Текст книги "Пророчество Корана"

Автор книги: Хесус Маэсо де ла Торре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

В небе среди мерцающих звезд стояла ущербная луна, немая и холодная, по двору неслышно бегали крысы. Смерть, которая, по заверениям философов, венчает жизнь, полную страданий, казалась ему той ночью неким грабителем, промышляющим душами, которому вздумалось забрать Фарфана в немые волны тьмы и забвения.

В ярости он постучал в комнату Ортегильи так, что на улице жалобно залаяли собаки.

Часы агонии

Будто привязанный, шесть суток безотлучно провел Яго в полумраке комнаты рядом с больным. Дневной свет был для него лишь мерцающим напоминанием о неимоверно долгих часах. Он думал о Субаиде и ее неминуемом возвращении из Альхарафе, о своем обещании помогать ей в ставших такими нелепыми изысканиях, в которых он не продвинулся из-за начавшейся эпидемии, и о тяжелой агонии своего доброго слуги. Ночи напролет у зажженного светильника он ждал наступления зари, как будто ее всполохи могли прогнать весь этот кошмар. Он постоянно писал что-нибудь в своем дневнике, готовил травяные отвары, вытирал пот со лба самоотверженного Фарфана, который отказывался есть и даже пить воду. Лица его уже коснулась печать смерти.

При каждом приступе кашля казалось, что это душа таким способом покидает его. Отважный Фарфан умирал, но Яго все еще надеялся на чудо. Внезапно скрип досок кровати, шорох простынь и голос, похожий на стон, вывели его из задумчивости. Фарфан проснулся как от толчка, выпростал свою омертвелую руку и вцепился в ладонь Яго – так лапа хищника хватает добычу.

– Ты мне был как сын, о котором я всегда мечтал, – проговорил он. – Я был тебе добрым другом, ведь так?

– Я не знал своего отца, а ты был для меня самым лучшим отцом, о каком только можно мечтать.

Яго не мог забыть, сколько жизненных секретов познал рядом с ним, ему не в чем было упрекнуть и преподобных монахов, которые все детство держали его в ежовых рукавицах и заставляли учиться – с той самой поры, когда мать, набожная наваррка, заболев после гибели мужа в приграничной стычке, отдала его на воспитание в монастырь, а сама ушла в обитель Веруэла. В монастырской школе он прикоснулся к текстам «Speculum naturale» [115]115
  «Зерцало природное» (лат.). Винсент из Бове (1190–1264) – богослов, энциклопедист и философ.


[Закрыть] Винсента из Вове и познакомился с «Естественной историей» Плиния [116]116
  Плиний Старший (23 (?) – 79) – римский писатель и ученый.


[Закрыть], что оказало огромное влияние на его будущее. Пока он учился, Фарфан, бывший его попечителем, дал ему прочесть отрывок из ставшей потом самой главной для него книги «Opus Tertium» [117]117
  «Третий труд» (лат.).


[Закрыть] Роджера Бэкона, которая заставила его посвятить жизнь медицине.

«Единственно через опыт достигается знание о явлениях природы, медицины, химии, а также всех явлений на небесах и на земле», – прочитал он однажды, и именно это откровение ере-тика-францисканца из Британии помогло ему в тот момент отринуть сомнения в выборе профессии.

Яго с болью посмотрел на Эрнандо Фарфана, глаза которого тонули в лиловых глазницах, испытывая глубокое чувство к человеку, посвятившему ему свою жизнь. Вспомнил, как тот таскал его, маленького, за руку по лесистым скалам Сомонтано и у самой границы с Кастилией, когда они взбирались на крутые холмы в поисках трав, необходимых для лечения страждущих монахов. Он до сих пор помнил вкус холодных источников гряды Монкайо, куда Фарфан водил его летом, чтобы показать работу мельниц и сукновален, а заодно продемонстрировать ему целебные свойства варенья из ежевики, которое стимулирует работу кишечника, и дикого артишока, применяемого монахами как вяжущее, а также как средство от пота, когда они приводили себя в порядок к религиозным праздникам.

