Текст книги "Плач Минотавра"

Автор книги: Хавьер Аспейтья

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Путь во тьму

После долгих раздумий на четвертом месяце второго года ИЛ Дедал отказался от идеи познать лабиринт.

– В плане нет необходимости, – сказал он царю, – ведь если лабиринт не поддается логике, вероятность того, что пленник, кем бы он ни был, найдет дорогу наружу, резко уменьшается.

Оставалось всего несколько месяцев, до того как Ариадне и Астерию исполнится пять лет. По Кноссу уже ходили слухи о том, что кроме Ариадны Пасифая родила мальчика, сына Диониса, воплотившегося в быке Миноса, чтобы соединиться с царицей, в которую вселилась коровья богиня. Никто не видел таинственного сына Пасифаи, но люди не сомневались в его существовании и дали ему прозвище Минотавр. Тщетно Минос пытался покончить с этими слухами, которые, и он знал это как никто другой, были весьма близки к истине. Узнав о том, что горожане каждый год отмечают день рождения царя и царицы, исполняя на празднестве неприличный танец, в деталях повторяющий совокупление царицы и Диониса, Минос под страхом смертной казни запретил этот праздник.

На рассвете того дня, когда Астерию исполнилось пять лет, Минос предстал перед царицей.

– Отдай то, что теперь принадлежит мне.

– Ты что, считал каждый день с момента его рождения, чтобы ненароком не упустить своего? – воскликнула царица, с трудом сдерживая гнев. – Что ж, уговор есть уговор.

Астерий предстал перед отчимом. На его бычьей голове уже начали прорезаться маленькие рожки. Тело мальчика было сильным и крепким, как у молодого атлета.

– Послушай меня, мальчик, – сказал Минос, с трудом перебарывая отвращение, которое вызывал у него этот получеловек-полузверь, – с сегодняшнего дня твоя жизнь сильно переменится. Тебе предстоят нелегкие испытания…

– Я знаю свою судьбу, – перебил его Минотавр сильным и звучным голосом, столь неподходящим его возрасту и облику, – и я готов принять ее.

Минос оторопел, услышав эти слова. Астерий был слишком умен для пятилетнего ребенка, если только не мать заставила его выучить эти слова, чтобы он бросил их в лицо своему отчиму и палачу, когда придет время. На мгновение в голову Миноса закралась мысль, что его обманули, что пять лет – чрезмерно большой срок для существа, чье тело живет по другим законам, нежели людские. Впрочем, царь хотел забрать ребенка в пять лет, потому что боялся, что тот будет сопротивляться его решению. А если он готов принять свою судьбу, возраст и ум не имеют ровным счетом никакого значения.

Астерий больше не сказал Миносу ни слова. Он поклонился матери и молча последовал за отчимом. Во дворе их ждали Дедал и три паланкина, у носильщиков были завязаны глаза. В сопровождении царской гвардии небольшой караван направился к горе Юктас. Из-за занавесок Минотавр с тоской наблюдал за последним в его жизни восходом солнца.

Проклятье Эмпусы

Если Астерий воспитывался за стенами дворца, то Ариадна, напротив, росла на воле. У нее были рыжие прямые волосы и зеленые глаза, еще более чарующие, чем у матери. Чтобы сохранить белизну ее кожи, Пасифая заставляла девочку ложиться спать поздно ночью и вставать после обеда. Любимым занятием царевны было играть в саду и качаться на качелях, которые соорудил для нее Дедал. Днем на ветвях тиса пели птицы, ночью – ухала одинокая бурая сова. Еще девочка любила прясть, завороженно глядя на бесконечный бег веретена.

Через год после рождения Ариадны и Астерия царь отпраздновал рождение своего наследника Андрогея и его сестры Федры, а еще через год у Миноса и Пасифаи родились два мальчика: Катрей и Главк. Затем царица наложила на себя заклятие бесплодия. «Я не хочу делать Миноса сильней, – говорила она, – рожая ему мальчиков, которых так ценят ахейцы».

Ариадна была любимой дочерью Пасифаи. Однажды ночью мать тайком наблюдала, как ее маленькая Луна качается на качелях в лучах луны настоящей. В воздухе послышалось уханье совы, и под ноги Ариадне вдруг выскочил заяц. Не медля ни секунды, девочка спрыгнула с качелей и схватила зверька за шею.

Пасифая поспешно отвернулась, она не стала смотреть, как ее дочь зубами вырывает куски мяса из тельца беззащитного животного.

