355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Хелен Браун » Клео. Как одна кошка спасла целую семью » Текст книги (страница 3)
Клео. Как одна кошка спасла целую семью
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 22:15

Текст книги "Клео. Как одна кошка спасла целую семью"


Автор книги: Хелен Браун



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Входная дверь была открыта, поскольку все время приходили люди, многих из которых мы даже не знали. Они стекались в дом, толпились в прихожей на ковре, который мне никогда не нравился. Одни говорили банальности, цитировали Библию, а я мечтала, чтобы все наконец ушли. Единственные слова, которые во мне отозвались, были цитатой из Шекспира: «Распалась связь времен». Другие посетители сердились. Среди них некий врач, который сообщил, что видел, как все произошло. На него это ужасно повлияло, сказал он. У него у самого два сына. Его гнев показался нам неадекватным. Может, врачи вообще отличаются тем, что постоянно негодуют?

Несколько человек (в основном женщины) наперебой заявляли, что испытывают те же чувства, что и мы. Вытирая слезы, они обращали ко мне заплаканные лица, ища утешения. Их слова были верхом бестактности: «Я бы не пережила, случись такое со мной», «По крайней мере, это даст Робу возможность выдвинуться. Он ведь постоянно был в тени старшего брата». Я предположила, что так они успокаивают себя, а может, просто сошли с ума, хотя провести черту между здравомыслием и безумием мне и самой сейчас было очень сложно.

Искореженному обломку человека, который раньше был мной, хотелось истерически расхохотаться в их бледные лица и посмотреть, как они в ужасе будут кривить губы. Слыша о том, что они чувствовали то же самое, когда потеряли отца/собаку/бабушку, я с трудом сдерживалась, чтобы не отхлестать их по щекам. Как можно сравнивать смерть старика с моей потерей?

Были и еще люди, те молча стояли у окна, выходящего на гавань. Залив, безразличный к человеческим страданиям, сверкал на солнце, отливая бирюзой. Я не находила утешения в его красоте, меня отталкивало это равнодушное великолепие.

Мой друг по факультету журналистики Фил Вхаанга обнял меня, не говоря ни слова. Мы никогда не были очень уж близки, но его объятия утешали во много раз лучше, чем тысячи слов, которые мне пришлось сегодня выслушать. Фил был маори, он принадлежал к другой культуре, совсем иначе воспринимающей смерть, и не испытывал потребности во всеуслышание разглагольствовать о том, как страшно происшедшее. Я была ему благодарна.

Потом я сидела на диване, поглаживая след от ожога на руке – память о том, как я пекла кекс на день рождения Сэму. В голове не укладывалось, что этот ожог еще здесь, в мире живых, а моего мальчика нет.

Мало того что ситуация и так сложилась невообразимая, так еще и туалет стоял без двери. Да, наш туалет, прямо как наши сердца, был распахнут для всеобщего обозрения. Скорбящие гости не могли укрыться и расслабиться в одиночестве. Мы тоже были лишены этой возможности. Стив приколотил к притолоке занавеску из душа, но хлипкая, в мелкий цветочек, преграда не доставала до пола, открывая посетителей снизу до колен. Я и не думала раньше, какой это надежный, благородный предмет – дверь. Правда, сейчас я открывала для себя множество вещей, о которых раньше не задумывалась.

* * *

Спустя несколько дней после похорон мне удалось убедить маму, что у нас все будет в порядке. Она с сомнением покачала головой и уселась в японскую легковушку. Из Англии позвонила мать Стива. Я вздохнула, когда она стала рассказывать, что ходила в театр на выступление знаменитого медиума Дорис Стоукс. Как будто нам еще не все было ясно. По словам свекрови, Дорис вызвала ее на сцену и сказала, что у нее есть сообщение от Сэма. Сэм просит передать, сказала Дорис, что у него все хорошо. Я раздраженно кивнула, когда Стив рассказал мне об этом. Все эти экстрасенсы и медиумы говорят одно и то же. Дальше Дорис поведала подробности о странном новом месте, где сейчас оказался Сэм. Похоже на школу-пансион, но тут весело и здорово. Я уже собралась отпустить язвительное замечание об английских медиумах и их тенденции описывать любые ситуации, прибегая к чисто британским терминам, вроде пабов, чайных и пансионов, когда Стив добавил еще одну деталь. Его мама совершенно не поняла, о чем речь, но передала слова Дорис. Может, для нас в этом есть какой-то смысл, сказала она Стиву. Сэм сказал, что он не против. Роб может взять себе его часы.

