Текст книги "Плач Минотавра"
Автор книги: Хавьер Аспейтья
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
Превращение
Астерий посвятил немало времени строительству роскошной усыпальницы: большой подземной пещеры, вырытой на склоне священной горы Юктас. Помпезный и безвкусный мавзолей был возведен стараниями недоумевающих кносских зодчих: до того на Крите умерших всегда клали в амфору в позе зародыша в материнской утробе и закапывали неглубоко в землю. Хороня своего отчима, Минос в точности следовал всем варварским ритуалам, хотя ему было очень непросто сделать так, чтобы люди не унесли оружие и другие вещи Астерия, решив, что тот просто забыл раздать перед смертью свое имущество, как часто бывает с теми, кто слишком много думает о собственной смерти. В конце обряда Минос потребовал, чтобы к нему привели мать. Царевич собирался оставить ее в пещере, завалив вход камнями, и замуровать заживо.
Когда вместо матери Минос увидел молочного теленка, возмущению его не было предела.
– Что это? Зачем мне это животное? – раздраженно спросил он у жрицы, отдавшей ему теленка.
– Этот теленок – воплощение Европы, – и глазом не моргнув, заявила жрица. – Богиня… я хотела сказать… Зевс превратил ее в животное, чтобы облегчить ей переход в мир мертвых.
Минос попытался оценить соотношение сил, хорошо помня, что его отчим не слишком преуспел в войне против жриц. Он видел, что все критяне, участвовавшие в церемонии, смотрят на него с нетерпением. Они хотели как можно быстрее выбраться из пещеры и покончить с абсурдной церемонией. Минос повернулся к старым товарищам Астерия. Многие из них успели стать настоящими критянами. В ответ на взгляд молодого царевича они лишь пожали плечами. В конце концов Минос оставил в пещере тихо и жалобно мычащего теленка и приказал своим людям замуровать гробницу.
В это самое время в расположенном неподалеку морском порту Катсамба Европа, поддерживая рукой юбки, с помощью двух финикийских моряков поднималась на торговое судно.
– Жрица! – воскликнул один из моряков, узнав ее. – Плохие времена настали для Крита.
– Крит переживет ахейцев, – твердо сказала Европа. – Но кто знает, какая беда придет за ними.
Корабль, медленно переваливаясь на волнах, начал удаляться от берега, направляясь в бесконечное зеленое море. Беременная Европа одиноко застыла на корме и со слезами на глазах смотрела, как за горизонтом исчезает берег острова, земли где она родилась, но умереть не сможет.
II
ПАСИФАЯ
Ведьмы Эа
Пасифая была дочерью Персеиды, дочери Тетис, дочери Геи. Она родилась в Гортине, в полнолуние за шестнадцать лет до того, как Европа навсегда покинула Крит. Как и все женщины, родившиеся под полной луной, Пасифая отличалась необычайной остротой чувств и силой страстей: легко полюбить, тяжело удержать, невозможно обмануть, говорит о таких критская поговорка. Детство Пасифаи проходило среди дубрав острова Эа, что в Адриатическом море, под присмотром старшей сестры, знаменитой жрицы Цирцеи, учившей девочку, как чтить Богиню, как с помощью танца находить дорогу в священной роще, как усмирять животных, как прясть, чтобы навлечь смерть или отвести ее, как добывать лекарства и яды, скрытые в растениях, и как находить те немногие двери в преисподнюю, что еще оставались на земле, и открывать их с помощью человеческих жертвоприношений.
Маленькая Пасифая вела вольную жизнь среди лесов, пока сестра не отправила ее на Крит. Цирцея решила, что так будет лучше, когда обнаружила пропавшую на две недели сестренку спящей с окровавленным ртом на теле недавно убитого олененка и обвившейся вокруг ног большой змеей.
– Я собирала в лесу цветы, устала и решила немного вздремнуть, – рассказала девочка, когда Цирцея погрузила ее в гипнотический транс. – Внезапно земля разверзлась, и оттуда появился человек на огромной колеснице, который хотел похитить меня. Я пыталась убежать, но не могла двинуться с места. Человек бросил меня в свою колесницу и повез в глубь земли. Когда я проснулась, здесь была только эта змея. Мне кажется, что это она меня спасла.
Цирцея серьезно задумалась над видением девочки, в жилах которой, как и в ее собственных, текла кровь Эмпусы[1]1
В народных преданьях греков Эмпуса считалась многоликим и изменчивым приведением из окружения Гекаты. (Здесь и далее прим. пер.)
[Закрыть], и поняла, что сестру ждет великое будущее. Повинуясь своему чутью, она вместе с Пасифаей отправилась в Гортину, на Крит, и передала сестру на попечение жрицам Богини.
– Поклянись мне именем Богини, – сказала она Пасифае на прощание, – что эта змея всегда будет с тобой.
В пышных дворцовых залах Гортины Пасифая тосковала по священным рощам Эа. Она росла красивой, но нелюдимой, друзья восхищались ею и боялись ее: не раз и не два Пасифая, к величайшему неудовольствию своих наставниц, шутя втаптывала в грязь чувства очередного юнца, покоренного ее пленительным взглядом. Девушка внушала несчастному, что он свинья, затем отводила его в хлев и бросала ему желуди, чтобы тот ел их.
Посланник
Как только Европа во всеуслышание объявила Пасифаю своей преемницей, поведение девушки, на радость наставницам, резко изменилось. Еще недавно столь непокорная воспитанница стала вдруг послушной и ласковой, преисполнившись величавости и чувства собственного достоинства, приличествующих ее новому положению.
Спустя некоторое время новой Госпоже Луны сообщили, что в Гортинский дворец прибыл один из советников Миноса, чтобы от имени будущего царя познакомиться с будущей супругой. Перед Пасифаей предстал молодой бородач, слишком тучный для своего возраста.
– Меня зовут Апат, Минос прислал меня вручить тебе этот подарок.
Пасифая взяла из рук посланника серебряное кольцо. От ее внимательных глаз не ускользнули ни легкое дрожание век, ни пылающие щеки, ни расширенные зрачки посланца.
– Скажи мне, Апат, – спросила царевна, надев кольцо на безымянный палец и с удовольствием отметив, как блеск серебра оттеняет белизну ее кожи, – почему Минос, вместо того чтобы приехать самому, прислал сюда гонца? Уж не потому ли, что он один из тех грязных, безродных ахейцев, что привыкли отдавать своих жен друзьям на потеху, словно собак, которых одалживают на время охоты?
Посланник застыл, разинув рот. Змея Пасифаи выползла из неприметного угла за его спиной и неспешно стала приближаться к нему. Через несколько секунд гонец выдавил из себя:
– Но закон запрещает Миносу видеть свою жену до начала церемонии бракосочетания.
Змея коснулась лодыжки посланника своей шершавой кожей, тот вскрикнул и отодвинулся как можно дальше, изо всех сил стараясь держаться с достоинством.
– Не бойся, – засмеялась царевна, – она ест только мышей и голубиные яйца. Так вот, значит, каков мой будущий муж, которому через несколько дней предстоит править всем Критом. Он боится нарушить глупый, наспех придуманный ахейский обычай, а потому, глазом не моргнув, шлет ко мне одного молодого советника, чтобы тот посмотрел на меня. Ну что ж, смотри, – с усмешкой сказала Пасифая, плавно разведя руками. – Кстати, скажи-ка мне, не велел ли царевич, чтобы я сделала для тебя что-нибудь еще? Его желания для меня закон.
– Достаточно, будь ты проклята! – гость покраснел от гнева. – Держи себя подобающе, когда говоришь с будущим царем Крита. Я – Минос.
– Минос, говоришь? – вскричала Пасифая, сорвав с пальца кольцо и яростно швырнув его к ногам гостя. – Ты – лжец, я поняла это, лишь только ты вошел в комнату, по блеску твоих глаз. С чего бы мне теперь тебе доверять? Должна ли я поверить, что мой будущий муж способен прятать свое лицо, как преступник? Если ты Минос, тебе стоило предупредить моих наставниц о своем визите. Я не знаю, кто ты, но если бы ты был Миносом, ты бы понимал, что я, Пасифая, Госпожа Луны, должна всегда оставаться настороже и не верить самозванцам.
Ошеломленный Минос вышел из комнаты и отправился искать наставниц, как и велела ему Пасифая. Через некоторое время аудиенция продолжилась. Минос настоял на том, чтобы змею убрали из комнаты. Войдя в покои Пасифаи, царевич уселся на деревянный стул и вперил свой тяжелый пристальный взгляд в глаза девушки.
– Послушай, Пасифая, дочь Персеиды. – Минос встал и начал ходить по комнате. – Мне не хотелось бы, чтобы у тебя возникли какие-то иллюзии. Я не собираюсь жениться на тебе лишь потому, что так решила моя мать. Моя супруга должна обладать рядом добродетелей, не говоря уже о целомудрии, которому здесь не особо-то учат… Как бы то ни было, твоя вспышка гнева не разозлила меня, скорее наоборот. Именно такого поведения ждет любой муж от своей жены, когда та говорит с незнакомцем.
Пасифая склонила голову, прикрыла глаза и смягчила выражение лица легкой улыбкой:
– Будет так, как ты захочешь, Минос, сын Европы, царь Крита. Я сделаю все, чтобы не разочаровать тебя.
– Вот и хорошо. – Минос даже остановился, воодушевленный внезапной покорностью девушки, и посмотрел в ее прикрытые длинными ресницами глаза. – Ты так же умна, как и красива. У моей матери были свои недостатки, но она всегда хорошо разбиралась в людях.
Лунный бык
Путь Миноса к власти оказался тернистым, поскольку критяне, мечтавшие искоренить дикие обычаи ахейцев, перевернувшие их счастливую жизнь, полагали, что он продолжит бездарную политику своего отца. Минос знал, что народ ненавидит его и восхищается его братом Радамантом, который славился своей мудростью. Поэтому он, как и советовал Астерий, заключил сделку с Посейдоном: тот пообещал помочь Миносу завладеть троном, а царевич в свою очередь поклялся ежегодно приносить в жертву Посейдону лучшего быка из своих стад.
– Нам надо придумать что-нибудь исключительное, – сказал Миносу горделивый бородач, бог моря. – Что-нибудь, не уступающее хитростям Богини.
Заключив договор с Посейдоном, Минос, как и было условлено, собрал на берегу всех своих будущих подданных включая Радаманта. Стояла безоблачная ночь, светила луна, дул легкий морской ветерок. Толпа нетерпеливо гудела, ожидая прибытия царевича, который не вскоре появился. Минос вышел к критянам с напыщенным видом с лавровым венком на голове.
– Боги покровительствуют мне, – сказал он надменно, – и вам придется смириться с тем, что я ваш царь. Неодобрительный шепоток пробежал по рядам. Но Минос был бы глупцом, если бы рассчитывал, за одну ночь стать царем Крита с помощью одних только слов. Он повернулся лицом к морю и, вытянув руки, воскликнул:
– Посейдон, пошли этим неверующим знак моего могущества.
Над бескрайней равниной моря воцарилась тишина. Внезапно на фоне заходящей луны из воды начала подниматься тень. Недовольство критян превратилось в удивление и чуть было не переросло в панику. По берегу несся огромный белый бык, и шкура его сверкала в лунном свете. Животное подошло к Миносу и улеглось у его ног, слизывая с них соленый песок.
Одиночество Радаманта
Радамант обрадовался такому повороту событий, ведь теперь он был свободен от царства и вновь мог наслаждаться своей любовью к безымянной нимфе, каждый вечер слушая переливы ее голоса. Но Миноса все еще тревожили отлучки брата, в которых он видел какой-то дьявольский замысел, и потому новоиспеченный царь решил проследить за Радамантом. Каждый вечер он наблюдал за братом, который говорил о чем-то сам с собой, сидя на краю фонтана: Минос был слишком богат, чтобы увидеть безымянную нимфу. То, что натолкнуло бы любого другого на мысль о помрачении рассудка, для царевича явилось признаком предательства: он решил, что его брат сговаривается с могущественными духами, чтобы отнять у него власть, которую он едва успел заполучить.
Садовником во дворце служил человек очень тихий и нелюдимый. Его звали Леска, и он слыл царем растений. Он умел подобрать такое сочетание цветов или так обрезать ветви, чтобы изобразить любой предмет, любое существо, любое чувство; каждый листик в его саду говорил о чем-то, растения переплетались между собой в бесконечном несмолкаемом диалоге. Когда Минос натолкнулся на него, Леска рассматривал оливковое дерево. Он смотрел на него так, словно сам его создал. Миносу это дерево сразу же представилось произведением искусства, непохожим на обычные деревья, результатом долгого и кропотливого труда садовника, обуздавшего силы природы.
– Что оно символизирует? – поинтересовался царевич.
Леска посмотрел на него сверху вниз.
– Ничего, – ответил он, – это просто оливковое дерево.
– А, понятно… Ну да. Я имел в виду обрезку.
– Обрезку? Я ни разу не коснулся ножницами этого дерева.
Минос прищелкнул языком, раздосадованный немногословностью Лески. Он попробовал подойти к разговору с другой стороны:
– Послушай, Леска. Мы с тобой никогда раньше не говорили наедине.
Леска повернулся лицом к царевичу. Улыбнулся.
– Должно быть, потому, – продолжал Минос, – что я с детства благоговел перед твоим искусством. Я завидую тебе, Леска. Ты правишь этим садом, и твои подданные слушают тебя и твои ножницы. Ты можешь обрезать непокорную ветку. В этом состоит и задача царя: смотреть, чтобы все были равны и жили счастливо.
– И подрезать непокорные ветки, – вклинился безо всякого почтения Леска. – Так оно и есть. В определенном смысле мы с тобой похожи. Впрочем, все похоже на все в определенном смысле.
– Да, да, да, – продолжил Минос, нечеловеческим усилием воли подавив в себе вспышку гнева. – Ты прав. Мне кажется, что ты человек наблюдательный и наверняка обращал внимание на то, что мой брат Радамант ведет себя несколько странно.
Леска наморщил лоб. Затем он посмотрел в сторону фонтана, где Радамант обычно болтал со своей нимфой.
– Это дурная женщина, – сказал Леска.
– О ком ты?
– О нимфе.
– Они что-то замышляют, я уверен, – предположил Минос. – Ты понимаешь, о чем они говорят?
– Нимфа очень жадна и честолюбива, она хочет заполучить всю силу этого места. Я знаю, как выгнать ее отсюда, я бы давно это сделал, но она – возлюбленная царя.
– Послушай меня, Леска. Если ты скажешь мне, как избавиться от этого духа, я дам тебе все, что ты пожелаешь.
– Я лишь хочу, чтобы эта нимфа оставила в покое мои цветы. Ты только посмотри на мой бессмертник. В саду же не осталось ни одной белой розы!
– Ну, Леска, так что же нам надо сделать, чтобы прогнать нимфу из сада?
– Отдай своему брату трон, и нимфа исчезнет.
Минос глубоко вздохнул. Разговор начал утомлять его.
– Слушай-ка, ты, садовничек, ты хочешь убрать отсюда невидимую нимфу, а я – своего брата, но я не собираюсь преподносить ему на блюдечке трон, к которому столько лет прокладывал дорогу. Теперь скажи мне, можешь ли ты хоть чем-то помочь мне или придется отправить тебя сеять овес к Аиду?
– Если ты не хочешь отдать ему всю власть, отдай худшую ее часть.
– И какова же, о мудрейший из мудрейших, по-твоему, эта худшая часть?
В этот момент в саду появился Радамант и направился к своему любимому фонтану. Садовник, не обращая на царевича ровным счетом никакого внимания, протянул руки вслед заходящему солнцу и улыбнулся.
– Среди всех отравленных плодов власти нет яства более ядовитого, нежели власть судить. Самые грязные из свиней плещутся в помоях, что в сотни раз чище, нежели грязь, в которой приходится мараться судьям. Тот, кто судит, покрывается коростой несовершенных законов, которые защищает.
Минос задумался. В этом вздоре, очевидно, что-то было. Помолчав еще немного, он сказал:
– Хорошо, но имей в виду, что, если твой совет не поможет мне избавиться от моего брата и его духов, твои кости пойдут на удобрения для твоего сада.
Минос подозвал к себе Радаманта и торжественно, в присутствии единственного свидетеля, садовника Лески, назначил своего брата главным судьей Крита. Ничего не подозревающий Радамант с благоговением повторил за Миносом слова клятвы. В самом конце его перебил садовник Леска, прямо-таки подпрыгивающий от радости:
– Смотри, господин, как улепетывает безымянная нимфа, смотри! Ставлю свою лопату на то, что мы больше никогда не увидим ее!
Минос ничего не увидел, но Радамант в ужасе бросился к фонтану и, не найдя своей возлюбленной, сошел с ума от тоски и бежал из дворца в поисках своей безымянной нимфы. Потом он стал отшельником и поселился в пещере на горе Дикта, расположенной в восточной части Крита. До сих пор туда приходят путники и пастухи, которые просят Радаманта рассудить их по справедливости, а он молча выслушивает их и ждет, пока спорщики не разберутся сами и не уйдут восвояси. Радамант не вынес ни одного приговора и не осудил ни одного человека, и потому люди называют его самым справедливым судьей в мире.
Старуха из дубовой рощи
– Ты звала меня, госпожа.
– Я хочу, чтобы мы немедленно сделали привал. Мне нужно передохнуть.
Военачальник, прищурив глаза, посмотрел на солнце.
– Царевна, мы должны прибыть в Кносс до заката. Царевич ждет нас. К тому же здесь нет места, достойного дать вам приют.
– Пошли в Кносс гонца, пусть передаст Миносу, что мы приедем только завтра. А моя свита пока найдет мне место для отдыха.
Небольшой караван сошел с дороги и углубился в дубовую рощу. Выйдя на опушку, слуги остановились, и Пасифая спустилась с носилок. Ей хотелось отсрочить приезд в каменный город и расстроить тем самым, пусть и немного, планы своего жениха.
У подножия ближнего холма придворные дамы Пасифаи нашли небольшую пещеру, в которой жила полоумная старуха, с радостью согласившаяся приютить царевну.
– Какая прекрасная лента схватывает твои волосы, – заявила старуха, лишь увидев Пасифаю, – а мои шпильки совсем старые, грубые – того и гляди рассыплются. Подари мне эту ленту.
Пасифая со смехом развязала ленту и отдала ее старухе. Та в свою очередь вытащила изъеденные временем шпильки, державшие пучок седых волос, и отдала их Пасифае.
Вместе со старухой царевна вошла в пещеру, а ее свита отправилась в лагерь, разбитый охраной неподалеку. На огне стоял небольшой котелок с ароматно пахнущим супом.
– Какие у тебя красивые сандалии, – сказала старуха, лишь только они вошли в пещеру, – а мои-то совсем износились, того и гляди развалятся. Подари мне свои.
Пасифая, смеясь, скинула обувь и отдала старухе. Та тоже сняла свои старые сандалии и протянула их девушке. Ноги старухи были гораздо меньше, чем у Пасифаи, и ее сандалии сильно жали царевне.
После этого старуха разлила суп из котелка в две плошки и отдала одну Пасифае. За ужином женщины не проронили ни слова. Доев свой суп, старуха сказала:
– Твое пурпурное платье такое легкое и красивое, а моя шерстяная юбка изъедена временем и весит больше, чем греет. Подари мне свое платье.
Пасифая, смеясь, разделась и отдала старухе царское платье. Старуха тоже скинула одежду, чтобы отдать царевне свою юбку; белая кожа двух женщин, старой и молодой, будто светилась в темноте. Старуха была намного ниже Пасифаи, и ее юбка едва доставала той до колен.
– Я не могла оторвать от тебя глаз, когда ты разделась, – сказала старуха, одевшись в царский наряд, – твоя кожа такая же белая, как моя, но такая чистая и нежная. Моя же – шершава, как губка, суха и сморщена от света многих лун, что я прожила. Подари мне свою кожу.
Пасифаю охватила сонливость. Теплая волна пробежала от ее ступней, сжатых маленькими, неудобными сандалиями старухи, вверх по ногам и распространилась по всему телу. Царевна едва удержалась от того, чтобы закрыть глаза. Подавив зевок, она спросила у старухи сонным голосом:
– Скажи мне, мать, как могла бы я, даже если бы захотела, поменяться с тобой своей кожей?
– Все возможно, – сказала старуха и усмехнулась, обнажив ряд черных и желтых зубов.
На следующее утро военачальник, сопровождавший караван, пришел к пещере сказать царевне, что солдаты свернули лагерь и готовы выступить. Пасифая вышла ему навстречу. Она была одета в короткую пастушескую юбку, старые сандалии жали ей ступни, а кожа напоминала сушеный виноград.
– Разбейте лагерь, – сказала она военачальнику, – и пошлите в Кносс гонца, пусть скажет, что мы приедем в город не ранее завтрашнего дня.
– Но царевич ждет нас, госпожа, – попытался возразить военачальник, недовольный новой задержкой, – и наверняка решит, что с нами что-то случилось. Я не хочу, чтобы меня разжаловали и оставили в солдатах до конца моих дней.
– Я замолвлю за тебя словечко перед Миносом, если ты сделаешь все, как я скажу.
Две недели приходил генерал к пещере, и две недели Пасифая, одетая, как попрошайка, сморщенная, словно засохшее яблоко, просила его подождать. На пятнадцатый день в дубовую рощу в сопровождении личной гвардии прибыл сам Минос.
– Теперь ты знаешь танец, – сказала старуха Пасифае. – Вот твоя лента, твои сандалии, твое платье и твоя нежная и красивая кожа. Никогда не забывай этот танец, научи ему всех женщин Кносса, научи ему свою дочь, пусть она научит ему свою дочь, а та – свою, и пусть так будет всегда.
– Мать, – сказала Пасифая, – ты закалила мою кожу и одела меня, как царицу. Я сделаю то, о чем ты просишь меня, и не забуду твой танец.
Они поцеловали друг друга в щеки, и лишь тогда Пасифая покинула пещеру и направилась к ожидавшему ее жениху.
