Текст книги "В огне Восточного фронта. Воспоминания добровольца войск СС"

Автор книги: Хендрик Фертен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

Из Ганновера я отправил телеграмму Бригитте, и она дошла до нее. Бригитта ждала меня на вокзале. К этому моменту прошло уже шесть месяцев с тех пор, как мы виделись в последний раз. Новая встреча вызвала огромную радость у нас обоих. Несмотря на проблемы с продовольствием, Бригитта выглядела точно так же, как и раньше.

Сначала она жила в Хорн-Ольдендорфе в довольно плохих условиях. Затем она пошла на работу, как и все другие, чтобы получить продуктовую карточку. Она работала в Детмольде на заводе, производившем деревянные светильники. Там на нее обратил внимание владелец предприятия и предложил ей работать у него домработницей. Она согласилась. На вилле хозяина завода у нее была отдельная комната. Помимо всего прочего, она выполняла работу кухарки, и это позволяло ей не быть голодной.

Во время своего пребывания в Детмольде я нашел пристанище в гостевой келье монастыря Хайлиген. Мы проводили с Бригиттой очень много времени, гуляя и разговаривая. Когда я провожал ее домой, уже всегда успевало стемнеть. Наши чувства друг к другу не изменились. Они даже стали еще сильнее, и у нас с Бригиттой не было сомнений в том, как много мы значим друг для друга. Но при этом мы оба понимали, что я не могу остаться.

Мне удалось осуществить опасное путешествие в британскую зону, но здесь я не мог чувствовать себя в безопасности. Если бы меня задержали, то признали бы перемещенным лицом и передали голландским властям. Дело в том, что в западной зоне у меня не было необходимого разрешения на жительство и не было знакомых, которые, подобно Инге, могли бы сделать его для меня. Кроме того, здесь у меня не было ни крыши над головой, ни работы. А отсутствие работы означало отсутствие продуктовой карточки. Бригитта обладала всем этим здесь в Детмольде, в британской зоне. У меня также было все это, но только в Финстервальде, в советской зоне. С тяжелым сердцем мы оба признали, что я должен вернуться. У меня просто не было иного выбора. Наша разлука уже была достаточно долгой, но мы должны были пожить друг без друга еще некоторое время, и не в наших силах было что-либо изменить. После чудесных дней в районе Липпе я был вынужден возвращаться назад тем же маршрутом.

В контролируемой иванами части Германии я вновь оказался 13 ноября. Мой путь назад прошел без проблем и приключений, поскольку я проделывал его в одиночку. Да какие у меня могли быть спутники? Разве кто-нибудь мог захотеть по своей воле вернуться в этот «советский рай» на другой стороне Эльбы?

Однако уже в Финстервальде я пришел к заключению, что жизнь в западных зонах также далека от того, на что рассчитывали немецкие беженцы. Там они не нашли того качества жизни, которое ожидали увидеть по контрасту с советской зоной Германии. Американцы, как и русские, вовсе не оказались освободителями, ведь освободители не пытают, не насилуют и не унижают население. А подобные случаи на подконтрольной американцам территории также были нередки.

В Финстервальде между тем для меня развивалась та же ситуация, что и в Бреслау. Чем дольше я там жил, тем больше людей меня знали. Некоторые из них также знали, что я был голландским добровольцем в войсках СС. Стоило кому-нибудь из них проболтаться, и я снова оказался бы в лагере для военнопленных. Этот страх постоянно преследовал меня, и я уехал из Финстервальда, чтобы в который раз поселиться неподалеку от семьи Ласка. Правда, перед этим мне предстояло заехать в Грайфсвальд – город, расположенный в северной части восточной зоны. Там я провел несколько замечательных недель.

Дело в том, что старшая сестра моего павшего товарища Роберта Райлинга была женой немецкого солдата, погибшего в России. Став вдовой, Ева Гахрман жила в Грайфсвальде вместе со свекром и свекровью. Эти замечательные люди встретили меня с распростертыми объятиями. Не менее гостеприимным оказался и сам город. Его здания остались неповрежденными, поскольку Грайфсвальд лежал на побережье и сразу был сдан русским. В этом городе находился старейший в Германии университет, основанный в 1465 году. Грайфсвальд выглядел очень романтично с его старыми домами, увенчанными остроконечными крышами. Здесь не было заметно крайней нужды и бедности. Семья Гахрман владела большим мебельным и текстильным бизнесом. Их уважали в округе. У них были связи среди сельских фермеров, университетских ученых и даже среди фармацевтов, которые поставляли алкоголь на «черный рынок». Естественно, в Грайфсвальде я также занимался ставшим уже привычным для меня торговым бизнесом.

После войны, как и до войны, меня постоянно поддерживали и помогали мне разные хорошие люди. После моей второй поездки к Бригитте в мае 1947 года, на обратном пути я сделал крюк, чтобы заехать к друзьям семьи Ласка. Однако мой короткий визит затянулся на пять недель, поскольку в пути я подхватил малярию. Во время лечения друзья семьи Ласка заботились обо мне, точно так же, как и семейный врач этих друзей, доктор Шулер.

Летом 1947-го я провел чудесные дни на крупнейшем германском острове Рюген в огромном летнем доме, принадлежавшем семье Гахрман. Вместе с друзьями Гахрманов мы приехали туда на поезде с большим запасом продуктов с «черного рынка». Там был настоящий рай! Рай, состоявший из равнин, крутых утесов, буковых рощ и лабиринтов из густого камыша на прибрежных участках, заросших вереском. Море, простиравшееся вокруг, было то спокойным, то необузданным. На бесконечных песчаных пляжах не было людей. Лишь утесы возвышались над нами, следя за тем, как мы купаемся. Мы не видели ни туристов, ни русских военных. Мне казалось, что Рюген находился под волшебным стеклянным колпаком, закрывшим его от оккупационных властей. Однако даже здесь, на севере, происходили инциденты, вызывавшие досаду и бессильную злобу. Свидетелем одного из них я стал на вокзале в городе Бад-Кляйнен.

На платформе стояла колонна немецких военнопленных. После переклички охранники обнаружили, что одного из них не хватает. Вероятнее всего, он сбежал. Тогда один из охранников схватил случайного прохожего и втолкнул его в колонну пленных. Теперь их количество стало прежним! Шокированный человек, с которым сделали такое, даже не протестовал, точно так же, как и никто из прохожих. Они все лишь смотрели с изумлением и сохраняли молчание. Я подошел к немецкому полицейскому, дежурившему на станции, и стал требовать, чтобы он принял меры в связи с происшедшим. Но он ничего не хотел знать об этом. Ему были не нужны проблемы с военными. Он заявил мне, что я, как раненный на войне, вообще не имею права путешествовать по железной дороге, и забрал мое разрешение на проезд.

После происшедшего я снова задумался о своих дальнейших перспективах. Я прожил целый год в Силезии под ярмом польского коммунизма и около года под ярмом русского коммунизма в восточной зоне Германии. Но было ли у меня будущее? Нет, его не могло быть у меня в советской части страны. С каждым днем я все больше опасался за свою безопасность здесь. Но интуиция подсказывала мне, что должен быть выход. И вдруг я получил телеграмму, которая однозначно говорила мне, что пора уезжать из мест, где на ветру развеваются красные флаги.

Глава двадцать первая
В западной зоне

Бригитта сообщила мне в телеграмме, что в Детмольде появился мой брат Эверт. Как я узнал впоследствии, ему удалось сбежать из голландского трудового лагеря в Лимбурге, где он работал в угольной шахте. Оказавшись в Германии, Эверт прямиком направился к Бригитте. Он очень вовремя совершил побег, не дожидаясь окончания следствия и вынесения приговора особым судом, который мог назначить ему, как бывшему офицеру войск СС, даже смертную казнь. Благодаря помощи гражданских рабочих шахты Эверт смог сбежать, даже не перекусывая колючую проволоку и не пользуясь лестницей, чтобы перелезть через нее. Перейти же через границу ему в обмен на сигареты помогли контрабандисты.

Теперь для меня настала пора принять окончательное решение. Бригитта была в западной зоне, Эверт был в западной зоне, а что же я? Мои друзья, находившиеся в восточной зоне, были дороги мне, но Бригитта и Эверт значили для меня гораздо больше. И я принял решение без малейших сомнений. Тем более, инстинкт подсказывал мне, что пора покидать Тауху. И я сбежал из «рабоче-крестьянского рая».

Как выяснилось впоследствии, мое решение было более чем своевременным. К тому моменту власти уже выяснили мою подлинную личность, и я должен был быть арестован со дня на день. Хозяйка квартиры, в которой я снимал комнату, отделалась довольно незначительными проблемами с властями. В наказание за то, что она не поставила в известность полицию о моей личности и о моем отъезде, ей лишь отказали в предоставлении новой угольной печи. А я сумел избежать трудового лагеря. Как видите, мой инстинкт меня не подвел.

Без карты и компаса я смог добраться до западной зоны и доехал до Детмольда. Моя радость при виде Бригитты и Эверта была просто неописуемой. До этого момента я не виделся с братом несколько лет!

Он поселился вместе с голландской парой по фамилии Снюверинк. Оба их сына, точно так же, как и мы, служили в войсках СС, и оба пропали без вести во время боев в России. Опасаясь репрессий со стороны голландских властей, супруги Снюверинк, оставив все, что они имели, бежали в Детмольд., Это решение далось им нелегко, поскольку господин Снюверинк был владельцем большой и успешной строительной фирмы. Впрочем, он надеялся, что однажды сможет вернуться к этому бизнесу. Эверт, а затем и я были приняты супругами Снюверинк с распростертыми объятиями. Они воспринимали нас почти как сыновей. Мы оба очень привязались к этим людям.

Для Эверта было крайне важным обзавестись новыми документами, поскольку без них он не мог рассчитывать на получение продуктовой карточки. Будучи более опытным в подобных делах, я сам пошел к властям, чтобы получить документы для Эверта. Он был на три года старше меня, но внешне это не было заметно. Я попытался убедить чиновника, что потерял все документы при бегстве из русской зоны. Но это не принесло результата.

– Нет, господин, мы не можем поверить вам на слово. В действительности вы можете быть сыном Гитлера и кем угодно еще, – вежливо отклонил мою просьбу чиновник.

Однако проблема разрешилась с помощью адвоката. Нам удалось найти такого, который бы поверил в мою историю. И он за сравнительно небольшую плату предоставил мне необходимые документы – по всей форме и со всеми требовавшимися печатями! Эверт и супруги Снюверинк ждали меня с тревогой и нетерпением. До этих пор мой брат опасался даже выходить на улицу. Но теперь он мог делать это свободно. Согласно его новым документам, он был уроженцем Финстервальда, который сбежал в Западную Германию.

Однако что могло ждать нас впереди'? Побег Эверта и мое невозвращение в Голландию означали, что нас приговорят к смертной казни, стоит нам только вернуться на родину, где начались так называемые этнические чистки. На семьи тех, кто сражался против коммунизма, обрушились репрессии. Подобное происходило во многих странах Западной Европы, но мне особенно тяжело писать о том, как это было в Голландии. Мой народ на моей родной земле совершал преступления, не отличавшиеся от тех, которые творили русские в Восточной Германии.

Германский народ в полной мере ощутил на себе месть победителей. Но даже немцы ничего не знали о том, что перенесли у себя на родине те, кто сражался за единую Европу на стороне Германии. Нас объявили изменниками, нас начали судить. В Голландии судьи, не имевшие соответствующей квалификации, получили право приговаривать голландских граждан к десяти годам заключения в трудовом лагере. Профессиональные судьи получили особые полномочия приговаривать воевавших на стороне Германии к смертной казни. Стоит заметить, что прежде эта мера наказания не применялась в Голландии на протяжении нескольких веков. Повседневным явлением стали приговоры, согласно которым люди, родившиеся и выросшие в Голландии, лишались гражданства и все их имущество конфисковывалось.

На повестке дня стояла месть, и бывшие добровольцы, равно как и те, кто работал на немцев или просто симпатизировал им, становились жертвами объявленной в те дни охоты на людей. Жены немецких солдат, девушки, помолвленные с немецкими солдатами, и даже подруги немецких бойцов подвергались изощренным издевательствам. Им брили головы, рисовали свастику у них на лбу и в таком виде гнали по улицам городов. Дома бывших членов НСБ и других связанных с этой партией организаций разграблялись, и у несчастных не было никакой возможности противостоять этому.

Начиная еще с последних лет войны, на читателей обрушился нескончаемый поток литературы о «подвигах» участников антифашистского Сопротивления, в то время как о последующих преступлениях антифашистов против своего собственного народа никто не писал. Эта тема замалчивалась, и никто не решался ее затронуть. Но тем не менее я все-таки могу назвать одну книгу об этом, вышедшую еще в 1949 году. Написать ее решился голландский исследователь доктор Х.В. ван дер Варт-Смит. Его исследование называется «Время лагерей, 1944–1947» [27]27
  В данном случае мы вынуждены прибегнуть к не совсем точному переводу оригинального названия «Kamptoestanden» (дословно с нидерландского (голландского) «Kamp» переводится, как лагерь, а «toestanden» – состояние, положение), поскольку буквальный перевод является не совсем адекватным русскому языковому восприятию. – Прим. пер.


[Закрыть]и повествует о зверствах над голландскими политическими заключенными, основываясь на свидетельствах из первых рук. Предисловие к этой книге было написано профессором Г.М. Русселлом, который, в частности, подчеркивал: «Правда об этой черной странице послевоенной истории не должна быть замолчана, не должна быть забыта».

Террор, осуществлявшийся в те дни, нельзя назвать спонтанным. Это была продуманная и безжалостная кровавая месть по отношению к беззащитным людям. Вся «вина» этих людей состояла лишь только в том, что они были членами НСБ или симпатизировали Германии. В обществе, одной из главных черт которого прежде была свобода совести, инакомыслящих записали в преступники! К ним применялись пытки, сходные с теми, к которым прибегала инквизиция, и особенно тяжело приходилось женщинам (см. стр. 22 вышеупомянутой книги). На следующей странице книги мы можем прочитать, что работавшие в тюрьме женщины относились к узницам даже хуже, чем их коллеги-мужчины. Заключенных избивали, по нескольку дней держали их в клетках, в которых они могли находиться только в стоячем положении. Самой «безобидной» пыткой был отъем сигарет у курильщиков (там же, стр. 33).

На странице 34 этой книги мы можем прочитать свидетельство, рассказывающее о транспортировке раненых с ампутированными конечностями в лагерь для интернированных. Охранники выгружали их из машины, словно выбрасывали ненужный балласт. Среди раненых был и восемнадцатилетний парень без обеих ног, которого попросту швырнули на землю. Глядя на это, сопровождавшая раненых медсестра потеряла самообладание и набросилась на охранников. Но ее усмирили, всадив ей пулю в бедро. Многие из тех осужденных в результате получили такую психическую травму, что были отправлены в Институт психиатрии, находившийся в Франакере. Там с ними обращались, как с сумасшедшими, причем они рассматривались не как «сумасшедшие пациенты», а как «сумасшедшие преступники», согласно цитате из записи одного из лечащих врачей.

В те дни работники тюрем ощущали себя членами стрелковых клубов. Их непрекращающийся Шютценфест продолжался с июля по ноябрь 1945 года, пока канадские войска не остановили истребление заключенных. Один из лагерей для интернированных, «прославившийся» пытками над узниками, находился в Шевенингене. Всего же в те годы были осуждены за коллаборационизм 45000 граждан Голландии, 170000 голландцев были интернированы. И это довольно значительные цифры, поскольку общая численность населения страны в то время составляла 8,2 миллиона человек.

Трудно поверить, но все это происходило в миролюбивой Голландии. Страна, постоянно сохранявшая нейтралитет, развернула войну против собственного населения! Ее результатом стали тысячи поломанных судеб. Женщин и девушек насиловали в тюрьмах. Но мы никогда не узнаем достоверно об истинном числе подобных случаев. Их жертвы редко рассказывали о происшедшем, в том числе и потому, что боялись новых репрессий со стороны властей.

Более того, у людей, которых интернировали, отнимали их родных детей. Их помещали в детские дома, и родителям было строжайше запрещено видеться с ними. В результате целых 300000 детей неожиданно оказались в этих домах. Там с ними крайне плохо обращались и постоянно промывали мозги, объясняя им, что они дети преступников. Неудивительно, что в конечном счете многие из них даже стали стыдиться собственных родителей. Психологическое давление и плохое обращение сделало многих из этих людей физически больными и породило у них многочисленные психологические проблемы.

В Голландии в течение последних пятнадцати лет существует ассоциация под названием «Рабочая группа Херкеннинг» [28]28
  Слово «herkenning» с нидерландского буквально переродится как узнавание, опознавание, опознание. – Прим. пер.


[Закрыть], которая помогает людям, в детстве которых была подобная черная страница. Эта ассоциация первоначально встретила мощнейшее противодействие со стороны властей, и лишь в последние несколько лет она была официально признана как благотворительная организация и получила некоторую поддержку.

У читателя может возникнуть вопрос: если голландское государство так мстило своему собственному народу, то какая же судьба постигла немцев, живших на территории этой страны? Из тех немногих граждан Германии, кто остался в Голландии после 1945 года, 203 человека получили суровые приговоры. 18 из них были приговорены к смертной казни, и шестеро были действительно казнены. Еще 6 человек были приговорены к пожизненному тюремному заключению. Остальные были осуждены на сроки от трех месяцев до двадцати лет. Правда, никто из них не провел в неволе более 13 лет. Огромную роль здесь сыграл экономический бум, впоследствии происшедший в Германии, поскольку Голландия в результате оказалась крайне заинтересованной в восстановлении добрососедских отношений с этой страной. Значительное влияние на это оказали голландские бизнесмены с их легендарным деловым чутьем.

О бедствиях, которые обрушились на мою собственную семью, я узнал от Эверта, только оказавшись в Детмольде. Они, вероятно, избежали бы всего этого, если бы остались в Германии, куда эвакуировались за несколько месяцев до конца войны. Здесь надо сказать, что после отступления войск вермахта в 1944 году войска союзников, двигаясь из Северной. Франции, достигли границ Голландии. В европейских странах началась беззаконная расправа над пронемецки настроенным населением. Те же бельгийцы так жаждали крови, что убили по этой причине около 1000 своих граждан.

Во вторник, 5 сентября 1944 года, лондонское радио «Орэндж» передало информацию о том, что Бреда станет первым голландским городом, который в ближайшее время будет освобожден союзниками. В результате этот день вошел в историю как «дикий вторник», благодаря тому, что так называемая голландская народная полиция начала массово применять оружие против своих же граждан, которые поддерживали немцев.

В том же месяце 65000 голландцев, в том числе мои родители, оказавшись под угрозой подобного террора, покинули Голландию в дребезжащих железнодорожных вагонах. Далеко не всем из них удалось добраться до Германии невредимыми. По пути пассажирам не раз приходилось выпрыгивать из вагонов и укрываться под ними или в другом подходящем убежище от атак низко летящих самолетов союзников. Они не раз атаковали поезда с беженцами, хотя было ясно видно, что это не военный транспорт.

В Германии большинство голландцев остановились в Люнебурге. Моя семья, однако, направилась в Хильдесхайм, где поселилась на территории бывшего монастыря. Дело в том, что там уже жила моя сестра, вышедшая замуж за офицера дивизии СС «Викинг», который также был голландским добровольцем.

За некоторое время до этого я сам навещал свою сестру в Хильдесхайме. Именно там мне довелось увидеть британских добровольцев войск СС. До этого они были членами экипажа британского бомбардировщика, но он был сбит, и они оказались в немецком плену. Там они заявили о своем желании сражаться против коммунизма в рядах добровольцев и так оказались в войсках СС.

Моя семья прекрасно жила в Хильдесхайме в течение семи месяцев до 22 марта 1945 года. Этот чудесный весенний день был выбран британцами для того, чтобы на этот небольшой город с 80000 населения совершили авианалет 200 четерехмоторных бомбардировщиков. В результате красивейший город был полностью уничтожен. На него обрушили такую массу зажигательных и осколочных бомб, что облако дыма в форме гриба возвышалось над городом на высоте до 5000 метров и было заметно даже за 300 километров от Хильдесхайма. Здания, находившиеся в городе, и монастырь превратились в руины. При этом бомбардировка Хильдесхайма не имела ни военного, ни стратегического смысла. Моя семья лишилась крыши над головой, и тоска по родине заставила их вернуться домой. Это стало для них началом долгой череды страданий.

В Голландии мою семью почти сразу арестовали. Мой племянник, которому исполнился всего год, был отобран у моей сестры и помещен в особый детский дом для детей членов НСБ. Там к детским кроватям даже были прикреплены листки с надписями: «Ребенок эсэсовца», «Ребенок члена НСБ». Этих детей сделали сиротами при живых родителях. Моей сестре удалось тайком пробраться в детский дом, и она увидела, что детей там содержат в крайне ужасных условиях.

После двух лет в лагере для интернированных ей посчастливилось вернуть себе сына. Ему тогда было уже три года, но он не умел даже ходить. Кроме того, он стал глухим на одно ухо. Можно предположить, что он переболел тяжелым воспалением среднего уха, которое никто не лечил. Тем не менее моей сестре еще повезло, что она смогла забрать своего ребенка из детского дома. Дело в том, что детей оттуда активно предлагали для усыновления, и многие из них к тому времени были уже усыновлены.

Тем не менее даже в то горькое и несправедливое время находились люди, которые отваживались выступать против. Среди них оказывались и те, кто во время войны был по другую сторону баррикад, но сумел, несмотря на это, не закрыть глаза на несправедливость послевоенных лет. Одним из таких был голландский журналист В.Л.Бругсма. Он сражался в силах Сопротивления и даже провел некоторое время в немецкой тюрьме. Тем не менее именно он написал статью, в которой критиковал нечеловеческое обращение с детьми арестованных и задавал вопрос: «А насколько чисты сами те, кто затеял эту этническую чистку?» Его статьи до сих пор запрещены в Голландии. Но они должны занять достойное место в голландской истории вместе с крайне малочисленными правдивыми книгами о тех днях.

Именно в лагере для интернированных моя семья узнала о смерти моего брата Яна. Причины его смерти не известны и по сей день. Он погиб по дороге на работу. Работал он электриком на немецком аэродроме и каждый день добирался туда на мотоцикле. Убийства тех, кто работал на немцев, участниками Сопротивления были распространены в те дни. Наша семья пришла к выводу, что Ян либо стал жертвой атаки летевшего на малой высоте самолета союзников, либо был убит стрелком из Сопротивления, точно так же, как и отец моего друга Роберта Райлинга.

Известие о смерти Яна стало тяжелым ударом для моей матери. Ей было тогда 55 лет. Все это время она, как могла, пыталась бороться за то, чтобы ее семью освободили. После случившегося она стала еще больше донимать жалобами руководство лагеря. В итоге они не придумали ничего лучше, кроме как поместить ее в психиатрический институт в Ассене. Находясь в одном заведении с психически больными людьми, моя мать также вскоре стала больной, причем как психически, так и физически. На это повлияло и ее новое окружение, и разлука с мужем и детьми. Кроме того, она постоянно страдала от унижений и очень плохого ухода. Больных в институте кормили в основном заплесневелым хлебом и вареными картофельными очистками. Однако беда не ходит одна. Только что пережив смерть своего любимого старшего сына, моя мать узнала о смерти мужа.

Мой отец перенес операцию по удалению грыжи. Вместо послеоперационного ухода он был почти сразу же отправлен на принудительные работы. За короткое время своего нахождения в больнице он написал семье несколько писем. Это были оптимистичные письма с планами на будущее. Отец верил в то, что вся его семья сможет начать новую жизнь после освобождения. Но через несколько дней он умер. Его похороны были самыми простыми, какие только возможны. Но мы были рады и тому, что на них был хоть один из членов нашей семьи, Эверт. В порядке исключения ему под надзором вооруженного конвоя разрешили присутствовать на похоронах нашего отца.

Эверт был взят в плен канадцами в районе Арнема. Они передали его голландцам, и те поместили Эверта в печально известную тюрьму Харскамп. До вынесения приговора он должен был работать в угольной шахте. Лишь благодаря своему побегу ему удалось избежать пыток, которые в те дни были обычным средством дознания.

Члены моей семьи были освобождены из лагеря только в 1947 году. На свободу они вышли один за другим после двух лет заключения. В том же году мою мать отпустили из психиатрического института. К этому моменту на ней была лишь кожа да кости, а также многочисленные вши. Она неохотно рассказывала о днях, проведенных там. Но у нее была очень сильная, буквально железная воля, и это помогло ей со временем обрести прежнее здоровье и снова стать во главе семьи.

Самому младшему из моих братьев тогда было всего двенадцать лет. Он провел два года, скитаясь по разным детским домам и ничего не зная о том, где теперь его семья. Никто из родственников не мог ни увидеться с ним, ни послать ему письмо. Все это было строжайше запрещено.

Тем не менее следует сказать, что и в ту позорную пору находились люди, которые сохранили свой человеческий облик. Одним из них был врач психиатрического института, который втайне помогал моей матери. Другим оказался надзиратель-еврей, работавший в лагере, где находился один из моих братьев, и обращавшийся с интернированными по-человечески.

Лишившись прежнего дома и имущества, моя семья нашла себе новое пристанище в Воуденберге, что в провинции Утрехт. Там в сельской местности их окружали честные и готовые помочь люди. Их ближайшим соседом оказался очень дружелюбно настроенный к ним фермер, который даже согласился прятать у себя мои письма к родным.

Что интересно, местная полиция очень быстро начала наносить визиты моей семье. Они были уверены, что мы с Эвертом настолько глупы, что станем навещать семью, особенно в какой-нибудь из народных праздников, и поэтому всегда прятались возле дома моих родителей в такие дни. Полиция хотела подловить мою семью хотя бы на чем-то. Когда один из полицейских обнаружил фотографию миниатюрного аэродрома с моделями самолетов, который, мы с Эвертом в детстве соорудили в саду, то мою семью чуть не обвинили в шпионаже за военными объектами!

Так или иначе, давление на гражданское население постепенно стало ослабевать. Однако все было совершенно иначе по отношению к бывшим добровольцам. Еще в 1950 году 5000 голландских солдат, вернувшихся на родину после освобождения из русских лагерей для военнопленных, были немедленно арестованы и приговорены. При этом власти оказались настолько циничны, что этих людей, содержавшихся в камерах, начали навещать офицеры спецслужб, которые в связи с «холодной» войной собирали информацию о Советском Союзе. Выйдя на свободу через несколько лет, бывшие добровольцы оказались людьми без гражданства. Голландия перестала признавать их своими гражданами!

Столь же драматичная ситуация складывалась и в других европейских государствах. Только в Норвегии 7000 добровольцев были осуждены на срок до четырех лет. В Дании было приговорено 7717 человек. В Бельгии только к смерти приговорили 3193 «коллаборациониста». И даже в тех случаях, когда подобный приговор не приводился в исполнение, добровольцы были обречены на долгие годы заключения. Не осталась в стороне и Швейцария, где перед военным трибуналом предстало 1300 бывших добровольцев.

Еще в 1952 году репрессиям подверглись 5200 французских добровольцев, сражавшихся против большевизма, которые до этого избегли подобной участи, участвуя в боевых действиях в Индокитае или находясь на службе во Французском иностранном легионе.

На Балканах еще задолго до этого, в 1945 году, партизанами Тито было уничтожено 11000 словенских добровольцев. Впоследствии еще 90000 хорватских солдат движения усташей [29]29
  Усташи (хорв. Ustase, в переводе – восставшие или повстанцы) – хорватское нацистское движение, основанное Анте Павеличем в 1929 г. Движение сформировалось из группировок, составлявших в 20-х годах ультранационалистическое крыло хорватской оппозиции против централизованного общественного устройства королевства Югославии. Первоначально Павелич руководил усташами, находясь в Италии. В отличие от других хорватских оппозиционных движений, усташи использовали для достижения своих целей прежде всего насильственные методы, в том числе терроризм. Убийство в Марселе 9 октября 1934 года короля Югославии Александра I и французского министра иностранных дел Луи Барту стали самыми известными террористическими актами, организованными усташами совместно с македонскими националистами. В 1941 году Павелич возглавил так называемое Независимое государство Хорватия, которое являлось марионеточным государством Третьего рейха. Следуя примеру нацистской Германии, режим усташей издал расовые законы, направленные против евреев и цыган. Кроме них, врагами хорватского народа были объявлены и все сербы. Сербы, евреи, цыгане и хорватские антифашисты заключались в концентрационные лагеря и лагеря уничтожения. Результаты исследований Боголюба Кочовича и Владимира Жерявича говорят о том, что усташи убили около 290 тыс. из 1,9 млн. живших в стране сербов, почти все 40 тысяч евреев и 30 тысяч цыган. Другие источники называют даже большее число уничтоженных сербов, вплоть до 3/4.миллиона человек (Ladislaus Ногу and Martin Broszat: Der Kroatische Ustascha-Staat, 1941–1945 Stuttgart, 1964). – Прим. пер.


[Закрыть]также получили приговоры разной степени жестокости. Британцы, поправ все международные законы, передали русским 35000 казаков. В результате часть из них была расстреляна, а часть направлена в лагеря. Нейтральные шведы, не так давно процветавшие благодаря контрактам с Германией, выдали русским скрывавшихся у них солдат прибалтийских дивизий.

Во всей Европе шла массовая травля бывших добровольцев. И даже в современных Нидерландах никто не хочет признать неоспоримый факт, что добровольцев, надевших униформу цвета фельдграу, было значительно больше, чем тех, кто добровольно пошел воевать на стороне союзников и надел униформу цвета хаки.