4
Вторжение

Кошка не идет туда, куда ее зовут.

Она появляется там, где в ней нуждаются.

Навсегда. Сэм ушел навсегда. Сколько это будет длиться? Существует ли бесконечность? Символ бесконечности – петля. Если я прожду достаточно долго на какой-то вселенской автобусной остановке, есть ли шанс, что Сэм вернется ко мне, сделав оборот?

Никогда. Никогда я его не увижу. Если только не верить в загробную жизнь, реинкарнацию или пансион Дорис Стоукс. Я не могла вообразить Сэма в каком-то пансионе, пусть даже заведение содержали ангелы. Он бы разобрался, какие там правила, а потом немедленно их нарушил, чтобы его исключили и отправили домой.

Даже если какие-то из этих реальностей существовали – в будущем или прошлом, – у меня туда доступа не было. Тем не менее мне нравилось думать, что я унаследовала от папы какую-то частичку его отношения к нереальному миру. Его любимой цитатой из Шекспира было: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

Папа любил рассказывать о том, что в молодости он, лежа на операционном столе, побывал на волоске от смерти. Он несся через туннель к ослепительному свету и, вынырнув из него, встретился с какими-то удивительными людьми. Ему было там необыкновенно хорошо, но затем он услышал ласковый голос: «Прости. Ты должен отправиться обратно».

Обратный путь по туннелю в привычный мир, говорил папа, показался ему самым горьким разочарованием в жизни. В результате пережитого он всегда верил в призраков и духов, в спиритические сеансы и положительно относился к любым духовным учениям, кроме христианства. На жизненном пути ему встречалось слишком много людей, что называли себя христианами, но при этом не обладали ни одним из дивных качеств, присущих Иисусу.

Конечно, мой отец был необычным человеком. Своими синими, как фиалки, глазами он смотрел не столько на человека, сколько вокруг. Иногда казалось, что он одновременно говорит и с собеседником, и с какими-то своими невидимыми приятелями.

Кто-то мечтает умереть на поле для гольфа. Папе выпала похожая участь: скончаться во время антракта на концерте, куда он пригласил меня и маму, когда мальчики были еще маленькими. Услышав первые звуки своего любимого скрипичного концерта Бруха, [2]2
  Макс Брух – немецкий композитор (1838–1920).


[Закрыть]
он повернулся ко мне и сказал: «Господи, акустика здесь просто превосходна». Вдруг он вскрикнул, как от боли, и уронил голову на грудь. Я встревожилась, тронула его за плечо и спросила, что случилось. Он приподнял голову, устремил взгляд в сторону сцены и восторженно улыбнулся.

На сей раз тот голос из туннеля, кому бы он ни принадлежал, сказал ему: «Добро пожаловать наверх!», – и папе не терпелось скорее отправиться в путь.

Это, конечно, было потрясением для нас, но прекрасной смертью для папы. Он было готов к ней и ждал этого момента. Желать, чтобы он вернулся, было бы чистым эгоизмом. Иное дело Сэм. Я искала знаков, которые указывали бы на его присутствие среди нас. Если трепетала занавеска, причиной всегда оказывался ветерок. Тень на стене напоминала по форме голову Сэма, но ее отбрасывала ветка папоротникового дерева.

Единственный знак, который мы обнаружили, было слово «дурак», нацарапанное его почерком высоко на стене в спальне. Стив обнаружил надпись, когда собрался переклеивать обои. Сэму пришлось, должно быть, влезть на стремянку, чтобы расписаться там зеленым фломастером. Совершенно типично для нашего сына – развеять надежды шуткой. Может, он и хотел сказать нам что-то, например что считает нас идиотами, увязшими в своем горе.

