Текст книги "Белая львица"

Автор книги: Хеннинг Манкелль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

Знал ли Роберт Окерблум свою жену?

Трактор исчез в ложбине. Валландер представил себе, как он медленно проваливается в бездонное море глины.

Внезапно поезд тронулся. Линда проснулась, посмотрела на него.

– Приехали? – спросила она. – Я долго спала?

– Минут пятнадцать. – Валландер улыбнулся. – Мы еще и до Несшё не добрались.

– Хочу кофе. – Линда зевнула. – А ты?

Они пошли в вагон-ресторан и просидели там до самого Хеслехольма. Впервые Валландер рассказал дочери всю правду о двух своих прошлогодних поездках в Ригу. Линда слушала как завороженная.

– Такое ощущение, будто речь совсем не о тебе, – сказала она, когда он закончил.

– И мне так кажется.

– Ты ведь мог умереть. Ты не думал обо мне и о маме?

– О тебе думал, – ответил он. – Но о твоей матери все-таки нет.

В Мальмё они пробыли недолго: дизельный поезд до Истада отходил через полчаса. Около четырех оба уже входили в квартиру Валландера. Он решил устроить Линду в гостиной и, разыскивая чистые простыни, вспомнил, что напрочь забыл про свою очередь на стирку. Примерно в семь они поужинали в пиццерии на Хамнгатан. Оба устали и уже около девяти вернулись домой.

Линда позвонила деду, а Валландер стоял рядом и слушал их разговор. Она обещала на следующий день навестить старика.

Он удивился – с ней его отец говорил совсем другим голосом.

Вообще-то надо бы позвонить Лувену, подумал Валландер. Но отказался от этой мысли, потому что еще не решил, как объяснить, почему не связался с полицией сразу после происшествий на кладбище. Он и сам этого не понимал. Служебное упущение, иначе не назовешь. Неужели он теряет над собой контроль и не способен правильно оценить ситуацию? Или страх полностью парализовал его волю?

Когда Линда уснула, он долго стоял и смотрел в окно на пустынную улицу.

В голове мелькали мысли об африканце и о Коноваленко.

В то самое время, когда Валландер стоял в Истаде у окна, Владимир Рыков убедился, что полиция по-прежнему проявляет интерес к его квартире. Находился он в том же доме, только двумя этажами выше. В свое время Коноваленко предложил организовать запасной вариант на случай, если пользоваться обычной квартирой по какой-то причине будет нельзя. Он же объяснил, что самое надежное укрытие отнюдь не всегда нужно искать за тридевять земель. Лучше сделать то, чего не ждут. И Рыков снял на Танино имя точно такую же квартиру двумя этажами выше. Перенести туда все необходимое не составит труда.

Накануне Коноваленко сказал, что из этой квартиры пора сматываться. Устроив Тане и Владимиру перекрестный допрос, он пришел к выводу, что истадский полицейский определенно умен. Недооценивать его никак нельзя. Кроме того, надо учитывать, что полиция может явиться с обыском. Но более всего Коноваленко опасался, что Владимира и Таню подвергнут серьезному допросу. А у него не было уверенности, что они при этом не брякнут что-нибудь, чего говорить не следует.

Коноваленко даже прикинул, не лучше ли пристрелить обоих. Но решил, что нужды в этом нет. И без Владимира ему пока не обойтись. Вдобавок полиция совсем рассвирепеет.

В тот же вечер они перебрались в другую квартиру. И Коноваленко строго-настрого приказал Владимиру и Тане в ближайшие дни носа оттуда не высовывать.

Как начинающий сотрудник КГБ Коноваленко первым делом усвоил, что и в тайном мире разведслужб существуют свои смертные грехи. Секретная служба – это братство, устав которого записан симпатическими чернилами. Самый страшный грех, конечно, двойная измена – предать собственную организацию, вдобавок сознательно, оказывая услугу чужой державе. Такие диверсанты находились едва ли не в девятом круге того призрачного ада, который разведка сама же себе и создала.

Были и другие смертные грехи. В том числе – опоздание.