Экскурсии к стремительным водам Аньона Фарфан устраивал на Троицын день, но они не становились от этого менее познавательными или желанными. Оказавшись вдали от посоха брата Одона, они валялись на бережке, поросшем желтыми цветами, гонялись за лисицей или лазили по ветвям шелковиц. Там, среди шуток и шалостей, он узнавал о ценных свойствах настоек на мяте, растущей на лугах, – отличного ветрогонного средства, а также горечавки, которая годится как глистогонное средство для детей и хорошо помогает от закупорки сосудов, которой страдают в старости многие монахи.

Яго готовил настои из горной мяты, которыми лечили астму у паломников, приходивших в монастырь, учился делать эликсиры из пластинчатых грибов, которые монахи принимали на Великий пост, чтобы прочистить свой организм, а из тростника – слабительное, которое продавали близ монастыря по два мараведи за флакон. Для него не составляло секрета, как приготовить микстуру из полыни для прочистки артерий или настой из усиков дикого винограда, чтобы унять тошноту у беременных. В прогулках по саду обители Фарфан рассказывал ему о множестве трав и плодов, росших на здешних грядках, оставалось только запоминать их научные названия и свойства.

Сейчас, глядя на старика, задыхавшегося на узком ложе, Яго вспомнил с теплотой, как за неделю до поступления в Studium Generale в Саламанке, собрав viaticum [118]118
  Хлеб на дорогу (лат.).


[Закрыть] и пожитки, Эрнандо привел его, оробевшего, в аптеку, воспользовавшись тем, что брат Матиас ушел в трапезную. Заговорщицки подмигнув ему, он открыл один шкаф, из которого извлек огромный манускрипт с пожелтевшими страницами, в сафьяновом переплете, который заскрипел при открывании, будто петли старенькой двери. От страниц открытой книги повеяло неповторимым очарованием, ученик с изумлением увидел великолепные, тщательно выписанные цветные изображения самых редких растений, многие из которых были совершенно незнакомы ему. Благодарным взглядом он просмотрел всю эту сокровищницу восточной медицины. Там были приведены десятки рецептов эликсиров, порошков и снадобий, даже описание арабских варений, что совершенно поразило его.

– К сожалению, я не очень разбираюсь в латыни и совсем не понимаю язык иноверцев, – сказал тогда Фарфан. – Единственное, в чем я могу тебя уверить: это экземпляр труда «Китаб аль-Висад» Ибн Вафида, знаменитого врача из Кордовы. Рукопись эту использовали более пяти поколений монахов с большой пользой для своего здоровья. Она была подарена святому аббату Раймундо одним из визирей халифата, и это главная драгоценность аптеки. В христианском мире другой такой нет, – доверительно добавил Эрнандо. – Здесь записаны сотни врачебных формул, но одна из них особенная, так что монахи, хотя сами соблюдают обет безбрачия, благодаря ей основательно пополнили казну монастыря.

– И что же это за средство, Эрнандо?

– Его называют «веселящая настойка» и используют как для увеличения мужской силы, так и чтобы укрепить дух и разогнать тоску. Оно придает сил в бою и на брачном ложе, устраняет сердечные хвори и меланхолию. Уверяю тебя, сюда даже приходили посыльные из французского Парижа, из Магунсии [119]119
  Магунсия – центр исторической германской области Ренания.


[Закрыть], Бургундии, Валенсии, Сарагосы, франкского Артуа, даже эти пурпурные из Авиньона – все желали получить свою выгоду.

– Так рецепт ее под запретом?

– Нет, но ты никому не должен его сообщать, – встревоженно предупредил Эрнандо. – Это большой секрет монастыря. Если нас в этом уличат, то сурово накажут. Так вот слушай, сынок: шелковую нить кипятят в новой металлической кастрюле на сильном огне; затем добавляют половину унции гвоздики, затем корицу, камедь, стручковый перец и имбирь из расчета пять адарме [120]120
  Адарме – мера веса, равная 1,79 г.


[Закрыть] на порцию. Когда воды останется половина, туда доливают десять аррельде [121]121
  Аррельде – мера веса, равная 4 фунтам. 1 аптекарский фунт – около 0,37 кг.


[Закрыть] меда и половинку тапсии [122]122
  Thapsia garganica (лат.) – куколь обыкновенный, ядовитое растение, широко применялось в медицине.


