Текст книги "Пророчество Корана"

Автор книги: Хесус Маэсо де ла Торре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Очарованный раскрывшейся перед ним идиллической картиной, он быстро спустился с облаков на землю:

– Бога буду молить, чтобы судьба просветила нас, как должно, Субаида.

Легкий бриз прошелся по деревьям; молодой человек обнял девушку за плечи и сказал утешительно:

– Субаида, зима – не век, я не задержусь с приездом.

– Моя душа пережила столько несчастий, что потерять тебя – все равно что умереть. Быть может, мои чувства повлияли на мой разум. Но мне все ясно. Однако забудем об этом, у нас совсем немного времени до отъезда.

– И все-таки я очень боюсь за твою безопасность. Чума, хоть и начинает спадать, остается невидимой и опасной, да еще эти убийцы гранадские где-то бродят. Я не успокоюсь, пока ты не окажешься под защитой людей твоей крови.

– Через три дня специальный эскорт довезет меня до Антекеры, где будет ждать мой брат Ибрахим с вооруженным отрядом. Тебе нечего беспокоиться. Потом с каждой новой луной я буду передавать тебе письма через Ортегу. А насчет тайных убийц, то так и знай: они выполнят свое задание, хоть один из близнецов-инфантов да погибнет – а скорее всего, оба. И мое предсказание сбудется.

Небо опустило подкрашенный снизу алым занавес из лоскутных лиловых облаков, апельсины на деревьях стали похожими на красные маленькие созвездия. Оба думали о том, что расставание будет для них непереносимым, их глаза смотрели в сторону востока, на тихую гладь Гвадалквивира, где змеилась лунная дорожка. Он обнимал Субаиду за плечи, она думала о своей запретной любви. Потом, вздохнув, с тоской призналась:

– Я вернусь в Гранаду, так и не исполнив своей священной фары – обета, который я дала, что вырву из рук неверных священную книгу аль-Мутамида; как же я боюсь, что эти богомолки в белых одеждах уничтожат ее без жалости.

– Нетерпимость и ограниченность – опасное сочетание, особенно когда это касается книг и науки, – сказал Яго.

– Но, ты знаешь, я почему-то была очень рада, когда ты мне сказал о знаках на найденных тобой книгах. Нет сомнения, это тома из Дар ас-Суры. А Бер Церцер считается знающим астрономом, он пользуется авторитетом не только в этих королевствах, но и у нас в Гранаде. Будь уверен, он найдет способ вытащить оттуда эти сокровища знаний, и мы наконец получим благословенный Коран.

– И все-таки зачем тебе непременно нужен именно этот? Разве все книги Корана не содержат одни и те же положения? В чем все-таки его особенность?

Она пристально посмотрела на него – иноверца, которого безоглядно любила.

– Как-то я говорила тебе, что часть моей семьи приняла божественное учение о гармоничной жизни. Мы считаем, что Всевышний в своей бесконечной доброте незадолго до конца света направит к людям аль-Мадхи, то есть Избранного, святого человека, сострадательного проповедника, который приведет всех людей к одной вере.

– Вроде мессии-спасителя? – заинтересовался Яго.

– Именно. Так вот, Коран, который принадлежал аль-Мутамиду, известному пифагорейцу, понаторевшему в алхимии, к тому же мученику ислама, заключает на своих страницах некую криптограмму из тайных символов, возможно, цифровых ключей, вписанных им самим в суру аль-Фуркан, то есть «Различение» [140]140
  Сура 25 (прим. автора).


[Закрыть], отчего эта сура, истолкованная в каббалистическом ключе, откроет время прихода Избранного, так же как и дня Последнего суда. Больше того я не могу сказать тебе, чтобы не впадать в грех против моей веры.

– А что заставляет тебя думать, что он находится в здешних подземельях, да и вообще в Севилье?

– Да мы в этом не сомневаемся, все указывает на это. Послушай. – Она вновь демонстрировала свою ученость, будто очаровательная «магистра». – Этот уникальный Коран исчез при таинственных обстоятельствах, бесследно, хотя его легко узнать по потрясающим иллюстрациям, вообще-то запрещаемым нашей верой. Как рассказывают, он был расписан женщинами-копировщицами Баб Макараны, самыми искусными каллиграфами династии Аббадов аль-Андалуса. Речь идет об уникальном рукописном памятнике мусульманской науки. Я не претендую ни на что из той библиотеки, однако этот китаб, или книга, представляет незаменимую сокровищницу знаний для тех из нас, кто призывает ко всеобщему братству. В наши смутные времена нам так пригодилась бы эта мудрейшая доктрина.

