, суры «Муравьи» и «Паук» сопровождались изображениями целых воинств муравьев и малюсеньких паучков, посланник Йунус на соответствующей странице был изображен в пасти кита. А в девятнадцатой суре появилась улыбающаяся Марйам, мать Исы – то есть Иисуса. Ее изображение, окруженное упитанными ифрис, то есть ангелами судьбы, предваряло суру.

Богомолки удивлялись несказанно, им стоило больших усилий примириться с тем, что в «сатанинской книге» фигурировали тщательно выписанные лики Девы Марии и Спасителя. Мало-помалу они меняли свое отношение к искусно выполненной рукописи. Аббатиса со сдержанным смущением сказала:

– Сердце мое отказывается верить в то, что столь прекрасная на вид книга может содержать столько яду.

Наконец появилась часть, к которой вели их самоотверженные поиски; в нетерпении все спрашивали себя, подтвердится ли дерзкая идея молодого врача, который сам изнемогал от желания найти ответ на свои предположения. Семь пар глаз заглядывали в девяносто восьмую суру – и точно: на ее месте, ко всеобщему удивлению, предстал длинный текст, написанный совсем другим почерком, а также странный квадрат, разделенный на девять ячеек, пронумерованных по индийской системе [176]176
  В Европу эта система записи чисел была принесена арабами, поэтому в большинстве стран называется арабской.


[Закрыть], которые явно нуждались в каком-то числовом ключе для понимания.

Виньетку послания о Страшном суде поддерживали на своих посеребренных крыльях четыре каббалистических архангела: Гавриил, Михаил, Азраил и Рафаил.

Мгновенный импульс сверкнул в глазах Яго.

– Вот оно, магистр! – воскликнул он. – Прочтите его сейчас, сможете?

– Невозможно, – сказал Церцер, не переставая думать над загадочной схемой. – Перед нами совершенный квадрат, криптограмма, которую пока нельзя прочесть, потому что номера здесь надо поменять на какие-то буквы, но нам не следует ломать над этим голову, потому что само пророчество о Конце времен уже расшифровано далее, – видите? Могу прочесть, если вы позволите, уважаемая матушка.

– Не задерживайтесь на этом, давайте, и мы закончим, – сказала та с нетерпеливым беспокойством.

Астроном погрузился в глубокое раздумье. Он поправил очки и шаг за шагом просмотрел, видимо, непростой текст. Хмурил брови, удивлялся, широко открывал глаза, неодобрительно качал головой, зябко поеживался, восхищался, искал какие-то признаки подделки и, наконец, озадаченно уставился на остальных присутствовавших. Никто из них не шевелился, казалось, что послание содержало какую-то ужасную тайну, от которой зависело их спасение.

Церцер кашлянул и проглотил слюну. Все робко и благоговейно слушали.

– Вот как звучит этот вставной текст:

Аллах велик. О благородный ал-Мутамид, каллиграф Аллаха, король Севильи, андалусийская жемчужина и непобедимый меч ислама! Не будет ничего подобного Дню Возрождения, когда Небеса сойдутся с землей и люди задрожат, подобно стеблям бамбука в руке Божьей. Взгляды их Его не коснутся, но Он будет видеть глаза своих детей. Бог послал в мир Моисея, Иисуса, Мухаммеда, а теперь пошлет Избранного, седьмого пророка.

О Адам, я собираю твое семя, и земля, что была создана, опустошена и воссоздана четыре раза, пришла к своему концу!

Вот пророчество Али, четвертого Калифа [177]177
  Али, зять Мухаммеда, был калифом в 652–661 гг.


[Закрыть] рашидун, двоюродного брата и зятя Мухаммеда, Печати Пророчества, которому Иибриль (Габриель), Честный Правитель, поведал на горе Хира о времени и знаках, которые будут предшествовать Страшному Суду. Слушай и внемли.

Согласно этому свидетельству, когда небесная твердь станет не дальше, чем край туники от твоей сандалии, люди того неведомого времени завладеют небесами, землями и океанами, но отрекутся от сущих религий, а забвение Бога и Святых Книг ослепит их очи. Возникнет хаос на водах, страшные катастрофы последуют одна за другой, и будет неимоверное нарушение порядка и поведения людей, отрекшихся от самого святого.

