Текст книги "Клео. Как одна кошка спасла целую семью"

Автор книги: Хелен Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

17
Новое рождение

Любовь иногда причиняет боль и людям, и кошкам.

Механизмы кошачьей любовной жизни почти столь же приятны, как хождение босыми ногами по битым бокалам для шампанского. Они настолько жестоки и болезненны, что я не удивилась бы, узнав, что их выдумал сам Джек Потрошитель. Но обо всем по порядку…

Кошки-самки долгое время незаслуженно пользовались дурной славой сексуально озабоченных созданий. Когда у кошки течка и бушуют гормоны, она готова спариваться с любым котом, не глядя, породистый он или дворовый. Был бы кот, четыре лапы да хвост, остальное неважно. Иногда сойдет даже трехногий кот с обрубком хвоста. Моногамия их не волнует, поскольку это неудобно, да и скучно. Генетикам удалось доказать то, о чем многие раньше только догадывались: котята из одного помета потому иногда так разительно отличаются по цвету и качеству шерсти, что отцы у них разные.

Из-за этого кошек иногда считают потаскушками. Однако это не совсем справедливо, если учесть, что большую часть года их образцовое поведение достойно героинь Джейн Остин. Одинокие охотницы, они и не думают заводить какие-то там романы. Брачные периоды случаются нечасто. Кошки просто вынуждены выкладываться изо всех сил, когда длинными весенними ночами гормоны бурлят в крови, как турбогенератор.

Самцы почти любого вида животных, наоборот, всегда в охоте. Если только не вмешался скальпель (и это не всегда трагедия), они на взводе двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. Ни в мире людей, ни в мире животных для мужчин нет слова, подобного «потаскушке». Женщину назовут нимфоманкой, если она переспит более чем с одним партнером, мужчиной же, который спит со всеми женщинами, которых только может соблазнить, восхищаются. В его честь пишут книги и создают оперы. Фильмы, в которых изображены благодарные, покорные женщины, сняты с мужской точки зрения – сверху. Сравнительно недавно, пытаясь соблюсти политкорректность, режиссеры Голливуда начали снимать актрис в позиции сверху, они ездят на своих партнерах, как на пони. Увы, вместо того чтобы придать зрительницам сил и уверенности в себе, это возымело обратный эффект. Наблюдая, как скачут груди Скарлетт Йохансон, как ритмично, будто промышленная тестомешалка, движутся ее покрытые искусственным загаром бедра, обычная женщина слышит рядом с собой учащенное дыхание мужа. Ей уже ясно, какие сексуальные фантазии посетят его в ночь после сеанса. А между тем, как бы там ни стонала Скарлетт, как бы ни трясла буйной золотистой гривой, позиция сверху – одна из наименее привлекательных для женщины, так как не дарит ей особо богатых ощущений. Женщин по-прежнему мало кто спрашивает, да они и сами не решаются заявлять о своих предпочтениях, опасаясь показаться слишком озабоченными. Если только женщина наслаждается сексом так же, как мужчина, и не стесняется в этом признаться, ее тут же заподозрят в постыдном психологическом сдвиге.

Сами любовные игры для кошки мучительны, как агония. Кот, как только ему дали «зеленую улицу», знает, что теперь его подруге никуда не деться. Зубами он вцепляется ей в загривок, входит в нее и немедленно извергается. Не думая о том, чтобы доставить ей удовольствие – ему чужды заботы современных мужчин, – он волнуется лишь об одном, чтобы поскорей и до конца сделать свое дело. Котиный пенис снабжен крючковидными зазубринами. Когда кот его вынимает, крючки впиваются в кошку, стимулируя выход яйцеклетки. Разумеется, бедняжка орет от боли и пытается его укусить. Опытный Казанова таких вольностей не допускает. Он продолжает держать партнершу зубами за загривок, пока не будет окончательно готов к отбытию.

Когда страсти стихают, любовники разбегаются в разные стороны и начинают яростно умываться – кошачий эквивалент прохладного душа. Спустя короткое время она уже готова к новому раунду любви – как правило, уже с другим партнером.

К родам кошки относятся здраво. Вместо долгих девяти месяцев они свели всю беременность к шестидесяти трем дням. Кошачий папочка теряет интерес к потомству уже в первые секунды после соития, так что к моменту родов его нет на сцене (кот, заявляющий права на детей? Такого прецедента не было). Визиты к доктору и курсы, где учат правильно дышать во время родов, для кошек исключительная редкость. Мама-кошка – у нас принято называть ее королевой – полагается на свой инстинкт, и он не подводит.

Лично я думаю, что было бы справедливо называть Королевой каждую беременную женщину. Если сексуальные меньшинства поднимут протест, ничего страшного: мы согласимся на Баронессу, Герцогиню или Принцессу фей. Что угодно, только не эти жутковато звучащие медицинские термины «первородящая», «повторнородящая» или совсем уж кошмарное «старая повторнородящая».

Кошки рожают по пять-шесть детей за один присест. Если бы с людьми обстояло так же, количество месяцев, которые женщина проводит, задумчиво глядя в унитаз, сократились бы очень заметно. Свободное платье для беременных можно было бы покупать всего один раз. А вот детские одежки пришлось бы приобретать большими партиями. И разве это не отличный повод поторговаться на предмет скидок с производителями колясок и школьной администрацией (пятеро учатся по цене четверых)?

Беспокойство – верный признак, что беременная кошка собралась рожать. С людьми то же самое. Я ошибалась, полагая, что причиной моего газонокошения при луне была Великая Битва за Колыбель. Нужно было сообразить, что, повинуясь древнему инстинкту, организм пробуждается для более важного дела.

Кошка, собираясь рожать, ходит из угла в угол, тяжело дыша. Я и так в последнее время передвигалась с одышкой, так что этот признак не в счет. Что касается мерной ходьбы – то ночные прогулки с ручной косилкой можно считать ее эквивалентом.

Кошка может обозначить начало родов, начав усердно вылизывать себя. Особенно в районе гениталий. Чтобы я сейчас начала прихорашиваться? Исключено. Единственной попытки применить воск для эпиляции области бикини хватит мне на всю жизнь.

Кошка может еще громко мяукать, а потом начинает искать место, где ей рожать.

– Алло! Это больница? Видите ли, у меня, кажется, начинаются роды. Схватки? Ну еще не очень сильные… Интервал? Где-то минут пять. В каком смыслеуспокоиться и попытаться уснуть? Как я могу уснуть, когда рожаю?.. Расслабиться и принять лекарство? Вы что, шутите? И что с того, что у вас все места заняты? Могу родить и в кладовке для веников.

Когда роды начались, кошка тяжело дышит и громко мурлычет. Хотя человеческое ухо, возможно, и воспринимает эти звуки как мурлыканье, но я точно знаю: в это время кошка не мурлычет. Она жалуется.

– Да что она о себе возомнила, эта тупица медсестра, как она смела вот так отказать мне в госпитализации?

На этом этапе очень важно спокойно разговаривать с кошкой, успокаивать ее и подбадривать.

– Вот таблетка, – уговаривал Стив. – Прими и ложись, может, сумеешь уснуть.

У кошки может начаться рвота.

– По-моему, надо позвонить Джинни. Она знает, что надо делать.

– Я уже звонил. Ответила приходящая няня. Они на каком-то конкурсе рок-музыкантов.

–  Рок-музыкантов?

– Все в порядке. Вернутся часов в двенадцать. Джинни встретит нас в больнице, если мы все же туда поедем. А пока ляг и попробуй уснуть.

Первый котенок обычно появляется меньше чем через час после начала родов.

– Сколько сейчас времени?

– Ты еще не легла? Пол-одиннадцатого.

– Эти схватки начались семь часов назад. Я уверена, что пора ехать в больницу.

– Они же сказали, что не примут.

– Вряд ли нам дадут от ворот поворот, если я начну рожать прямо там, а?

Кошке-матери нужно немногое. Поставьте картонную коробку в привычное место, положите на дно несколько слоев газеты – вот и все.

Честно говоря, и я бы предпочла сейчас картонную коробку. Забираясь в больничную машину, я тут же пожалела, что вызвала ее, и захотела вернуться домой. Я вообще не особо жалую больницы, особенно те, где меня не хотят видеть. Даже эта, с новым «уютным» родильным отделением, мне напоминала декорации фильма про Франкенштейна. Уютное… Как будто я слепая и не замечаю блеска аппаратуры, множества дырок в стенах для трубок и проводов, страшноватых инструментов, прикрытых зеленой хирургической тканью.

Кошке, чтобы родить всех шестерых своих котят, нужно около шести часов.

Моя родовая деятельность была существенно менее бурной. Я принимала ванну, дышала, ходила. Я пригибалась к полу, как животное, опускалась на колени, как амазонская индианка, я с радостью повисла бы вверх ногами, зацепившись за одну из безвкусных картин на стене, если бы это ускорило процесс. Ничто не помогало. Хотя схватки были весьма болезненными, при этом они, кажется, не собирались заниматься делом.

Если сильные схватки у кошки длятся более двух часов, а котята не появляются, желательно вызвать ветеринара.

Врач подоспел примерно к полуночи и отправился спать в соседнюю комнату. Мне все действовало на нервы, в том числе и я сама. Хотелось распахнуть больничные двери и убежать куда-то в ночь.

Кошкам не рекомендуется рожать вне дома. Двери могут оказаться запертыми.

Вообще-то, я собиралась рожать естественным путем, без применения болеутоляющих, но, несмотря на это, скоро превратилась в придаток маски, источающей сладковатый запах закиси азота. Никогда я не пойму, за что ее назвали веселящим газом. Со мной не происходило ничего, даже отдаленно похожего на веселье, разве что все вокруг заговорили тонкими голосками, как у Дональда Дака. Меня это только еще сильнее раздражало. Однако, как только у меня пытались отнять маску, я двумя руками прижимала ее к лицу и отказывалась выпустить.

Появился врач, сказал, что собирается рассечь оболочки вокруг головки ребенка. Ребенка? А при чем здесь какой-то ребенок?Неожиданно в комнату вплыла кипенно-белая кошечка и остановилась около меня, глядя своими прекрасными блестящими глазами. Но только это была не кошка, это была Джинни!

– Ты молодец, все идет отлично, – мурлыкнула она мне прямо в ухо. – Мы уже видим головку. У малыша густая черная шевелюра. Еще одна схватка – и ты родишь.

Почему они все говорят о ребенке? С ума сошли, что ли? Неужели я единственный здравомыслящий человек в этой комнате?

– Вот сейчас, – сказала Джинни. – Тужься…

И тут же перед глазами возник сказочной красоты водопад, глаз не оторвешь. Алмазная комета описала дугу под потолком и приземлилась где-то в районе моей правой коленки.

Еще не родившийся котенок в материнской утробе находится в наполненном жидкостью пузыре. Когда котенок появляется на свет, пузырь может прорваться.

Воздух наполнило громкое мяуканье. Хотя нет – не мяуканье. Это был громкий рев, похожий на мотор газонокосилки, нет-нет, на детский крик. Ребенок? Должно быть, тот самый ребенок, которого тут все ищут. Хорошо. Они нашли, что хотели, и теперь оставят наконец меня в покое.

Крохотные алые ножки и изящные, филигранные пяточки были обмотаны красно-пурпурным канатом, достаточно толстым, чтобы пришвартовать к берегу паром Стива. Пуповина. Малюсенькие ручки завернулись, как розовые камелии. Личико мудрое, как у гуру, свежее, как заря; глазки с любопытством осматривали комнату из-под копны черных волос. Никогда я не видела, чтобы кто-то был настолько твердо уверен, что попал по адресу. Ребенок. Нашребенок! Волна нежности хлынула из меня, как цунами, и окутала ребенка.

– Она просто совершенство, – сказала Джинни, положив ее мне на руки. – Как вы ее назовете?

Я совершенно не строила никаких планов насчет девочки. Потаенную мечту о дочке я загнала в такие глубины, что боялась в ней признаться кому бы то ни было, даже самой себе. То, что ребенок – девочка, недвусмысленно говорило о ее намерениях: она не собиралась становиться копией Сэма. Она пристально, как близорукая, смотрела прямо мне в лицо, и была в этом лице такая неповторимая индивидуальность, что у меня не возникло искушения назвать ее Самантой. Даже в качестве второго имени.

– Лидия, – сказала я. – В честь маминой мамы. Я ее никогда не видела. Но говорят, она была сильной женщиной.

– Лидия, малышка, – нежно сказала Джинни. – Иди по жизни легко и не пугайся, если намочит дождем.

Слушая, как она произносит это импровизированное напутствие, я впервые заметила как глаза Джинни полыхнули тихой невысказанной мудростью, как у Клео.

18
Риск

Кошка бесшумно скользит на своих четырех лапах, движения ее текучи, словно молоко. Человек на двух ногах передвигается шумно и неуклюже, спотыкается, топает, руки нелепо болтаются по бокам. Человеку постоянно грозит опасность оступиться и попасть в беду, а кошка ловко приземляется на все четыре. Не потому ли кошки меньше боятся рисковать?

Роб оказался прав. Клео и не думала ревновать к малышке. Без пререканий уступив ей колыбельку, наша кошка явно поняла, что Лидия – это весьма ценное пополнение семейства. Очарованная новым человечком, Клео вполне одобряла и разделяла заинтересованность Лидии в ночном бодрствовании. По сути, Клео решила, что Лидия выдумала кормление через каждые три часа специально, чтобы внести разнообразие в скуку темного времени суток, бедного событиями. Стоило ребенку зашевелиться, будь то в два часа ночи, в полчетвертого, в четверть пятого, тут же с тихим мяуканьем появлялся четвероногий силуэт – как будто кошка не спала, а лишь дремала, стараясь не пропустить развлечение. Клео вспрыгивала на качалку, чтобы приобщиться к теплому, влажному уюту младенца и матери. Иногда она перебиралась на спинку кресла и с громким мурлыканьем смотрела на нас сверху вниз огромными полупрозрачными глазами. Возвышаясь над нами, как маяк, Клео, казалось мне, отбирала у ночи ее мистическую силу и охраняла нас, окутывая нас любовью. Дух Бастет, пролетев сквозь века, буквально лучился из нашей маленькой черной киски.

Я никогда не встречала ребенка, который бы так уверенно и удобно чувствовал себя в этом мире. Обхватив меня за палец миниатюрной ручкой, Лидия, казалось, точно знала, что находится именно там, где ей надлежит быть. В голове не укладывалось, что она никогда не появилась бы на свет, если два с половиной года назад от нас не ушел бы Сэм. Я до сих пор плакала, вспоминая Сэма, и пыталась обнаружить что-то от него в форме ее головки, в глазах. Но Лидия была совершенно независимой и уверенно требовала, чтобы ее воспринимали именно так. Огромная радость не стирала грусти и памяти. Жизнь показала, что они могут существовать одновременно.

Снова подкрадывалась зима. Южные шторма из пролива Кука с ревом неслись на город, превращая струи дождя в ледяные розги. На уличных перекрестках ветром выворачивало и рвало зонты. Старушки хватались за фонарные столбы, чтобы не улететь. Горожане карабкались вверх по холмам к своим жилищам, и не было среди них ни одного с приличной прической. Когда ветер наконец исчерпал свои возможности, холмы насупились и плотно укутались в пелерины из туч. Город окуклился, отгородился от всего. Но дождь все равно продолжался.

Веллингтонцы даже и не обсуждали особо эти мелкие неприятности. Да, климат тут был прескверный, а жить им приходилось на скалистом острове, прямо в челюстях у ледяного континента. Однако наградой служило возвышающее их в собственных глазах сознание того, что они живут в столице страны и потому (никак невозможно выразиться тактичнее) весьма значительны. Они, что ни говори, на голову выше всех этих оклендцев, унылых обитателей Крайстчерча и (Господи, прости) неотесанных дурил из провинции. Ненастье сильно осложняло жизнь, но город упорно ему противостоял: клубы книголюбов, всевозможные вечерние курсы и больше театров на душу населения, чем в любом другом городе. Культурные мы, вот так-то.

– Это вы привезли с собой скверную погоду, – строго говорили веллингтонцы окоченевшим, трясущимся от холода гостям. – До вчерашнего дня у нас тут был полный порядок. Две недели, не меньше, солнце светило вовсю.

Но после целых десяти дождливых и ветреных дней кряду Веллингтон должен был решиться на нечто из ряда вон выходящее. Стряхнув с себя серую накидку, город вдруг внезапно расцветился яркими красками. Улыбнулось желтое солнце, разом превратив гавань в синюю чашу. На фоне серых гор засияли алые крыши. Веллингтон повеселел и стал похож на картинку в детской книжке. И снова у местных жителей появился повод поздравлять друг друга с тем, что они живут здесь, в настоящем тропическом раю (ну почти).

Через шесть недель после рождения Лидии Робу должно было исполниться девять лет. То, другое девятилетие отбрасывало на предстоящий праздник некую тень. А вдруг девять станет несчастливым числом для всех наших детей?

– Как ты хочешь справлять? – спросила я у Роба утром. Я нервничала, боясь, что он вдруг повторит тогдашнюю просьбу Сэма и «праздник» окажется таким же мрачным и зловещим.

– Знаешь, чего мне на самом деле хочется, – произнес Роб; я затаив дыхание склонилась на мойкой, – так это позвать гостей с ночевкой.

– Джейсона?

– И Саймона, и Тома, и Эндрю, и Натана…

– Ты хочешь большую «пижамную» вечеринку? – переспросила я, представив, как от стен отражается эхо веселых голосов. – Так давай ее устроим!

– А можно, я позову еще Дэниела, и Хьюго, и Майка тоже?

– Конечно! Может, позовешь и девочек?

Роб посмотрел на меня так, словно я предложила ему позавтракать брокколи и луком.

В день рождения, ближе к вечеру, к нам начали стекаться по зигзагу мальчишки в пижамах и с улыбками такими белозубыми, что они совершенно ослепили опоссума, кормившегося на дереве у ворот. В доме их встречал Роб, в ярко-красном домашнем халате и новеньких электронных часах «касио» – разных функций в них было больше, чем у космического корабля «Спейс Шатл». (Еще утром мы отправили старые часы с Суперменом в торжественную отставку, к Стиву в комод.)

Дом наполнили шумные, голосистые, топающие мальчишки. Стены содрогались. Фикус трясся. Ковер был усыпан картофельными чипсами. Через всю кухню летали сосиски. Раньше подобная вечеринка для меня была бы невозможна. Я бы просто не выдержала. А теперь – нормально. Связать простыни и вылезать по ним в окно? Почему бы и нет? Крикет в прихожей? За милую душу! И плевать, если разобьют лампочку-другую. Натянув свой синий халат, чтобы не выпадать из общего стиля, я приготовилась к диким мальчишечьим гонкам.

Я и не представляла себе, сколько приятелей появилось у Роба за два с половиной года, после гибели Сэма. И это не были добросердечные товарищи, которые поддерживали с ним отношения из жалости или сочувствия. Они подшучивали друг над другом, хохотали и относились к Робу с неподдельной симпатией. С 1983 года он очень изменился. Пугливый малыш, прятавшийся за спину старшего брата, превратился в общительного парнишку, настоящий магнит для друзей. Я чуть не расплакалась от благодарности и уважения к своему сыну.

Кошки и младенцы плохо сочетаются с вечеринками. Клео и Лидию я решила было удалить на это время в тихую комнату, подальше от эпицентра. Но оказалось, что у них обеих гости вызывают скорее любопытство, чем страх. Тогда я позволила им выйти. Клео тут же облюбовала для себя Саймона, рыжеволосого любителя кошек, и провела большую часть вечера у него на коленях, дегустируя ломтики ветчины. Лидия, в прелестных голубых ползунках (купленных, когда еще она должна была стать мальчиком), одаривала мальчиков благосклонной улыбкой, как королева-мать своих верных подданных.

Мальчики затеяли игру в «колечко-колечко, выйди на крылечко». В их случае это было «выпрыгни на крылечко». Дождь яростно бросался на окна. Над крышей раздавались оглушительные литавры – это грохотал гром. Стук дверного молотка, закрутившегося на шарнире, совпал со вспышкой молнии.

В дверях стоял старый фокусник, с фальшивым носом и в круглых очках. С большущим чемоданом в одной руке, он не обращал внимания на грозу, как будто буря была не более чем театральным эффектом, оповещавшем о его приходе. На вид ему было не меньше восьмидесяти. Извинившись за опоздание, он снял плащ и похлопал себя по лысине. Мне стало страшновато за него. Табун разыгравшихся мальчишек – не самая благожелательная аудитория. Ребята критически следили за артистом, между тем как он решительно вошел в гостиную. Ох, чувствую, его хватит секунд на тридцать, не больше.

Руки у него были квадратные, пальцы коротенькие, как окурки. Руки каменщика. Однако они оказались неожиданно проворными. Фокусник опускал веревку в пластиковый пакет, заставляя ее становиться то длинней, то короче, а шарфы, залитые чернилами, побывав в картонной коробке, выходили из нее чистыми. Хотя мальчики и были настроены скептически, они смотрели во все глаза и невольно ахали.

Для завершения своего выступления старичок приберег цилиндр. Он попросил именинника три раза дотронуться до него волшебной палочкой. К всеобщему изумлению, в шляпе оказался живой белоснежный голубь.

Клео – она рассеянно наблюдала за представлением, лежа у Саймона на коленях, – вдруг метнулась по полу, как лакричная пуля, и прыгнула на птицу. Старик отпрянул и завалился на спину. Испуганный голубь забился, вырвался у него из рук. Мальчики затаив дух следили, как птица металась по комнате, потом неловко устроилась на фикусе. Стив схватил Клео и вынес ее из комнаты, пока я помогала фокуснику подняться на ноги.

– Вот это да! Это лучший день рождения из всех, на каких я только бывал! – выкрикнул один из мальчиков, когда фокусник достал птицу и отнес ее на кухню. Раздались одобрительные выкрики остальных, а потом все зааплодировали старому артисту.

После выступления старичок успокаивал голубя и собственные нервы на кухне за чашкой чая. Стены сотрясались от оглушительных напевов Дэвида Боуи.

– И этоони называют музыкой? – вздохнул он, стягивая и пряча в карман пластмассовый нос с очками. – Лично я – почитатель Бинга Кросби.

Старик допил чай, упаковал в чемодан свой реквизит и отправился обратно в грозу, в более безопасное место. Помахав ему на прощание, я вернулась в гостиную. Еще не так давно при виде пятнадцати мальчишек в пижамах, прыгающих по диванам, свисающих с люстры и устроивших потасовку на ковре, я бы пронзительно завизжала на них и начала бы наводить порядок. Но я слишком много лет потратила попусту, пытаясь воспитывать сыновей криком… Плюнуть на шум, беспорядок и присоединиться к общему веселью было куда приятней.

Я окинула взглядом море голов, пытаясь найти Роба. Обнаружить его оказалось несложно: в красном халате и с Клео на руках.

– Во, ребята, это вам точно понравится! – крикнул он, делая звук стереосистемы еще громче.

Боуи грянул любимую песню Роба «Давай потанцуем». После этого выбора у меня не было, оставалось лишь одно – капитулировать. Пристроив Лидию на бедро, я покачивалась, изгибалась и кружилась, пока не заболели ноги. Комната светилась весельем. Я не устраивала таких вечеринок с тех пор, как умер Сэм. Нет, неверно – я их не устраивала никогда. С тех пор я не только пролила реки слез, но и много передумала о том, что на самом деле важно. Не нужно все время их воспитывать, постоянно одергивать, поучать. Дети – не монстры, которые только и ждут подходящего момента, чтобы уничтожить мебель в доме. Пара лишних царапин только украсит кофейный столик. Мы хохотали. Мы танцевали. Мы жили.

* * *

Спустя несколько недель после дня рождения Роба мне позвонил Джим Такер, редактор из газеты. Джим собрался выпускать солидную газету, «Санди Стар», и спрашивал, не хочу ли я пойти к нему работать очеркистом. Слушая Джима, который взахлеб рассказывал мне о своих планах, я изо всех сил пыталась сосредоточиться на его энергичном голосе и боролась с искушением себя ущипнуть, чтобы убедиться: это не сон. Новая интересная работа – это было то, о чем я так долго мечтала, на что уже и не надеялась. Я была уверена, что это со мной никогда не случится. Да и откуда взяться интересным предложениям? Мои еженедельные заметочки о семейной жизни в веллингтонской газете едва ли тянули на Пулицеровскую премию.

Джим предлагал мне то, о чем мечтает любая мать, – гибкий рабочий график. Но одна вещь показалась мне совершенно неприемлемой. По крайней мере, я не была готова это обсуждать. Если я соглашусь на эту работу, нам придется подняться с места и с детьми, кошкой и всем скарбом переехать на шестьсот километров севернее, в Окленд. С сердцем, выскакивающим из груди, я поблагодарила Джима и спросила, может ли он дать мне какое-то время, чтобы все обдумать.

В кухню скользнула Клео и устремила на меня взор сощуренных, как два полумесяца, глаз. Я подняла ее, запустила пальцы в шелковистую шерсть. Здесь, в Веллингтоне, у нас много друзей. Как расстаться с Джинни и Джейсоном? Роб любит школу. После успешной вечеринки его популярность еще больше выросла. Лидия переезда и не заметит, она слишком мала, зато я понимаю, как изменится ее жизнь, если я выйду на работу. А как же Клео? Кошки ведь привыкают не столько к людям, сколько к месту.

Да и сама работа. Джим уверен, что я сумею писать о чем-то, кроме младенцев, ковровых покрытий и тележек в супермаркете, но что, если он ошибается? За десять лет, проведенных на нашей окраине, я, наверное, разучилась писать, утратила большую часть своих журналистских навыков. Часть мозга определенно атрофировалась. А зачем бы иначе я корябала списки покупок непонятным кодом, который сама потом не могла расшифровать в супермаркете? А свидетелями моего фиаско станет множество народу.

Я успела полюбить Веллингтон, научилась ценить его климат, горы и землетрясения, от которых крепчал характер. С другой стороны, большой город, более теплый климат – это привлекало. Порой я задавалась вопросом: не приносит ли несчастье наш домишко на зигзаге, построенный на линии разлома, всем, кто поселяется в его стенах? Мы со Стивом, пережив период подъема, связанный с рождением Лидии, понемногу начинали снова сползать в привычную рутину обид и непонимания. Любовь снова подергивалась ледяной корочкой. Может, романтичные цветы гибискуса и долгие летние ночи дадут нам шанс, позволят в последний раз испытать ее силу.

Стив – а он всегда поддерживал мою «сочинительскую карьеру» – был готов мириться с неудобствами от переезда и даже с тем, что оттуда ему будет существенно сложнее добираться до своего парома. Принять предложение Джима было очень рискованно. С другой стороны, отказ означал бы для нас другие риски, возможно, более опасные.

В саду я наблюдала, что аналогичные дилеммы решает и Клео: уцепившись задними лапами за развилку дерева, она свесила передние далеко вниз, стараясь дотянуться до верха забора. Кошка понимала, что слезать с дерева, как ни крути, придется и помочь в этом может только забор. Однако колебания продолжались: вот, извернувшись всем телом, Клео сделала отчаянную попытку возвратиться назад, на дерево. Поздно: она уже сделала первый шаг и так сильно растянулась между деревом и забором, что обратной дороги не было. Оставалось только как следует собраться, чтобы благополучно перескочить на забор и уверенно приземлиться на все четыре лапы. Если не получится, придется на глазах у всех позорно шлепнуться на клумбу. Клео не боялась риска. Она рисковала каждый день и почти всегда побеждала.

Мы провели без Сэма уже два Рождества и два дня его рождения. Дни, когда горе ощущалось особенно остро, чередовались с днями «хорошими». Последних постепенно становилось все больше, хотя я была очень осторожна в оптимистичных прогнозах. Я напоминала себе первый весенний росток, пробивающийся после долгой зимы. Сломать его ничего не стоило.

Как-то утром я шла по центру города, взбудораженная предложением Джима, ощущая непривычный подъем сил. Валери, знакомая мне по дошкольной группе Сэма, приближалась ко мне, загодя надев на лицо особое, знакомое до боли «похоронное» выражение.

– Ну каквы? – горестно прошептала она, будто разговаривала с неизлечимой больной. – А я вас недавно вспоминала, когда умерла моя двоюродная бабушка Люси…

Выслушав историю Валери (двоюродная бабушка Люси окучивала картошку в огороде, когда ее настигла безвременная кончина в возрасте девяноста семи лет), я поспешила домой и схватила телефонную трубку:

– Джим? Я принимаю предложение.