Текст книги "Клео. Как одна кошка спасла целую семью"

Автор книги: Хелен Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

7
Укрощение зверя

Кошка приручает людей, когда они к этому готовы.

Вряд ли кошки – союзники людей. Будь люди немного порассудительнее, из всего животного царства они выбрали бы себе в любимцы кого-то больше похожего на себя. Например, обезьян. Казалось бы, это очевидно: мохнатенькие, смышленые, по большей части вегетарианцы, обезьянку можно выдрессировать, научить разным трюкам. Но люди не питают никакого тепла к приматам. В обезьяньих глазах им видится отблеск собственного пикантного прошлого.

Вместо этого люди предпочли ближайших родственников своих заклятых врагов – львов, тигров и волков, которые скорее будут глодать их кости, чем смирно сидеть у ног и забавлять.

Зоомагазин вовсю потакал этому предпочтению. По привычке или инстинктивно, я направилась в секцию собак. Здесь в пещере Аладдина, полной мячей-пищалок и резиновых косточек, был рай для Раты. Роб потянул меня в другой конец магазина и ткнул пальцем в нечто подушкообразное, что, на его взгляд, могло служить отличной постелью для нашего котенка.

Покрывало «под леопарда» явно неплохо отражало индивидуальность Клео.

К нам устремилась продавщица и порекомендовала сухой корм для котят. ( Особый корм для котят?Мама сильно удивилась бы. Я прямо-таки услышала ее голос: Мир окончательно сошел с ума?) Продавщица сказала, что котенку может понравиться мягкая игрушка, набитая кошачьей мятой, и заметила, что от этого запаха котята становятся очень игривыми. Представив себе Клео под воздействием кошачьего эквивалента ЛСД, я поблагодарила и отказалась.

Уже у самой кассы она уговорила нас приобрести пластмассовый кошачий туалет и упаковку наполнителя к нему. Я не хотела оставлять котенка. Стив наверняка рассвирепеет, когда вернется и увидит все фокусы Клео. Так для чего приобретать все эти прибамбасы? Роб привстал на цыпочки и подтолкнул кошачью постель к окошку кассы.

Продавщица оказалась хорошим психологом. Склонившись над мальчиком, она, сияя, поинтересовалась, как зовут его котеночка. Роб покраснел от гордости и произнес ее имя. Это, добавил он, самый лучший котенок в целом мире.

* * *

Жизнь была трудна. На обратном пути я вела машину по крутому спуску, мимо Ботанического сада, где мы с мальчиками любили кормить уток. В дни, когда из-за плохой погоды ребята сидели взаперти, кормление уток превосходно помогало им разрядиться и выпустить пар. Животные – мохнатые или пернатые – всегда были лучшим способ достучаться до них, привести в чувство и успокоить. Вид невзрачной утки, скользящей по серебристой воде, настраивал нас на мысли об огромном мире, в котором проблемы начинали казаться не такими уж неподъемными. Мы неизменно покидали пруд с утками, чувствуя умиротворение. Весной мы считали утят, а их всегда оказывалось на одного-двух меньше, чем неделю назад. Но мы особо не горевали – не получалось, особенно когда цвели тюльпаны. Мальчики (их волосы на солнце казались золотыми) бегали вдоль рядов ослепительно красных, розовых, желтых цветов.

Я спросила Роба, не хочет ли он заехать к уткам, но ему не терпелось скорее вернуться к Клео. Оно и к лучшему, боюсь, там я не смогла бы справиться с собой. К тюльпанам я в этом году тоже не наведывалась. Пришлось им цвести самим. Каждый уголок Веллингтона наполняли душераздирающие воспоминания о нашей прошлой жизни. Город превратился в исполинский мавзолей.

Но отныне дом больше не был убогим приютом для бегства от мира. За дело взялся котенок и за двадцать четыре часа сумел все изменить, превратив его в дом Клео, атаковав каждый сантиметр моего личного пространства, ловко протискиваясь между щиколоток, царапая спинку стула, на который я садилась выпить кофе, и мгновенно устраиваясь на коленях всякий раз, стоило мне зайти в туалет. Я уж молчу о носках, пакетах и прочих ночных разрушениях, с которыми мне еще предстояло разбираться. Если я хочу избежать бурных объяснений со Стивом, нужно поскорее найти в «Желтых страницах» кого-нибудь, кто починит шнурки жалюзи. И кто знает, каких еще актов вандализма можно от нее ожидать?

Может, нам вообще лучше не ходить домой. Ехать себе дальше по шоссе, мимо гавани, на север. Дом, кошка, шаткий брак, друзья с их невыносимыми изъявлениями сочувствия – все останется позади. Уедем, будем жить у мамы в Нью-Плимуте, провинциальном городке, где я росла… Нас хватит недели на две, потом мы с мамой начнем сводить друг друга с ума. Да и от городка я давным-давно отвыкла. Каждый раз, как я туда приезжала на дни рождения или на похороны, мне неизбежно задавали одни и те же вопросы: «Как пишется?» и «Когда уезжаешь?», причем на второй ответить всегда было легче, чем на первый. Я никогда не считала свою работу «писательским трудом». Скорее, я просто делилась своими мыслями с людьми, у которых в жизни тоже не все гладко, предлагала вместе посмеяться над моими историями. Читатели моей колонки были для меня друзьями, с тем дополнительным преимуществом, что почти никого из них я не знала лично. В последнее время они были ко мне поразительно добры. Их письма, в том числе от людей, которые лишились детей, поддержали меня больше, чем что-либо другое. Один листок с аккуратно напечатанным текстом я даже таскала с собой в сумке. Он был от индийской пары, чей двухлетний ребенок потерялся в национальном парке, и найти его не смогли. Прошло десять лет, писали они, они до сих пор тоскуют, но жизнь продолжается. Они были для меня живым подтверждением того, что родителям, пережившим кошмарную потерю детей (это всегда кошмар), удается существовать и дальше.

Еще более смелым решением было бы двигаться все дальше на север, пока не завидим яркие огни Окленда, города побольше. Там я могу найти работу в газете или журнале. Хотя, пожалуй, только ненормальный согласится взять на работу такую вымотанную, погрязшую в тоске мать-одиночку.

Я остановила машину у глинистой обочины, поросшей папоротниками, на самом верху зигзага. Внизу раскинулся город – серые кубики, окна блестят на солнце. В одной из тех башен в деловом центре работает та женщина, что отняла у Сэма жизнь, возвращаясь на службу с обеда. Мне стало интересно, как она выглядит, чем сейчас занимается. Достает из шкафа документ, говорит по телефону? В таком небольшом городке, как Веллингтон, у нас вполне могут найтись общие знакомые. Но никто и виду не подал, что знаком с ней. Может, чувствовали, что ей лучше не попадаться мне на глаза – слишком опасно. Скоро, уже скоро ей придется предстать перед судом и признать, что она была пьяна или вела машину слишком быстро. Наказание ее не минует.

За деловыми кварталами, за холмами, за домом Лены лежало кладбище, где покоилось тело Сэма. Еще дальше за ним, на пляжах Макера-бич, отдыхали семейства, стремясь извлечь как можно больше из уходящего лета. Мамаши расстилают на камнях одеяла, разливают оранжад и убеждают детишек, что вода совсем не такая холодная, как кажется. Мальчишки прыгают в волнах, они уже покрылись гусиной кожей, плечи блестят на солнце. Среди них и приятели Сэма. Мне не хотелось видеть ни их, ни их матерей.

Ветер с юга обжег мне ноздри. Давно ли я радовалась жизни в домике на линии разлома, старалась обустроить его, а заодно и наш брак. Сейчас это вдруг показалось непосильным.

Из машины вылез Роб, ему не терпелось скорее показать Клео новую постель. Нагрузившись кошачьим туалетом и наполнителем, я потрусила следом за ним вниз, к дому. Мысленно я пыталась подготовиться к тому, во что могла превратить дом эта чертовка, считающая себя его новой хозяйкой. По крайней мере, стены пока на месте, крашеные балки потихоньку лупятся себе на солнце. Никаких следов котенка.

Не успела я повернуть ключ, как крохотная пантера кубарем слетела к нам с лестницы, задрав хвост, как знамя. Она издавала приветственные вопли, вопросительно вздымая голос: Где же вы были? Почему так долго? Принесли мне что-нибудь?Она подпрыгивала на задних лапах, тыкалась подбородком в наши ладони, задевая зубками о наши ногти. Мурлыканье красноречиво говорило о том, что мы прощены. Мы снова сделали небо синим и приклеили солнце обратно на небосклон – просто тем, что вернулись домой. Я снова очарована. Как я могла решить, что отдам ее? Она нужна нам почти так же, как мы нужны ей.

Но когда Роб предъявил ей постель с леопардовым покрывалом, Клео выгнула спину горбом и распушила хвост ершиком. Раздалось злобное шипение. Постель для кошки испугала ее не меньше, чем настоящий, живой леопард, окраске которого подражала ткань. Клео прыгнула и яростно атаковала, нанеся удар задними лапами, после чего ретировалась под диван, не дав врагу возможности нанести ответный удар.

Клео отказывалась выходить до тех пор, пока неприятель не ретировался в ванную. Тогда нам и в голову не пришло, что это начало «истории с лежанками», которая будет длиться бесконечно. Когда постель убрали, кошка пулей выскочила из-под дивана и бросилась на пакет из супермаркета, потом забралась внутрь. Отдышавшись и успокоившись в его пластиковой утробе, она совершила внезапное нападение на телефонный шнур и поскорее укрылась от него в безопасной тиши кухонного шкафа.

Кошка была подобна натянутой струне. Ее окружали потенциальные злодеи, под подозрение подпадали все: каждая тень, катышек пыли, список покупок, старая тесемка, домашняя утварь. Любой шум заставлял ее насторожиться. Услышав скрип двери, она подпрыгивала. От пения птицы далеко в саду у нее вставала дыбом каждая шерстинка.

Ни один носок в доме отныне не мог чувствовать себя в безопасности. Она изымала их из спален, ботинок и корзины для белья, тщательно отделяла один от другого, лишая тем самым силы к сопротивлению. Затем носок таскали по всему дому, вонзали в него двойной набор когтей и безжалостно пытали, пока он не прикидывался мертвым.

У меня разболелась голова. Затевать уборку в доме было бессмысленно. Это только подвигло бы котенка на новые подвиги по разрушению дома.

– Даже думать не смей! – прикрикнула я, когда Клео вскочила на столик в прихожей и занесла лапку над высокой вазой с букетом наперстянки.

Подняв на меня голову, она встряхнула усами и съежилась. Я была серьезна. Кошка опустила лапку и покорно спрыгнула на пол. Гордиться здесь нечем, но, признаюсь, я засветилась от удовольствия. Ощущение, что тебя слушается дикий зверь, было неописуемым. Должно быть, нечто подобное испытывают учителя, страдающие манией величия. Радуясь первым шагам в роли деспота, я тихо удалилась на кухню, чтобы поставить чайник. Однако, подобно многим тиранам, я пребывала в плену иллюзий.

Ваза упала и разбилась. Наперстянки элегантно рассыпались по коридору под самыми разными углами. Я наблюдала за котенком, попавшим в переплет. Оказавшись в трубопроводе ваза – цветы, она вынуждена была спасаться бегством.

Как большинство стихийных бедствий, это тоже окончилось, не успев начаться. Дом, который несколько секунд назад выглядел как обычный жилой дом, хотя и неряшливый, теперь явно нуждался в гуманитарной помощи из США. Клео, прошлепав по приливной волне, трясла каждой лапой после каждого шага с таким видом, будто вода нанесла ей личное оскорбление. Уши прижаты, хвост опущен – в таком виде она не годилась на первое место в конкурсе красоты.

Я крикнула Робу, чтобы он принес полотенца. Вдвоем мы попытались опять превратить дом в сухопутную территорию. Я выжимала ковер, а Роб старательно вытирал кошку. В первый раз за все время она проявила некое подобие смирения.

8
Целительница

Кошка любит всей душой, но не настолько самозабвенно, чтобы ничего не оставить себе.

Проведя неделю в море, вернулся Стив. Пока он чистил и приводил в порядок дом, я стояла в кухне, наблюдая за полетом чайки в восходящих потоках воздуха над скалами. Мы с птицей находились на одном уровне. Она развернула в мою сторону клюв-лезвие. Мы обменялись взглядом.

Недавно еще я любила птиц, сочувствовала их жизни-борьбе. Когда мне было лет восемь или девять, я подобрала в палисаднике дрозденка. Он не мог летать. Наш кот Сильвестр наверняка поймал бы его, нужно было что-то делать. Я взяла шарик из перьев в руки. Он без возражений схватился за мой палец жесткими, как у рептилии, лапами. Клюв и пальцы ног были великоваты для этого тельца. Этому существу далеко было до настоящей птицы. Мне ничего не оставалось, как взять его в дом. Обувную коробку выстлали ватой. Вязальной спицей проделали дырки в крышке. Дрозденыш охотно заглатывал подслащенную воду из пипетки. Уверенная, что ночью птенец подохнет, я закрыла крышку. Коробка в ответ чирикнула. Не тревожно. Просто чирикнула. Всю ночь коробка простояла на моем туалетном столике. Я с ужасом думала о том, что найду в ней наутро. Но когда я соскочила с кровати и приоткрыла крышку, птенец был жив. Он сидел прямо, черные глаза поблескивали в ожидании. Я опустила крышку и вынесла коробку в палисадник. Там я открыла ее, и дрозд выскочил на траву. Он покачался в нерешительности, а потом, шумно захлопав крыльями, вспорхнул на ветку. Там он посидел, не обращая на меня внимания. Я позвала, но птица перелетела через поляну, к соснам. Я ждала, что она вернется, поблагодарит меня за спасение. Ничего подобного, и не подумала.

Чайка метнулась прочь, нырнула вниз, к стоянке парома, полетела над портом. Пять недель прошло с того дня, как нашего первенца в белом гробу закопали в холм там, за Лениным домом. Мы навещали могилу несколько раз. Я не нашла никакого утешения на продуваемых ветром вершинах кладбища Макера с его ровными солдатскими шеренгами надгробий. Первые пару раз пришлось поплутать, пока мы нашли в этой мрачной мозаике могилку Сэма. Стив запомнил, что она находится на одной линии с туалетом. Я прямо-таки увидела Сэма, заливающегося смехом по этому поводу. Ему был не чужд грубоватый сортирный юмор. По нелепому совпадению мальчик оказался зарыт между двумя старцами под девяносто лет. Я на коленях стояла у могилы, орошая слезами траву, и пыталась найти здесь хоть что-то от него, от его сущности. Решительно ничего от него не было в этих сучковатых кустах, скрюченных и искривленных под постоянными ветрами. Облака кутались сами в себя, принимали немыслимые формы. Блеяли овцы. Сэм не имел никакого отношения к этой пустоши.

Я чувствовала себя актером, надевшим чужой костюм. Внешне мы казались теми же людьми, что и месяц назад или раньше. Ездили на той же машине, ходили в тот же супермаркет. А чувство было такое, будто все мои внутренние органы переставили, поменяли местами и расцарапали. Возможно, это шок. Я утратила уверенность в том, что быть живой – это благо. По малейшему поводу взрывалась гневом и ненавистью. Я злилась на тех, кто лежал рядом с Сэмом. Не имели они права жить так долго.

Хотя учебный год уже начался, мы решили еще недели две подержать Роба дома. Он практически не упоминал Сэма, но продолжал каждый день надевать его часы с Суперменом. Может, думал, что запястье с часами становится ниточкой, связывающей его с братом. Робу больше, чем любому другому мальчишке, требовался сейчас супергерой. Если бы только Супермен мог появиться в окне его спальни с хохочущим Сэмом на руках!

Я задумалась – в чем природа тяготения к супергероям? Похоже, дело тут не столько в совершаемых ими подвигах, сколько в их другой жизни, где они выглядят малопривлекательными типами, аутсайдерами. Большинству мальчишек близок Кларк Кент, странный парень, которого не любят девушки. В каждом мальчишке живет герой, как в Кларке Кенте. А единственная надежда в том, что он точно знает: настоящий живой Супермен непременно появится – вот такая цель, правда, впоследствии она заставляет многих молодых людей горько разочароваться. Они становятся старше, поиск Супермена продолжается. Спортивные герои, рок-звезды, миллионеры. Но реальный герой намного дальше. Он скрывается внутри.

Слишком упрямая, чтобы признаться себе в этом, я начала принимать помощь от Клео. Она, казалось, понимала, когда мне совсем плохо, когда бы это ни случилось, ночью или днем. В дверную щель просовывалась лапка, она прыгала на кровать или садилась рядом, ничего не требуя. Спокойно мурлыкала и просто ждала, пока я не вынырну со дна на поверхность.

Даже ее разрушительные выходки, казалось, были небесцельными. Благодаря им, я волей-неволей постоянно была чем-то занята. В минуты, когда я орала на нее из-за сорванных занавесок или опрокинутых фотографий в рамках, меня не грызла тоска по Сэму. Возмутительная, проказливая, невероятно нежная натура Клео во всем проявлялась по максимуму. Жизнь в ней била ключом, она переполняла ее – от усов до кончика хвоста. В ней было куда больше от Сэма, чем у могилы под пустынным небом на холмах Макера.

Но Стиву, похоже, все это виделось в другом свете. Конечно, я объяснила ему, как Сэм выбрал Клео, и все-таки мне казалось, что у него котенок ассоциируется с нашей прошлой жизнью, а не с тем нереальным существованием, которое мы кое-как пытались влачить сейчас. Завести животное, не посоветовавшись с ним? Это решение вряд ли способствовало сохранению мира в семье. К тому же в семье Стива испокон веку привечали только собак.

Под внимательным взглядом Клео Стив распаковывал свою сумку. Вид у кошки был такой, будто она мысленно составляет опись его одежды и прочего движимого имущества. Он искоса поглядывал на нее. Я точно знала, какое слово сейчас у него на уме. Бардак.

Мы с мужем смотрели по-разному на многие вещи, и одним из различий было отношение к бардаку. Меня никогда не раздражал и сейчас не раздражает определенный уровень беспорядка. Наоборот, даже интересно вдруг наткнуться на старые бумаги или одежду, о существовании которой давно забыл. Это может натолкнуть на неожиданные и свежие творческие идеи. По крайней мере, именно так я успокаиваю себя, если не нахожу времени привести дом в порядок, а я его не нахожу почти никогда.

Стив, напротив, такой аккуратист, как будто принадлежит к особой философской школе педантов. Став его невестой, я, практически подросток, билась, пытаясь удовлетворить эту его потребность в безукоризненном порядке. Накануне его возвращения с моря я носилась по комнатам, стирая пыль с плинтусов, поправляя перекосившиеся шторы и расправляя кисточки на ковре в строго параллельные линии. Я оказалась плохой ученицей. Потребовались годы, чтобы я поняла: Стиву совершенно не важно, что я довела обстановку в доме до совершенства, как казалось мне. Игнорируя мои старания, он всякий раз, будто робот, проделывал одно и то же: сначала пылесосил, потом протирал спинки стульев, даже если за полчаса до того я навела на них глянец, и только потом распаковывал свой рюкзак. Сегодня о пылесосе не могло быть и речи, учитывая горы намокшего барахла на полу. Стиву пришлось довольствоваться тем, чтобы собрать с пола носки и обрывки пакетов.

В момент, когда я начала расписывать Стиву, как Роб обожает котенка, Клео нырнула в его сумку и выпрыгнула оттуда с черным носком в зубах. Отскочив, она подбросила добычу над головой и высоко подпрыгнула. Изящно поймав носок передними лапами, она, не выпуская его, сломя голову понеслась прочь. Задняя черная лапка при этом наступила на носок, заставив котенка затормозить так резко, что он перекувыркнулся в воздухе и приземлился на спину. Я обмерла. Бедняга, она наверняка сломала себе хребет. Немедленно к ветеринару. Вот-вот начнется агония. Я этого не переживу. Клео, как ни в чем не бывало, вскочила на ноги и понеслась вскачь, не забыв прихватить носок.

Стив, на которого спектакль не произвел никакого впечатления, поплелся из комнаты за своим носком. Обычно нам со Стивом требовалось дня два, чтобы привыкнуть к друг к другу после его возвращений. Его раздражало, что я не хочу аккуратно складывать белье, а меня бесило, что он проверяет за мной, хорошо ли я помыла кастрюли и не осталась ли их обратная сторона липкой от жира. С учетом добавочного раздражающего фактора в виде нежеланного котенка гармония в нашем доме была под большим вопросом.

Я где-то читала, что после смерти ребенка распадаются семьдесят пять процентов браков. Но не хотела в это верить. Одно из моих отличительных качеств – то, что я вечно бросаю вызов статистике. Но я начинала все лучше понимать, почему так часто распадаются брачные узы.

Стив страдал ничуть не меньше моего, но у него все было иначе, он держал свою боль в себе. Моя скорбь прорывалась в диких эмоциональных срывах, я рыдала, вопила, обвиняла, нуждалась в поддержке. Горе Стива было сдержанным, тихим. Если он и произносил какие-то слова, то только тщательно выверенные и продуманные, будто несколько капелек воды на апельсине на старинном натюрморте голландского мастера.

Стив справился с тем, чего ждали от мужчины: опознать тело в морге, беседовать с полицейскими, а завтра еще и явиться в суд в связи с расследованием, – однако все, что бушевало у него внутри, было скрыто, как за крепостной стеной. Отчасти в этом была виновата я. Тогда, через несколько дней после аварии, ни в коем случае нельзя было говорить, чтобы он перестал плакать. Все это время взгляд Стива блуждал где-то, задерживаясь то на занавеске, то на ковре, на фикусе. Он ни разу не посмотрел мне в глаза. Когда он спросил, пойду ли я с ним в суд, я отказалась. Мне было даже подумать страшно о том, чтобы вновь пережить все это в присутствии чужих людей. Будь я хорошей женой, смогла бы найти в себе мужество согласиться. Нам обоим сейчас нужна была помощь, мы нуждались в ней как никогда, но ни у одного из нас не хватало сил поддержать и утешить другого.

Нас позвал Роб. Он ползал по полу в гостиной, дразня Клео отцовским носком. Роб тащил носок по комнате. Клео прыгнула, схватила носок в зубы, потом подскочила к Робу и бросила носок к его ногам. Она села рядом с Робом и замерла в ожидании, посматривая на него снизу вверх.

– Видите? Она приносит его, она делает «апорт»!

– Только собаки выполняют команду «апорт», – сказал Стив, поднимая с пола свой носок.

– Нет, ты только попробуй! – просил Роб.

Стив нерешительно подбросил носок в воздух. Клео сорвалась с места и, схватив носок, положила его на сей раз к моим ногам.

Котенок считал, что мы все имеем право поиграть с носком. Ей хотелось, чтобы игра была общесемейной.

– Клео играет в носкобол! – пошутил Роб.

А кошка не знала устали. Вскоре мы втроем, как зачарованные, следили за причудливыми пируэтами, которые она выписывала в воздухе, охотясь за трикотажной жертвой. Когда носок наконец закатился под диван, я даже почувствовала некоторое облегчение. Уж в этот пятисантиметровый зазор между диваном и полом ей не забраться.

Но я недооценивала гибкость Клео, которой позавидовал бы йог. Кошка без колебаний распласталась на полу и, извиваясь, стала ввинчиваться в узкую щель. Как будто рождение, только наоборот.

Наступившая тишина встревожила нас. Она застряла и не может выбраться наружу. В следующее мгновение из-за высокой диванной спинки мелькнула черная лапка. За ней другая. Два набора когтей уперлись в спинку, и вот уже над ними появилась мордочка, вдвое уже, чем когда мы ее видели в последний раз, глаза полузакрыты, уши плотно-плотно прижаты к голове. В зубах она победно сжимала пойманный носок.

* * *

Заходящее солнце тигровым глазом поблескивало над холмами. Небо порозовело от изнеможения. Накинув кашемировый кардиган, я отбивала куриные грудки. Ризотто из риса было достаточно нейтральным блюдом и не оскорбляло ничьих вкусовых пристрастий, так что в нашей семье его ели все.

Клео подняла нос, полузакрыв глаза, будто знаток вина, оценивающий аромат редкого бордо. Она, не отставая, бегала за мной по кухне, лапкой хватала за лодыжки и попискивала. Это не было мяуканье кошки, выпрашивающей подачку, скорее требовательный голос жрицы, негодующей оттого, что к ее ногам до сих пор не положили жертву.

Я сгребла ее в охапку, прижала к груди и уселась на кухонную табуретку. Клео тоскливо посматривала в сторону курицы, но тут ее внимание привлек мой шикарный кашемировый кардиган. Банальная овечья шерсть Клео не интересовала. Другое дело шерстинки, полученные от коз и подвергнутые долгой и сложной обработке. Она принялась, чавкая, обсасывать шерсть вокруг средней пуговицы.

Этому нельзя потворствовать. Я опустила котенка на пол. Тут же Клео снова вскочила мне на колени. Изображая изголодавшегося льва, она вонзила в кофту зубы. Я попыталась ее оторвать, но подскочила от острой боли: кошка прокусила мне большой палец. Мало того что она испортила кардиган, так еще и во мне просверлила дыру.

Вскрикнув, я прижала к ранке бумажное полотенце, чтобы унять кровотечение. Стив, увидев мое ранение, не особо удивился: Клео отлично удавалось доказывать, что он прав, не питая симпатии к котятам.

Вечером, когда мы сели ужинать, морщина между бровей у Стива стала еще глубже: его поразило, что упрямица Клео не желает понимать слова «На стол прыгать нельзя». Она раз за разом атаковала наши тарелки, не говоря уж о салфетках, солонке с перечницей, ножах и вилках.

У меня горел и пульсировал затылок. Больной палец ныл. Попытка расположить мужа к котенку потерпела крах. Я схватила ее и недрогнувшей рукой заперла в чулане со стиральной машиной.

– Ей там не нравится, – заныл Роб.

– Я не дам ей разрушить нашу жизнь! – крикнула я, стараясь заглушить доносящийся из чулана вой.

Слушая эти надрывные вопли, я поняла, что сейчас сорвусь. Дело было не только в котенке, пальце и муже. Наутро было назначено слушание в суде. Стиву предстояло встретиться лицом к лицу с этой женщиной. Полицейские подтвердят, что она виновна. Ее ждет тюрьма. Я наконец вынуждена буду смириться с тем фактом, что Сэм умер.

Меня била крупная дрожь. Дыхание было поверхностным и частым. «Я больше не стану ее здесь терпеть! Она отправится назад, к Лене!»

Роб уставился в свое ризотто и глотал слезы. «Ты… злая…»

Уронив стул, я выскочила из-за стола и бросилась в спальню. А там, уткнувшись в подушку, заревела во весь голос. Я понимала, что Роб прав, я злая. И не могу держать себя в руках. Плохая мать, отвратительная жена, вообще какой-то недочеловек. Мне хотелось натянуть одеяло на голову и надолго заснуть.

Не удалось: я почувствовала, как детская рука легла на плечо. «Мам, она тебя любит, – раздался шепот. – Вот слушай…»

У меня на шее угнездился меховой комок. Ритмичное утробное мурчанье раздалось прямо в ухе. Низкий, какой-то первобытный звук морского прибоя, шум волн, что накатывались на черные песчаные берега моего детства, шум, который слышит дитя в материнской утробе. Мудрый, вечный, так могла бы звучать колыбельная самой земли или голос Бога.

Говорят, что кошачье мурлыканье оказывает благотворное воздействие на организм человека. Исследованиями доказано, что мурлыканье способно снизить кровяное давление, помогает справиться со стрессом, даже лечит кости и мышцы. Лечебную силу кошек признают сейчас уже многие больницы и дома престарелых: кошки-доктора живут там постоянно, и их используют в лечении больных. Регулярные дозы мурлыканья способны врачевать и сердце. Я слушала гортанную песенку, и грудь постепенно наполнялась жидким медом.

Подпихнув голову мне под подбородок, Клео оглядела меня с материнской тревогой и вдруг, к моему изумлению, ткнулась влажным носом в щеку. Это был, явно и бесспорно, кошачий поцелуй. Свернувшись калачиком на моей шее, кошка вытянула изящную переднюю лапку и сунула ее прямо мне в нос. Я взяла лапку двумя пальцами и стала поглаживать, наблюдая за коготками, которые то появлялись, то пропадали. На сей раз мне не угрожала атака. Подушечки лапок Клео были нежней, чем кончики моих пальцев. Так мы лежали, «взявшись за руки», души наши преодолели межвидовые различия, и не нужны были слова, чтобы понять друг друга.

Я проспала много часов, а когда проснулась, Клео была рядом, она забралась под одеяло, а голову положила на подушку нос к носу со мной. Она явно считала, что находится здесь по праву. Рассматривая ее недвижное тело, остренькие ушки на белоснежной наволочке, слушая безостановочное и такое утешительное мурлыканье, я невольно подумала, что, наверное, еще ни разу, с первого дня сотворения Земли, человек и кошка не спали вот так, бок о бок.