Так придет День Страшного Суда, и на аркадах Вершины Скалы Иерусалима на марвазинах, или весах, будут взвешены все дела человеческие. Случится воскрешение мертвых в Долине Хосафата, где благоверные спят у подножия горы Мория, и души сострадающие перейдут мост Сират, ведущий к золотым вратам Рая. Однако раньше на землю Сейидна явится Аль-Махди, имена которого будут также Избранный, первый составитель законов, Сабих аз Зама – Господин Круга, Акран – Обладатель Книги, Аль Мунтазар – Ожидаемый, Аль Кутб – Духовник, или Миссионер.

Народится он в одном из городов, название которого на букву К (Куртуба, Кордова?), Кайруан, Карран, Кудс (Иерусалим?). И будет он происходить из потомков Пророка, лоб иметь широкий, нос орлиный, а одет будет в грубую одежду из верблюжьей шкуры, и с его приходом воцарится мир. Своими проповедями он восстановит гармонию в мире и поведет его в Золотую Эру, такую, какая была до грехопадения Адама. Однако правление его продлится десять лет, а потом разверзнутся могилы, солнце погаснет, огонь поглотит землю и живые позавидуют мертвым.

И верующие дети Агар соберутся на Камне Сиона Иерусалимского, где похоронен отец Адам и когда-то высился Рай. И там они удостоятся милости Всевышнего, и всякая душа соединится со Всемогущим после суда над ней.

И приход этого трагического дня всеобщего Уничтожения был сокрыт в Херц, каббалистическом изображении, называющем Первое Небо словом Сама, об этом дне до самой своей смерти молчал праведный сын Али, который вовлек Хусейна-мученика в свое ужасное пророчество. Растолкованное в свете Книги Милосердия, оно утверждает, к несчастию всех живущих, что человечество уже взошло почти до самой вершины Лестницы Искупления и грядет неминуемый конец света. Он произойдет в момент, когда созвездие, называемое астрономами Аваид Рас ат-Тиннин, то есть Голова Дракона, начнет свое восхождение на небосводе, а его звезды образуют форму, подобную ожерелью на груди девушки. Но случится это в тот роковой день, когда по причинам, одному Всевышнему известным, его звезды Насак сами и Насак самани столкнутся в Равде, то есть в Небесном саду, с другим звездным телом, до сих пор неизвестном астрономам, по имени Расы, то есть Пастор, – одинокой звездой перламутрового цвета, которая вершит свой путь вблизи группы светил, называемой Ганан, или Овечье стадо [178]178
  Звезды Цефея, которые не описаны Птоломеем и открыты мусульманскими звездочетами (прим. автора).


[Закрыть].

Согласно пророчеству в день погибельный падения на землю звезды, или инкады, огонь, отчаяние и смерть охватят страждущее человечество, тех, кто выживет, но потеряет все. И согласно точнейшим расчетам астрономов это несчастье случится через четырежды четыре эры человечества, в год 1700 хиджры [179]179
  Мусульмане ведут свое летосчисление от 622 г. н. э. – года, когда Мухаммед бежал из Мекки в Медину.


[Закрыть]. И по воле Божьей жизненный цикл человечества будет завершен, и все увидят наконец Шехинах, лик Мудрейшего и Милосердного Бога.

Вот о чем говорит Херц Али, сын Абу Талиба, победителя в битве Камельо, как он поведал мне, Яафару ас-Садику, в моем рибате в Багдаде. И пусть тому верит тот, кто хочет.

Какое-то время слышалось лишь прерывистое дыхание присутствующих, будто они стали свидетелями того, как некое дерзкое, веками дремавшее колдовство вырвалось наружу, распространив вокруг дух сомнений, догадок и недоверия. На лицах монахинь был написан страх или неприятие. Обращенный иудей вновь окунулся в глубокое размышление, заходив по помещению взад и вперед, будто волк в клетке.

– Уважаемая матушка, нельзя ли принести принадлежности для письма, – обратился он к настоятельнице, вновь водрузил на нос очки и некоторое время проводил алгебраические вычисления. Наконец он поднял густые брови и уверенно объявил:

– Это таинственное лицо, Яафар ас-Садик, которому, как видно, мы обязаны данным откровением, довольно известен в среде звездочетов. Он понаторел во всяких науках – в алхимии, математике и в каббале, толкуя скрытые послания сведущих. Он был одним из самых просвещенных людей своего века и пользовался уважением многих ученых мужей. Однако считать его правым в данном эсхатологическом пророчестве – личное дело каждого.

