Текст книги "Измена. Я лучше чем она (СИ)"
Автор книги: Хелен Кир
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
– Я ничем не помогу.
– Так не прошу, – рывок и руки на моих бедрах. – Мне хочется наказать тебя.
Не успеваю возразить. Раскат грома раздается совсем рядом. Визжу и пытаюсь выбраться из оков обезумевшего мужа. Скольжу по металлу, юбка промокает насквозь. Холодная жестянка жалит холодом задницу.
– Извращенец, – перекрикиваю шум стихии. – Ты абсолютно ненормальный придурок.
В запале луплю Давида по щекам, груди, даже в волосы пытаюсь вцепиться. Барский словно ничего не чувствует, как одержимый тащит мокрую, мгновенно ставшую тяжелой и липкой ткань по бедрам вверх, заставляя меня дрожать еще больше. Он не слышит, не реагирует.
Я всерьез опасаюсь, что он окончательно съехал с катушек. Он меня выводит страшно, ору как ненормальная и запускаю ногти в его напряженную шею. Показавшаяся кровь приводит в чувство. Вспышка молнии озаряет кровавые струйки, которые тут же с водой смешиваются, расползаясь по коже.
– Дикарка, – глаза Давида чернее ночи. – Лютая. Неистовая дикарка.
Гул деревьев приводит меня в ужас, ветер усиливается. Мне кажется мы в эпицентре непогоды. Дождь хлещет со всех сторон. Мне кажется, что он не только по коже крупными каплями стекает, ощущаю будто он под кожу проникает.
Барский больно оттягивает волосы. Дергает на кулак, заматывает так сильно, что головой не могу пошевелить. Он меня не целует. Он кусает губы до сильной боли. На мгновение окатывает жгучий жар, но Давид не дает ему распространиться по телу. Запускает язык и принимается в прямом смысле иметь мой рот. Поцелуй вторжение. Поцелуй как оружие массового поражения и спасения от него нет.
Впервые в жизни слышу животный стон Давида. Барский пожирает меня, звучит на самых низких нотах. Он как дорогой коллекционный автомобиль урчит. Не успеваю прочувствовать, потому что через мгновение ткань на груди распадается надвое. Давид разрывает одежду в клочья, не отрываясь от моих губ.
Дождь заливает голую грудь. От холода соски мгновенно твердеют. Давид не дает опомниться и с силой заваливает на спину. Набрасывается и жестко сминает.
– Больно.
– Я хочу, чтобы тебе было больно, Дина, – демонический взгляд палит насквозь. Барский впивается горячим ртом, всасывая вершину. Симбиоз холода и нестерпимого жара поджигает, подбрасывает. – Ты, сука, Барская. Ненавижу тебя.
– Я сильнее тебя ненавижу, – тащу за волосы назад. – оставь меня в покое. Я разрываю контракт. Пошел ты куда подальше.
– Конечно, – треск кружев. Мои трусы скомканные и влажные летят в сторону. – Но прежде я тебя разорву.
Пугаюсь так, что ор на всю округу поднимаю.
– Кричи, – подстегивает бес, – громче!
– Маньяк, руки убери!
Визжу, брыкаюсь и отталкиваю. Гром гремит сильнее, молнии ослепительнее сверкают. Погода бесится. И я вместе с ней. Неизвестно кто сильнее. Барский зажимает подбородок, вспышкой озаряет перекошенное лицо. Он как посланник дьявола смотрит, в глазах чернота. Он мокрый и горячий. Жжет, липнет.
– Уже не уберу, Дин. Поняла? Поздно.
– Пошел ты, Дава! Ненавижу.
Волосы превратились в паклю, одежда разорвана, бесстыдно задрана. Я распятой лежу под мужем в эпицентре стихии. Он зверь. Даже погода ему помогает. Он гребаное порождение смерча.
– Сколько «ненавижу» сегодня прозвучит, Дин? Ну! – понукает, как лошадь. – Говори.
Бессилие уничтожает. Мне хочется его ударить. Сильно и больно. Но мне не вырваться. Выгибаюсь дугой, почти сбрасываю. Рвусь, мечусь и беспощадно теряю силы.
– Что тебе нужно? Что?!
Руки рывком за голову, наваливается грубее. Буквально распластывает. Не пошевелиться. Под оглушительный свист целует, кусает кожу. Лижет, сосет. Оттягивает мочку, прижимается губами к уху.
– Выебать тебя хочу, – грубо толкается бедрами. По мне будто стальным поршнем шарашит. У него стояк каменный. – Сильно и больно. Чтобы знала, сука, как перед Вороном жопой вертеть.
Его заявление поджигает нервы. Сволочь. Грязная сволочь!
– А ты! Ты чем вертел, пока я…
– Молчи. Лучше молчи сейчас. Ноги шире, Дина, – при этих словах я сжимаюсь.
Барский словно чувствует, что слишком озверел и притормаживает. И дальше…
Он меня целует. В губы. Меня перемена ослепляет не хуже вспыхнувшей молнии. Он на самом деле меня целует. Трепетно, мягко, волнующе. Касается кончиками пальцев шеи, чересчур нежно ведет по ней. Не знаю сколько это длится, пока Давид отрывается.
Встречаемся взглядами под треск стихии.
– Все равно, Дина. Все равно…
Рывок и Давид втаранивается в меня с размаху. Зажимает так, что не могу пошевелиться. Мне больно, слишком глубоко. Блокирует бедра и начинает входить сильно, беспрерывно. Растущее возбуждение вперемешку с истеричным отталкиванием разрывает.
Давид берет свое. Нетерпеливо, максимально захватнически. Все сливается. В голове гул и нездоровое пьянящее чувство. Барский тянет меня вверх, не останавливаясь вновь впивается в рот. Вбивается. Клеймит как собственность.
Ненавижу себя за то, что теку под ним. Несмотря ни на что теку! Чтобы как-то выместить свою злобу, размахиваюсь и бью его по лицу.
Глава 24
Собираю все самое необходимое. Вещей брать много не хочу. Лишнего не нужно. Белье, костюмы и пара верхней одежды. Вся жизнь вместилась в три больших чемодана. Деньги на счету есть, но их немного. Хватит на полгода, не больше.
После той страшной ночи я не разговариваю с Давидом. Вот и сейчас рву бумаги, заверенные у нотариуса, и оставляю их в гостиной на столе. Нас больше ничего не связывает. Ничего.
После штормового секса, я спряталась в машине и впервые в жизни заплакала при Барском. От обиды. От того, что так нагло меня использовали. Мысли о том, что начала ему нравится не допускаю. Бред все. Давид взял меня, как последнюю девку.
Такие как он не могут чувствовать, не могут по-человечески. Он варвар. Дикарь. Необузданный мужлан, живущий инстинктами и купающийся в собственном эгоизме нарцисс. Я же не дура, чтобы поверить во вспыхнувшее внезапно пламя. Он просто захотел удовлетворить первобытный инстинкты.
– Слав, ты не передумал?
Жду ответ, расслаивая ногти о спинку стула. Если Ворон сейчас пойдет пятками назад, то придется ехать в гостиницу. Друзей у меня нет, подруг тем более. Не нажила. Славич чудом появился в жизни и как подсказывает предчувствие обратиться к нему было самым правильным вариантом. Даже ради собственного самосохранения.
– Шутишь? Конечно нет.
– Я собралась. Слав, еще момент. Спасибо за первый месяц оплаты, но в дальнейшем я бы хотела всем заниматься сама.
– Дина, квартира корпоративная. Покупал площадь на всякий случай. Были преценденты, когда мои талантливые сотрудники некоторое время пользовались ей, пока не приобретали свое жилье или не подыскивали новую. Ничего страшного. Мной оплачена всего лишь коммуналка. Тебе, кстати, тоже только квитанции оплачивать. Жилье предоставляется бесплатно.
Вот как. Выхода пока нет. Приму щедрое предложение Славы, а потом посмотрим.
– Жду у метро.
– Я подъеду.
– Нет. Не нужно. Скоро буду.
Кладу трубку и обвожу прощальным взглядом золотую клетку. Как же там в романе… Гори, гори, прошлая жизнь!
На разодранный в клочья контракт сверху бросаю связку ключей. Почти дохожу до двери, но потом внезапно торможу. А скажите сколько мне быть честной и на фиг никому не нужной благородной? Сколько можно разыгрывать из себя «я все сама преодолею»?
Разворачиваюсь и почти бегом поднимаюсь по лестнице. В кабинете Барского идеальный порядок. Ни пылинки. Массивный стол из темного дерева с безупречной темно-зеленой поверхностью. Аккуратные стопки листов и набор фирменных ручек. Стул и тот стоит как солдат на плацу. Как по линейке очерчен.
И эта чертова аура давящей властности. Надышал тут сволочь, оставил флюидов. У меня четкое ощущение присутствия деспота. Так и кажется, что сейчас на плечо ляжет его тяжелая рука и он развернет к себе, вопьется злыми глазами, ледяным голосом произнесет мое имя.
Бред. Паранойя.
Шагаю к сейфу. Код от меня никто никогда не скрывал. Он знал, что все останется как есть. Что я никогда себе не позволю ничего против, но только не сегодня. Выгребаю наличные, небрежно запихиваю в сумку. Набиваю доверху, еле замок сходится.
Я, если что, не ворую. Это компенсация за жизнь с террористом. Пусть я мало знала отказа в финансовых вопросах, точнее никогда. Грех жаловаться, роскошь окружает с младых лет, просто эти деньги вынужденная мера.
– Привет тебе, Давид. Жалко у нас не было кошки, положила бы тебе сюда содержимое лотка.
Не знаю, что со мной творится, но в запале рисую черным маркером на благородной поверхности стола послание в пешее эротическое путешествие, адресованное Барскому, и выметываюсь из дома навсегда.
Вру, пнула еще стол и рассыпала драные листы по всей гостиной.
В машине у Славы начинается отходняк. Детское поведение и свинячество крайне недальновидный и глупый поступок. Но дело уже сделано, назад не вернуть.
– Что трясешься?
Тру ладони, чтобы скрыть мелкую дрожь. На самом деле у Воронова в машине очень жарко, а меня трясет. Неровными движениями поправляю волосы и пытаюсь улыбаться. Слава и так возится со мной без конца, нельзя же быть в состоянии постоянного неадеквата. Ей-богу, как у него терпения хватает не понимаю.
– Все в порядке.
– Дина, как же ты вещи дотащила? Если бы знал, что так много, то безусловно встретил.
– Я такси брала. Ничего страшного. Слав, не говори ему, что знаешь обо мне. Пожалуйста.
– О чем речь? – вскидывает бровь, не отрывая взгляд от дороги. – Не переживай. Но работать ты у меня остаешься.
– Я не знаю, – мнусь, высказываю свои опасения, – Давид может прийти, как в прошлый раз. Кричать не будет, он не площадный скандалист, но вытащить меня на разговор вполне себе. Репутация центра… Мне не хотелось бы, понимаешь?
– Дин, ты просто можешь не говорить ему, где живешь, вот и все. Не думаю, что будет следить. Для Барского это слишком. Если придет, звони мне. Думаю, вопрос решим.
Киваю.
Мы какое-то время едем молча. Есть время подумать над дальнейшей жизнью. Несомненный плюс в карму Воронову за то, что отказался наседать на меня. Принуждать к отношениям никто не собирается. Сказал, что если я сама захочу, то тогда можно рассматривать варианты, а так он ни-ни.
Если перестанет устраивать жизнь в корпоративной квартире Славы, уеду в любой момент. Теперь пришло мое время. Я сама строю свою жизнь. Сама!
Но прежде мне нужно завершить еще одно дело. Важное и очень мерзко-противное.
Глава 25
В квартиру неплохо купить небольшие мелочи. Тут царит спартанская обстановка. Нет, все чисто, красиво, но бездушно. Казёнка какая-то. Только выбирать мне теперь не приходится. Что есть, тому должна быть благодарна.
Слава звал к себе, предлагал лучшие условия. Отказалась, конечно. Сколько можно зависеть от мужиков. С меня хватит. Наелась по самые ноздри. Всю сознательную жизнь я кому-то постоянно должна. Выполняю прихоти, вхожу в положение, пытаюсь быть хорошей дочерью. А когда мне жить свою жизнь?
Я безусловно благодарна Воронову, но вступать в ту же лужу на переменном этапе не намерена. Устала от любых отношений, поэтому сорри, но нет. Хочу побыть одна. Расставить в голове все по полочкам, понять, чем хочу заниматься, где могу реализоваться и все такое.
Пока ворочаю в голове мысли, брожу по квартире, отмечаю необходимые покупки. Холодильник неожиданно наполнен продуктами. Овощи, зелень, мясо, рыба. В шкафу нахожу пасту, пластины для лазаньи и рис. Посуда тоже имеется. Стоит в коробках. Все абсолютно новое. Пф-ф-ф… Подготовился.
– Да, мам, – принимаю звонок.
– Немедленно. Сию секунду ко мне. Быстро! – чеканит ледяным голосом.
Ясно. Не успела переночевать в новом жилище, как мать узнала, что я ушла от Барского.
Мне понятна ее ярость. Мать не любит, когда что-то идет не по плану. Она четко структурированная женщина, маниакально нацеленная на результат. Развернетесь хляби небесные, но Аделина Доронина цели достигнет в любом случае. Плохо, что не знает, что только не теперь.
– Я планировала приехать вечером.
– Сию секунду. Нам есть что обсудить, дрянь ты такая. Сволочь неблагодарная.
– Мам, прекрати. Где папа?
– Папа? – неестественный смешок рвет перепонку. – В больнице. С сердечным приступом.
– Поеду к нему.
– Немедленно ко мне. Я сказала!
Мгновенно закипаю. Мне сколько лет? Три? Два? Кажется больше. Какого рожна? Отнимаю трубку от уха. Упираюсь рукой в край стола и пытаюсь отдышаться, чтобы не наговорить гадостей. Пусть хоть какая, но она мать, я не могу позволить себе гору ненормативной лексики в ее адрес. Но черт побери, как же хочется.
Спокойно. Я все равно собиралась. Парой часов раньше или позже без разницы. Значит отделаюсь раньше, чем планировала. Зато потом свобода. Не буду никому и ничего должна.
– Хорошо. Приеду.
Мать отключается, даже не попрощавшись. Фыркаю, качаю головой. Нужно как-то собраться, ведь скандал предстоит знатный. Освежаю лицо, натягиваю одежду. Сумка, телефон, ключи. Вроде бы все взяла. Вызываю такси и дождавшись, ныряю в салон.
Листаю телефонную книгу. От Барского ни слова. Да разве должно что-то прийти? Нет, конечно. Выбираю его контакт и удаляю. Ни звонить, ни говорить больше с ним не хочу и не буду. То, что он сделал… Люди так не поступают.
– Давид, больше ко мне не прикасайся.
– А то что?
– Не знаю. Только помни, что еще один шаг ко мне и ты пожалеешь.
С меня стекает грязь. Одежда порвана, волосы растрепаны. Белья нет. Я грязная. Грязная и нагло безжалостно использована.
– Приведи себя в порядок.
– Не хочу. Ты животное, Давид. Брал, насиловал, унижал. Есть в тебе что человеческое?
– Поэтому текла каждый раз? Потому что я животное?
– Я хочу, чтобы ты знал. Если я любила тебя, то теперь нет. Барский, ты уничтожил все, понимаешь?
– Иди, Дин, – устало машет рукой. – Завтра поговорим.
Никакого завтра у нас не случилось.
Дверь когда-то родного дома открыта. Мать сидит в кресле с видом человека, у которого рухнул весь мир. Подпирает виски и болезненно морщится. Подхожу ближе, присаживаюсь на стул. Нечаянно скребу тяжелой ножкой по натертому полу. Мать возмущенно вскидывает брови, очень выразительно и без слов указывает на оплошность. Забыла. Не трогать, не царапать, не бить.
– Мам, давай без истерик.
– Что?
Видит Бог, я хочу по-хорошему. Не с пустыми же словами пришла. Хочу предложить вернуть прошлую команду, что работала на отца. Я сама готова говорить с каждым. Это единственный путь, где можно встать на ноги и занять прежнее положение. Всего-то нужно людям дать нормальные условия, лучше, чем были. Ничего страшного нет в том, чтобы признать неправоту.
Но мать видимо считает иначе.
– Не кричи, пожалуйста. Давай спокойно.
– Не кричать? Хорошо, – хруст суставов сводит зубы. Она продолжает заламывать пальцы. Абстрагируюсь как могу. – Когда поедешь домой?
– Я разве не дома?
– Ты дурочка? – визг на весь дом заставляет выглянуть в проем двери нашу условную гориничную. Мать ярится еще больше. Она ненавидит, когда, как она говорит, обслуга лезет куда не просят. – Пошла вон, старая дура! Достала идиотка. Держу только из-за мужа. Привык он, видите ли, к няне. Да ей сто лет!
Ни в какие ворота уже. Вскакиваю, бегу к старенькой Елене Ивановне. Быстро обнимаю и шепчу на ушко извинения. Обещаю забежать после и от греха подальше, провожаю ее в половину, где обитает персонал.
– Как ты можешь на нее кричать? Она же в возрасте.
– И что? Отправлю в престарелый дом, пока отец в клинике. Толку от нее никакого.
– Мам!
– Зубы не заговаривай, – вновь каменеет. Злым взглядом буквально насквозь пронзает. – Возвращайся к Барскому. Проси прощения за выходку. В ногах валяйся. Умоляй. Унижайся. Что хочешь делай, но ты должна заслужить его милость.
– Милость?! Милость?!!! – меня сейчас вырвет желчью. Нет не из-за Барского. Из-за того, что мне говорят в эту минуту. Как нужно меня не любить, чтобы такое советовать. Даже не советовать, а ставить перед выбором. Пусть негласным, но все же. Я же в каждой букве слышу приказ. Все нутро против загорается. Начинает колотить в буквальном смысле слова. Я им что собака? – Нет!
– Да! – орет мать. – Неблагодарная сука! – на пол летит чайная пара. – Что ты наделала? Годы жизни под хвост вонючему псу. На что ты нас обрекаешь? На нищету? Бездарная девка! Все впустую. Сколько в тебя вкладывала, как старалась вырастить достойную, а ты?
– А что я? Не получилась, как ты? – мне плевать теперь на все. Раз так все поворачивает, то скажу тоже. – Не вышла мордой? Нет, погоди. Мордой как раз вышла. Ах, да. Мозги другие. Я не смогла жить, как ты. Без любви. Без гармонии. Без дурацких приоритетов, что так необходимы вашей долбаной светской жизни. Да вы все купаетесь во вранье. Все! Гнилые надушенные люди. Тлен свой дорогими ароматами прикрываете, а сами смердите.
– Дворовая девка! Вся в свою породу. Сколько в тебя не вливай, все мимо. Дура.
– Что?
Какая порода? Я не понимаю. Недоуменно смотрю на мать в ожидании пояснения. Она расправляет складки идеального домашнего наряда. Щелчок золотой зажигалки и тонкая струйка дыма. Она курит?!
– Последний раз спрашиваю. К Давиду вернешься? Убедишь его простить тебя?
– Нет. Я же сказала. У меня теперь новая жизнь.
Мимику матери описать трудно. Кажется, что все демоны ада играют симфонию на красивом породистом лице. В один момент оно становится отвратительной восковой маской, но эта женщина всегда умеет взять себя в руки.
– Хорошо, – ледяное мертвое спокойствие. – Только знай. Двери моего дома для тебя тоже закрыты. С этого момента ты нам никто.
– Прекрати, – усмехаюсь, нахожу в себе резерв. – Я твоя дочь.
– Ты не моя дочь и никогда ей не была. Мы тебя удочерили. У мужа была покойная сестра. Она скончалась при родах. Позор семьи, приблудила тебя от большой любви с нищебродом, – пожимает плечами, – мой муж захотел тебя забрать. У нас сегодня вечер правды, не так ли? Так вот я тебя растила, как будущий дивиденд, но ты не сработала. Вот, лови, – в мои руки летит папка. – Там свидетельство об удочерении и бумаги о разводе. Барский постарался. Отныне ты свободна. А теперь проваливай и не смей появляться в нашей жизни.
Глава 26
– Привет, Барский, – при звуке голоса теплеет на душе. Единственный человек, кого я рад слышать и видеть в любое время. – Как насчет стакана сока?
– Может лучше сразу по вискарю бахнем? Давай, Бахметьева, мне очень хреново.
Мгм. Да. У меня ни хера не каменное сердце. Верка в курсе. Пусть для всех я мудло, но для тех, кто дорог, могу показать свое заросшее бронью розовое пузцо. Мало таких, но, к счастью, имеются. Вера из числа приближенных. Хотя кто кого приблизил в свое время, вот вопрос.
Непосредственная чистая девка со светлыми помыслами. Плевать ей было на семейный счет в банке, на мою смазливую морду и все, что прилагалось к мажорской жизни. И, в принципе, на меня, как на мужика ей было тоже плевать. На том и сошлись. Хотя вру. На другом.
– Через час сможешь? Я почти проездом. Давай на нашем старом месте в «Дюймовочке». Сто лет там не была.
– Ты помнишь, как мы бросали на хрен пафосные места для элитных детишек и тащились в общепит биндюжников? Бахметьева, признавайся, ностальгируешь?
– Элитная «детишка» был ты. А я дитя окраин городских. И таскала тебя туда редко. Не прибедняйся. По сейчас не пойму, как нас угораздило сдружиться.
– Ты мне не дала, если помнишь. Это меня подкупило. А потом сама знаешь. Меня покорило твое исполнение про те самые окраины в рыгальном караоке. Помнишь, как ты качалась стоя на столе?
– Хватит слов, Дава. Давай через час. Сожрем по эскимо и запьем лимонадом. Давай, наперегонки, кто последний приедет, тот лошара.
Неугомонная. Как была без башни, так и осталась. Ни черта ее не меняет. Отчаянная.
Кстати, я научил ее ездить. И именно Верка рассадила мою новую тачку, которую только купили родители. За отлично сданную сессию, твою мать. Бэха в хлам и Верка с круглыми глазами. Сидела и икала без остановки. Как сами не разбились, я так и не понял. Но пьяных же Бог бережет, верно?
Забываю сколько мне лет. Не помню, что я респектабельный бизнесмен, что статусный чел и так далее. Долетаю до машины за пять секунд и рву в кафе, что находится в студенческом парке.
Бахметьева мой единственный друг среди женского рода. Не сказать, что часто общаемся, но у Верки абсолютное право на все, что касается меня. В дружеском плане, не более. Она замужем и кажется очень довольна своей жизнью.
Не знаю, как получилось, что Бахметьева заняла прочный статус в моей жизни. Все устраивает, я не против. По крайней мере, даже у самой отвратительной сволочи как я, должен быть друг-женщина.
Ожидаемо мой приход вызывает недоуменные взгляды публики. Среди повальных джинс и футболок с кроссами, мой костюм выглядит, как известное бензиновое кресало среди пластиковой хренотени. Извините, ребят, у меня здесь встреча.
Занимаю место около окна, нетерпеливо поглядывая, жду черепаху. Верка приезжает на огромном джипе. Внизу поблескивает мощный кенгурятник. Танк, а не машина.
Отвлекаюсь, чтобы сделать заказ. С замешательством смотрю в меню. Что выбирать? Котлету по-киевски и пюре? Такое еще делают?
– Я выходит лошара, – раздается рядом со мной.
– Верка, – с удивлением смотрю на выпирающий живот, – ты беременная?
– Нет, шар проглотила, – бормочет она, усаживаясь на стул, – Как бы тут… Сейчас… Боком вот так... Так. Удобненько. Давид, секунду. Мальчик, мне солянку. Спагетти в сливочном соусе с грибами. Салат «Глухариное гнездо». Компот из сухофруктов. Скажите, чтобы груш побольше напихали и пирожок с вишней. Два. Давид, а ты что будешь?
Она что все это съест? С удивлением разглядываю подругу. Вроде худая такая же, а живот просто огромный. Глаза голодные, вон как сверкают, пока гигантский набор еды перечисляет. Может у нее двойня?
– Тоже самое, – машинально отвечаю, только бы официант скорее ушел. – Вера, ты же не любила детей. Говорила, что это не твое.
На самом деле она так вещала. Хотя женщины! Что с них взять.
– Я? Когда это было-то?
– Год назад.
– Так передумала. Кстати, ты крестный.
А вот это новость. Из меня наставник никакой. В своей бы жизни разобраться. Тем более дети предполагают мягкотелость, а мне никак нельзя. Да и человек я так себе. Что от меня «ребёнки» хорошего увидят?
– Рехнулась?
– Я? У меня никого нет. Забыл? Мне кого брать? Я одна как перст. Не выделывайся, олигарх. Я тебе тут не одна из твоих жоп натянутых. Пойдешь как миленький, – молчу пока. Не расстраивать же сразу беременную женщину. – Давидик, – меняет тактику хитрая зараза, – родненький, ты ж мой дружочек. Ну, Давидик!
Гребаная Бахметьева. Так жалобно смотрит, что под ребрами тянет. Не могу отказать ей. Гнусь, как металл из печки только что извлеченный. Помню заболела, сколько я ей цитрусов перетаскал, лекарства носил. Следил, чтобы жрала вовремя. Правда, когда ей бульон из непотрошеной курицы сварил, встала и размахала будь здоров, а потом опять свалилась.
– Хрен с тобой, Бахметьева. Сразу говорю, крестный отец из меня, что из говна пуля.
Смеется зараза. Так заразительно, что подхватываю. Нет, смеются леди. Верка громко ржет. Никогда не стеснялась проявлять эмоции. Наверное, за это и полюбил ее. За искренность. За то, что как ляпнет что-то, мало не покажется.
– Посмотрим. О, еда. Ты ешь. Тут знаешь как вкусно. Меня мой тигрище в общепит не пускает, а я тайком катаюсь. Нечасто правда. Ну, Дав, – жалобно смотрит, вытирая рот салфеткой, – задолбалась правильную еду жрать. Как коза овощи на гриле ем, рыбу на пару. Бр-р-р. Труби, как у тебя дела?
Она в курсе моей ситуации. Не все, конечно, рассказывал. Так в целом картину обрисовывал и то не всегда, но знает Бахметьева достаточно. Святым долгом почитает отследить счастлив ли я или нет.
– Нечего особо. Я развод Дине дал, Вер.
Бахметьева бросает приборы. Они жалобно звякают о тарелку. Веркины глаза наливаются слезами. Недоуменно смотрю и перестаю жевать. Надеюсь, это беременность так на нее действует.
– Дурак.
– Почему?
– Дава, ты правда притворяешься? Не понимаешь?
– Вер!
– Вдвойне дурак. Ты ее любишь, – тычет пальцем в соусе в мою рубашку, – я знаю твою историю, Барский. Сядь и подумай. Кто и когда тебя настолько цеплял? Ты специально отпираешься от чувств, что ли? Почему? Чего ты боишься?
Верка тихо плачет, а мне физически плохо. Я никогда не видел ее такой расстроенной. Даже когда она вытаскивала меня в бессознательном состоянии из кампаний, когда блевал всю ночь, выворачиваясь наизнанку, а утром почти сдыхал.
Однажды чуть до больницы не дошло. Бахметьева скорбно поджимала губы скобочкой и прочила мне подзаборную жизнь при родителях олигархах. Хотя позволял себе такие выходки редко, но Верка как по волшебству оказывалась рядом. Рот Куриная Жопка мне, блядь, снился в пьяных кошмарах по молодости. И ее такие же слезы тоже снились.
– Дело в том, что вначале она не цепляла меня вообще. Знаешь же. Досада сплошная.
– Конечно, – язвительно насмехается, – а сука-Завадская прям звезда Албании.
– Дело не в этом. Ты в курсе про Марго. Она никто. Бахметьева, я обидел Дину. Очень сильно. Женщины такого не прощают.
– Например.
– Вер, ты в положении. Не будем об этом.
– Выдержу.
Мне эгоистично нужно сказать. Ублюдская выходка не дает покоя. Понимаю, что сейчас крайний момент, когда нужно озвучивать, но это же моя Вера.
– Из последнего. Я изнасиловал свою жену в лесу. В грозу. Брал насильно. Мне хотелось причинить ей боль. Я хотел, чтобы ей было плохо.
Она смотрит обвинительно, недоуменно и словно не веря, что на такое способен. К сожалению, сказать обратное не могу. Все было хуже. И самое страшное, что в глубине уебанской уродливой души я не жалею, что сделал так. Хуже может быть только то, что повторил бы.
– Дурак? Ты мстишь ей за то, что вдруг почувствовал к ней что-то сильное? Она не виновата, что ты в ней что-то разглядел и вдруг решил, что это ни что иное, как проявление слабости. Сам себя побоялся скинуть с Эвереста недосягаемости. Эх, ты. Не таким способом, Давид. Так не поступают. Твоя Динка много стоит. Что ты хочешь, Барский? Сколько еще будешь ходить с каменной мордой лица? До пенсии? Как ты мог так с ней? Даже мой Бенгальский в сравнении с тобой аленький цветочек, а тоже помучил меня будь здоров.
– Вер, хватит. Нам с ней не по пути.
– Так ты. Безумный идиот…. Ой, Давид…. Ой-ой.
– Вера …
– У меня, кажется, воды отошли, – Верка смотрит вниз, я заглядываю туда же и вижу, как под стулом растекается лужа. – Семь месяцев только, Господи… Семь! – причитает она.
– Что это? – по шее морозом идет.
Может она просто описалась? Пусть так и будет, пожалуйста. Я не готов. Я, блядь, не готов!
– Я рожаю, Давид! Вези меня в роддом. Быстрее!
От автора:
Давид может быть и таким. Удивительно? Мне кажется, что нет. У каждого человека могут быть слабости. Вера одна из них. Независимая девочка, которая в жизни полагалась только на себя. Умница, счастливо попавшая в вуз, где учатся одни сливки общества. Она не стеснялась своей бедности, потому что Бахметьева очень цельная. Барского зацепила ее независимость и то, что она не из тех, кто ведется на атрибутику кого-то из ... Ей важно исключительно свое)))
Глава 27
– Ноги поднимите, мне нужно подмести.
– Что?
Дворник расплывается перед глазами. Я ни черта не вижу. Ноль. Зеро. Кривлю рот в сумасшедшей ухмылке, только бы не заплакать. Плевать, как со стороны выглядит. У меня жизнь стерлась в порошок. Она развалилась, упала на самое дно глубочайшей впадины и растворяется там.
Я безродная.
Нет, мне не жаль, что я теряю относительную стабильность. Да разве она была хоть когда-то у меня? Нет. Но у меня было понимание. А теперь его не стало.
– Девушка, Вам плохо? – ко мне наклоняется женщина и с тревогой смотрит в лицо. – Вы уже два часа в одну точку смотрите. Обидел кто?
Участливый голос расшатывает нервы окончательно. Делаю знак рукой и все же пытаюсь улыбнуться. Женщина все понимает. Осторожно гладит меня по плечу и тяжело вздохнув, отходит. Нужно убираться отсюда и не пугать людей.
Словно деревянная волокусь на выход. Сбоку раздается шорох, заторможенно оглядываюсь и вижу, что за загородкой стоит лошадь. Даже не удивляюсь. Протопала от дома несколько кварталов и забрела в зоопарк. Благо народа совсем никого. Хоть здесь повезло.
Странная штука жизнь…
Я приемная неродная нелюбимая дочь. Я проект. Я вклад в обеспеченное будущее. Я никто. Я вещь.
Рыдать не стану. Не по чему.
Господи, дай мне сил. Дай мне крепости. Дай мне ума и терпения. Только ответь мне прежде, почему все так? Ангел мой, слышишь? Ты где затерялся? Почему бросил меня?
Всю жизнь я чувствовала, что меня не любят. Сначала это страшно пугало, а потом привыкла. Была готова к какому угодно исходу, но только не к тому, что я подобранная из милости нищенка. Меня не страшит дурацкая принадлежность не к той социальной касте. Все бред и тлен. В конце концов я никогда не ощущала себя внутри нее полноправным членом. Я была белой вороной, изгоем и странным уродцем.
У нас никогда не было с матерью доверительных отношений. Детство прошло с няньками. Аделина мной не занималась никогда. Разве что, когда я доросла до выхода в свет и стала привлекать внимание противоположного пола. Вот здесь она оторвалась по полной программе.
Все навыки в меня вливала, все хитрости. Начиная от жестов, взглядов, поворотов головы и до вечерних туалетов. В драгоценностях ей равных не было и нет. И не дай бог было оступиться. С кулаками порой бросалась. Но тогда я думала, что у всех детей с родителями такие отношения. Так должно быть. Покричит и перестанет.
Аделина? Уже так называю, но она сама отреклась, а я не буду настаивать. Все же кое-чему я у нее научилась. Иначе как назвать железную выдержку при таком образу моего бывшего мужа.
Интересно, он знал? Наверняка. Давиду не было интересно со мной беседовать. А я пыталась что-то строить дурочка. Ведь верила, что смогу заинтересовать, хотя и знала о договоренности. И если он и правда знал, то тогда становится яснее. Безродные царям не надобны Золушки.
Да и катитесь все! Предали со всех сторон. Возможно, это был сговор с какой-то дополнительной целью. Но я не уверена. Хотя я так зла на Барского, что готова на него всех собак повесить.
Отец… Слабак! Не нашел горстки совести ни на что.
Не слишком ли быстро отсекаю в душе? Ведь было и хорошее. Пусть мало, но было же. Я никогда не была голодна. Носила хорошую одежду. Училась в престижном вузе. Меня никто ничем не попрекал за исключением жизни с Барским. Тут «родители» были недовольны. Даже очень! Но до этого момента ведь все было неплохо.
У меня не было главного – любви.
Не знаю, что такое прижаться к теплому плечу мамы и рассказать о том, что тревожит. Не помню, чтобы я прыгала с разбега на шею папе, когда он приходит с работы. Не знаю, что такое капризничать и шалить, потому что в семье проявление чувств не было принято. Но я не страдала, не замерзала и не была голодной.