Танец Ариадны

Однажды вечером Дедал сидел в висячих садах восточного крыла, удобно устроившись на каменной скамье, и размышлял о том, не вернуться ли ему к одному из своих неудавшихся изобретений: крыльям, которые дали бы человеку возможность летать. Его рассеянный взгляд упал на Ариадну, которая танцевала на площадке, расположенной несколькими уровнями ниже. Рядом сын Дедала Икар неуклюже пытался повторить изящные движения девочки. На фоне ее легкого кружения тяжелые шаги Икара казались злой пародией, неловкими потугами пьяного попрошайки. За Ариадной на земле стелилась цепочка следов, рисовавшая причудливый узор. Просто так, чтобы чем-то занять мозг, изобретатель попробовал понять логику танца, непонятным образом ускользавшую от него. К удивлению Дедала, танец оказался гораздо сложнее, чем можно было ожидать от маленькой девочки. Чем-то он напоминал знаменитый танец Пасифаи с быком. Его траектория тяготела к спирали, но круговое движение всякий раз внезапно обрывалось и начиналось вновь.

Дедал вскочил на ноги. Он уже видел рисунок, подобный тому, что рисовала своим танцем Ариадна, когда анализировал сведения, принесенные разведчиками из недр горы Юктас. Интересно, импровизировала девочка или повторяла заученные движения? Откуда взялась зловещая гармония ее танца? Где находилась точка, вокруг которой двигалась Ариадна? С ответом на эти вопросы, по всей видимости, была связана загадка лабиринта. Дедал быстрым шагом спустился к детям. Заслышав его, Ариадна оборвала танец. Она застыла спиной к мастеру, воздев к небу руки.

– Послушай, малышка. Ты прекрасная танцовщица. Хочешь, я выложу мозаику, которая будет танцевать вместе с тобой? Если ты повторишь для меня свой танец, завтра же мозаика будет красоваться на полу центрального двора.

Ариадна обернулась и внимательно посмотрела на Дедала своими оливковыми глазами.

– Зачем рисовать путь, – спросила она, – по которому тебя, хоть и против твоей воли, ведет за собой Богиня?

Дедал, растерянно промолчал. Впрочем, Ариадна не стала требовать от него ответа и, дождавшись, пока он разровняет для нее песчаную площадку, возобновила танец.

Дедал следил за ее движениями, рисуя посохом на земле их последовательность. Ариадна танцевала весь вечер. Солнце скрылось за горизонтом, и уставший Икар заснул подле своего отца. Взошла красная луна и осветила танцующую девушку. Лишь когда мерцающий свет звезд был готов смениться новым солнечным днем, Ариадна завершила свой танец и ошеломленный Дедал смог разглядеть готовый рисунок.

Тем же утром Дедал разбудил Миноса.

– В моих руках, – сказал он, упреждая царский гнев, – тайна лабиринта.

Потом, выполняя данное Ариадне обещание, великий мастер поручил рабочим выложить мозаику в центральном дворе. Он отрядил нескольких человек снять старое покрытие, затем разыскал на складах остатки прежних мозаик, произвел все необходимые расчеты и отправил несколько отрядов на поиски недостающих цветных камней.

Через три недели мозаика была готова. Извилистый лабиринт сверкал в лучах весеннего солнца. При скоплении народа под звуки флейт и свирелей Ариадна исполнила свой бесконечный танец. Кносские мужчины и женщины плакали, вспоминая дни былого счастья, ахейцы словно окаменели, пытаясь отогнать горькие воспоминания о своей давно покинутой родине. С первыми лучами солнца Ариадна завершила последнюю спираль своего танца, остановившись ровно в центре двора, где горделиво блистал выложенный золотистыми камнями символ царской власти – двусторонняя секира, две неполные луны, сошедшиеся друг с другом.

Сова и мышь

Однажды вечером Ариадна вместе со своим братом Главком гуляла по дворцовым садам. Они возвращались из хлева, куда ходили, чтобы напоить молоком с медом чудесного новорожденного теленка, чья кожа несколько раз на дню меняла свой цвет: поутру она была белой, днем – рыжей, а ночью становилась черной. Внезапно они услышали, что на качелях Ариадны гулко заухала сова. Царевна жестом приказала брату не двигаться и стала наблюдать за хищной птицей, та же следила за полевой мышью, силившейся разгрызть прочную скорлупу лесного ореха. Непоседливый Главк ослушался сестры и, едва она отвлеклась, попытался поймать грызуна, но в тот же миг к мыши устремилась и сова. Испуганный зверек бросился в один из дворцовых переходов, птица метнулась следом, а за ней побежал Главк, зажавший в руке орех. Разъяренная Ариадна тоже последовала за ними, чтобы задать Главку взбучку: Госпожа Луны должна следить за тем, чтобы совы были сыты.