[Закрыть]. Потом все это варится до исчезновения пены. Эликсир готов и может поправить настроение самому унылому человеку или поможет испытать горячие ласки самой бесчувственной женщины. Ручаюсь за то, что он обладает по-настоящему чудесным действием. Запомни рецепт, потому что может настать день, когда тебе понадобятся деньги, а на этом можно хорошо заработать.

Яго грустно улыбнулся, в голове молнией промелькнули проведенные вместе лучшие годы: пять в Саламанке, где он получил степень лиценциата, два – между Монпелье и Салерно, где было много всего: приключения, успехи и неудачи. Ремесло соединило их навсегда, они стали свидетелями и участниками возрождения медицины, когда новый человек вырвался из монастырских стен, разрушив монополию клерикалов на духовную жизнь. Прежний универсальный уклад жизни, навязываемый церковью, vita antiqua [123]123
  Древняя жизнь (лат.).


[Закрыть], кончался, оба они пережили это и в Италии, и во Франции, где мастера врачевания стали почитаться как знатные люди, nobiles viri et primarii cives [124]124
  Благородные люди и первые граждане (лат.).


[Закрыть], стали уважаемыми лицами в обществе. Именно тогда он многое почерпнул, познакомившись с идеями Дунса Скота и Оккама [125]125
  Дуне Скот, Иоанн (ок. 1266–1308) – францисканский схоласт.
  Оккам, Уильям (1285–1349) – английский схоласт и логик.


[Закрыть], которые студенты воспринимали как глоток чистой свежей воды.

Захлебнувшись в воспоминаниях о лучших временах, Яго тряхнул головой и заботливо вытер Фарфану лоб; час за часом тому становилось все хуже. Нос истончился, будто лезвие серпа, ложе стало мокрым от пота, сухой кашель, казалось, раздирал внутренности, мешая говорить.

– Моей бродяжьей жизни пришел конец, сын мой. Жаль расставаться с повозкой и моими снадобьями. Я тебя любил, как отец, а ты мне отвечал тем же, как лучший из возможных сыновей; ужасно бросать тебя на произвол судьбы, но такова воля Божья. Бок о бок с тобой я увидел половину христианского мира и служил честно, как мог. Не забывай меня и прости, если в чем виноват. Это поможет мне спокойно перейти в мир иной.

– Если я тебя забуду, значит, обреку тебя еще на одну агонию, моя душа этого не вынесет. Может, ты знаешь такой эликсир, который бы стирал в памяти то, что любишь более всего на свете, старый чудак?

Исаак и Церцер приходили каждый вечер, применяли свои методы лечения, но и они не помогали. На этот раз после чистки гнойников больного стошнило черной жидкостью – это был тот грозный смертельный спазм, который предвещал неминуемый скорый конец. Андреа и Ортега в соседнем помещении молились и просили Христа ниспослать бедняге легкую смерть; они тоже не спали все эти ночи в приближении развязки. В полночь Фарфан обвел комнату тусклым и потерянным взглядом, его била дрожь, он подозвал Яго.

– У меня горит в груди, будто сто демонов колотят горящими прутами, – простонал он. – Позови капеллана, проклятая сделала свое дело, я кончаюсь. Хочу причаститься и умереть в мире с Богом. Обещай мне, Яго, что ты не бросишь мое тело на эту телегу с трупами. Я хочу дождаться Судного дня на христианском кладбище.

– Как я могу допустить такое? Ты обретешь вечный покой на кладбище Марии Магдалины, отец мой, имя твое будет высечено на плите, – утешил его Яго, зная, что Ортега уже приготовил гроб с негашеной известью и договорился с викарием о похоронах на кладбище ближайшей церкви за внушительную мзду.

Фарфан, собрав остаток сил, проговорил:

– Эта напасть – она от дьявола. Тот мавр, что умер подвешенным, ее напророчил, а в день, когда мы прибыли в этот город, случились плохие предзнаменования, Яго. Беги отсюда. Все бегите… ангела истребляющего не остановит ни одна дверь. Боже, укрепи меня!

Потом у него начался бред, он бормотал о своих грехах священнику, напуганному зрелищем гнойной сыпи. Исход болезни оказался столь же тихим, как и ее начало. На рассвете жаркого июньского Дня святого Бонифация Эрнандо начал тяжело агонизировать и испустил дух в момент, когда колокола церкви Марии Магдалины возвестили о молитве в честь Пресвятой Богородицы.

– Эрнандо Фарфан, добрый человек, умер. Помолимся о его душе, – произнес Исаак.

Закрыв глаза покойнику, тело которого уже походило на останки, сожженные в каком-то чертовом костре, Яго ощутил зияющую пустоту в душе. Сдерживая рыдания, в полузабытьи, он натянул на мертвого белый саван.

– Меня убивает наша беспомощность, Исаак, – сказал он. – Ничего из моих знаний не пригодилось для того, чтобы спасти его или умерить его страдания.

– На том свете его ждет встреча с Богом и сияющей вечностью, – ответил тот утешительно.

– А я чувствую горечь, думая о Создателе, друг мой. Ты так же, как и я, каждый день встречаешься с адовыми проделками чумы; это наводит меня на мысль, что до него не доходят мольбы людей. Он создал законы мироздания, а нас бросил на произвол судьбы. С каждым прошедшим днем моя вера в него уступает безразличию. Я чувствую себя сиротой в этом мире, где до дна приходится испить чашу разочарования.

– Не богохульствуй. Тебя оглушило отчаяние. Иегова как раз дает надежду.

– Ты в самом деле так думаешь, Исаак? А я, ложась спать, не хочу рассвета, потому что ужас овладевает моей душой, как только я встаю с кровати. Мы живем в трагическое время леденящих кровь зрелищ и бед. Матери теряют своих детей, еще вчера бывших здоровыми, подонки грабят тех, кто послабее, церковники лживы, повсюду черная магия и ворожба, – говорил он, глядя на тело, остывавшее между двух пар свечей.

– А ты полагай все это делом князя тьмы, а не Бога.

Яго замолк. Отчаяние, боль и безнадежность отражались на его лице, и его друзьям показалось, что он потерял свойственную ему стойкость духа. Сломался, поддался тоске, крючьями вцепившейся в его горло. Смерть друга выбила его из колеи; в своей комнате, едва освещенной молочным светом неполной луны, он упал на койку и безутешно зарыдал.

Эпидемия продолжала свое невидимое, как дыхание, шествие, кромсая и пожирая тела, оставляя от них страшные останки, лохмотья и гниль. Он не просил, а негодовал:

– Фарфан, пусть твоя кровь оросит Божий сад, чтобы Он сжалился наконец над теми, кто остался на этой скорбной земле!

Голос его сорвался.

Секрет Дар ас-Сура

Все последующие дни Яго провел, лежа на постели с закрытой наглухо дверью; он ничего не ел, не откликался на приглашения Ортеги и Андреи и не ходил в лечебницу Арагонцев. Но вот однажды жарким удушливым утром кто-то из его коллег прокричал через калитку, что его хочет видеть ректор Сандоваль.

– Дон Николас срочно требует вас к себе, сеньор Яго!

Он привстал, будто от толчка, в памяти пронеслись печальные события предыдущих горестных дней, подорвавших его дух. Первой мыслью было отговориться, послав к черту занудного декана, однако вспомнилось, как покойный Фарфан говорил об ответственности и сострадании, когда они передвигались от деревни к деревне без гроша в кармане и лечили фурункулы за скудную плату или краюху хлеба с куском свинины. В комнате было невыносимо душно, он открыл ставню, и внутрь ворвался яркий свет.

С террасы его весело окликнула Андреа, месившая тесто. Он нехотя умылся, причесался, подровнял бородку и усы. Затем переоделся, хотя стоило большого труда найти сколько-нибудь чистые штаны, шляпу и камзол. В таверне «Дель Соль» он побрился и в разгар утра с пересохшим ртом и кругами под слезившимися от солнца глазами направился в богоугодное медицинское учреждение, завязав рот и нос платком. На улицах все так же слышались стоны плакальщиц, царили всеобщий страх и тревожное, агрессивное настроение. Бродяги обворовывали мертвецов, на мусорных кучах хозяйски копались крысы, стервятники летали над лугом Санта-Хуста, своры собак пожирали тощие чумные трупы.

Севилья, когда-то город-сад с бьющей через край жизнью, имела теперь отвратительный облик, здесь царили гибель и грязь, бедствие и хаос, вши и крысы, ее окутывал зловещий дым пожаров и ладана.