В ночной тишине они задержались у источника, попили холодной воды. Субаида, наслаждаясь покоем, растянулась на траве, чтобы усладить слух кастильца:

– Послушай элегию, которую сочинил Бен Лаббана в сокрушенном состоянии духа как раз на берегах этой реки, когда его друга султана аль-Мутамида отправили на гребной лодке в изгнание. Сегодня это мне особенно близко: «Все забудется, только не этот рассвет на Гвадалквивире. После разлуки и отплытия корабля сникли мои паруса, сердце надорвалось в суете прощаний, будто потерянный караван, которого ищет погонщик верблюдов»… Сколько разбитых сердец останется на бесчувственной галере нашей разлуки, Яго, возлюбленный мой!

Жар охватил все тело молодого человека, удары сердца становились все чаще и сильнее, отзываясь на чувственность назарийки, которая потянулась навстречу своему пылкому любовнику. Яго развязал и снял ее зихару из турецкого тюля, заодно сооружая из одежды ложе. Вокруг царила колдовская атмосфера, наполненная ароматом жасмина, слышались ленивые шумы ночного города. Казалось, они парили в каком-то нереальном зачарованном мире, созданном специально для них божествами любви.

Прекрасные и печальные глаза Субаиды глядели в его глаза, когда она подставляла его ласкам налившиеся благоухающие груди, ароматные бедра и нектар нежного, как бархат, низа живота. Яго целовал ее оливковую кожу, нежно ласкал пальцами ее темную ложбинку, они отдавались своим чувствам свободно, позабыв об опасностях и заботах – оба испытывали только страсть, только безграничное влечение.

Он покрывал жаркими поцелуями полностью отдавшееся ему жаркое тело девушки, невыразимо прекрасное, звавшее его к вершинам наслаждения. Перламутровый отблеск лег на ее алебастровые бедра, которые он сжимал не спеша, осторожно, пройдя порог самого острого чувства до мгновения, когда уже не мог различить, был сном или реальностью этот несказанный момент.

Он окунулся в ее лоно, облизывая ее соки, словно это были медовые соты, затем они пылко соединились, прижавшись друг к другу трепещущими телами, их руки сплелись в ненасытной ласке, их губы, искавшие наслаждения, слились в поцелуе, пока прерывистое дыхание назарийки и его судорожный взрыв не нарушили молчания этой ночи, теплой и исполненной счастья.

Потом они лежали без сил и говорили о нереальном будущем, оба полные решимости преодолеть все преграды. Они знали, что им придется пройти пустыню непонимания, что, возможно, судьба принудит их искать спасения в недоступных пещерах, но у обоих хватало на это решимости.

Даже если религия будет им препятствием, разве сила их любви не сможет его преодолеть? Вместе с тем мусульманка понимала, что ее грешная любовь может прогневить родственников. Кроме того, ее беспокоило, что ее двоюродный брат, султан, все еще испытывал какую-то неприязнь по отношению к ней и ее брату, что тоже нельзя было сбрасывать со счетов.

Она увлекла Яго купаться в пруд; вода, обласканная луной, источала прохладу. Тростник под ветром волновал воду, по ней пробегали искрящиеся серебряные барашки, вверху царил безмятежный ночной покой.

– Давай освежимся, пока злые джинны спят.

Они окунулись в аромат водяных лилий, затерянных в шелестящем тростнике, с упоением поплескались в зеленоватом зеркале водоема и снова легли, прижавшись плечами друг к другу. Яго, переполненный переживаниями, пробормотал:

– Субаида, давай стряхнем прошлое – и будь что будет, впереди новая жизнь. Я родился не помню где, часть моей жизни прошла в дороге, а теперь я хочу быть только с тобой, любовь моя.

– Я чувствую себя самой праведной женщиной мира, твоей рабыней. Но случается, в разлуке сердца любимых забывают о своих обещаниях.

– Яго Фортун не может оказаться бесчестным перед самим собой, – заверил он. – Ты и я неразделимы. Наша верность и любовь преодолеют все. У нас столько общего, что огонь нашей страсти никогда не погаснет.