До слуха Ариадны доносился постепенно стихающий звук шагов Главка. Царевна трижды позвала брата и, не дождавшись ответа, поняла, что случилась беда. В слезах девушка бросилась к матери.

Пасифая заканчивала шить юбку, когда Ариадна вбежала в ее покои.

– Видишь? – сказала она дочери. – Эту юбку я сшила для тебя. Когда ты будешь танцевать, все подумают, что у тебя за спиной выросли крылья. Еще увидишь, как станут завидовать тебе подружки. Ариадна, доченька, почему ты плачешь?

– Главк умер, мама!

Пасифая опрометью бросилась в ту часть дворца, куда убежал ее сын. Она шла вперед, пока не увидела сову, гонявшую злобно жужжащий пчелиный рой у входа в подвал. Царица спустилась в подземелье, где в больших чанах хранился мед. Подойдя к одному из чанов, она увидела, что Главк свалился в него вниз головой и захлебнулся.

Когда Минос вошел в подвал, он увидел свою жену сидящей подле злосчастного чана.

– Твои дети так же неуемны, как и ты, Минос, – со слезами в голосе произнесла Пасифая, – как и твой отчим Астерий. Главк ослушался своей сестры, и теперь я не могу вытащить его отсюда, не убив. Если хочешь увидеть своего сына живым – приготовься. Нас ждет нелегкий путь.

Горе и гнев затмили Миносу разум, и он в сердцах ударил своим скипетром по одному из чанов. Этим он напугал сову и разозлил пчел, которые тут же облепили его с головы до ног и запутались в волосах и в бороде. Царь выбежал во двор и, как безумный, стал носиться по кругу, дико крича и пытаясь стряхнуть насекомых. Оказавшиеся поблизости ахейцы долго с недоумением наблюдали за этой картиной, а потом решили, что царь так отчаянно оплакивает погибшего сына. Испугавшись, что их обвинят в равнодушии к судьбе царя, они принялись подражать Миносу.

Ближе к ночи почти все придворные бегали по двору и самозабвенно лупцевали себя по физиономии. А через несколько лет все ахейские роды переняли этот обычай.

На следующее утро соглядатаи Миноса доложили, что ночью из поросской гавани вышел корабль и отправился в неизвестном направлении. Царь тотчас же бросился к своей супруге и потребовал объяснений.

– Этот корабль направляется в Дельфы, к оракулу, по твоему приказу, – ответила Пасифая. – Команда корабля должна объявить о скором приезде царя Миноса, приплывшего с дарами, для того чтобы испросить совета у пифии. Мы должны найти способ оживить Главка.

– Великолепно! – недовольно воскликнул Минос. – Мало того, что я узнаю о своих приказах из третьих рук, так мне теперь еще придется и тратиться на поездку в Дельфы, снаряжать целый флот… – царь на секунду задумался. – Хотя думаю, что трех кораблей будет достаточно. Зачем нам тащиться в Дельфы, если у нас есть храм Зевса здесь, на горе Ида, прямо под боком? Для чего он, по-твоему, нужен?

– Он существует, лишь для того чтобы ты заваливал золотом этих псевдо-жрецов, осквернивших пещеру Богини, этих зажравшихся прохвостов, неспособных понять даже, мертва ли принесенная ими жертва, пригодных лишь для того чтобы распугивать окрестную живность, с утра до ночи барабаня по своим дурацким щитам.

– Мне кажется, ты не совсем справедлива к труду куретов. Недавно, например, они напророчили нам два месяца безоблачного счастья.

– Проклятье, Минос, какое может быть «безоблачное счастье», когда мой сын Главк лежит мертвым в чане с медом?

Пасифая ощерилась на мужа, словно дикая кошка. Миноса пробил легкий озноб, его напугали желтые блестящие глаза, налившиеся кровью вены и сжатые кулаки царицы.

– Ладно, ладно, договорились… Хотя я не понимаю: если ты и презираешь храм Зевса, зачем бросаться за советом к пифии из храма Аполлона?

Пасифая не ответила на этот вопрос. Ахейцы считали, что Дельфийский оракул принадлежит богу Аполлону-лучнику, убившему прежнюю хозяйку храма, богиню Питон. Эту басню придумали, для того чтобы утвердить превосходство новых богов над древней богиней. Пифии надежно берегут оракула, открывающего миру его будущее. Каждый день паломники со всего света вопрошают о своей судьбе, но предсказания старшей пифии, Иеноклеи, темны и непонятны. А у святилища толпится немало лжепророков, которые жаждут объяснить путникам слова богов, облегчив попутно их кошельки.

Дельфы

Чем ближе критские корабли подходили к Иампее и Навплии, двум гигантским скалам, защищавшим вход в Дельфы, тем больше Миноса терзали сомнения. Все время, что они провели на корабле, Пасифая вела себя очень сдержанно и старалась не показываться на палубе. Вот и сейчас с раннего утра она заперлась в своей каюте на полубаке, сославшись на сильную головную боль. Минос же понятия не имел, как полагается вести себя в присутствии оракула. «Ладно, – решил он, – главное – держаться свободно. Людям нравится, когда цари ведут себя с ними по-свойски. А может, лучше вообще молчать? Молчание не оставляет места сомнениям, а царю не пристало сомневаться».

В порту Криса на борт царского судна поднялся человек в белой тунике до пят в сопровождении двух гигантов в набедренных повязках. Жрец заговорил:

– Госпожа Луны?

– Это я, – поспешно соврал Минос.

Жрец с недоумением посмотрел на царя.

– Ясно…

– Хороший денек, не правда ли? – продолжил Минос, стараясь держаться по-свойски. – Вот… вон там лежат наши дары. Больше двух талантов серебром. Неплохая плата непонятно за что, верно?

Минос было рассмеялся, но оборвал себя, увидев, что недоумение на лице жреца сменилось ледяным презрением. В этот момент на палубе появилась Пасифая в сопровождении Ариадны. Лицо царицы было густо набелено, на плечи она набросила черный плащ, под которым угадывалось ритуальное платье. Так же была одета и царевна. Завидев женщин, жрец, повернулся к Миносу спиной и отвесил глубокий почтительный поклон. Пасифая вместе с Ариадной величественно сошли на берег, так и не промолвив не слова.

Дельфы в то время постоянно росли: вокруг старого города, где располагался храм Пифии, уже образовался новый город типично ахейской застройки – там и здесь были беспорядочно разбросаны небольшие дома. К тому же, как это часто бывает в местах расположения святынь, обилие паломников, искавших совета оракула, придавало Дельфам поистине космополитический дух.

Дедал, неотлучно сопровождавший Миноса в каждой поездке, провел весь день, общаясь с учеными, изобретателями и мастерами из свит других правителей. Уже тогда Дельфы были идеальным местом для обмена знаниями. К моменту приезда Миноса среди местных зодчих разгорелся жаркий спор о том, каким должен быть новый храм Аполлона. Дедал тут же сцепился с неким коринфским мудрецом, клявшимся, что сможет построить храм всего за неделю и поможет ему в этом сам Аполлон.

– Я один и за одну ночь могу возвести такой храм, – заявил Дедал прямо в лицо коринфскому старцу, – какого еще не видел мир: двенадцать ярусов и двадцать башен, по пять на каждую сторону.

Мастера заключили пари, и Дедал пообещал построить храм до завтрашнего утра.

Критянам повезло: совет пифий назначил им явиться тем же вечером. Верховная жрица входила в транс лишь два раза в неделю; за день до церемонии ей полагалось поститься и пить воду из источника Касотис, что бьет рядом с горой оракула. К тому же широко известно, что злоупотребление лавровым листом, без которого нельзя было войти в транс и вещать голосом Богини, часто приводило к безумию.

Врата темного мира

Иеноклея ожидала Миноса, Пасифаю и Ариадну подле бронзовой треноги, украшенной лавровыми листьями. На жрице была нелепая туника, дань варварским обычаям ахейцев. Ей было сто двенадцать лет, и за свою жизнь она родила пятнадцать детей.

– Ты внучка Госпожи Луны Европы? – спросила пифия Ариадну своим дребезжащим голосом, не переставая жевать лавровые листья. – Подойди ко мне, детка. – (Ариадна, слегка оробев, приблизилась к старухе. Но лишь только жрица, начавшая терять зрение два года назад и едва различавшая расплывчатые контуры окружавших ее предметов, коснулась лица девушки своей старческой рукой, страх пропал.) – Мы часто говорим с ней во снах.

Взгляд Ариадны остановился на расселине в земле, входе в ужасное царство Богини. Из узкой дыры тянуло холодом и сыростью. Закрыв глаза, девушка вдохнула воздух подземного мира.

– Скажи Европе, – попросила пифию Пасифая, – что имя ее переживет смутные времена. Несмотря ни на что, Кносс все еще стоит.

– Несмотря на сына своего Миноса. Это ведь Минос стоит там, да? Слава о нем идет повсюду.

Минос промолчал. После памятного разговора со жрецом он ни разу не решился открыть рот. К тому же ему совсем не хотелось вспоминать о своей матери, которой, согласно последней воле Астерия, давно полагалось быть мертвой.

– Люди долго будут помнить его царство! – воскликнула Пасифая язвительно. – Еще бы, подумать только, сколько серебра он скопил в дворцовых покоях!

– Да уж, – кивнула Иеноклея. Затем она при помощи трех жриц поднялась на треногу. – Кстати, это Минос научил своего сына Главка пугать сов?

– Сын, – сказала Пасифая, тщательно взвешивая свои слова, – унаследовал непоседливость и неразумность своего отца. Однако если дать ему еще немного времени, он, возможно, изменится.

Воцарилась тишина. Предзакатное солнце осветило безлюдные Дельфы. Иеноклея подняла чашу с кровью белого быка, принесенного в жертву Миносом, и залпом осушила ее, закончив свой пост. Из входа в расселину потянуло ароматным дымом. Какое-то время Иеноклея оставалась неподвижной, но внезапно по ее телу пробежала судорога, затем еще одна, и еще, и еще. Жрица глубоко вдохнула дым, идущий из отверстия, и резко выпрямилась. Затем лицо старухи разгладилось, и она заговорила чужим сильным и глубоким голосом:

 
Кто сможет беду исправить,
случившуюся на Крите,
когда под крылатым стоном
ребенок погиб? Ищите
подростка – ему подобных
найти вы могли бы много,
однако особым даром
его наградили боги.
Во мраке кромешном смерти
будет ему виденье,
а с ним – и средство,
что Главку сулит спасенье.
 

Завершив пророчество, жрица склонила голову и опала на треноге.

– Великолепно! – буркнул Минос, нарушив столь благоразумно взятый им обет молчания. – Теперь у нас вместо одного вопроса целая дюжина!

Две жрицы приблизились к Иеноклее, чтобы увести ее. Пасифая взяла дочь за руку и при свете факелов начала спускаться к новому городу, где им предстояло остановиться. Миноса облепили попрошайки, обещавшие разъяснить царю смысл полученного пророчества (жрец, сопровождающий просителей, запоминает пророчество и пересказывает его любому желающему в обмен на скромные подношения).

– Я считаю, – с важным видом заявил один из прохвостов, – что юный Главк должен провести один лунный цикл на мышах и меде; это, безусловно, поможет царю излечиться.

– Главк мертв, недоумок ты эдакий, – оборвал его старый полуслепой иониец, выдававший себя за отшельника, – и меда он наелся до отвала. – Доверься мне, Минос, я могу распознать истину даже во тьме, в которую меня погрузили боги.

– А как насчет того, что помочь Миносу должен отрок? – подначил его молодой фессалиец. – Ты, верно, думаешь, что наворованное у царя серебро поможет тебе купить молодость? Мой господин, не обращай внимания на этих пройдох. Возьми меня с собой, я разгадаю тайну пророчества и, само собой, помогу оживить твоего сына.

Тогда-то моя жизнь и пересеклась с жизнью царей Крита. Я сидел под старым дубом на улице, где остановились Минос и Пасифая, и, аккомпанируя себе на небольшой лире из черепашьего панциря, пел для зевак песнь о том, как змей Питон погиб от незнающих промаха стрел Аполлона. Музыка привлекла внимание Ариадны, и она упросила мать дослушать песню до конца. Когда песня кончилась, царевна, для которой в тот вечер навсегда закончилось детство, подошла ко мне и сказала странные слова: «У меня есть теленок, который бел утром, красен днем и черен ночью».

Бледная кожа, рыжие волосы и бездонные глаза Ариадны околдовали меня. Я ответил ей, сам не понимая, что говорю: «Твой теленок подобен опорам треноги пифии, обтянутым кожей змея Питона: одна бела, другая красна, третья черна. Твой теленок подобен трем струнам моей лиры: бел и тонок звук первой, красен и чист звук второй, низок и черен – третьей. Твой теленок бел, словно полная луна, красен, словно месяц, и черен, словно новая луна. Твой теленок подобен бронзе, брошенной в огонь: сначала черной, затем белой и, наконец, красной. Но больше всего похож твой теленок на ежевику, что родится белой, зреет красной, а созрев – чернеет».

Сгорающая от любопытства Пасифая наклонилась ко мне, взяла за плечи, встряхнула пару раз, выводя из транса, и спросила, как меня зовут.

– Полиид, – ответил я.