– Будьте добры, сеньор! Я был ранен в битве с маврами под Саладо, воевал за веру!

Яго дал милостыню этому слепому, потрясавшему своей тарелочкой.

– Жители, выносите своих мертвых! – слышался вдалеке печальный клич с «повозки смерти» – страшной хозяйки улиц, их скрипучей и ненасытной экономки.

Он захотел повернутся и бежать в Альхарафе, куда его приглашала Субаида, посылая весточку за весточкой, но взял себя в руки и продолжил путь в больницу, где его ждал заносчивый мастер Сандоваль, который прогуливался с Церцером, завернутым в черную сутану непомерных размеров. Ректор передвинул свои линзы на кончик носа и уставился поверх них на Яго, приветствуя его с необычной теплотой.

– Мастер Яго, сочувствую кончине вашего слуги. Мне известно, что вы любили его, как родного отца. Утешьтесь тем, что теперь он в обители Божьей.

Его соболезнования очень удивили молодого человека, ожидавшего нагоняя.

– Я признателен вам, дон Николас. Его достойная душа отныне обрела покой.

– Я прервал ваше печальное одиночество, потому что мы нуждаемся в ваших знаниях, – начал разговор Сандоваль.

– Я полагал, что обществу хватает ваших знаний, уважаемый дон Николас, – не без вызова заметил Яго.

– Оставьте эту мысль, – запротестовал ректор. – Я всегда внимательно следил за вашей практикой, хотя, конечно, с благоразумием старого пса, поднаторевшего в традиционной медицине. Чтобы не вступать в полемику, просто сознаюсь, что считаю себя убежденным аверроистом [126]126
  То есть поклонником Аверроэса (1126–1198), арабского философа и врача.


[Закрыть]. Поэтому верю в провидение, когда занимаюсь лечением.

Возникшую паузу Яго использовал немедленно, чтобы собраться с мыслями и возразить:

– Значит, дон Николас, вы поддерживаете теорию двойной истины в лице единого знания и божественного откровения? Когда-то и я, покидая Веруэлу, считал себя, подобно вам, беззаветным схоластом, но Саламанка и Салерно сделали из меня убежденного гуманиста. Пришло время разделить теологию и медицинскую практику, от этого и люди будут меньше страдать, и наука продвинется вперед, это уж точно, великий магистр.

– Вы говорите со старым, усталым лекарем. В мои молодые годы и я рвался вперед закусив удила, а одергивать вас в моем возрасте не доставляет удовольствия. – Он саркастически улыбнулся.

– Высокочтимый мастер, в Европе дуют новые ветры, с вашей глубокой эрудицией вы не можете не знать об этом.

Научные взгляды Оккама, которые оценили теологи Сорбонны, Саламанки и Оксфорда, не должны оставить вас равнодушным, – вежливо заметил Яго. – Однако что же вам угодно от меня, мастер?

На лицо ректора, до того живое, легла тень, и он ответил вежливо:

– Мы просим вашего совета для защиты королевской семьи от чумы. Излечение Минутоло произвело впечатление на врачебное сообщество, и ваши методы предохранения от заразы признаны всеми.

Яго поджал губы, подумав тут же, что, в конце концов, в этом нуждается любой больной, идет ли речь о поденщиках из Алькореса или об аристократах королевского двора. Он промолчал, потому что ничего хорошего от такого предложения ждать не приходилось.

– Видите ли, – пояснил Сандоваль, – размах эпидемии захлестнул все города и поселки, и уже никто не чувствует себя в безопасности ни в Астурии, ни в Авиле, ни в Арагоне. Поэтому королева-мать и дон Педро решили переждать в Севилье, пока не угомонится бич Божий. Король перевел свой двор в Алькасар, во дворец Караколь, а донья Мария настаивает на своем пребывании в Сан-Клементе, которого чума уже коснулась. На мне как на придворном враче лежит обязанность либо оградить ее, либо, если обитель не окажется надежным убежищем, уговорить немедленно уехать.

Яго почувствовал трудно сдерживаемое волнение, ведь он уже подумывал над тем, что пора сдаваться, что он не сможет выполнить данное Субаиде обещание, и тут неожиданный поворот судьбы дал ему новую надежду. Он тут же ухватился за эту идею, почувствовав азарт охотника.

– И чем же именно я, по-вашему, должен заняться? – равнодушным тоном спросил он.

– Вы вели в больнице работы по обеззараживанию, проверяли водоемы и водоводы. Попрошу вас, не выставляя это напоказ, проделать то же в Сан-Клементе и сообщить мне, насколько обитель уязвима для заразы. Мать аббатиса будет ждать вас после полуденной мессы.

Яго тут же дал волю своему бурному воображению.

Ему предоставлялась чрезвычайно редкая возможность, может быть уникальная, чтобы осуществить желанное дело и убедиться либо в безудержной фантазии, либо в недюжинной интуиции назарийки. Исследовать самые скрытые уголки монастыря цистерцианцев, покопаться в развалинах пропавшей библиотеки султана аль-Мутамида – это прекрасно. Осуществить обещанное, предоставить Субаиде доказательства существования библиотеки – отличный стимул, чтобы довести дело до конца, поэтому он немедленно согласился. Неожиданно советник вызвался сопровождать его, что было одобрено ректором. Яго удивился, потому что знал: Церцер никогда не был охотником до подобных инспекций. Тем не менее такая компания придавала экскурсии больший вес, и Яго, снова почувствовав себя неутомимым борцом с бедами, повеселел.

Оба врача, подкрепившись напитком из земляного миндаля, в сопровождении Ахмеда, слуги-мориска из лечебницы, пересекли жилой квартал монахов ордена Калатрава, лишний раз увидев, какую нищету принесло с собой чумное бедствие. Истощенные дети, голодный простой люд, полуживые нищие, ряды попрошаек, пустые конюшни, дома, заброшенные и разграбленные – все это являло собой роковую трагедию, породившую вдобавок смуту и недовольство.

На улице Каза мяса не было, продавали лишь потроха, а дикие кошки и собаки ценились на вес золота. У позорного столба на площади Сан-Франсиско уже побывали несколько обнаглевших торговцев, а столяры давно не делали ничего, кроме нетесаных гробов, за которые обезумевшие матери и вдовы чуть ли не дрались. Кварталы предместья превратились в территорию, где болезнь царствовала безраздельно – повсюду мусорные кучи, мертвые крысы и запах гнили. Здесь не было сладу с гибельной чумой.

– Жители, выносите своих мертвецов! – послышался наводящий тоску возглас.

Врачи молча обошли, закрыв лица, бойни Ла-Баркеты, после чего пробрались по изрядной грязи на аллее Репозо и оказались у подножия массивного центрального основания арки монастыря Сан-Клементе, основанного Фернандо III лет за сто до описываемых событий. Со своими усадьбами, лавками, мельницами, виноградниками и собственными работниками он стал самой богатой обителью города. Из-за сложности хозяйства он имел даже собственного управляющего. Ни от кого не было секретом, что с момента отвоевания Севильи у аббадиев в его стенах вершились запутанные дела кастильской политики, а также злокозненные предательства. Вот почему для Яго это место представляло собой вражеский бастион, противостоявший покойному Альфонсу XI и Элеоноре де Гусман, а теперь там плелись интриги против их детей.

Через узкие окна, отделанные белым и розовым камнем, свет проникал внутрь храма, где стояла мрачная статуя святого Климента с его неизменными атрибутами – тройным крестом, морским якорем и тиарой. Холодок пробежал по спине молодого человека, когда они объявляли о своем прибытии служке в грубом балахоне, который нервно отмахивался от мух.

Тяжело растворилась дубовая дверь, обитая гвоздями, скрип ее вспорол полуденный покой. Аббатиса со своим посеребренным посохом, комендант, монахиня, надзирающая за послушницами, и привратница ожидали их в портике церкви, отделявшем эту часть монастыря от дворов и садов исчезнувшего дворца Биб Рагель. Яго отметил отсутствие возмутительницы спокойствия доньи Гиомар, что его вполне устраивало.

– Pax vobiscum, fratres [127]127
  Мир с вами, братья (лат.).


[Закрыть], – поприветствовала аббатиса, решительная женщина, похожая на кормилицу-горянку, чьи здоровые розовые щеки располагали к общению. Она учтиво протянула гостям свое распятие, которое оба набожно поцеловали.

– Et cum spiritibus vestris [128]128
  И с душами вашими (лат.).


[Закрыть], – первым ответил Яго.

Не откладывая дело, аббатиса, знакомая с медиками по их предыдущим визитам, повела их – складки одеяния монахини тянулись за ней как сложенные крылья – к лечебнице, где они осмотрели больных сестер, которые удрученно ожидали своей участи, естественно предполагая худшее. При виде врачей на их восковых лицах отразились стыд и смущение, раздались жалобы. У одной из них оказалось серьезно воспалено горло, у остальных дизентерия или просто экзема и кожная сыпь. Еще у одной недавно принявшей обет и беспрестанно молившейся девушки обнаружилось кровотечение, которое только от большой наивности могло быть истолковано как симптом чумной болезни. Всех их ободрили, прописали обычные снадобья, после чего Церцер задал настоятельнице беспокоивший их вопрос:

– Мастер Сандоваль говорил нам о недавно умершем человеке, будто бы от чумы.

– Так и есть, но он жил не в монастыре и даже не в домах бегинок [129]129
  Бегинки – члены полумирских-полумонашеских общин, очень распространенных в позднем Средневековье. Для бегинок характерна экзальтация и крайние мистические воззрения.


[Закрыть], которых пестует донья Гиомар; это произошло за стенами, куда одна из наших сестер ходила к родным из Осуны. Господь пока ограждает нас своей благословенной дланью.

– А что, бегинки эти вам не подчиняются, матушка? – спросил Яго.

– Только в какой-то мере. Речь идет о мирянках из дворянских и простых семей, которые не давали обет, но ищут святости, изолируя себя от мира. За их добродетельной жизнью присматривает мать Гиомар, весьма опытная в лекарствах как для тела, так и для души. Она из тех, о ком порой возвещают ангелы.

Они решили, что провидица и наперсница королевы-матери могла сейчас находиться в аптеке Арагонцев или же пыталась помочь своими чудодейственными средствами какому-нибудь умирающему благочестивому пациенту, поэтому не стали заходить в помещения для дам, посвятивших себя добродетели. В течение следующих двух часов они заглянули во множество монастырских помещений, задержавшись в пустом скрипториуме [130]130
  Зд.: рабочий кабинет (лат. scriptorium).


[Закрыть], где Яго снова увидел выскобленные арабские кодексы, превращенные в белые листы, готовые к повторному использованию. Затем они проследовали в королевские покои, где когда-то проживали знатные инфанты Кастилии. Там аббатиса, ловко повернув ключ в двери одного из помещений, пояснила:

– Здесь в одной из комнат находится источник, который иногда использовался как купель для святой воды. Хотите взглянуть, мастер Яго?

Раздвинутые занавески, фламандские ковры, обитые сафьяном из Триполи стены, позолоченная скамейка для молитв, большие окна, через которые была видна река, – все это придавало помещению экзотический, почти магический вид. Эта недвижная и нереальная картина, казалось, была предназначена для нимф или других столь же сказочных созданий. Перед просторным ложем под высоких балдахином стоял инкрустированный шкаф, в котором находилась дюжина чудесных книг на латыни, испанском и еврейском языках с цветными иллюстрациями. Особенно привлекал взгляд лежавший на пюпитре прекрасно изданный требник из Фульды [131]131
  Город с монастырем на одноименной реке в центральной Германии.


[Закрыть].

Пока Церцер был занят разговором с аббатисой, Яго занялся маленьким источником у стены, который лился едва заметной струей, и стал искать, откуда она попадает в помещение. Для этого ему пришлось нагнуться и отодвинуть пыльную бархатную занавеску, загораживавшую желоб, по которому стекала вода; каково же было его удивление, когда здесь он увидел другие фолианты – с тронутыми тлением страницами, поврежденными сыростью и подгнившими переплетами. Они были написаны на латыни и содержали труд испанца [132]132
  Римский философ и писатель Сенека Младший (около 4 до н. э. – 65 н. э.) был родом из Испании.


[Закрыть] Сенеки, а также тексты арабских и индийских авторов.

Его тут же привлекли прекрасные гравюры. Он с благоговением переворачивал ломкие, словно корица, рассыпающиеся листы. Вынужденный торопиться, он полюбовался лишь первыми страницами этих книг, украшенных изысканными фронтисписами, темно-красными узорами буквиц и невообразимого изящества миниатюрами с изображением маленьких слоников, муравьев, морских звезд, пауков, духов и микроскопических армий воинов. Потом он открыл потрясающее руководство, изданное, видимо, в Индии, с откровенными эротическими рисунками, изображавшими благородных людей в самых чувственных позах; это вызвало у него ироническую улыбку, подумалось: «Да, инфанта умела со вкусом подбирать свою библиотеку».

Он уже привстал было, желая показать, что закончил проверять подводку воды, как вдруг заметил: то, что он сперва принял за полку, на которой лежали другие книги, на самом деле оказалось книгой большого формата. Яго осторожно смахнул с ее переплета под металлическим наугольником грязный налет пыли и копоти, скопившийся за столько лет запустения, и перед его глазами возникло непонятное арабское название, о котором он никогда не слыхивал, даже не знал, что такое существует: «Аль-Васитах, 13». Существовал ли вообще такой труд в восточных кладезях мудрости? – задался он вопросом, в задумчивости заканчивая просмотр. Что означает этот номер? Он много лет, везде, куда забрасывала его судьба, копался в разных библиотеках, аудиториях и на рынках, но никто – ни продавцы книг, ни преподаватели – не упоминал этого странного названия. О чем эта книга? Возможно, это трактат по географии, алгебре, о строении земли. Может быть, его тема – поэтика или медицина?

– Эти редкие экземпляры принадлежали донье Беренгеле [133]133
  Беренгела (1171–1246) – королева Кастилии и Леона, дочь Альфонса VIII (1158–1214).


[Закрыть], правительнице Гвадалахары. Она похоронена здесь, в монастыре, – пояснила подошедшая аббатиса. – Она была набожной и грамотной женщиной, владела тремя языками. Из-за ее красоты и эрудиции к ней сватался султан-фатими [134]134
  Потомок Фатимы, единственной дочери Магомета.


[Закрыть] из Каира и даже сам император Византии. Она обладала широкими знаниями, которые почерпнула у мавров-аббадиев, хотя эти книги, думаю, были отторгнуты ее строгим духовником. Никто не знает, мастер Фортун, где может затаиться демон, чтобы обольстить и погубить нас.

– Необыкновенная женщина и удивительные трактаты, – не показывая особой заинтересованности, сказал медик.

Яго вышел оттуда под впечатлением красоты и исключительной ценности фолиантов, которые успел пролистать. В голове его начали складываться всякие иллюзорные варианты, перед глазами снова и снова вставало: «Аль-Васитах, 13». Удивительный и завораживающий том.

Они пересекли церковь, где горела большая пасхальная свеча, слабо освещавшая великолепный лепной потолок. Яго заглянул за решетку хоров и различил в полутьме инкрустированные надгробия и золоченые орнаменты, под которыми покоились бренные останки уже покорившей его доньи Бе-ренгуэлы, а также доньи Беатрис – кастильских инфант. До него донесся густой запах благовоний, который он вдохнул с благоговением и признательностью.

– Мать аббатиса, ваша обитель возвышается подобно нерушимому острову посреди этой кипящей адовой сковородки с миазмами, в какую превратилась Севилья, – вынес он бодрое заключение. – В это место дьявольская чума не осмеливается войти.

– Вы всегда так любезны. Бог вознаградит вас за ваши знания.

– Тем не менее, почтенная матушка, мы бы вам посоветовали слить застоявшуюся воду из прудов, убрать солому из спален и других помещений. И пусть ваши каменщики заделают все отверстия, где могут гнездиться крысы. Все без исключения продукты проваривайте, сестры должны следить за чистотой тела. И только после этого полагайтесь на провидение.

– Мастер Яго, все ваши рекомендации будут выполнены в обязательном порядке.

Вышли из монастыря на солнечный двор. Церцер напился из обильного источника в живительной тени кипариса, похвалив свежесть воды. Яго воспользовался моментом, чтобы заняться другими делами, которые привели его в монастырь. Он не считал визит законченным. Необходимо было найти те надгробия, которые, по идее Субаиды, могли скрывать следы пропавшей библиотеки. Чтобы не затруднять дело, он решительно потребовал: