Текст книги "Плач Минотавра"

Автор книги: Хавьер Аспейтья

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Разговор стервятников

Итак, меня зовут Полиид. В тот год, когда Ариадна в первый раз увидела меня, мне было пятнадцать лет, или чуть больше. До этого момента жизнь моя была преисполнена унижений и лишений: в два года, если верить пифиям, мой отец авгур Церан, сын Абанта, внук знаменитого провидца Мелампея, известного тем, что понимал язык птиц (он знал наречия всех живых существ, но птицы лучше остальных видят человеческое будущее и чаще говорят о нем между собой), оставил меня подле дельфийского оракула. Пифии нашли меня, когда коза и собака дрались за право накормить меня своим молоком (это, конечно, жалкая ложь, которую придумал я сам, чтобы намекнуть на свое божественное происхождение), и мое детство прошло в кругу жриц: меня учили запоминать стихи, складывать их любым метром и играть на лире, сведшей меня с Ариадной. В десять лет моя неуемная фантазия, обостренная бесконечным потоком стихов, вечно крутившихся в моей голове, заставила меня объявить, что, когда я пил воду из источника Касталия, бьющего у скалы Ямпеи (я надеялся, что музы, обитавшие в нем, сжалятся и посетят мою бедную голову), мой прадед Мелампей явился ко мне в образе змеи и передал мне способность понимать язык животных.

То ли я так хорошо умел врать, то ли те, кто проверял мои способности, оказались глупцами, но вскоре я приобрел славу ясновидца. Мне удавалось дурачить людей с помощью обманчивых предсказаний и заученных стихов, а двусмысленность языка и недалекий ум тех, кто слушал меня, довершали мой труд.

Своего апогея моя слава достигла за несколько недель до того, как кноссцы приплыли в Дельфы. Вожди одного небольшого кочевого племени обратились к оракулу с вопросом, куда им направить свои заблудшие стопы. Пророчество Иеноклеи, как это чаще всего и бывает, поставило их в тупик, но вожди все же решили, что будет уместно в благодарность принести Аполлону в жертву теленка. Во время церемонии жертвоприношения пропал один из кусков, предназначенных богу. Поднялась страшная буза, чуть было не переросшая в драку. Тут кому-то пришла в голову светлая мысль обратиться за советом к дельфийским жрицам. Пифия велела кочевникам поручить поиски виновного мне, что и было незамедлительно исполнено.

Я попросил, чтобы жалобщики оставили жертвенное мясо на алтаре и отошли не меньше чем на двести шагов. Перед тем как уйти, предводитель племени с удивлением посмотрел на меня.

– Почему ты дрожишь, парень?

– Всякий раз, когда я собираюсь предсказывать будущее, дух Аполлона овладевает мной, сковывая все мое естество неземным холодом.

Я, кажется, забыл сказать, что это я украл, зажарил и съел предназначавшийся Аполлону окорок. А дрожал я лишь оттого, что понимал: Иеноклея знает или подозревает, кто совершил кражу, и безумно боялся, как бы об этом не прознали сами вожди.

Жалобщики, как я и велел, удалились на значительное расстояние, а я уселся на камни и стал ждать. Через некоторое время в небе появилась пара стервятников; завидев нежданный обед, с жадным хриплым карканьем они спикировали на алтарь и принялись кусками заглатывать мясо. Я выждал немного, затем поднялся и направился к вождям.

– Один стервятник, – нагло врал я, – сказал второму: «Как хорошо, что вор стащил только один окорок, да?», а второй ответил ему: «Не только для нас, но и для него. Этот теленок был сильно болен, да ты и сам почувствовал смрадный запах его кишок Если бы вор стащил больше, он вряд ли смог бы это кому-нибудь рассказать». «Это уж точно», – довольно подтвердил первый. «Но все равно воришке придется несладко этой ночью: когда племя, принесшее быка в жертву, отплывет от причала, украденное мясо станет ему поперек горла. Поганца стошнит, и все узнают имя вора». «Да уж, люди, как и боги, слишком чувствительны к пище», – довольно проворчал второй. «Как бы то ни было, все к лучшему. Наш хозяин Аполлон сильно разозлился бы, если бы получил в жертву мясо больного теленка, пригодное в пищу разве что таким голодным и бессовестным стервятникам, как мы с тобой».