Эта мысль о безусловном единении снова бросила их в сладкие любовные объятия. Речной бриз разносил вокруг восхитительный абрикосовый запах, подлунные трели сверчков пронизывали тишину. Яго слушал жаркое дыхание возлюбленной и покрывал поцелуями ее спутанные волосы. Его переполняла страсть к этой девушке, источавшей благородный аромат мускуса. Она погружала его в сладкие грезы. Она, выросшая на колдовских книгах, могла предсказать скрытую судьбу людей.

Она не была похожа ни на одну из христианских девушек, которых он знал. Ее гибкий стан, вызывавший любовный восторг, волшебная линия бедер, ускользающая улыбка, атласная шея – все это доводило его до неистового восторга. Окутанный благоуханием цветов, он почувствовал сонную тяжесть в веках, но не мог заснуть, думая о неминуемом и невыносимом расставании. Это была прощальная ночь, и он хотел наслаждаться каждым ее мигом.

Быстро пролетели часы, за криком петухов последовала прохлада рассвета, погасившего ночное светило. Пришел новый день и новое время. Они еще не знали, как долго оно будет длиться и что, кроме неизвестности, принесет оно им.

Foetor judaicus [141]141
  Смрад иудейский (лат.).


[Закрыть]

В конце лета, жарким воскресным вечером – подушка взмокла от пота – Яго вспомнил друзей, которых унесла «черная смерть», и пустота в его душе обернулась горчайшей пропастью. Отъезд Субаиды его угнетал.

– Боже мой, что я здесь делаю? – застонал он. Он изнывал от тоски, многие из тех, с кем он был дружен, в панике покинули город – кто из-за чумы, кто из-за политических преследований. В Кастилии было неспокойно. Прошлое не оставляло его, суровое настоящее душило, только Ортегилья Переметный или Исаак могли скрасить его одиночество, выбалтывая на скамьях таверны «Дель Соль» разные слухи и пустяки, о которых говорилось в городе.

Вечером Церцер пригласил его на ужин в «Ла Корону», чтобы поделиться новостями по их общему секретному делу. В тот день весь город только и говорил о поражении кастильского флота в битве с англичанами у берегов Уинчелси [142]142
  Торговый флот Испании, шедший из Фландрии, в наказание за сближение Испании с Францией был атакован англичанами 28 августа 1350 г. близ Ла-Манша и понес огромные потери.


[Закрыть], а еще о необъяснимом убийстве главного альгвасила города «ряжеными», руководимыми герцогом Альбукерке, любовником-португальцем доньи Марии, этим ненавистным вершителем кастильских судеб. Повсюду расползался страх, умножая страдания народа, которые давно уже перешли все возможные пределы.

– Эти королевства не заслуживают правителей подобного рода, – в сердцах заметил Яго.

– Королева-мать и ее сын руководствуются не справедливостью закона, а местью. Каждый день они попирают законы, своей безудержной ненавистью омрачают и без того нелегкое существование людей. Каждую ночь находят не менее трех-четырех убитых сторонников бастардов, многие идальго не решаются покидать свои дома. Худые времена, друг мой, – жаловался Церцер.

Яго, имея в виду разговоры, ходившие в городе, поинтересовался:

– А откуда эти анекдоты, которые передаются из уст в уста о короле – кутиле, любовнике и задире, что ищет приключений и гоняется за каждой юбкой на улицах Севильи?

Обращенный иудей оглянулся по сторонам, потому что везде можно было ожидать шпионов королевы, и сказал, будто извиняясь за монарха:

– Все эти нелепости происходят из-за его молодости и горячности. Его видели в капюшоне с целой шайкой богатых сынков при свете луны. Они пьянствовали в тавернах «Ла Горгона» и «Семь поворотов», объединившись с отъявленными мошенниками и шлюхами.

Яго улыбнулся, но потом, вспомнив еще один ходивший по городу слух, добавил:

– Говорят, это его работа: смерть дона Тельмо де Гусмана в одной из стычек на улице Кандилехо, а еще нападение на монастырь, где обитает красавица Мария Коронель. Это все правда, сеньор советник? Сдается мне, что это недостойно королевского высочества.

Церцер, откровенно выказывая свое недовольство, ответил шепотом:

– Это так же верно, как то, что он находится под влиянием мавра Банахатима, чернокнижника из Адарвехо, и то, что они в его лачуге гадают на картах и вызывают демонов.

– А что известно о том монахе-францисканце, который победил его в ночной стычке, шпага едва не пронзила сердце? Этим утром больные только и говорили, что о нем и о том, какая суматоха поднялась среди альгвасилов, – спросил Яго.

– Говорят, что это наваррский дворянин, который ходит инкогнито в сутане ордена миноритов, он дал обет скрывать свое имя якобы из-за какого-то греха, который один только Бог может ему простить. Никогда еще Севилья так не развлекалась похождениями короля, эти анекдоты нравятся и простым людям, и всяким канальям. Но есть новости более важные, которые народу неизвестны, Яго, но скоро они заставят пылать Кастилию.

– И что это за новости, советник? – встревожился молодой человек.

– Ходят поразительные слухи о донье Элеоноре. Жизнь этой шлюхи висит на волоске. Эта любовница дона Альфонсо находится в застенке башни Кармона, она уже приговорена и ждет казни. Гнев Португалки не знает границ, несмотря на протесты ее сына дона Педро. Поэтому один из братьев, дон Энрике, тревожась за мать, побывал в Севилье, а потом в кожаной маске сумел скрыться из-под носа стражников в Астурию, в горы Норенья. С ним ушли многие недовольные дворяне, которые теперь готовы поднять мятеж против капризного суверена и его гневливой матери. Грядет междоусобная война, Яго, и это будет пострашнее чумы!

– Боже упаси! А что дон Фадрике, великий магистр ордена Сантьяго? Сдается мне, что смертный приговор, вынесенный ему гранадскими убийцами, никогда не будет исполнен.

– Поговаривают во дворце, что там задохнулись от злобы, когда в качестве великого магистра он принес поздравления королю, своему единокровному брату, зная, что в любой день может стать жертвой заговора. Два раза он уже чудом спасался от покушений при полном бездействии дона Педро: однажды вечером он играл в шахматы, и в спинку его кресла воткнулась стрела; другой раз он проходил по дворам Эль-Караколя в Алькасаре, и на него бросился какой-то мошенник, попытался ударить клинком и тут же исчез за деревьями в садах будто привидение. Благодаря своим командорам [143]143
  Член религиозного рыцарского ордена.


[Закрыть] он остается жив, но, боюсь, ненадолго.

Яго зябко поежился от стольких неприятных известий и высказал свое мнение:

– Уж не знаю, каким темным знаком – христианским или языческим, небесным или адским – отмечена судьба этих братьев. Боюсь, их неизбежный конец будет достоин греческой трагедии.

Внезапно, когда он произносил эту фразу и разламывал краюху хлеба, вечерний свет приобрл свинцовый оттенок, и со стороны реки пошли грозовые облака. Солнце спряталось за черным пологом, и чудовищный раскат грома сотряс небеса. Казалось, они разверзлись. Тут же стеной хлынула вода, шумный ливень понесся по улицам, по крышам и стенам домов, водный вал – сначала чистый, потом с грязью – подхватил все, что встречал на пути. Канавы переполнились, и все городские отходы потекли к реке, уровень которой стал выше на несколько ладоней. Тем не менее, на взгляд Яго и Церцера, молча взиравших на чудное явление природы, эта летняя гроза была очистительной.

Из города сразу улетучились дурные запахи, и воздух словно засиял чистотой. Запахло мокрой землей, а над рыбачьей Трианой в безоблачном небе стоял величественный красный шар. Это походило на действительно доброе предзнаменование: дома заливало сиянием, выветривая из них тени, запахи, чумное дыхание.

– Вот лучшее лекарство от заразы. Этот дождь послан самим провидением, Яго.

– Слава Богу, – подхватил тот. – Природа чуму принесла, она же ее и смыла.

Золотые лучи сияли, пронизывая атмосферу, оживляя ее и рассеивая застоявшиеся миазмы, которые содержали в себе чумную напасть. Ужасному бедствию приходил конец.

* * *

Неожиданно Андреа остановила колесо прялки и, забеспокоившись, подняла голову.

Колокола города били набат, и Яго, одеваясь и застегиваясь на ходу, поспешно покинул дом. Навстречу с улицы вошел разгоряченный Ортегилья и принес весть, что дон Педро в порядке благодарности небу за отступление чумы, за то, что наконец смерть прекратила выкашивать подданных королевства, решил принести в дар свою собственную статую из чистого серебра храму Чудотворной Девы Марии.