Не только на условленную встречу, к тайному почтовому ящику, с похищением или просто с отъездом. Не менее тяжкий проступок – нарушить сроки собственного плана, собственного решения.

И все же именно это произошло с Коноваленко рано утром в четверг, 7 мая. Ошибка заключалась в том, что он слишком положился на свой БМВ. Когда он начинал работать в КГБ, его учили всегда отводить на дорогу больше времени, чем предусматривают два параллельных варианта. Если одна машина станет, должно остаться достаточно времени, чтобы переключиться на второй вариант. Но когда БМВ вдруг заглох у моста Святого Эрика и упорно не хотел заводиться, запасного варианта у Коноваленко не было. Конечно, он мог взять такси или поехать на метро. Но он не знал, когда полицейский с дочерью выйдут из квартиры в Бромме и выйдут ли вообще, и потому вполне мог опоздать. Так или иначе, ошибку совершил он, и виноват он, а не машина. Почти двадцать минут он пытался завести мотор – так сказать, безуспешно занимался реанимацией. Но БМВ сдох.

В конце концов Коноваленко бросил его и поймал такси. По плану он рассчитывал быть возле краснокирпичного дома самое позднее в семь. А попал туда лишь около без четверти восемь.

Вычислить, что у Валландера есть дочь и что живет она в Бромме, было несложно. Под видом полицейского он позвонил в истадскую полицию и узнал, что в Стокгольме Валландер остановился в гостинице «Сентраль». Потом отправился в эту гостиницу и долго говорил с портье насчет предварительного заказа номеров для большой группы туристов, которая прибудет через несколько месяцев. Улучив минуту, он незаметно придвинул к себе записку, адресованную Валландеру, и запомнил имя Линда и номер телефона. Выйдя из гостиницы, он очень скоро установил адрес в Бромме. Съездил туда, поговорил в подъезде с какой-то женщиной и все выяснил.

В это утро Коноваленко ждал на улице до половины девятого. Наконец из подъезда вышла пожилая женщина. Он поспешил к ней, поздоровался, и она тотчас узнала приятного господина, которого уже видела раньше.

– Они уехали рано утром, – сказала она в ответ на его вопрос.

– Вдвоем?

– Да.

– Их долго не будет?

– Она обещала позвонить.

– Вы, наверно, знаете, куда они собирались?

– Куда-то за границу, в отпуск. Но куда именно, я не поняла.

Коноваленко видел, что она очень старается вспомнить. И терпеливо ждал.

– Кажется, во Францию, – наконец сказала она. – Впрочем, я не уверена.

Коноваленко поблагодарил за помощь и зашагал прочь. Попозже надо будет послать Рыкова обыскать квартиру.

Теперь необходимо подумать, и он, не торопясь, направился к площади Броммаплан, на стоянку такси. БМВ свое отслужил, Рыкову придется сегодня же добыть ему новую машину.

Коноваленко ни секунды не сомневался, что за границу Валландер с дочерью не уезжали. Полицейский из Истада – человек умный и расчетливый. Выяснив, что накануне старую даму кто-то расспрашивал, он намеренно проложил ложный след во Францию.

Куда же они уехали? – размышлял Коноваленко. Скорее всего, полицейский увез дочь в Истад. Но вполне мог выбрать и любое другое место, которое мне не найти.

Случайный огрех. Дам ему фору, а потом наверстаю.

Коноваленко сделал и еще один вывод. Полицейский встревожен. В противном случае он бы не увез дочь с собой.

Коноваленко легонько усмехнулся: как же сходно они оба думают, этот ничтожный полицейский по фамилии Валландер и он сам. И тотчас вспомнил слова некоего полковника КГБ, которые слышал на заре своей долгой карьеры. Высшее образование, хорошая наследственность и даже острый ум отнюдь не гарантируют, что ты станешь выдающимся шахматистом.

Теперь самое главное – найти Виктора Мабашу, думал он. Пристрелить его, покончить с делом, которое не удалось выполнить ни в дискотеке, ни на кладбище.

С легким беспокойством он перебрал в памяти события минувшего вечера.