Выслушав всю эту наспех придуманную чушь, вожди тут же отправились в порт, твердо вознамерившись следовать букве моего пророчества и с нетерпением стали ожидать ночи, чтобы выкинуть за борт первого, кто почувствует недомогание. Впрочем, таких наверняка было множество: мореходы этого племени плавали еще хуже ахейцев.

К несчастью, мое предсказание обернулось против меня: как только корабль отошел от берега, я почувствовал себя нехорошо, всю ночь меня мутило, а наутро стошнило украденным окороком. Пять дней я валялся в бреду, а мой организм боролся с отравлением. Не знаю, что стало бы со мной, если бы не пифии, которые меня выходили.

Миссия

После того случая я поклялся больше никогда никому не давать фальшивых пророчеств. Только тогда я понял, как сложно бывает порой сбросить с себя маску, которую носишь изо дня в день. Мои друзья решили, что я отказываюсь переводить им слова животных, потому что возгордился или потому что вознамерился брать с них за это деньги, как с приезжих.

Узнав о решении Пасифаи взять меня на Кносс, Минос призвал меня к себе. Идя к царю, я терзался сомнениями: хоть я и обещал никогда больше не браться за старое, меня словно магнитом тянуло к Ариадне, и я ни за что не хотел расставаться с ней. Подумав, я решил ничего царю не обещать. На нашей встрече присутствовал один из жрецов Аполлона.

– Итак, – сказал мне Минос, – ты, как я слышал, понимаешь язык птиц…

– Так говорят, господин, – ответил я.

– Так говорят? Ты хочешь сказать, что те, кто так говорит, заблуждаются?

– Люди часто ошибаются. Птицы – нет.

– Ясно. Скажи-ка, о чем поет та птица, слышишь?

Где-то вдалеке, приветствуя ночь, кричала кукушка.

– Ни о чем, мой господин.

– Да что ты?!

– Она просто поет.

Жрец Аполлона нервно заерзал на стуле.

– Послушай меня, юноша. – Миноса быстро утомляли разговоры, которые шли не так, как ему хотелось. Царь заговорил резче: – Я человек терпеливый, но не люблю, когда мне врут.

– Да, мой господин.

– Так будь любезен, объясни мне, чем ты сможешь нам помочь. Ты ведь не будешь со мной спорить, что, если мы увезем тебя на Крит, а ты не сможешь помочь моему сыну из-за того, что, например, все птицы будут лишь петь ни о чем, люди поднимут нас на смех.

Оживить его сына? До этого момента я и не подозревал, чего на самом деле хотела от меня царская семья. Мысль о том, что придется всего-навсего оживить человека, грела меня мало. Едва ли теперь удастся выкрутиться с помощью умения красиво и вдохновенно врать.

– Ты что-то сказал? – спросил меня Минос, впустую прождав моего ответа. – Мне кажется, что я что-то слышал, или это была все та же поющая птица?

– Я не Асклепий, мой господин.

– Я знаю это, парень. Будь ты богом врачевания, мне бы вряд ли так хотелось влепить тебе пару хороших оплеух.

Похоже, дело мое было плохо.

– Я не считаю себя способным оживить кого бы то ни было, господин. Тебе лучше испросить совета у Аполлона.

– А зачем же мы еще, по-твоему, приехали, умник?

– Если Аполлон скажет, что я должен кого-то оживить, я исполню его волю.

Это было хорошим выходом, может быть, единственным. Минос на мгновение задумался. В присутствии жреца Аполлона ему не хотелось выражать сомнение в силе Бога Солнца.

– Хорошо! – воскликнул он наконец. – Моя жена утверждает, что тебя избрал Аполлон. Мне лично кажется, что ты бессовестный плут, но боги часто распределяют таланты, следуя своей, непонятной нам логике. Вот как мы поступим: я отвезу тебя на Крит, и если ты сумеешь воскресить моего сына, щедро вознагражу. Если же ты, как мне и кажется, окажешься презренным шарлатаном, я спущу с тебя кожу и отправлю кормить кносских птиц, пусть поют на радостях.

Храм пчел

На следующий день все Дельфы собрались посмотреть, чем закончится спор двух зодчих. Дедал сидел на большом валуне и ждал, пока появится коринфец, а тот пришел одним из последних, сияя улыбкой победителя: ученики уже донесли ему, что никакого храма построено не было.

– Ну, глубокоуважаемый и великомудрый Дедал, – воскликнул коринфец, – где же твой храм? Только не пытайся убедить нас, что его могут увидеть только истинные последователи бога, а нам, простым людям, красоты его недоступны. Лучше сразу заплати свой проигрыш и убирайся восвояси, поджав хвост.

– Ты ошибаешься, мой дорогой друг. Очень скоро взору твоему предстанет храм, прекраснее которого ты еще не видел. Однако, хоть я знаю тебя совсем недавно, мне кажется, что ты заносчив и твердолоб, поэтому я прошу тебя назначить судей, которые определят, действительно ли перед нами самый прекрасный храм в мире, и удостоверятся в том, что его описание в точности соответствует тому, что я говорил вчера. Само собой, среди судей не должно быть ни критян, ни коринфцев.

Озадаченный коринфец, предчувствуя неблагоприятную для него развязку, отобрал пять зодчих-судей из числа тех, кто присутствовал при заключении пари. После этого Дедал слез с камня и направился к небольшому свертку, на который никто до этого не обращал внимания, эффектным жестом мастер сдернул ткань, и взору окружающих предстал маленький, но прекрасный храм из воска, украшенный разноцветными перьями. Его центральная часть была составлена из двенадцати ярусов, окруженных двадцатью башнями. В окошках храма то и дело появлялись и исчезали пчелы. Раздался всеобщий вздох восхищения, и судьи, к вящему неудовольствию коринфского архитектора, которому пришлось заплатить далеко не маленькую сумму, единодушно признали победу за Дедалом.

Насколько мне известно, храм Аполлона до сих пор стоит в Дельфах, паломники со всех окрестных островов приезжают поклониться ему и с нетерпением ждут, когда будет построен настоящий, каменный храм.

Смех куклы

Когда поздно вечером корабль вошел в порт Катсамба, что стоит в устье реки Амнис, я своими глазами увидел, как на горе Палеогора зажегся огонь, затем вдали вспыхнул еще один, потом еще и еще: так передавалась весть о возвращении Миноса, в считанные часы облетевшая Крит. В порту нас ждала царская свита, которая встретила царя символическим танцем, изображавшим воскрешение Главка и его освобождение из медового плена.

На двухколесных повозках, влекомых мулами и волами, мы направились в Кносс, неспешно продвигаясь по бесконечной аллее. За последним поворотом дороги мы наконец увидели дворец, окруженный волшебными садами. Здания словно зависли в предрассветном воздухе над пологим склоном горы Кефала, вокруг раскинулись плодородные земли, поросшие фруктовыми деревьями и виноградниками, а неподалеку маленькая, но быстрая речушка Влихия вливалась в Кератос.

Но еще до того как я вошел во дворец, меня околдовал город, раскинувшийся в долине по другую сторону Влихии. Мне казалось, что эти мощеные улицы, по которым, кряхтя, во все стороны разбегались толстые гуси, эти невысокие, непохожие друг на друга двух-, трехэтажные дома, прилепившиеся друг к другу, – лишь сон. К своему стыду, я должен признаться, что решил было, будто весь город высечен из камня умелыми скульпторами и камнетесами. По мере того как мы продвигались по улицам, из окон домов выглядывали люди, своим уважительным молчанием выказывая свою скорбь и сочувствуя горю Пасифаи.

Войдя во дворец, мы поднесли дары в жертву Дионису: положили фрукты и несколько голов сыра у подножия поражавшей воображение девятифутовой статуи божества из крашеного дерева, лицо которой было неотличимо от лица молодого, гладко выбритого Дедала.

Первые два дня, проведенные на Крите, показались мне бесконечными. Женщины на улицах показывали на меня пальцем со словами «вон идет паренек, который воскресит Главка». Сколько я ни ломал голову, я так и не придумал, как обмануть мою судьбу. Единственное, что мне оставалось, – попытаться разжалобить Ариадну.

– Друг мой… – позвал я ее, – сестра…

Ариадна даже не подняла головы. Она играла с одной из кукол Дедала, на лице куклы красовалась улыбка висельника, по крайней мере мне так казалось, с тех пор как я узнал о ее предназначении.

– Ночью холодно, – сказала кукла голосом Ариадны, – но я не чувствую холода. На мою голову уселась черно-белая сорока. – Смотри, глупая птица похожа на запутавшийся ум этого смешного мальчика.

Я никак не отреагировал. Я уже понял, что Ариадне взбрело в голову говорить со мной через марионетку.

– Послушай, Ариадна. Если ты не поможешь мне, я погибну, как и Главк.

– Я буду спать рядом с Главком, – заверещала кукла, тряся ручками. – Я буду гулять среди звезд.

Мой план был прост: я знал, что меня вместе с телом Главка собирались замуровать в могиле отчима Миноса Астерия, и хотел, чтобы Ариадна спряталась там, чтобы остаться со мной. Когда, замуровав могилу, царь и царица хватятся девочки, они либо решат, что она пропала, либо заподозрят, что царевна могла остаться в гробнице. Открыв склеп, они будут настолько рады увидеть свою дочь живой и невредимой, что, скорее всего, на радостях простят меня. В крайнем случае всегда можно придумать какую-нибудь небылицу. Мы можем сказать, что Зевс перенес Ариадну в пещеру, что Главк (тело которого мы закопаем где-нибудь в углу пещеры) воплотился в теле девочки – уж если они ждут от меня воскрешения, то никакое чудо не покажется им неправдоподобным. Я рассказал все это Ариадне, пытаясь хоть на мгновение соприкоснуться с ней взглядом, но натыкался лишь на грустные черные глаза куклы.

Ариадна засмеялась. Опечалившись, я направился к выходу, как вдруг увидел, что кукла помахала мне рукой и сказала на прощание:

– Увидимся в могиле Главка.

Среди мертвых

На третий день моего пребывания в Кноссе меня замуровали в гробнице Астерия, куда положили тело Главка. Я плохо помню, как протекало мое заключение: день, два, три, четыре я просто сидел рядом с телом. Я потерял всякую надежду остаться в живых и, уже ни на что не надеясь, позвал Ариадну. Никто мне не ответил. Я обшарил всю пещеру в поисках дыры, через которую смог бы выбраться наружу, но нашел только куклу, которую Ариадна – так я тогда подумал – оставила там, чтобы исполнить свое обманчивое обещание.

Мои глаза привыкли к темноте, и я убивал время, наблюдая за насекомыми, делившими мое одиночество. Мед, в котором хранилось тело Главка, уберег его от разложения, но теперь на запах приползали тысячи муравьев, которых я убивал, пока хватало сил. Вскоре появился еще один незваный гость: лебетийская гадюка, наверное, самая ядовитая змея острова. Заботясь больше о себе, чем о теле покойного, я отвлек змею, делая круговые движения одной рукой, и схватил ее другой за основание головы. Этому трюку научили меня пифии, когда я еще едва умел ходить. Я удушил змею, но не стал есть священную плоть. До этого момента я помню все более или менее четко. Потом я, должно быть, заснул, изнуренный голодом, жаждой и отчаянием. Мне снилось, как еще одна такая же змея, еле слышно шурша, ползет вдоль стены по камням. Она подползает к своей убитой товарке и куда-то исчезает. Через несколько минут змея возвращается с какой-то веточкой в зубах, кладет ее в пасть дохлой змеи, и та оживает, словно проснувшись от глубокого сна, и выползает вслед за спасительницей из пещеры.