– Это порча и ворожба дьявола, – произнесла настоятельница монастыря. – А какому году григорианского [180]180
  Неточность автора: григорианский календарь появился в XVI веке.


[Закрыть] календаря эта мусульманская дата соответствует?

– По приблизительным подсчетам, конец мира выпадает, согласно этому пророчеству, на 1700 год магометанской эры. Само это число является священным для каббалы, поскольку сумма его цифр равна восьми.

– А по нашему календарю это какой год будет, магистр?

– Можно сказать точно: через тысячу шестьдесят пять лет, год две тысячи триста шестнадцатый христианской эры. И это не менее любопытно, потому что, по утверждениям древних астрономов – халдейских, египетских и индийских, – эр человеческих на земле было четыре и последняя закончится шесть тысяч лет спустя после Потопа, то есть в две тысячи трехсотом году после рождения Христа. Совпадение впечатляет! – заметил советник. – От такой точности становится не по себе, потому что можно не сомневаться, что здесь указана дата, рассчитанная выдающимся ученым в Академии знаний и астрономии Багдада.

– Жизнь человечества презренна в глазах Господа, – возразила ему аббатиса. – И задолго до того, как исполнится это злокозненное предсказание, на земле установится христианский порядок, а всякие африканские варвары будут гореть в аду.

– Матушка, человек живет, переходя из мрака отчаяния к светлой надежде на новые времена, – сказал Яго, который весь светился от удовлетворения.

Церцер, заслышав это, подумал, что явление его лучшего коллеги имело какой-то судьбоносный смысл. Оба уставились на мать аббатису, которая решительным жестом закрыла книгу, словно боясь, как бы какое-нибудь злословие не вывалилось с красивых пергаментных страниц. Яго почувствовал на себе ее испытующий взгляд.

– Для этого еретического Корана, сеньор Яго, я сделаю исключение. Сдается мне, что на его страницах обитают злые духи, от присутствия которых следует оградить моих монахинь. Подопечные овцы Сан-Клементе и так подверглись осаде волков, которые покинули привычные логовища, а новых угроз в обители я более не потерплю. Возьмите и передайте том кому хотите, пока я не передумала и сама не передала его в Трибунал.

– Я вас не подведу, донья Констанса, пусть он будет в руках мусульман.

– Мой долг – с корнем вырывать эти языческие ростки, – пробормотала она гневно. – И можете сказать дону Лопе, что, сколько бы богохульных книг ни осталось в анафемской библиотеке, сегодня же они будут преданы огню. Демон ходит вокруг да около, но меня не проведешь, и наша покаянная обитель обретет наконец-то покой. Ступайте с Богом!

Зашелестели по полу одежды монахинь, что означало конец прошедшей столь продуктивно встречи. Яго прижал к груди Коран аль-Мутамида. С этим жестом заканчивался целый этап жизни, связанный с Севильей, впереди неясно замаячила совсем другая, далекая жизнь.

Снаружи небо затягивали фиолетовые грозовые тучи.

Miserere mei Deus [181]181
  Помилуй меня, Господи (лат.).


[Закрыть]

Шли последние дни февраля, и Яго, уже полный решимости направить стопы в Гранаду, рассматривал в тишине голые стены лечебницы, был канун его отъезда. «Надеюсь, что небеса видят все мои добрые намерения, и пусть меня ведет безнадежная любовь – тот, кто судит жизнь и смерть, будет на моей стороне, потому что мечты мои не страдают ни святотатством, ни непомерностью, я просто хочу справедливости», – сказал он себе.

Яго распрощался со своими коллегами из больницы Арагонцев, которая руками дона Николаса вручила ему воистину трогательный подарок: вновь сделанную рукописную копию «Трактата о лекарственных средствах» Макалы, – кроме этой альгвасил дон Лопе позволил сделать еще две точно такие же перед тем, как предать огню оригинал во исполнение постановления Трибунала.

Церцер, Ортега и другие их приятели по таверне «Дель Соль» собрались на прощальный ужин; здесь Яго передал Ортегилье права ренты, которыми судовладелец Альдо Минутоло поделился с ним после излечения от болезни во время эпидемии. Теперь они могли получать часть прибыли от корабельных перевозок. Судья блудниц, уже порядком набравшись, принял это предложение с большой неохотой. Вино лилось рекой, ели мясо косули с изюмом, капиротаду [182]182
  Кастильское блюдо из мяса, сыра, жареного сорго, сливочного масла и пряностей.


[Закрыть], голубей со специями и маринованную треску.

– В Кастилии война и мятежи, а я попробую поискать лучших мест, воистину райских, где нет страха и тирании и где за веру или знания тебе не станут резать горло.

– Сегодня оповещали под рожок и барабан: донья Гиомар будет казнена, – доложил судья.

– В итоге из доньи Гиомар сделали козла отпущения, – заявил Церцер. – Король с самого начала следил за этим делом и не скрывает, что дозволяет казнь в отместку за смерть Элеоноры де Гусман, женщины, которую очень сильно любили в нашем городе. Свою подпись под смертным приговором он поставил уже давно.

В тот поздний вечер объятия и даже слезы, блестевшие в глазах присутствовавших, стали для Яго убедительным свидетельством того, что здесь он оставляет настоящих друзей.

* * *

Воскресное утро святого Матфея выдалось ветреным, и аромат цветущих лимонов наполнил город. День этот был особенным. Донью Гиомар, колдунью и клятвопреступницу, обманщицу, устраивавшую ложные чудеса и предсказания, должны были сжечь на костре на Альберкасе – песчаном откосе за Алькасаром, где пасли скот.

После заутрени под слезы Андреи и напутственные речи Ортегильи Яго запряг своего мула, взял торбу, в которую были уложены охранная грамота гранадского султана, нехитрые пожитки и Коран аль-Мутамида, и направился к воротам Хереса, где собирался присоединиться к торговому каравану морисков, направлявшемуся к границе. В тот самый момент, когда Яго взобрался на мула, скрипучая повозка, за которой следовал целый выводок детишек, кликуши и хмурые прихожане, медленно продвигалась по дороге к месту казни.

На повозке тряслась осужденная донья Гиомар – руки связаны, волосы обрезаны, на лице короста грязи и засохшей крови после жестоких пыток. Бракамонте, ее подручного убийцу, удавили еще в камере, тело разрубили на части и на рассвете бросили сворам диких собак, промышлявших в Альтосано. Барабан отбивал зловещее продвижение обреченной преступницы, которую сопровождали палачи и судьи Сан-Хорхе под королевским штандартом. Далее следовали несколько монахов в капюшонах и со свечами, они замыкали колонну под звуки мрачных молитв, от которых перехватывало дыхание.

– Тегга tremuit in judicio divino, – звучало окрест. – Miserere mei Deus [183]183
  Земля содрогнулась от суда Божьего. Помилуй меня, Господи (лат.).


[Закрыть].

В то воскресенье многие горожане отправились на мессу пораньше, чтобы не прозевать казнь, и валом валили со стороны Угольных ворот на заполненный выгон Альберкас. Мориски – разносчики воды – предлагали травяные настойки, прохладительные напитки, бульоны в плошках, бобы и ореховое печенье; тут же попрошайки и калеки приставали к богомолкам, франтоватым кабальерос и боязливым девушкам, чтобы выклянчить монетку.

Яго едва пробивался через эту толпу. Процессия приближалась, барабан бил в уши. Яго не мог уже двигаться дальше и остановился, глядя на дорогу. Неожиданно, точно так же, как это случилось в первый день его пребывания в Севилье, он почти рядом с собой увидел ясновидицу. Впился глазами в ее лицо, изуродованное синяками и кровоподтеками, но сохранявшее твердость выражения. Она старалась скрыть скупые безутешные слезы, которые делали ее похожей на невинную деву, сопровождаемую целой процессией жестоких палачей. Ее привлекательность никуда не делась, однако была какой-то призрачной. «Что за странной энергией обладает эта женщина?» – спросил он себя устало и смиренно.

Ее красота, немилосердная и странная, завораживающие и непроницаемые глаза продолжали смущать его душу. Сидя в седле и возвышаясь над всеми, он глядел прямо на ее полузакрытые веки. Гиомар вдруг заметила его из своей клетки и ответила на его взгляд; неожиданный импульс нежности вышел из ее глаз. Боже, как могла эта прекрасная женщина совершать такие неимоверные преступления?

Яго, который плохо переносил всякие казни и понимал мучительность смерти, которая ожидала эту женщину, смотрел на нее с сочувствием и прощением, хотя помнил перенесенный ужас той ночи, когда растерзали Исаака, сам он был вынужден покинуть Севилью под угрозой смерти, а после пережить долгую ссылку вдали от тех, кого любил. Тем не менее перед ним был человек, познавший не только удовольствия и власть, но также предательство и безжалостность себе подобных.

– Ну-ка зови сатану, чтобы он тебя вытащил! – крикнула какая-то старуха, бросая в нее камень. – Сотвори чудо и улети на помеле, ведьма!

Весь напрягшись, Яго провожал взглядом ее фигуру, покрытую окровавленной грубой накидкой, – она исчезла за толпой по дороге к эшафоту, вокруг стоял душный запах человеческого пота. Там ее встретили оскорблениями и приветствиями в адрес палачей, скрытых зелеными капюшонами. Вот так происходит в жизни: хвала и преклонение толпы сменились бранью, плевками и похабщиной.

– Колдунья, сатанинская сова! – хором кричали какие-то бабенки.

– Покажи нам свое дьявольское клеймо, обманщица! – орал нищий.

Суровый альгвасил потребовал тишины, и крики толпы постепенно затихли. Он красноречиво описал, в чем обвиняется преступница, – до Яго доходили лишь обрывки его фраз, потому что они тонули в общем гаме:

– …с преступным бесстыдством предавалась сатанинским опытам, имела сношения с демонами, впитывала ядовитое содержание книг, запрещенных матерью Церковью, делала аборты, изрекала ложные пророчества, предавалась распутству в святой обители. Готовила колдовские снадобья, обманывала Божью паству и предала своего подлинного государя, участвуя в кознях бастардов. Дело ее по преступлениям против заповедей Иисуса Христа рассмотрено, она допрошена и приговорена Трибуналом, и да будет ее грешная душа пребывать в очистительном адовом пламени, а тело ее вручается палачу. Правь, Севилья!

Поверх моря голов, волновавшихся вокруг помоста, будто засеянное поле летом, Яго видел далекий эшафот. Народ, жадно следивший за приготовлениями палачей, не успокаивался под ударами стражников и требовал скорейшей казни. Вот доминиканец подошел к осужденной и лицемерным жестом милосердия дал ей поцеловать распятие, и, пока он предлагал окружающим прочесть «Отче наш», палачи, грубо толкая, подвели ее к столбу и привязали веревками из дрока, как будто бы у этой женщины, истерзанной и покорной, еще оставались силы бежать или ее действительно мог похитить дьявол с гибельных ступеней эшафота.

Вокруг ее шеи укрепили два железных крюка, металлический звук которых разлетелся по сторонам. Толпа затихла в фанатичном исступлении, сдерживая крики ужаса, колокола прекратили свой надрывный звон. Бой барабанов усиливался и становился более резким, от него перехватывало дыхание.

– Да свершится правосудие! – прогремел голос главного судьи.

Палач стал ловко затягивать гарроту, с уст Гиомар сорвался стон, ее жестоко трясло; потом ее тело обвисло, будто это была марионетка, у которой разом отрезали ниточки, державшие ее. Страшный вид задушенной леденил кровь толпы, что в ужасе глазела на оскал казненной, на вывалившийся язык, на скособоченную и поникшую в невозможном положении голову. Яго вдруг ощутил запах смерти, его вырвало. С перекошенным лицом он натянул поводья мула и стал удаляться от этого поля, будто его застали в запретном, смертельном месте.

Как много времени ему понадобится, чтобы забыть эту дикую и бессмысленную казнь! Хотя его мул изнемогал от усталости, он продолжал его пришпоривать, не оглядываясь. Но и догнав караван, он не стал оборачиваться на город, который так полюбил. Он не замечал неброской красоты начинавшейся весны, оливковых рощ и виноградников, соперничавших в яркости с лилиями и миртами, садов в цвету и огородов, откуда доносилось негромкое пение огородников.

Удалявшуюся Севилью уже заливало слепящее солнце. Ее обнимала благословенная река, а непорочно чистое небо нимбом охватывало белые строения, утопавшие в апельсинных и лимонных деревьях. Болезненная тоска сжала Яго грудь, когда он представил за спиной зубчатые стены, таявшие в сиянии утра. И тут он стал вспоминать о Субаиде, и на него снизошла отрада. Дней через шесть они встретятся, если, конечно, его грамота в котомке все еще будет иметь силу и если чувства назарийки к нему не померкли от времени. Тем не менее его мучили мрачные предчувствия, он спрашивал себя еще и еще раз, сможет ли он уговорить ту, кто властвовала над его сердцем, вернуться во враждебный ей и ее племени город.

Ястреб и голубка не могут создать семью, даже если летали рядом.

* * *

Мул уже вконец выбился из сил и задыхался, когда Яго подъехал к Гранаде и у ворот Бибальмасда вытащил грамоту султана Юсуфа. Стражник смерил его взглядом с головы до ног, но ввиду убедительности предъявленного документа свободно пропустил в город, чье великолепие и богатство были известны в христианском мире. Яго углубился в лабиринт его улочек, очарованный их красотой и приторными запахами.

Он с огорчением отметил, что и здесь были видны следы «черной смерти»: жители имели усталый и боязливый вид, а по сторонам кое-где горели очистительные огни. Шел благословенный месяц Сафара, и назарийцы, привыкшие жить бок о бок с отрекшимися от своей веры и принявшими ислам христианами, едва обращали на него внимание. Атакованный роем мух и продавцами воды и парфюмерии, он двигался наугад близ Красной Крепости – Каалат аль-Хамбра, или Альгамбры, – но тут его смутил угрюмого вида мамалык, пленный христианин, обращенный в ислам, который уставился на него враждебным взглядом и угрожающе хватался за кривую саблю; пришлось повернуть и убраться по крутым переулкам Альбайсина. Хотелось пить, и он утолил жажду из фонтана с четырьмя щедрыми струями, у которого в тот час были одни женщины, с интересом посматривавшие на него и о чем-то лопотавшие друг с другом, укрывшись своими шелковыми микнаа.

Оттуда открывался восхитительный вид на залитый солнцем зеленый город, караван-сараи, богатые базары, на пригород Медина, бурливую Рамблу, спокойную Алькайсерию, пасторальный Найд. Внутри городской стены, где обитало не менее пятидесяти тысяч жителей, уже было трудно найти место для строительства, поэтому десятки домов с белыми террасами и двориками в цвету теснились и наползали друг на друга, деля пространство с улицами, маленькими площадями и мечетями.

С этого места цветущая Гранада раскинулась во всем своем великолепии. Отовсюду слышалось непрестанное журчание воды. Ее здесь было много – прекрасный, божественный дар, вода стекала со снежной горной цепи, наполняла ров под крепостными стенами, тихо стояла в водоемах или змеилась по каналам обширной поймы. Речки, колодцы, фонтаны, акведуки на тысячи ладов разыгрывали водную симфонию, которая зачаровала Яго, он прислушивался к звукам назарийской столицы, к шуму базаров и площадей, смеху девушек, крикам ослов, подстегиваемых погонщиками.

Потом его взгляд остановился на неприступном красном дворце, величественно высившемся над вершинами кипарисовой рощи. «Где может находиться Субаида? Когда я смогу посмотреть ей в глаза и насладиться общением с ней?» – вопросы роились в голове. Яго представил ее – гуляющую по этим сказочным садам, или в каком-нибудь медресе, в мечети альхама, беседующую с улемом, или жадно читающую манускрипты в беседках дворца Комарес, где султан, ее двоюродный брат, принимает иностранных послов в зале, отделанном золотом и драгоценными камнями, чтобы произвести на них надлежащее впечатление. В своих фантазиях Яго представил ее меж зубцов стены, закутанную в тюль и воздушный шелк.

Из мечтательной задумчивости его вывел зов муэдзинов, сочетавший зычные призывы с тихими молитвами. В момент, когда солнце оказалось в самом зените, он направил своего мула к фундаку Нового рынка – многолюдному торговому месту, где имелись склады и постоялый двор для купцов, популярный среди путешественников, попрошаек и мошенников. Здесь он наметил встретиться с братьями Никколо и Марино Спинола – судовладельцами из Лигурии, которых султан привечал, поскольку они занимались поставками для семьи назарийского правителя и представляли его интересы.

Пробившись на другую сторону реки через пешую и вьючную толпу, наводнившую мост аль-Ядида, он привязал мула и нырнул в крытые галереи двора, заполненного торговцами, которые вели переговоры, сопровождая речь бурной жестикуляцией. Чего тут только не было: пеньковые альпаргаты, пшеница, упряжь, изюм, сахар, мед, шерсть, подковы и кожа.

Воспользовавшись обеденным временем, Яго проскочил мост Черного тополя и оказался на Дровяной площади, где жила колония генуэзцев. Там он нашел дом братьев Спинола. Они оказались коренастыми близнецами, оба лысые, с простыми манерами, говорившие на альгарабии – колоритной смеси испанского, латинского и арабского языков. После того как он вручил им письмо от Альдо Минутоло, их поначалу холодное, хотя и вежливое, общение вылилось в горячий прием, они даже предложили ему перенести свои вещи в их роскошный дом в христианском квартале. Яго объяснил им причину своего приезда в Гранаду, и они обещали ему если не устроить личную встречу с Субаидой, то хотя бы узнать новости о жизни принцессы и ее бабки Фатимы.

Потом он посетил Медицинский центр суфистов, продолжателей традиций Авиценны и ас-Сакури. Последний придерживался идеи о космической природе чумы. Приняли его здесь тепло и по-дружески – после того как он предъявил свой аман и титул лекаря и хирурга лечебницы Арагонцев, а еще потому, что его коллегой был известный Бер Церцер; его расспросили о методах лечения, применявшихся в Салерно и Севилье во время эпидемии, которая здесь ударила по кварталу Зайдин и по многим береговым поселениям. Прошелся по аудиториям, по секрету дружески сообщил, что уважаемый ими Церцер скоро собирается к ним с визитом, потому что его пригласили лечить султана, и что магистр привезет им редкий экземпляр с описанием исламских лекарственных средств, найденных в одной из севильских церквей, хотя не стал подробно на этом останавливаться. Он подметил, что врачи местной лечебницы настроены безрадостно. Они с болью говорили о неминуемом конце гранадского халифата. О его приближении говорило то, что около года назад флюгер в виде петуха, стоявший на местной мечети и считавшийся гранадским талисманом, обрушился от сильного ветра.

– Разочарование овладевает верующими, сеньор Фортун, – говорил ему один из врачей. – Спокойствие, равновесие, которыми объяснялась удивительная живучесть Гранады, ныне исчезают, потому что нет ничего более обременительного и обидного для народа, чем жизнь, за которую приходится платить золотом. Мы уже по горло сыты унижениями со стороны кастильцев, междоусобицей в семье халифа, а также вероломством и лицемерием вашего короля дона Педро.

Известий из Альгамбры не пришлось ждать долго. На десятый день пребывания сеньор Спинола пригласил его в свой кабинет. Богатый коммерсант ходил взад и вперед, опустив голову и заложив руки за спину. Яго насторожился, предчувствуя осложнения.

– Нет ничего более достойного порицания, чем отказ в помощи другу и спасителю моего двоюродного брата Альдо. Но мне приходится сообщить вам плохие новости, сеньор Яго.

– Слушаю, монсеньор Никколо, – откликнулся врач. – Говорите как есть.

– Illustre signore [184]184
  Светлейший сударь (ит.).


[Закрыть], мне не удалось пообщаться лично ни с кем из королевской семьи, – сказал Спинола. – Говорить о том, что некий почитатель Троицы, или христианин, интересуется встречей с принцессой в серале, было бы дерзостью и вызвало бы недоверие. С подозрением отнеслись бы и к тому, что известный мустамин, неверный, имеющий верительные документы от султана, имеет какие-то интересы во дворце. Так что я переадресовал свои вопросы одному человеку, который обязан мне освобождением.

– И что же ему удалось выяснить?

Генуэзец ответил не сразу, последовала деликатная пауза.

– То, что принцессы Субаиды нет ни в Альгамбре, ни даже в Гранаде. – Слова прозвучали как стук могильной плиты.

Яго был жестоко разочарован, отказываясь верить услышанному. Какая неизвестная причина могла вызвать такое тревожное событие? Субаида стала жертвой политических интриг? В горле сразу пересохло, казалось, мир рушился на его глазах. Новым враждебным веянием накрыло его любимую, это грозило их будущему. Уязвленный в своих самых заветных чувствах, Яго опустил глаза, которые мало-помалу стали затягиваться соленой влагой разочарования. Капризная судьба похитила у него самое дорогое, что он имел в жизни.