Около полуночи, тщательно все продумав, он позвонил в ЮАР и переговорил с Яном Клейном. Никаких оправданий тому, что Виктор Мабаша до сих пор жив, он привести не мог и вынужден был солгать. Сказал, что накануне покончил с Виктором Мабашей. Подложил ему в бензобак гранату. Когда бензин разъел резинку, удерживавшую чеку, машина взорвалась. А с ней и Виктор Мабаша.

Тем не менее Коноваленко показалось, что Ян Клейн недоволен. Неужели конфликт доверия между ним и южноафриканской разведслужбой? Конфликт, который он не мог устранить. А ведь это может поставить под удар все его будущее.

Коноваленко прибавил шагу. Время не ждет. Виктора Мабашу надо выследить и прикончить в ближайшие сутки.

Странные сумерки опускались тихо и медленно. Но Виктор Мабаша их не замечал.

Порой он думал о человеке, которого должен убить. Ян Клейн поймет. И не отстранит его от задания. В один прекрасный день он увидит в перекрестье прицела президента ЮАР. И рука у него не дрогнет, он выполнит миссию, которую взял на себя.

Интересно, думал он, сознаёт ли президент, что скоро умрет. Есть ли у белых свои сонгомы, которые говорят с ними во сне?

В конце концов он решил, что наверняка есть. Разве человек может жить без контакта с иным миром, который властвует над жизнью, властвует над живыми и мертвыми?

Но на этот раз духи к нему благосклонны. Они сказали ему, что нужно делать.

Валландер проснулся рано, в самом начале седьмого. Впервые с тех пор, как начал искать убийцу Луизы Окерблум, он почувствовал, что выспался. Сквозь полуоткрытую дверь доносилось посапывание дочери. Валландер поднялся с постели и с порога стал смотреть на Линду. Его вдруг охватила буйная радость, и он мельком подумал, что смысл жизни на самом деле прост и заключается в заботе о детях. А больше ни в чем. Он прошел в ванную, долго стоял под душем и решил записаться на прием к полицейскому врачу. Наверное, медицина найдет лекарство для полицейского, который всерьез намерен сбросить вес и поправить свое здоровье.

Каждое утро он вспоминал, как год назад проснулся ночью в холодном поту и решил, что его хватил инфаркт. Врач, осмотрев его, сказал тогда, что он получил предупреждение. Предупреждение о том, что в жизни у него что-то неладно. Теперь, год спустя, можно только сказать, что, по сути, он совершенно ничего не сделал, чтобы изменить свой образ жизни. Да и весу лишнего килограмма три наберется.

Валландер пошел на кухню, выпил кофе. Истад за окном тонул в густом тумане. Ничего, скоро весна непременно вступит в свои права, и он решил прямо в понедельник поговорить с Бьёрком насчет отпуска.

В четверть восьмого он вышел из квартиры, оставив на кухонном столе листок с номером телефона.

На улице его тотчас окружил туман, до того густой, что он едва разглядел свою машину, припаркованную чуть в стороне от дома. Может, оставить ее и пройтись в управление пешком?

Внезапно ему почудилось какое-то движение на другой стороне улицы. Фонарный столб словно бы повернулся.

В следующую секунду он сообразил, что там человек, как и он, окутанный туманом. И понял, кто это. Голи вернулся в Истад.

19

У Яна Клейна была одна слабость, которую он тщательно скрывал.

Звали ее Миранда, и была она черная как ночь.

Тайна, главная тайна его жизни – вот что такое Миранда. Все, кто знал Яна Клейна, сочли бы это невероятным. Коллеги по разведке наверняка отмели бы любой слух о ее существовании как нелепую выдумку. Ведь Ян Клейн – светило, у которого нет никаких пятен.

А одно пятнышко было, и звали его Миранда.

Они были ровесники и знали друг о друге с детства. Но росли не вместе. И жили в двух разных мирах. Мать Миранды, Матильда, работала прислугой у родителей Яна Клейна, в их большой белой вилле на холме неподалеку от Блумфонтейна, а жила в нескольких километрах оттуда, в одном из трущобных поселков, где обитали африканцы. Каждое утро ни свет ни заря она поднималась по крутому склону к белой вилле и начинала свой рабочий день – стряпала завтрак хозяйскому семейству. Совершая утомительный подъем по холму, она как бы каялась в грехе, который совершила, родившись на свет чернокожей. За Яном Клейном, как и за другими детьми, присматривал особый слуга. Но мальчика почему-то тянуло к Матильде. И вот однажды – ему было тогда лет одиннадцать – он вдруг задумался: откуда она каждое утро приходит и куда возвращается после работы? И тогда он нарушил отцовский запрет выходить в одиночку за пределы сада и, не сказав никому ни слова, тайком последовал за ней. В тот вечер он впервые с близкого расстояния увидел теснящиеся друг к другу хижины африканцев. Конечно, ему было известно, что черные живут в совершенно других условиях, чем его семья. Родители постоянно твердили, что белые и черные живут по-разному, ибо таков неумолимый закон природы. Белые, как Ян Клейн, – это люди. Черные людьми еще не стали. Когда-нибудь в отдаленном будущем они, возможно, достигнут того же уровня, что и белые. Кожа у них посветлеет, разум разовьется, и произойдет это в результате терпеливого воспитания со стороны белых. И все же Ян Клейн никак не думал, что их жилища настолько убоги. Такого он просто не ожидал.

Но его внимание привлекло и кое-что еще. Матильду встретила девочка его возраста, длинноногая и худенькая. Наверно, ее дочь. Прежде он вообще не задумывался, есть у Матильды собственные дети или нет. И только теперь понял, что у Матильды есть семья, есть своя жизнь вне работы, вне его родного дома. Это открытие не обрадовало его. Напротив, он рассердился. Матильда словно бы обманула его. Ведь он всегда считал, что она целиком принадлежит ему одному.

Спустя два года Матильда умерла. Миранда никогда не рассказывала ему о причинах смерти матери, говорила только, что какой-то недуг подтачивал ее изнутри и в конце концов отнял жизнь. Отец Миранды забрал двух сыновей и одну дочь и уехал на свою далекую родину, в скудный край на пограничье с Лесото. А Миранду взяла к себе одна из сестер Матильды. Однако мать Яна Клейна неожиданно вздумала принять участие в судьбе девочки и решила по-своему. Миранда поселится у садовника, который занимал маленький домик в углу большого сада, и будет учиться, а потом займет место своей матери. Так душа Матильды останется в белой вилле. Мать Яна Клейна была типичной бурской женщиной. В сохранении традиций она видела залог нерушимости семьи и общества африканеров. Держать в услужении одну и ту же семью, поколение за поколением, – значит укреплять неизменность и стабильность.

Ян Клейн и Миранда продолжали расти вблизи друг от друга. Однако дистанция не изменилась. Он видел, что она очень красива, но ведь черной красоты, собственно говоря, не существовало. Эта красота принадлежала к числу вещей, которые, как известно, были под запретом. Ровесники украдкой рассказывали, как белые буры ездили на уик-энд в соседний португальский Мозамбик, чтобы переспать с черными женщинами. Но ему казалось, что это лишь подтверждает непреложную истину. И потому, глядя на Миранду, когда она подавала ему на веранде завтрак, он вовсе не стремился увидеть ее по-настоящему. Но девушка начала сниться ему. Сны были очень яркие, и наутро он вспоминал их с огромным волнением. Во сне реальность преображалась. Красота Миранды не просто открывалась ему, он даже восхищался ею. В сновидениях было дозволено любить ее, а девушки из бурских семей, с которыми он обычно встречался, отступали и блекли перед дочерью Матильды.

Их настоящее знакомство состоялось, когда обоим было девятнадцать. Воскресным январским днем все, кроме Яна Клейна, поехали на обед к родственникам в Кимберли. Он остался дома, потому что перенес долгий приступ малярии и еще не оправился от слабости и уныния. Из прислуги в доме была одна только Миранда. Ян сидел на веранде, потом вдруг встал и пошел к ней на кухню. Впоследствии он часто думал, что с того дня никогда уже не покидал ее. Остался на кухне. В тот миг она стала его владычицей. И он так и не сумел отнять у нее эту власть.

Два года спустя она забеременела.

Он тогда учился в университете Ранд в Йоханнесбурге. Любовь к Миранде была его неизбывной страстью и одновременно кошмаром. Он понимал, что предал свой народ и свои традиции. И не раз пытался порвать с Мирандой, силой избавиться от запретной любви. Но не мог. Встречались они тайком, в вечном страхе, что кто-нибудь их увидит. Когда она сказала, что беременна, он ударил ее. И в следующий же миг понял, что не сможет без нее жить, хотя открыто быть вместе им никогда не удастся. Миранда оставила работу в белой вилле. Он перевез ее в Йоханнесбург. Через английских друзей по университету, совсем по-иному смотревших на отношения с чернокожими женщинами, купил домик в восточной части Йоханнесбурга, в Безёйденхаут-Парке, и поселил ее там под видом служанки англичанина, который якобы почти все время находился на своей ферме в Южной Родезии. Здесь, в Безёйденхаут-Парке, они встречались, здесь родилась их дочь, которую они, по молчаливому уговору, крестили Матильдой. Так продолжалось уже не один год, детей у них больше не было, и белой жены Ян Клейн себе не завел, что для его родителей стало предметом тревог и огорчений. Бур, у которого нет семьи и детей, был человеком ненормальным, не соблюдал правила, предписанные традициями африканеров. Для родителей Ян Клейн становился все большей загадкой и прекрасно понимал, что никогда не сможет сказать им, что любит Миранду, дочь служанки Матильды.

В это субботнее утро 9 мая Ян Клейн, лежа в постели, размышлял обо всем об этом. Вечером он, как всегда, навестит домик в Безёйденхаут-Парке. Он прямо-таки свято чтил эту свою привычку. Единственное, что могло помешать, – дела, связанные с работой в разведке. И он знал, что сегодня доберется до Безёйденхаут-Парка довольно поздно. Предстояла важная встреча с Францем Маланом. Откладывать ее нельзя.

Он вспомнил телефонный разговор, состоявшийся ночью, в самом начале первого. Коноваленко наконец сообщил долгожданную весть. Виктор Мабаша мертв. А значит, не просто устранена некая сложность. Исчезли и сомнения насчет способностей Коноваленко, которые возникли у него в последние дни.

В десять он встретится с Францем Маланом в Хамманскраале. Пора решать, когда и где будет совершено покушение. Преемник Виктора Мабаши уже назначен. Ян Клейн был уверен, что и на сей раз сделал правильный выбор. Сикоси Цики выполнит все, что требуется. Выбор Виктора Мабаши тоже не был ошибкой. Ян Клейн отлично знал, что у всех людей есть тайные струны, даже у самых непреклонных. Потому-то он и велел Коноваленко хорошенько проверить выбранного кандидата. Коноваленко взвесил Виктора Мабашу на своих весах и признал его чересчур легким. Сикоси Цики тоже пройдет такую проверку. И очень маловероятно, чтобы два человека кряду оказались слабаками.

Около половины девятого он вышел из дома, поехал в Хамманскрааль. Африканские трущобы возле автострады окутаны густыми клубами дыма. Ян Клейн попытался представить себе Миранду и Матильду среди этих убогих лачуг и бездомных собак, у костра, с вечно воспаленными от едкого дыма глазами. К счастью, Миранда избежала этого трущобного ада. Ее дочери Матильде тоже выпала удача. Заботами Яна Клейна, преданностью его запретной любви обе они были избавлены от беспросветной жизни своих африканских братьев и сестер.

Его дочь унаследовала материнскую красоту, думал Ян Клейн. Правда, с некоторым отличием, которое давало надежду на будущее. Кожа у Матильды была светлее, чем у матери. Если когда-нибудь у нее появятся дети от белого мужчины, процесс продолжится. И в будущем, уже за пределами его собственной жизни, его потомки будут рождать детей, по чьей наружности никогда не скажешь, что в них течет кровь черных африканцев.

Сидя за рулем, Ян Клейн любил думать о будущем. Он никогда не понимал тех, кто твердил, что невозможно предвидеть, как все будет. Для него будущее создавалось в этот самый миг.

Франц Малан поджидал его на веранде Хамманскрааля. Обменявшись рукопожатием, они сразу же уселись за стол, крытый зеленым сукном.

– Виктор Мабаша мертв, – сказал Ян Клейн.

Лицо Франца Малана расплылось в широкой усмешке.

– А я было начал беспокоиться, – сказал он.

– Вчера Коноваленко прикончил его. Шведы всегда выпускали превосходные гранаты.

– У нас тут они тоже есть, – сказал Франц Малан. – Правда, достать их очень трудно. Но для наших посредников это не проблема.

– Только за это и можно сказать спасибо родезийцам, – отозвался Ян Клейн.

Ему вспомнилось, что произошло в Южной Родезии почти три десятка лет назад. Готовясь к работе в разведке, он слышал от одного старого офицера, как белые в Южной Родезии ухитрились тогда обойти санкции, которым страну подвергла ООН, и сделал вывод, что у политиков всегда грязные руки. Те, кто ведет игру за власть, устанавливают правила и сами же их нарушают в зависимости от того, как развивается игра. Невзирая на санкции, которые поддержали все страны, кроме Португалии, Тайваня, Израиля и ЮАР, Южная Родезия никогда не страдала от нехватки необходимых импортных товаров. Экспорт фактически тоже не сократился. И в немалой степени это было связано с американскими и советскими политиками, которые тайно бывали в Солсбери, предлагая свои услуги. Американские политики, в основном сенаторы из южных штатов, считали своим долгом поддерживать белое меньшинство в стране. Благодаря таким контактам греческие и итальянские бизнесмены, срочно создав новые авиакомпании и хитроумную сеть посредников, взяли на себя задачу тайно нарушать санкции. Советские политики подобным же образом обеспечили себе доступ к определенным родезийским металлам, необходимым для их промышленности. В итоге изоляция очень скоро превратилась в чистую фикцию. Но во всем мире политики продолжали с трибун клеймить расистский режим белого меньшинства и отстаивать действенность санкций.

Впоследствии Ян Клейн понял, что и белая ЮАР таким же манером имеет множество друзей по всему миру. Поддержка, какую она получала, не столь бросалась в глаза, как та, что предоставлялась черным. Однако Ян Клейн не сомневался, что происходящее в безмолвии ничуть не менее важно, чем содействие, о котором кричат на всех углах. Шла борьба не на жизнь, а на смерть, и в этой борьбе все средства хороши.

– Преемник? – спросил Франц Малан.

– Сикоси Цики, – ответил Ян Клейн. – Значится в нашем списке под вторым номером. Двадцать восемь лет, родился в окрестностях Ист-Лондона. Таких подвигов успел натворить, что был исключен как из АНК, так и из движения Инката. В обоих случаях по причине недостаточной лояльности и за кражи. Теперь он прямо-таки фанатически ненавидит тех и других.

– Фанатик, – сказал Франц Малан. – В фанатиках всегда есть что-то не поддающееся контролю. Они презирают смерть. Но не всегда следуют разработанным планам.

Назидательный тон Франца Малана вызвал у Яна Клейна досаду. Но он и виду не подал, сказал только:

– Да, я называю его фанатиком. Но это вовсе не означает, что он и вправду таков. Хладнокровия у Сикоси Цики не меньше, чем у нас с тобой.

Франц Малан удовольствовался этим ответом. У него не было причин не доверять Яну Клейну.

– Я потолковал с остальными членами Комитета, – продолжал Ян Клейн. – Потребовал повторного голосования, ведь, что ни говори, речь шла о выборе нового кандидата. Проголосовали единогласно.

Франц Малан как наяву видел перед собой членов Комитета. Как они сидят вокруг овального орехового стола и медленно, один за другим, поднимают руки. Тайное голосование проводилось редко. Открытость в решениях необходима, чтобы не пошатнулось доверие. Отвлекаясь от стремления любыми, даже самыми жестокими способами защищать права буров и вообще всех белых в ЮАР, члены Комитета были практически не связаны друг с другом. Фашистский лидер Террас Бланш смотрел на большинство остальных с плохо скрытым презрением. Но без него здесь было не обойтись. Представителя алмазных королей де Бирсов, пожилого господина, который никогда не смеялся, окружало настороженное почтение, какое часто вызывает огромное богатство. Судья Пелсер, представитель «Союза братьев», славился своим презрением к людям, однако пользовался огромным влиянием, и мало кто смел ему возражать. Наконец, генерал Стрессер из верховного командования ВВС вообще избегал общества гражданских чиновников и землевладельцев.

Но все они поддержали кандидатуру Сикоси Цики. А стало быть, они с Яном Клейном продолжат осуществление плана.

– Сикоси Цики выезжает через три дня, – сказал Ян Клейн. – Коноваленко готов принять его. Он летит через Амстердам в Копенгаген, с замбийским паспортом. А затем на пароме переправится в Швецию.

Франц Малан кивнул. Теперь его очередь. Он достал из портфеля несколько больших черно-белых фотографий и карту. Фотографии он сделал сам и проявил в лаборатории, оборудованной у него дома, а карту скопировал на работе, когда никто не видел.

– Пятница, двенадцатого июня, – начал он. – Местная полиция предполагает как минимум сорок тысяч участников. Многое говорит за то, что для нас это вполне удобный случай нанести удар. Во-первых, с южной стороны к стадиону примыкает холм, Сигналхилл. Расстояние до трибуны оратора составит около семисот метров. Холм не застроен, но по южному склону к вершине ведет проезжая дорога. Таким образом, Сикоси Цики легко доберется до вершины и так же легко уедет оттуда. При необходимости он может спрятаться наверху, а потом спуститься вниз и смешаться с черными в возникшей сумятице.

Ян Клейн внимательно рассматривал фотографии, ожидая продолжения.

– Мой второй аргумент таков, – сказал Франц Малан. – Операция будет проведена в самом сердце английской части нашей страны. Африканцы – народ примитивный. Они наверняка сразу решат, что покушение осуществил кто-то из Капстада. И вся их ярость обратится на тех, кто живет в городе. Вот тогда либеральные англичане, которые благоволят чернокожим, поневоле поймут, что их ждет, когда черные придут к власти. И тем легче нам будет вызвать ответную реакцию.

Ян Клейн кивнул. Он подумал о том же и быстро взвесил все, что сказал Малан. Ведь по опыту он знал, что любой план имеет те или иные слабости.

– Что говорит «против»? – спросил он.

– Пока я ничего не нашел, – ответил Франц Малан.

– Но слабое место наверняка есть. И пока мы его не обнаружим, решение принимать нельзя.

– В этом смысле мне приходит в голову только одно, – помолчав, сказал Франц Малан. – Что Сикоси Цики промажет.

Ян Клейн вздрогнул:

– Он не промажет. Я выбираю людей, которые метко попадают в цель.

– И все-таки семьсот метров – расстояние большое. Внезапный порыв ветра, непроизвольное движение руки. Солнечный блик, который вообще невозможно предсказать. А в результате пуля отклонится от нужной траектории. И попадет в другого.

– Это исключено, – сказал Ян Клейн.

Франц Малан подумал, что слабое место в этом плане им, скорее всего, выявить не удастся. Зато он обнаружил слабое место у Яна Клейна. Исчерпав рациональные аргументы, тот попросту возвращался к исходному пункту и объявлял, что ошибка исключена.

Но вслух Малан ничего не сказал.

Слуга подал чай. Затем они еще раз прошлись по всему плану. Проверили каждую деталь, записали все вопросы, на которые нужно найти ответ, и только в четвертом часу решили, что сегодня дальше уже не двинутся.

– До двенадцатого июня остается чуть больше месяца, – сказал Ян Клейн. – А значит, время для принятия решения у нас ограничено. В следующую пятницу мы должны решить, проводить операцию в Капстаде или нет. До тех пор необходимо все взвесить, найти ответ на все вопросы. Встречаемся здесь утром пятнадцатого мая. В двенадцать часов я соберу весь Комитет. На этой неделе каждый из нас двоих еще раз сверит план, поищет трещины и слабости. Сильные его стороны, аргументы «за» мы уже знаем. Теперь надо отыскать аргументы «против».

Франц Малан кивнул. Возразить было нечего.

Они попрощались и один за другим, с промежутком в десять минут, покинули Хамманскрааль.

Ян Клейн направился прямиком в Безёйденхаут-Парк.

Миранда Нкойи смотрела на свою дочь. Девушка сидела на полу, устремив взгляд в пространство. Но Миранда заметила, что взгляд у нее не пустой, а видящий. Когда Миранда смотрела на дочь, на нее порой находило наваждение: казалось, она видит свою мать. Вот такой же юной, семнадцатилетней, была Матильда, когда родила ее. А теперь ее собственная дочь в том же возрасте.

Что она там видит? – думала Миранда. Иной раз у нее мурашки бежали по спине, потому что в дочери проступали черты отца. Особенно этот взгляд, полный мрачной сосредоточенности, хотя перед ней был один лишь воздух. Внутреннее зрение, непостижимое для других.

– Матильда, – негромко сказала она, словно стараясь мягко вернуть дочь в то пространство, где находилась сама.

Девушка мгновенно вышла из задумчивости и посмотрела ей прямо в глаза.

– Я знаю, скоро приедет мой отец, – сказала она. – А поскольку ты не разрешаешь мне ненавидеть его, когда он здесь, я делаю это, пока жду. Ты можешь назначить время. Но никогда не отнимешь у меня ненависть.

Миранде хотелось крикнуть, что она понимает чувства дочери и разделяет их. Но она не могла открыть рот. Она была такая же, как ее мать, старшая Матильда, которая умерла от горя, от неизбывного унизительного сознания, что в собственной стране ей нельзя жить полноценной жизнью. Миранда понимала, что и сама живет в унижении, в безмолвном отчаянии, за которое могла отомстить только одним способом – постоянно предавая отца своей дочери.

Скоро, думала она. Скоро я расскажу Матильде, что ее мать сохранила еще кой-какие жизненные силы. Обязательно расскажу, чтобы снова завоевать ее, показать, что между нами еще нет пропасти.

Матильда была членом тайной молодежной организации АНК. Активно сотрудничала там и уже выполнила ряд важных поручений. Несколько раз ее задерживала полиция. И Миранда жила в вечном страхе, что дочку ранят или убьют. Видя, как поющие, многолюдные погребальные процессии африканцев несут на кладбище гробы, она каждый раз молила всех богов, в каких верила, пощадить ее дочь. Обращалась к христианскому Богу, к духам предков, к своей покойной матери, к сонгоме, о которой так часто говорил ее отец. Но никогда не была уверена, что эти боги вправду ее слышат. Молитвы приносили облегчение лишь потому, что утомляли ее.

Миранда понимала душевный разлад и отчаяние дочери, оттого что отец у нее бур, оттого что ее зачал враг. Ведь ей словно бы еще при рождении нанесли смертельную рану.

И все же она знала, что мать не способна сожалеть о своем ребенке. Тогда, семнадцать лет назад, она любила Яна Клейна так же мало, как и сейчас. Матильда была зачата в покорности и страхе. Постель, в которой они лежали, казалось, парила в пустынной, безвоздушной вселенной. И позднее Миранда не сумела победить свою покорность. Она ждала ребенка, у которого был отец, и этот отец устроил ее жизнь, предоставил дом в Безёйденхауте, давал деньги на жизнь. С самого начала она твердо решила больше не заводить от него детей. Если иначе нельзя, пусть Матильда останется единственным ее потомком, хотя при мысли об этом африканское сердце Миранды обливалось слезами. Ян Клейн никогда прямо не говорил, что хочет еще детей, и сколько бы он ни жаждал от нее участия в любви, это были пустые надежды. Она позволяла ему приходить по ночам и могла все это выдержать, потому что научилась мстить, предавая его.