Когда я проснулся, на том месте, где лежала убитая змея, я обнаружил веточку омелы, что растет на критских дубах: ветка была куда больше, чем в моем сне. Я знал о целебных и живительных свойствах некоторых разновидностей омелы – пифии нередко использовали ее в своих обрядах, – но был уверен, что это растение не может воскресить мертвого. Я сорвал с ветки красную ягоду и разжевал ее. Через несколько минут я вновь погрузился в полусон, но на этот раз он был гораздо более четким и запоминающимся. Мрак подземелья исчез, вытесненный ярким светом, вместо грубых каменных стен возникли белые мраморные, пещера стала прекрасным дворцом, за стенами которого простиралась бескрайняя равнина, засаженная редкими гигантскими деревьями. Почему-то я знал, что вижу место, откуда я, моя мать или мать моей матери родом, место, где мы жили давным-давно, в незапамятные времена. Не соображая, что делаю, я сорвал с омелы еще несколько ягод и выжал их сок на тело Главка. Мальчик пошевельнулся, медленно открыл глаза и удивленно огляделся, прежде чем заметил меня. Затем он вцепился в куклу Ариадны, которую я забыл у него на груди.

Не воскрешение мальчика, но первые его слова, которые он сказал слишком звучным, взрослым для своего возраста голосом, повергли меня в панику. Я тогда еще почти не знал критского наречия и не понял ничего, кроме своего имени. Через несколько дней я выяснил, что означали его слова, и они намертво засели в моей голове, но лишь теперь, когда я пишу эту историю, я понимаю их подлинный смысл.

– Воскресить человека – высокая ступень мастерства. Коли уж ты начал с конца, Полиид, тебе придется повторить свои шаги, когда ты пройдешь путем мертвых.

Это звучало как проклятие. В тот самый момент, когда Главк закончил говорить, каменная кладка, закрывавшая выход, с грохотом, сотрясшим стены усыпальницы, развалилась на части. Дворец и окружавшая его равнина словно испарились. Первым, кто вошел в гробницу, был Минос. Чтобы попасть внутрь, ему пришлось согнуться в три погибели и наглотаться пыли. Главк подбежал к царю и обнял его, радостно выкрикивая: «Отец! Отец!»

– Ну, а ты чего расселся? – спросил Минос, найдя меня взглядом. – Мы не станем ждать тебя целый день.

Наставник

Близость смерти и очевидное предательство Ариадны укрепили меня в намерении навсегда покинуть этот остров безумцев и вернуться в Дельфы как можно скорее. Я попросил аудиенции у Миноса, и царь, сопровождаемый своим советником Дедалом, встретил меня широкой улыбкой.

– Да, Полиид, надо сказать, тебе удалось удивить меня.

– Благодарю тебя, мой господин. Теперь я смогу вернуться домой с высоко поднятой головой.

– Я хотел бы наградить тебя. Ты волен выбрать для себя любой подарок, какой только найдется в Кноссе.

– Мне достаточно будет корабля, что отвезет меня в Дельфы.

– Скромность этого мальчика впечатляет, Дедал. Тебе есть чему у него поучиться.

– Господин, – ответил ему советник, – когда ты молод, тебе кажется, что до богатства и славы рукой подать. Боюсь к тому же, что наш маленький провидец просто не решается попросить у тебя то, чего действительно хочет, боясь распрощаться с жизнью.

– Что ж, я сам выберу дар, достойный твоего подвига, – продолжил Минос, не обращая никакого внимания на речи Дедала. – С сегодняшнего дня ты будешь наставником Главка. Я хочу, чтобы ты жил здесь, словно мой сын, и научил воскрешенного тобой видеть будущее.

– Нет для меня доли желанней, господин. Но в Дельфах меня ждет смиренное служение Аполлону, без которого магические силы мои иссякнут.

– Ерунда! Мы построим храм Аполлона в Кноссе. Пифии не ждут твоего возвращения. Я сказал им, что выпущу тебе кишки, если ты не справишься со своей задачей. Они, кстати, не слишком-то волновались о твоем будущем.

Поразмыслив, я решил, что воля Миноса отвечает моим тайным устремлениям. Как я мог оставить Кносс, после того как познал его вечно меняющиеся улицы, познакомился с его никуда не спешащими обитателями и рыжими девушками? Местные жители полюбили меня, а Пасифая в благодарность за воскрешение Главка предложила мне свою защиту. К тому же и кноссцам, и ахейцам нравились мои незатейливые стихи и песни.

Я быстро убедился в том, что быть наставником – работа не из легких. Свои занятия с Главком я решил начать с того, что я на самом деле умел: петь и аккомпанировать себе на лире. Музыкальные способности у царевича были не ахти, но уж если я что и понял в жизни, так это то, что упорный и целеустремленный человек всегда может научиться тому, что умеют другие (эта несложная истина помогла мне забыть о зависти к талантам многих моих товарищей). Главк, правда, и думать не хотел ни о чем, кроме драк с товарищами по играм, и его музыкальные потуги распугивали не только птиц в окрестных садах, но и дворцовых слуг.

– Твой сын не хочет учиться предвидению, – сказал я Миносу при очередной встрече. – Он предпочитает заниматься другими вещами.

– Не думаю, что неумение петь может помешать видеть будущее. Я тоже не могу запомнить твои нескончаемые песни, которые, кстати, никогда не говорят о будущем, а рассказывают о делах прошедших. Они кажутся мне надуманными, завиральными и, честно говоря, скучными.

– Дело здесь не в том, чтобы запомнить стих, но в том, чтобы усвоить метр. Потом стихи пойдут сами собой. Будущее изменчиво и неопределенно, как и прошлое, которое всегда рядом, но окутано скрывающей и искажающей его дымкой: делая предсказания, ты словно вспоминаешь что-то давно забытое. Чтобы научиться видеть будущее, надо уметь вспоминать и отбрасывать ложные домыслы и догадки. Главк даже не слушает меня. Почему ты не хочешь, чтобы его воспитывали как воина? Он желает этого больше всего на свете, и мне кажется, что никто его не изменит, и уж точно не жалкий предсказатель вроде меня.

Убедить Миноса в бесполезности возложенной на меня задачи оказалось еще сложнее, чем научить Главка предсказывать будущее. Даже несмотря на то что в последнем мы с царевичем были где-то на одинаковом уровне. Я смирился со своей участью и продолжил напрасные уроки.

Однако спустя какое-то время Главк огорошил меня самым настоящим пророчеством. Мы с ним сидели на одной из смотровых площадок восточного крыла. Вдруг царевич затрясся мелкой дрожью, глаза его побелели, и он сказал:

– Земля стремится уйти из-под моих ног.

Я оторопел: пророчество можно было принять за очередную дурацкую шутку, если бы не тон и не слова. Я было подумал, что царевич серьезно заболел, но той же ночью случилось одно из столь частых на Крите несильных землетрясений, и наутро я с удивлением обнаружил, что смотровая площадка, на которой мы сидели, рухнула, не выдержав колебаний земли.

Вероятность того, что я, не имея ни малейшего представления об искусстве предсказания будущего, смог обучить этому одного из сыновей Миноса, встревожила меня еще больше, чем мысль о том, что я никогда ничему не смогу обучить царевича. Я и так был порядком напуган тем, что мои наспех выдуманные предсказания все чаще сбывались, не говоря уже о том, что я смог оживить Главка. Как бы то ни было, при следующей встрече я попросил Главка, чтобы он плюнул мне в рот. Он с удовольствием выполнил мою просьбу, подумав, что это какая-то игра. Пифии говорили, что при помощи этого обряда наставник может забрать у ученика все, чему он его научил.