Благодарный народ последовал примеру своего суверена, щедро жертвуя храмам и монастырям, а по домам парами двинулись монахи – сборщики милостыни от нищенствующих орденов. Священники посещали своих прихожан прямо в домах и загородных фермах, настырно понуждая возблагодарить Господа за счастливое избавление от напасти обильными воздаяниями. И не было такого жителя, каким бы голодным он сам ни был, кто не опустил бы хоть что-то в кружку для пожертвований.

Тем не менее не преминули прорасти семена ненависти по отношению к евреям – кто-то явно сеял их, чтобы собрать свой гибельный урожай. По городу распространяли слух, от которого у многих, в том числе и у Яго, стыла кровь. То ли кто-то из должников пустил его, то ли кто-то из простаков, твердивших, что евреи распяли Христа, то ли какому-нибудь монастырскому оценщику не хватало подношений от иудеев-виноградарей Гуадайры, зеленщиков Вибраселы или Альхарафы. Но люди, обезумевшие от потери близких и очерствевшие во время чумного ужаса, приняли за чистую монету клевету, которая распространилась с невероятной скоростью.

Грозящий перст указывал на евреев, и без того находившихся под подозрением, как на виновников «черной смерти». Говорили, что своими псалмами и кознями в синагогах они отравили ключевые источники в Лос-Алькорес, что набросали яду в акведук Кармоны; что их раввины называются так потому, что у них есть rabillo [144]144
  Хвост (исп.).


[Закрыть], который они скрывают в штанах между колен, – и прочие нелепицы. Толпе наконец-то указали козла отпущения, в котором она нуждалась. Таким образом, зажженный кем-то костер клеветы быстро разнесся по всему городу, дотоле проявлявшему терпение. Все без исключения стали проверять свою генеалогию и чистоту крови. Был забыт запрет на избиение иудея.

Яго почувствовал, что новое бедствие надвигается на этот несчастный город, которому только и не хватало новых крушений и тягостей.

– Foetor judaicus – вот виновник «черной смерти»! – звучало повсюду.

– Вороны, хитрецы с горбатыми носами! – голосил вонючий попрошайка. – Они прячут в своих синагогах золотых идолов, которым молятся!

– Палачи Христовы! – орали кликуши. – Они отравили источники!

Яго очень боялся за своих коллег-иудеев, на которых больные старики-христиане уже смотрели косо, сомневаясь в действенности прописываемых ими снадобий. От Исаака он узнал, что в тот же день уважаемый Яков Бен Асер, гаон, или наси, – предводитель иудеев Севильи, с которым он неоднократно сидел за одним столом, срочно созвал совещание в синагоге на улице Левиес и там, во дворе подле столетнего колодца, они разработали план спасения. Была удвоена стража и количество ночных фонарей у трех входов в еврейский квартал и у задних ворот Атамбора, которые должны были теперь открываться в час терции [145]145
  Терция – третий дневной час, т. е. девять утра.


[Закрыть] и закрываться с заходом солнца. Планировалось также осторожно следить за слухами, а детям рекомендовалось избегать споров с крещеными, потому что любая стычка могла оказаться на руку взбудораженным горлопанам и фанатично настроенным монахам-подстрекателям.

– Братья, мы переживаем худое время, – говорил Бен Асер. – Из Франции приходят такие вести: дети, старики и женщины горят заживо в гигантских кострах. В Арагоне вырезают целые еврейские кварталы. Многие враждебно настроенные христиане призывают разрушить Израиль, и мне очевидно, что наш государь дон Педро получил некое письмо, подписанное собранием прелатов и церковных чинов, «Fortalitium Fidei» [146]146
  «Укрепление веры» (лат.).


[Закрыть], в котором они настаивают потребовать от Папы учреждения инквизиции в Кастилии. Эта очередная хула, которая нас сейчас так обеспокоила, покажется мелочью по сравнению с тем великим испытанием, которое может послать Бог своему народу в виде этого дьявольского трибунала, который обрушится на нас с бесчеловечной жестокостью, дотоле невиданной. Помолимся вместе Всевышнему и будем стойкими и смиренными.

Закат солнца выдался почти зимним, окрасив желтыми тонами небо, а реку красными сполохами, и Яго, проходя по Ареналю, чувствовал страх перед свирепой стихией нетерпимости.

Озабоченный, он шел по городу наугад, подумав, впрочем, что надо было бы навестить советника Церцера, который передал ему записку, из которой следовало, что есть какие-то хорошие новости насчет их секретных планов покопаться в Дар ас-Суре. Однако, оказавшись в лабиринте Эль-Сальвадора, он вдруг обнаружил, что здесь пусто, и вспомнил, что в это время все отправились на помпезную церемонию: король вручал свою посеребренную статую монастырю Санто-Доминго.

Любопытство возобладало, и он развернулся. Но путь ему преградило шествие верующих, одетых в рубища, головы их были посыпаны пеплом. Это была процессия страждущих, которые желали очиститься от грехов путем самоистязания. Яго пошел за ними и, когда они оказались на маленькой площади в Алатаресе, замедлил шаг, услышав заунывные жалобные крики. Сердце сжимало тревожное предчувствие. Вскоре его взору открылась картина, от которой он поневоле воскликнул:

– Боже, кого на этот раз ведут? – И глаза его расширились от ужаса.

Перед ним, будто фантастическое видение, медленно двигалась целая волна крестов, церковных знамен и кающихся грешников, окутанная кадильным дымом. На какое-то мгновение ему показалось, что земля поплыла под ногами и что адские персонажи во всей своей красе – демоны Люцифера, крылатые чудовища, волколюди и прочие химеры – вышли на улицы Севильи, сбежав из преисподней. Во главе этой поистине апокалиптической процессии флагеллантов шла сестра Гиомар и несколько взбудораженных монахов. Они продвигались неторопливо, несли золотые урны с мощами святых, статуи скорбящей Девы Марии и святого Себастьяна, защитника чумных, пронзенного окровавленными стрелами. До слуха Яго доносились нестройные песнопения, слышались удары хлыстов, что оставляло гнетущее впечатление, а кающиеся, уже все в крови от дикого самобичевания, все шли и шли. Ужас исказил лицо врача, наблюдавшего диковинное шествие.

Словно стая вагантов, они распевали кантики [147]147
  Средневековые песни, популярные в среде студентов и странствующих монахов (от латинского «canticum»). – Прим. автора.


[Закрыть], осуждавшие сомнительные удовольствия жизни, таща тяжелые вериги, в то время как другие бичевали себя хлыстами из бычьих жил с шипами и рвали на себе волосы. Их босые ноги кровоточили, а сами они при этом истово требовали пришествия святой инквизиции и милости разгневанного из-за их грехов Создателя. Некоторые в исполнение своих обетов, данных во имя спасения от черного недуга, с трудом тащили на себе большие кресты. Все это фантасмагорическое уродство было непостижимо для молодого медика. Он созерцал людей потрясенный, невольно вспоминая виденные им ранее шествия полоумных флагеллантов в Провансе и Каталонии.

– Dies irae, dies irae! [148]148
  День гнева, день гнева! – начальные слова средневекового церковного гимна, в основе которого лежит библейское пророчество о Судном дне.


[Закрыть] – взывали они. – Грядет царствие зверя и умрут блаженные!

Шествие походило на пролог к Страшному суду, где все присутствующие были приговорены к вечным мукам. С леденящими душу стонами, словно их осудили за святотатство, они воздевали руки, устремив взоры в небо, как будто мистическое наказание позволяло им узреть ангельские видения. Какой-то францисканец, вышагивая с горящими глазами, стращал случайных зрителей бредовыми речами, навевая на них мистический ужас, – некоторые опускались на колени. Дети были напуганы, женщины плакали, удрученные идальго молили небеса о прощении.

– Чревоугодие, сластолюбие и лжеобращенные прогневили Бога! Кайтесь!

За сотней самобичующихся следовало скопище оборванных слепцов и калек. В ужасных окровавленных лохмотьях, со своими медными тарелочками, связанные толстой веревкой, они демонстрировали окружающим кровоточащие десны и коросту грязи как знаки своей библейской нищеты, помогая своим тошнотворным присутствием окончательно размягчить сердца даже самых равнодушных. Они голосили:

– Слава царству Агнца, славится Rex Mundi [149]149
  Повелитель мира (лат.).


[Закрыть], поводырь обездоленных! Повинитесь, братья!

Какой-то проповедник-доминиканец, пылая лицом и взором, подбадривал кающихся грешников, покрытых свежими рубцами и ранами и падающих на землю рядом со зрителями, которые с готовностью бросались помогать.

– Отрекитесь от Люцифера, отрекитесь от мира и его соблазнов! Dies irae! – слышались голоса.

Посреди ларцов с мощами танцевал с какими-то жуткими ужимками уличный акробат, который походил на самого ангела-погубителя. Полуголый, с желтой маской смерти на лице, это был, видимо, комедиант из тех, что выступали у соборов, или его просто наняли, чтобы представлять эту жестокую пантомиму. Он кривлялся, потрясая огромным серпом, которым он тыкал направо и налево, распевая куплеты, от которых замирали сердца дам и кавалеров:

 
Ты не надейся, не будет покоя —
сколько тебе ни гулять, —
станешь как я, будешь вместе со мною
тоже в кругу танцевать.
 

– Судный день близок, «черная смерть» – это только прелюдия. Антихрист готовит вам еще более страшные испытания! – надрывно вещал какой-то священник. – Sic transit gloria mundi. Vanitas vanitatum! [150]150
  Так проходит мирская слава. Суета сует! (лат.)


[Закрыть]

В такт молитвам и причитаниям звучали удары плеток и удары крестов о мостовую, усиливая сострадание толпы до такой степени, что многие присоединялись к процессии – помимо всего прочего еще и для того, чтобы поглазеть на глубокочтимую Гиомар, которая шла медленно, сложив на кресте руки с церковной чашей, словно фея Моргана похищенным у короля Артура Граалем [151]151
  Чудесный сосуд, фигурирующий во многих средневековых сказаниях.


[Закрыть]. Полы ее белого балахона с огненного цвета накидкой развевались, на голове был терновый венок. С величественным видом – рот приоткрыт и искажен гримасой скорби, которую она скорее изображала, чем переживала на самом деле, – она, казалось, парила над беспорядочной толпой, выкрикивая:

– «Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на часть рек и источники вод. Имя сей звезде „полынь“; и третья часть вод сделалась полынью и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки» [152]152
  Откровение, 8:10–11.


[Закрыть]. Отвратил ты лик от своей блаженной паствы, Боже всемилостивый!

Яго подумал, что эта апокалиптическая ссылка на горечь источников неслучайна, она – часть какой-то хитроумной комбинации. И молящиеся словно ждали этих слов: тут же послышались гневные выпады против евреев, их обзывали отравителями, вероотступниками и нечестивыми убийцами.

– Придет день, откроются могилы наших святых, они вернутся из Божьего града и потребуют от нас крови этих алчных ростовщиков! – вопил доминиканец.

– Dies irae! – кричали обезумевшие участники процессии. – Пусть благословенная кровь Спасителя освободит нас от этих чудовищ Апокалипсиса!

– Это племя угнетателей, союзники сатаны, они повинны в наших несчастьях! – орали в толпе. – Наказать их, проливших кровь Христа и навлекших на нас чуму!

– Сеньор дон Педро, учреди в своих королевствах святую инквизицию! – взывал монах.

Яго, уже задумавшийся о потустороннем мире, машинально глядел на беснующихся грешников, с еще большей яростью хлеставших по своим окровавленным спинам. Разум отказывался воспринимать все коварство этих мракобесов, которые день за днем заражали богомольцев бессмысленной ненавистью к иудеям, с которыми те мирно уживались многие века. Тем не менее он подумал, что сами мараны, должно быть, уже предупреждены, потому что вокруг не было видно ни одной желтой шапочки, ни одного иудея. Это его несколько успокоило.

– Троны, владычества и силы ангельские, оградите нас от зла и проводите нас в царство славы, в Иерусалим небесный! – взывала толпа.

Солнце, похожее на кусок оплавленной серы, стояло над домами, освещая процессию призраков, ведомую, казалось, самим Люцифером. Обвинения, проклятия и их зловещие отзвуки растворились в пустынных переулках в безумном ропоте и растущей темени.

Они похожи на бесплотные создания, которых специально доводят до исступления, чтобы затем с их помощью исправить некую ошибку матери-природы. Уверен, прольется семитская кровь. Кто остановит этот марш сумасшедших? – говорил себе Яго, придя в тоскливое состояние от всего этого зрелища.

Небесный свод был свободен от звезд, которые как будто не желали становиться свидетелями этой роковой ночи, не будучи в состоянии остановить надвигавшиеся кровопролитие и ужас.