Никогда. Сэм никогда не вырастет, не влюбится до безумия, у него не будет своих детей, никогда он не познает этого счастья. Навсегда. Он ушел из этого мира навсегда, его навсегда запомнят золотым мальчиком, которому не суждено стать мужчиной. Единственным способом хоть как-то остановить эти слова, кружащиеся в голове, было подойти к венецианскому окну – его невозможно было отправить в мастерскую: оно просто не вынималось – и начать скоблить оконный переплет острым малиновым скребком. Никогда, навсегда, никогда – пока у меня не начинало ныть запястье, а стертые пальцы кровоточили и горели. Вид из окна – город, холмы и гавань – казался зловещим, но нужно было соскабливать краску с рамы. С каждым взмахом руки я как будто снимала новый слой боли. Может, когда останется только голое, гладкое дерево, мое сердце исцелится. Один раз (днем или уже стемнело?) Стив нежно обнял меня и увел от окна. Мои бессмысленные, навязчивые движения беспокоили его.

Время от времени я возвращалась в мир – неизбежные рейды по магазинам и офисам – и без стеснения грузила чужих людей рассказами о своей трагедии. «У меня сын погиб, – сообщила я служащей на почте. – Да-да, его сбила машина три недели назад. Ему было всего девять лет». Женщина вдруг побледнела, как-то подобралась, вытянулась. Казалось, она пытается слиться с плакатом, рекламирующим новую серию почтовых марок. Объекты коллекционирования, прекрасный подарок друзьям-иностранцам, можно использовать и по назначению. Нервно посматривая на дверь, она сказала, что сожалеет. Интонации были ровными и спокойными. Сожалеет о чем? Что я воспользовалась ей как отдушиной, чтобы сообщить шокирующую информацию, или тем, что я вообще оказалась в ее почтовом отделении?

Меня захлестнуло волной стыда. Зачем было с утра портить день ни в чем не повинному человеку, просто пришедшему на работу? У нее были все основания думать, что я сумасшедшая или лгунья или то и другое.

Кассирше в банке я тоже рассказала. У нее была похожая реакция. Что за странная потребность у меня выставлять напоказ свои раны, еще незажившие, такие болезненные? Видеть их шок и дискомфорт? Слабое утешение. Должно быть, мне необходимо было переосмыслить свое место в этом мире, определить свое положение, нацепить ярлык, чтобы незнакомые люди могли его прочитать, и, в, конце концов, попытаться все же принять неприемлемое. Может, был особый смысл в том, что в старые времена люди целый год носили траур, одевались в черное. Это был предупреждающий сигнал: скорбящий человек может оказаться, мягко говоря, неуравновешенным.

Дома я чувствовала себя отвратительно, боясь стать жертвой сочувствующих гостей, но и к общению с внешним миром я тоже готова не была. Я ходила по центральной улице, хотела купить новую одежду для нашего единственного оставшегося в живых сына – модную одежду отличного качества, чтобы навсегдазащитить и уберечь его от всех опасностей, – и вдруг поняла, что заблудилась. Меня окружали лица, море незнакомых и равнодушных лиц. Я была готова расплакаться. Витрины зловеще клонились ко мне, грозя раздавить, пригвоздить к мостовой. У меня подгибались коленки. Тут меня окликнула случайно оказавшаяся там знакомая. Она проводила меня к машине. Униженная собственной беспомощностью, я поблагодарила и уверила, что дальше справлюсь сама.

Вцепившись в руль, я судорожно дышала, отлично зная, как я сейчас выгляжу. Человеческий череп, облепленный прядями волос. Взглянув в зеркало заднего вида, я увидела двадцативосьмилетнюю женщину, поразительно молодую, с красными глазами, – это показалось мне непостижимым.

Как бы то ни было, мы пытались вести нормальную жизнь. Через пару недель после похорон Стив, уставший от моих бесконечных стенаний и плача и вынужденный тайно нести собственное горе, собрал сумку и, как лунатик, отправился на недельную вахту в море. Я очень надеялась, что, погрузившись в рутину своих обязанностей и корабельных будней, он сумеет обрести покой.

Несколько дней спустя в дверь постучали. В тени коридора, за матовым стеклом двери, едва виднелся смутный силуэт. Фигура явно была женская, но ее очертания не показались мне знакомыми. Для женщины она была высоковата, волосы короткие и лохматые.

Роб оторвался от кухонного стола, на котором строил космическую станцию из нового набора «Лего». За последние недели его осыпали подарками – новыми игрушками и одеждой, всё ослепительно яркое, в нарядных блестящих обертках. Рата, некогда бдительный сторож, лишь приподняла ухо и продолжала лежать у двери в бывшую спальню мальчиков. Со дня трагедии она почти постоянно лежала там, неподвижно, безучастная ко всему. Когда ее пытались утешить, она только поднимала свои траурные глаза.

– Давай не будем отвечать, – предложила я. – Постоят да и уйдут.

Меньше всего нам нужны были очередные гости. Я, утомленная до предела, пребывала в каком-то сонном оцепенении и была неспособна поддерживать разговоры. Невозможно было снованачать обсуждать случившееся. Он – или она – будет таращиться на меня глазами-воронками, слушая рассказ о том, как из дому вышли два моих обожаемых сыночка. А вернулся только один. Я устала бесконечно повторять эту историю, декламировать ее нараспев, словно хорал в пустом соборе. Не нужны мне были их слезы, их сочувственные, разъедающие душу голоса.

Впрочем, гостья могла оказаться из тех, кто приносил нам еду. На протяжении последних недель мы то и дело находили на крыльце тарелки с сэндвичами и кексами, аппетитных жареных кур. Я была благодарна таинственным поварам за помощь и за то, что не лезли в душу. Их анонимные дары оказались желанным подспорьем и даже утешением. Я вроде бы и думать не могла о пище, однако еда куда-то девалась.

Рядом с раковиной громоздилась стопка пустых тарелок, она все росла, вызывая угрызения совести. Я понятия не имела, кто их приносит. Может, как раз сейчас у двери стоит одна из этих неведомых благодетельниц, вдруг как раз сегодня она набралась мужества войти в дом скорби и заявить права на тарелки.

Нет, не стану открывать, кто бы ни скрывался за матовым дверным стеклом. Пусть оставляют на крыльце еду, цветы или источающие патоку сочувственные записки, а затем беспрепятственно возвращаются в жизнь.

Я отступила под защиту кухни, но тут фигура подошла к двери и снова постучала. Рата вскочила на ноги и залаяла, в первый раз с момента гибели Сэма, до сих пор я только слышала, как она скулила.

– Умница! – Я ласково погладила собаку по спине, а она внезапно рванулась к двери, мотая хвостом.

Фигура за стеклом крутила головой, дожидалась. Кто бы это ни был, снаружи было слышно и рычание, и мой голос. У меня не оставалось выбора. Не открыть дверь в такой ситуации было бы просто банальной грубостью.

Удерживая Рату за ошейник, я повернула защелку. Солнечный свет прочистил мне мозги. Грациозная фигура принадлежала Лене. В ее изящную руку крепко вцепился Джейк, ее сынишка, ровесник Роба.

Большинство людей держали своих детей подальше. Почти никто из них, кроме одного-двух ближайших друзей, не общался с Робом. Это вполне понятно. Ребенку трудно вместить даже смерть деда или бабушки, что уж о говорить о сверстнике. Кто знает, как может повлиять внезапное исчезновение хорошо знакомого мальчика на их хрупкую нервную систему? К тому же, неизвестно еще, не заразны ли трагедии.

Я и сама не была уверена в том, какой может быть моя реакция на чужих детей. При упоминании имен, особенно мальчиков одного возраста с Сэмом, я чувствовала, как внутри закипает злоба и возмущение. Почему ваш сын жив, когда моего нет, какое он имеет право?

Ленин сын не мигая уставился на меня, а Рата тем временем рвалась, пытаясь освободиться. Джейк теперь вглядывался в коридор за моей спиной. Может, визит окажется почти нормальным, может, удастся обойтись без этого ужасного: «Мне ужасно жаль. Скажи, не могу ли я хоть чем-нибудьпомочь».

– Хочешь пройти к Робу? – спросила я мальчика, желая опередить Лену, если она вдруг все же решит разразиться банальностями, которые я уже привыкла слышать. – Он строит город на Луне.

Джейк стоял молча, на губах у него дрожала улыбка.

– Может, тебе в туалет нужно, я покажу, – бормотала я, пытаясь оттащить Рату, которая облизывала его слюнявым языком. – Хотя, к сожалению, им сейчас не очень удобно пользоваться. Нам сказали, что на обработку двери уйдет две недели, но, похоже, она там так и останется. У нас немного не убрано…

Лена сгибалась, как ива, под тяжестью висящей на плече сумки, точнее, здоровенного лоскутного мешка, яркого и замысловатого, – наверняка художница сама его и сшила. Сунув руку в мешок, она извлекла на свет крохотное существо с большими треугольными ушами.

Существо было черным и не особо пушистым, я бы сказала скорее, что кое-где на нем топорщились отдельные волоски. Она что, сшила игрушку, чтобы утешить ребенка, горюющего о брате?

Вдруг я насторожилась, потому что кроха повернула голову. Словно стеклянные бусины, сверкнули глаза. Четыре невероятно тонкие лапки высвободились из Лениных пальцев. Мне припомнились фотографии недоношенных детей – чтобы показать, насколько они маленькие, их клали на ладонь взрослого человека. Создание настолько слабое и беспомощное, что возникал вопрос, сумеет ли оно выжить.

– Мы принесли котенка, – сказала Лена со спокойной улыбкой.

Котенка? Какого котенка?

– Котенок Сэма! – выкрикнул Роб, вбегая в прихожую и протискиваясь между мной и стенкой.

Рата громко гавкнула, вырвалась и в прыжке чуть не сбила с ног нашу гостью. Котенок, отпрянув, прижался к Лениной груди. Должно быть, собака показалась крохотуле чудовищем. Конечно же звери не поладят друг с другом.

– Сидеть, девочка! – рыкнула я. – Она не привыкла к кошкам.

Снова ухватив Рату за ошейник, я потащила ее в дом.

– Не волнуйся, старушка, – приговаривала я, поглаживая собаку. – Мы с этим разберемся.

Рата, кажется, поняла, что в кухне ее закрывают только на время. Котенок, котенок Сэма не имел к этому дому никакого отношения. Он явился, словно инопланетянин в космическом корабле (замаскированном под мешковатую сумку Лены). Котенок был из другого времени. Мы тогда были другими людьми, Сэм был с нами, и жизни наши были еще не расколоты. А теперь все разбилось, и котенку было не место среди острых и хрупких осколков наших душ. Нечего ему было у нас делать.

Я вряд ли справлюсь с этим детенышем, я ведь ничего не знаю о том, что ему нужно. Особенно сейчас, после сокрушительного провала в роли родителя человеческого ребенка, мальчика девяти лет. Что я буду делать с такой хрупкой, беззащитной малюткой? Да и Рата, бедняга, уже достаточно настрадалась. К чему ей дополнительные стрессы, связанные с появлением в доме исконного врага собачьего племени?

Лене придется забрать бесцеремонную самозванку. Она поймет. Ей нетрудно будет найти семью, более пригодную для содержания котенка, чем наша. Зверек замечательный, красивый, а она умеет убеждать. Направляясь к входной двери, я продумывала речь. Лену отказ огорчит, но ее разочарование – ничто в сравнении с тем, что переживаем мы.

Подойдя к двери, я увидела Лену в ореоле солнечных лучей. Она укладывала котенка Робу на ладошки.

– Теперь она твоя, – ласково сказала Лена.

– Простите меня, Лена, – начала я заготовленную речь.

Но вдруг увидела лицо Роба. Он нежно рассматривал котенка, а потом пухлым пальчиком погладил его по спинке, и я увидела то, что, как мне казалось, навсегда исчезло с лица земли. Улыбку Роба.

– Вот ты и дома, Клео, – сказал он.

5
Доверие

Кошка всегда оказывается в нужном месте точнехонько в нужное время.

Роб скрылся в глубине дома со своим новым котенком, а Лена повернулась, чтобы уйти. Охваченная паникой, я схватила ее за локоть.

– Есть кое-что, что вам обязательно нужно знать, – затараторила я. – Я вообще-то не кошатница. В смысле, когда я росла, у нас были кошки, но они были скорее дикие. Просто жили под домом, а мы иногда их подкармливали. Мама провела детство на ферме, понимаете ли, и никогда по-настоящему не держала кошек. Двум-трем она разрешала входить в дом, они были немного прирученные, но не особо ласковые…

Лицо Лены омрачилось. Но мне было важно, чтобы она это выслушала. Не сказать ей было бы хуже, чем вести себя как люди, которые, заполняя бланки на таможне, пишут: «В последние тридцать дней не был в сельской местности», хотя на самом деле провели последние две недели, помогая кузену Джеффу доить его коров.

– Один кот, Сильвестр, повадился прудить в мамины туфли. Это было ужасно, потому что иногда она забывала проверить туфли, когда обувалась. Она кричала на весь дом. Она говорила, что у Сильвестра бурный темперамент, потому что в нем есть кровь персидской кошки – знаете, пушистые такие. Он был красивый, черный с белым. Все дело в том, Лена, что мы скорее собачники, мне кажется.

Лена, склонив голову, изящную, как экзотическая лилия, рассматривала наш сад, точнее, беспорядочные заросли кустарника. Поглядев на монументальные кучи экскрементов, которыми Рата усеяла весь газон, она вздохнула.

– Это очень необычный котенок, – промолвила Лена. – Так что, если вы не любите кошек, лучше…

– Да нет, я не говорю, что не люблюкошек, – возразила я. – Просто я совершенно не представляю, как за ними ухаживать. В жизни не прочла ни одной книжки о котятах, как их растить и тому подобное.

– Но… – Похоже, Лена в упор не замечала, что я твердо решила: я не хочу котенка. – Все, что ей нужно, это любовь.

Любовь. Какое простое слово из шести букв, как легко слетает оно с языка. Куда проще произнести его, чем напрягать лицевые мышцы, выговаривая «лазанья», «лотерейный билет» или «лучше отстаньте от меня все, ради бога». Мне вырвали сердце и разбили его. Разве может оно выжать из себя каплю чего-то, хоть отдаленно напоминающее слово на букву «Л» для существа, о котором я начисто забыла, и к тому же я понятия не имею, как за ним ухаживать…

Да и вообще, кошка, если даже предположить, что каким-то чудом она достаточно долго продержится в нашем обществе, это постоянное напряжение и огромная ответственность на долгие годы.

Чтобы окончательно не пасть в глазах Лены, я не стала задавать бестактный вопрос о том, сколько может прожить кошка этой породы. Насколько я помнила, те, рядом с которыми я росла, даже не до конца прирученные, были достаточно везучими и проводили я нами лет по шесть, не меньше. Обычно кончина были внезапной, родители объясняли причину исчезновения кошек серьезно и лаконично: «отравлена», «сбежала» или «сбита». Дальнейшие расспросы не поощрялись. На мои «Кто это сделал?» или «Куда сбежала?» следовал неизменный ответ: «Кто ж ее знает?»

Если каким-то чудом этой киске удастся достигнуть почтенного девятилетнего возраста, Робу к тому времени должно исполниться пятнадцать – в перспективе это выглядело как миллион лет. Учитывая, в какое месиво из-за пережитого стресса превратилась наши организмы, я сильно сомневалась, что кто-то из нас реально сумеет прожить так долго.

Лена тонко улыбнулась, и они вместе с Джейком пошли по тропинке, моментально скрывшись с глаз. Бедная Лена. Каково ей оставлять кошечку в лапах у любителей собак, которые даже не скрывают этого. Наверное, она сильно переживает. Тем не менее она решилась оставить котенка у нас. Может, пусть Роб поиграет с ней денек-другой, а потом уж вернем ее в дом, где так любят кошек.

Рата горько плакала и стенала за дверью кухни.

– Не переживай так! – окликнула я старушку. – Все устроится.

Роб уютно устроился в углу гостиной с малюткой котенком на руках. Кошечка была черной, чернее некуда. Черным было все, от коготков и подушечек лап до усов. Единственное исключение составляли глаза – два сверкающих зеленых зеркала, не похожих на обычные кошачьи глаза. Она явно позаимствовала их у инопланетянина. Роб пальцем поглаживал котенка по лбу, а тот нежно смотрел на мальчика снизу вверх. У меня екнуло сердце. Они удивительно гармонично выглядели – ни дать ни взять, умилительная сценка из рекламы 1950-х годов.

– Сэм был прав, – сказал Роб, бережно протягивая мне Клео. – Животные умеютразговаривать. Послушай ее. Она ворчит.

То ли из-за того, что невесомое тельце оказалось таким теплым, то ли потому, что лапки были такими тонкими, а шерстка удивительно мягкой, только я почувствовала, взяв ее на руки, что какая-то ласковая волна заполняет мне грудь.

– Не ворчит, – пояснила я, проводя пальцем по хрупким бусинкам хребта. – Это она мурлычет.

Я потрясенно смотрела на невинную пушистую мордочку, на эти гигантские, все затмевающие глазищи. Вы подумайте – мы лишились Сэма, я сама порой чувствовала, что моя жизнь кончена, а этой кошачьей фитюльке хватило нахальства бесцеремонно ворваться в наш мирок и даже не извиниться. Мало этого, она уютно свернулась на моих ладонях и явно полагала, что все идет прекрасно. Такая махонькая, беспомощная. Ей просто ничего больше не оставалось – только довериться нам.

Клео лениво потянулась и зевнула, показав ярко-розовый рот, усеянный довольно опасного вида острыми зубками. Она смотрела мне прямо в глаза с выражением, которое как-то мало соответствовало такому маленькому, беззащитному существу. Уверенный, спокойный взгляд говорил о том, что для нее наша встреча – это встреча равных.

– Потрогай ушки, – сказал Роб. – Они у нее такие мягкие.

Клео не возражала, когда я погладила ее ухо. Наоборот, наклонила голову и потерлась ею о мою руку, поощряя меня. Уши, тонкие и нежнейшие, как старинный шелк, скользили у меня между пальцами.

Меньше всего я рассчитывала на награду. Но она немедленно последовала: Клео лизнула меня язычком, шершавым, как наждачная бумага. Это прикосновение к тыльной стороне ладони ошеломило меня, будто первый поцелуй. Мне захотелось прижать ее и никуда от себя не отпускать. С другой стороны, измученное сердце испугалось захлестнувшей его, как цунами, нежности. Мы обречены терять любимых. Неписаный контракт между нами и четвероногим любимцем гласит, что он, скорее всего, умрет раньше нас. Чем больше мы к нему привяжемся, тем больнее будет скорбь от неизбежной утраты. Открыть для Клео сердце означало бы обречь себя на новые страдания – все равно что швырнуть эту, и без того уже травмированную, часть тела на посадочную полосу аэродрома и позволить самолетам приземляться прямо на нее.

– Давай поглядим, как она ходит, – сказала я Робу, опуская котенка на пол.

Клео заковыляла по ковру, словно заводная игрушка. Она путалась в ворсе, как в высокой траве. Помахивая похожим на червячка хвостом, она нетвердой походкой направилась к фикусу.

Я никогда не питала особой симпатии к этому фикусу. Он достался нам по наследству от хозяев нашего предыдущего жилья. Со временем мне стало ясно, почему они его не забрали. Огромные восковые листья придавали растению вид несокрушимый и какой-то ужасно скучный. Оно, как мне казалось, прислушивалось к разговорам, будто незваный гость на званом обеде, а взамен не предлагало ничего, кроме разве что небольшой добавочной порции кислорода. Переезжая сюда, на зигзаг, мы хотели было оставить фикус на старом месте, но грузчики по ошибке запихнули его в грузовик.

Я пересадила фикус в нелепую оранжевую кадку из пластика, после чего он стал выглядеть еще более самоуверенно. Во все стороны раскинулись темно-зеленые ветви, усаженные листьями величиной с тарелку, а щупальца-усики расползлись, крепко цепляясь за рамы картин и карнизы для занавесок. Превратившись из комнатного цветка в настоящее дерево, проклятое растение явно строило агрессивные планы по дальнейшему захвату территории. Я пробовала было его обрезать, но это лишь спровоцировало бурный рост боковых ветвей.

Примерно в метре от оранжевой кадушки Клео притормозила, припала к земле и, подобно льву, выслеживающему антилопу, устремила немигающий взор на добычу – покачивающийся лист, свисающий с нижней ветки. Подрагивая хвостом, она выжидала, пока лист отвернется, не подозревая об опасности. Наконец, удостоверившись, что глупая жертва полностью погружена в свои растительные мысли, Клео яростно атаковала, впилась в добычу когтями и зубами, насквозь пронзив подрагивающую зеленую шкуру жертвы.

И тут произошло нечто удивительное. Сначала раздался звук, непривычный, булькающий, он перешел в нечто, напоминающее икоту. Наши рты были открыты, ткани мягкого нёба судорожно сокращались, но на сей раз не для плача. Смех. Мы с Робом смеялись. Впервые за последние недели мы обратились к этому простейшему и самому удивительному способу исцеления из всех известных человечеству. Скорбь затянула меня так глубоко в свой склеп, что я напрочь забыла о смехе. Чтобы восстановить эту функцию, необходимую человеку для сохранения рассудка, потребовались мальчик, котенок и растение. Кошмар прошедших недель рассеялся, висящий на сердце замок страдания был отперт и свалился. Мы смеялись.

А Клео сражалась с листом фикуса, и было очевидно, кто выйдет победителем. Лист был вдвое больше по размеру и плотно крепился к стволу. Каждый раз, как она пыталась его схватить, лист выскальзывал и упруго взмывал кверху.

– А она упорная, – заметила я.

Кошечка неожиданно прекратила атаку и завалилась на бок. Взглянув на нас, она требовательно мяукнула. Перевода не требовалось. Клео надоело нас развлекать. Она желала, чтобы ее взяли на руки и погладили. Из кухни донесся тоскливый вой, напомнив, что настало, пожалуй, время представить Клео хозяйке дома.

Я велела Робу выпустить Рату, а сама взяла Клео на руки. Но что, если собака стремительно вырвется из кухни и попытается сожрать котенка? Удержать ретривера под силу только взрослому. Так что мы поменялись ролями – я пошла за Ратой, а Робу объяснила, чтобы держал котенка как следует.

Бурно радуясь освобождению, Рата всю меня вымочила слюной. Она вроде бы не обращала внимания на то, что я крепко, будто тюремный надзиратель, держу ее за ошейник.

– Ну, девочка, сейчас ты кое с кем познакомишься, – сказала я елейно. Как зубной врач пациенту, который впервые видит бормашину. – Не нервничай и веди себя хорошо.

Собаке не нужно было объяснять, куда идти. Она потащила меня в гостиную, как моторный катер с водным лыжником на буксире. Роб занял позицию у окна, прижав Клео к самому подбородку. Рата бросила взгляд на котенка, и под ошейником у нее напрягся каждый мускул. Глаза Клео расширились, превратившись в пару сверкающих драгоценных камней. Шерстка встала дыбом, так что кошечка увеличилась в объеме почти вдвое – хотя даже в этом случае она вряд ли испугала бы и чихуа-хуа. Выгнув спинку, она прижала уши к голове. В этот момент Рата зарычала и гавкнула так оглушительно, как будто выстрелили из пушки. События развивались хуже некуда. Бедный малютка котенок, решила я, сейчас умрет от ужаса.

Любое нормальное животное, настолько проигрывающее в размерах, поспешило бы надежнее спрятаться. Но Клео не была обычным животным. Отважно высунув голову из укрытия, она сузила зрачки до размеров точек и злобно таращилась на Рату. Силы этого взгляда-лазера хватило бы, чтобы привести в ужас всех собак на свете. Потом она раскрыла рот, обнажив два параллельных ряда иголок, и зашипела.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю